Текст книги "Девушка из Дубровника"

Автор книги: Анна Жилло

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

– Обычно мужчинам такие вещи не рассказывают, – я отвернулась.

– Ты забыла добавить «малознакомым». Но раз уж сказала А, может, все-таки и Б скажешь?

– Ну если ты так уверен, что тебе это надо… У меня синдром дисплазии соединительной ткани. Генетическая болячка. Нарушение синтеза коллагена, если тебе это о чем-то говорит. Именно поэтому я могу завязаться в узел или, к примеру, вытащить и вставить обратно почти любой сустав, – я продемонстрировала это, с щелчком вытянув фалангу указательного пальца и тут же ее вправив. Глеб поморщился. – Пока у меня больше ничего эдакого нет, только к перемене погоды суставы ноют. Или, может, просто не нашли еще. Но обязательно будет, только гибкостью не обойдется. Ну, и кому нахрен нужна такая радость? Не говоря уже о… обо всем прочем. Ладно, все. Хватит об этом. Что еще вчера было?

– Что еще? – Глеб снова посмотрел сквозь меня. – Я пытался тебя утешать, мы целовались, потом пошли домой. И ты, прости, пожалуйста, меня буквально изнасиловала. Нет, это было бы даже здорово, если бы…

– Что? – напряглась я.

– Да нет, ничего. Процесс пришлось прервать, потому что тебе стало плохо. Вот, в общем, и все. Ладно, Ника, – Глеб дотянулся до телефона, – мне пора ехать.

– Куда? – удивилась я.

– Утром позвонила Майя, и мы договорились встретиться. В Дубровнике.

– Майя? – удивилась я. – Твоя племянница? Все-таки позвонила? Но ты же говорил, что уже не хочешь ничего выяснять.

– Я бы и не стал, если б она больше не объявилась. Но раз уж так… Хотя, знаешь, уверенности нет. В том, что это надо. Возможно, разумнее было бы послать ее лесом и забыть навсегда.

– Но любопытство опять убило кошку?

– Видимо, у этой кошки даже не девять жизней, а намного больше. Мерзкая скотина. Короче, обязательно поешь. Знаю, что не можешь, но давай через не могу. Хотя бы для того, чтобы было чем травить. Я омлет пожарил, оставил на сковороде. И воды пей побольше. Если что – звони.

Он поцеловал меня в макушку и пошел к двери.

– Глеб! – позвала я, и он повернулся ко мне. – Тот, с которым я танцевала вчера… Я не помню ни фига, но, наверно, это был Йорген, я с ним на пляже познакомилась в первый день после приезда. У него подруга блондинка, загорелая?

– Да.

– Ну вот… Не было ничего, просто поболтали и все.

– Ну и ладно, – пожал плечами Глеб. – Я, похоже, сильно рисковал, когда поставил на паузу и не написал тебе прямо утром. Надо было догадаться, что такая приманка для мух без внимания не останется.

Тапок врезался в уже закрывшуюся дверь. Я выругалась, уткнулась в подушку и снова заревела.

Глава 38

Наплакавшись вволю, я принялась оценивать масштабы катастрофы. Если исходить из того, что Глеб рассказал мне все, выходило, что ситуация скверная, но не фатальная. Бывает и хуже. Но вот все ли он мне рассказал? На «или мне придется на тебе жениться, или тебе придется меня убить» этот как-то не тянуло. Ни то, что я танцевала с Йоргеном, ни мои рыдания на предмет безрадостного будущего. Даже если ему все это было крайне неприятно слушать, он все равно меня утешал, и все закончилось очень даже жарко. Точнее, так и не закончилось, но это уже детали.

Но, может, все-таки дело в этом? В том, что не закончилось? Да ну, глупости. Вероятнее другое – что он злится на меня точно так же, как я злилась на него. За то, что так бездарно уходит время, которое мы могли бы провести намного интереснее. Не обязательно в постели. Или… все-таки было что-то еще?

Но в любом случае – что это меняет? Ровным счетом ничего. Осталось шесть дней – ни больше, ни меньше. Нет, даже меньше, потому что сегодня можно смело вычеркнуть. Молодец, Ника, просто умничка. А тут еще и Майя эта вылезла. Вряд ли разговор с ней добавит Глебу настроения, потому что ничего хорошего она ему, скорее всего, не скажет. Конечно, вся эта история с его отцом и ее бабушкой – дело давнее, но, похоже, Глеб все это принимает близко к сердцу. Непонятно только, почему.

Я попыталась представить себя на его месте. Ну вот выяснилось вдруг, что у моего отца когда-то был бурный роман, в результате которого у меня имеется единокровный брат или сестра. И общаться со мной он или она не хочет. А потом появляется племянница, которая собирается открыть мне страшную тайну – почему же ее бабушка бросила моего папу и ничего не сказала о ребенке. Ну, может, мне будет любопытно, но не более того. А вот у Глеба это явно не простое любопытство.

Тут я вспомнила еще кое-что. Когда на пляже я спросила, поедет ли он в Дубровник в архив, он ответил, что передумал – в какой-то степени благодаря мне. Я тогда еще подумала, что отнимаю у него слишком много времени, но это было что-то другое. То, что ему интереснее проводить это самое время со мной, чем копаться в залежах семейных скелетов? Нет, вряд ли все так просто.

Впрочем, у меня слишком сильно болела голова, чтобы загружать ее вопросами, на которые все равно не было ответов. Поэтому я заткнула уши и заснула. И проснулась в четвертом часу мокрая, как мышь. На улице было, похоже, за тридцать, а про кондиционер я даже не вспомнила. Тем не менее, стало полегче, и даже удалось запихнуть в себя холодный омлет с ветчиной.

Включив кондиционер на полную катушку, я надела купальник и спустилась к бассейну. Но мои надежды на то, что прохладная вода приведет в чувство, не оправдались. Солнце уже нагрело ее до температуры компота – лучше бы душ приняла. Поплавав немного от стенки к стенке, я вытащила из сарайчика надувной матрас, спустила его на воду и устроилась загорать.

– Ника, как ты?

Открыв глаза, я увидела Бранко – все в том же виде: в красных спортивных трусах и сланцах. Присев у кромки на корточки, он брызнул в меня водой.

– Нормально, – ответила я. – Спасибо за таблетку, помогла.

– На здоровье. Ничего страшного, бывает с непривычки. Где Глеб?

Я заколебалась. Говорить или нет? Знает ли вообще Бранко о Майе?

– В Дубровник поехал, – сказала я осторожно.

– Еще не вернулся? – удивился Бранко.

Церковные часы, словно присоединяясь к его удивлению, пробили пять. Бранко достал из кармана телефон и набрал номер. Разговаривал он по-хорватски и при этом косился на меня. Потом показал на телефон, и я подгребла к бортику.

– Тебе получше? – спросил Глеб, когда я взяла трубку. Голос его звучал так же тускло, если не хуже.

– Вроде.

– Хорошо. Я приеду часам к семи. Захвачу что-нибудь поесть. Чего-нибудь хочешь?

– Привези пиццу из «Между прочим», – попросила я. – Ту, которую мы заказывали с доставкой.

Забирая телефон, Бранко посмотрел на меня с любопытством. Наверно, его тянуло спросить, не поссорились ли мы, но все-таки решил, что не стоит.

Наверх идти не хотелось, и я провела следующие два часа, медленно дрейфуя на матрасе по бассейну. Спину припекало, но я с каким-то вредным упрямством не уходила в тень. Назло бабушке отморожу уши. Вот только бабушка об этом даже не подозревает. А еще, как назло, в голову лезли воспоминания о том, что в этом самом бассейне происходило позавчера ночью.

Наконец я увидела, как черная хонда проехала на парковку, и выбралась из бассейна. Глеб достал с заднего сиденья коробку с пиццей, закрыл машину и вошел в калитку. Я почувствовала, как предательски задрожали колени, и мешком плюхнулась в шезлонг.

Он подошел ко мне и остановился молча. Я тоже не знала, что сказать. Вид у него был все такой же хмурый.

– Ника, у тебя спина сгорела, – сказал он. – Пойдем, может?

Я встала и послушно пошла за ним. Мы поднялись к себе в комнату, где кондиционер наморозил настоящий ледник. Глеб положил коробку на стол, выключил его и вышел на балкон. Я – за ним.

Абсурд. Все повторялось зеркально. Я напилась, он на меня дуется, а сейчас я вылезла из бассейна, и с меня капает вода. На колени я перед ним становиться не стала, просто подошла, положила руки не плечи. По сценарию, надо было сказать: давай не будем ссориться, у нас ведь так мало времени. Но язык не поворачивался – уж больно нелепым это казалось.

Глеб прижал меня к себе, но тут же отпустил – я ойкнула, когда его руки коснулись горящей спины. Ни слова не говоря, он за руку завел меня в комнату, расстегнул лифчик и снял его. А потом достал из холодильника тюбик пантенола и густо намазал мне спину. Ноль эротики. Примерно с таким же выражением лица он разбирался с иголками в моем бедре.

– Переоденься, – сказал он, закончив. – И давай есть будем, пока совсем не остыло.

Я стянула мокрые трусы, но Глеб, отвернувшись, доставал из кухонного шкафчика тарелки, и мой стриптиз пропал даром. Одевшись, я вышла на балкон. Мы еще ни разу не ели там, только сидели вдвоем в одном шезлонге и пили вино (ох, не надо про вино!). Но в комнате все еще было слишком холодно.

Впрочем, насчет вина меня Глеб даже не спросил, налил только себе. Мы сидели и молча жевали. Я не знала, что делать. Может, он ждет моего вопроса? Или наоборот – не хочет ничего рассказывать, и тогда мне лучше не соваться?

– Херня какая-то! – сказал он, отодвинув тарелку и выпив полбокала одним глотком.

Пожалуй, это было первое крепкое слово, которое я от него услышала за все время. Вообще я всегда спокойно относилась к мату, но терпеть не могла, когда при мне ругались мужчины. У Андрея это было запросто. Конечно, «херня» – это так себе мат, вполне лайт, но само по себе означало одно из двух. Либо происходит что-то из ряда вон, либо я так уронила себя в его глазах, что теперь со мной можно не церемониться.

Я встала, собрала тарелки, унесла их вместе с остатками пиццы в комнату и вернулась обратно. И забралась к нему на колени – как кошка запрыгивает, не спрашивая разрешения. Только уши прижимает: выгонят или нет? Глеб осторожно обнял меня за плечи и поцеловал в висок. Я отпила крошечный глоток из его бокала – и тут же в небе показалась светящая точка.

– Они все знают. Самолеты, – сказал Глеб. И добавил, вздохнув: – Извини, что я так долго. Надо было побыть одному. Подумать.

– Обо мне?

Спросив, я чуть язык не откусила. Ну вот какого черта? Ну почему бы не промолчать? Мало уже натрепала?

– Обо мне. Ладно, неважно. Не знаю, Ник, она какая-то то ли чокнутая во всю голову, то ли обдолбанная. Ростом чуть повыше тебя, тощая, страшная. Кофта с длинным рукавом в такую жару. И джинсы.

– Она тебе рассказала? В чем дело?

– Ни черта она мне не рассказала. Да мне кажется, ей и нечего было рассказывать. Просто вывалила кучу претензий.

– К тебе? – удивилась я. – В чем?

Глеб тяжело вздохнул, допил вино.

– Ника, мой отец был таким же… в общем, таким же, как твой муж. Может, еще и похлеще. Ты знаешь, как сильно может давить человек, убежденный, что делает это для твоего блага. Я чего себе только не придумывал насчет этой истории. Почему Зорица отказалась выходить за него замуж. Например, она знала, что больна и что скоро умрет. Или ее кто-то поставил перед выбором: если выйдет замуж, пострадают, допустим, ее родители. Или муж. Может, даже это был тот парень, за которого она потом вышла. Или наоборот – родители пригрозили, что лишат наследства. Каких только детективов не насочинял. А на самом деле все было очень просто. Одно дело встречаться. А вот когда она прожила с ним два месяца, тогда поняла, что ее ждет, если за него выйдет. И решила, что лучше одной воспитывать ребенка, чем такое будущее.

– Ну как же, как же. Девушка из Дубровника, – горько усмехнулась я. – Как ты там говорил? Слобода или смрт? Гордые свободолюбивые альбатросы версус жирные пингвины, продавшиеся за тухлую рыбу.

– Ник, зря смеешься. Это другой менталитет. И уж никак не в упрек тебе.

– Я не смеюсь, Глеб. На самом деле все грустно. Не все укладывается в стройную схему. Пингвины не летают не потому, что не хотят. Просто не могут. А альбатросы смотрят на них сверху с презрением: ни фига, вы просто жирные тупые ублюдки, захотели бы – полетели, но вы не хотите. Если ты позволяешь себя ломать через колено вместо того, чтобы дать сдачи и уйти, значит, у тебя рабская натура и ты сама виновата.

– Ника, прекрати! – разозлился Глеб. – Если ты не услышала, я повторю. Мой отец был таким человеком. Я жил в этом. И моя мать жила в этом. Так что не надо мне рассказывать про рабскую натуру. Мы будем с тобой письками мериться – кому тяжелее пришлось? Или ты просто постараешься понять, что я на твоей стороне? Знаешь, когда я это понял? Насчет отца и Зорицы? Когда ты мне рассказала о себе и о своем разводе. Вроде, знал, каким он был. Все помнил. Но как будто кусочка мозаики не хватало. И вдруг все встало на свои места. И тогда я понял, что ничего не хочу узнавать – и так все ясно.

– Тогда зачем?..

– Зачем все-таки поехал? Даже не знаю. Захотелось все-таки проверить, все ли так.

Я уткнулась носом ему в грудь, и он начал гладить мои волосы, осторожно перебирая влажные пряди.

– И что она все-таки тебе сказала? Майя? – спросила я.

– В основном это были какие-то невнятные истеричные вопли. Что отец испортил жизнь Зорице, испортил жизнь Даниэле и в итоге испортил жизнь ей самой. Потому что несчастная Зорица воспитала несчастную Даниэлу, а несчастная Даниэла воспитала несчастную Майю. Даниэла родила ее без мужа, спихнула какой-то родственнице и уехала в Канаду. Там ее бросил один мужик, второй, и сейчас она работает массажисткой в интим-салоне. А Майя не учится, не работает и вообще непонятно на что и как живет.

– И что она хочет от тебя? Денег? В качестве компенсации за три испорченных жизни?

– Я тоже так подумал, – поморщился Глеб. – И задал ей тот же вопрос: что она хочет от меня. Ответа не получил. Ты же не думаешь, что я ей пенсию назначу или удочерю? Я не настолько филантроп. Моя мать, Ника, из этого дерьма выбралась. С большим трудом. Потому что отец ее держал даже после смерти. И такое бывает. И ты тоже выберешься. Я не сомневаюсь. Рано или поздно, но выберешься.

– Спасибо… Хочется верить. И все-таки – если ей не нужны деньги, что ей от тебя надо? Ты-то лично перед ней ни в чем не виноват. Просто поистерить? Какой в этом смысл?

– Не скажи, Кит. Это очень удобно – иметь виновника всех своих бед. Настоящего или мнимого, неважно. На себя уже можно не смотреть. «Кошка бросила котят – это Путин виноват». А если этому виновнику можно высказать, что он козел, не рискуя получить люлей, – вообще ягодка.

– Интересно, а откуда она знала, что не получит люлей? Может, ты как раз послал бы ее в пеший эротический тур, да еще и ускорения придал бы.

– Не знаю. Видимо, у меня тоже вместо рожи дацзыбао.

– И чем все кончилось?

– Да ничем. Мы сидели в кафе, и на нас уже начали смотреть – что за цирк творится. Я попросил ее сбавить тон, она психанула и убежала. Надеюсь, этим все и закончилось. Только настроение испортила.

«Еще больше», – добавила про себя я.

– Извини, Ника, мне еще поработать надо, – сказал Глеб. – У нас там проблемы, надо разрулить.

Казалось бы, ничего в этом не было такого, не впервые, и каждый раз я спокойно относилась к тому, что ему надо заняться рабочими делами. Но сейчас стало как-то не по себе. Я приняла душ, забралась в постель, открыла книгу. Прошел час, второй. Глеб зашел в комнату сделать себе кофе и снова вернулся на балкон, не сказав ни слова. Так и не дождавшись его, я уснула.

Глава 39

7 сентября

Проснулась я задолго до первого самолета в 5.55. Солнце уже встало, но свет, сочившийся сквозь решетку, был каким-то тусклым. Или пасмурно, или еще рано. Тянуться за телефоном не хотелось. Глеб, как ни странно, не храпел, только посапывал тихонько. Он спал на боку, подложив руку под щеку, и лицо его было таким беззащитным, трогательным, что у меня защипало в носу. Захотелось погладить по щеке, по волосам. Вот так, наверно, и он меня разглядывал, когда я спала.

Глеб, видимо, почувствовал мой взгляд и пошевелился. Я закрыла глаза, стараясь дышать медленно и спокойно, хотя пульс сразу выдал зарю. Теперь уже он смотрел на меня – я не сомневалась, хотя всегда удивлялась, как это можно чувствовать.

– Ника, маленькая моя, – он сказал это тихо, почти шепотом, таким голосом, от которого у меня все внутри задрожало. – Милая… Китеныш…

Я не выдержала и открыла глаза. Лицо Глеба на секунду стало растерянным. Похоже, сказанное ни в коем случае не предназначалось для меня. Он был уверен, что я сплю, да еще и с заткнутыми ушами. Но я вчера просто забыла вставить беруши – уснула, и даже самолеты не помешали.

– Привет, – сказал он. – Я тебя разбудил?

Я покачала головой, и Глеб, похоже, растерялся еще больше, сообразив, что я действительно его слышала. Он смотрел на меня так, как будто не знал, что делать. А еще – как будто хотел меня, очень сильно, но не решался даже прикоснуться.

Господи, да что же такое тогда случилось?!

Я уже готова была плюнуть на все и задать вопрос в лоб, но тут он с досадой дернул головой, как будто отгонял какую-то мысль. Я узнала это движение, потому что сама нередко делала так: вытряхнуть из головы глупости, которые жрут мозг. Привести в чувство всех тараканов и заставить их разбежаться по своим закоулкам.

– Да к черту все! – пробормотал Глеб и притянул меня к себе, так сильно, что я даже пискнула.

Куда-то вдруг улетели простыни. Он прижимал меня к себе так, словно боялся, что я исчезну, и целовал как никогда раньше – совершенно дико, необузданно. Наверно, если б я увидела что-то подобное в кино, только посмеялась бы: надо же, какие африканские страсти, смотри не проглоти ее, чувак, ненароком. Но сейчас эта безумная горячка передалась и мне. Как будто мы надолго расстались и снова встретились. А впрочем… если не брать в расчет те страсти-мордасти в бессознательном состоянии, выходит больше двух суток. По нашим масштабам – как два года.

Какие там изысканные нежности, какие предварительные ласки! Все было так же грубо и жестко, как тогда в тупике – и мне это нравилось. Именно этого я хотела сейчас и отвечала тем же, с трудом удерживаясь, чтобы не располосовать ему спину ногтями. Все словно пеленой заволокло, и я слышала только гул крови в ушах, как будто мы оказались под водой. По правде, до сих пор, что бы ни происходило между нами, я все-таки больше брала, чем отдавала, но сейчас…

Пожалуй, впервые мы были полностью на равных. Как волк с волчицей, подумала я, покосившись на семаргла. Хотя кто знает, как там у волка с волчицей. Но мне хотелось так думать – и плевать, если я ошибалась.

Как бы ни были мы близки, мне хотелось большего – быть еще ближе, полностью слиться, раствориться друг в друге. Закинув ноги Глебу на плечи, я просила, задыхаясь:

– Еще, сильнее!

Он, как и раньше, смотрел на меня, не отрываясь, не позволяя отвести глаза, но было в его взгляде что-то новое, незнакомое, то, чего я не могла понять, расшифровать. Впрочем, до того ли мне было? Я чувствовала, что он сдерживается из последних сил, дожидаясь меня, но что-то не давало мне сделать последний шаг. Я шла по пылающим углям босиком, пламя обжигало, и в этом было мучительное удовольствие, которое хотелось продлить – прежде чем сгореть и воскреснуть, как птица Феникс. Я балансировала над бездной перед тем, как отпустить опору и раствориться в пустоте, на другом краю которой меня ждали надежные руки.

Каждый раз мне казалось, что такого сильного, яркого оргазма у меня еще никогда еще не было – и, наверно, это было правдой, потому что с каждым разом становилось лучше и лучше. Но то, что произошло сейчас…

Время остановилось. Случилось то, чего я так хотела и что казалось невозможным. Я замерла на вершине самого острого наслаждения, похожего на напряженный аккорд, жаждущий разрешения. На горном пике над пропастью, сияющем ослепительным снегом. А потом сошла лавина, меня закружило и унесло…

Глеб лежал на спине, закинув руку за голову, я на нем – положив подбородок ему на грудь и мягко поглаживая пальцем сосок. Я еще чувствовала его в себе и слегка напрягала мышцы, как будто поддразнивая лениво.

– Что ты делаешь со мной, Ника? – со вздохом, больше похожим на стон, спросил Глеб, и по его телу пробежала крупная дрожь, эхом отзываясь во мне.

Я не отвечала, только смотрела прямо в глаза, слегка прищурив нижние веки. Это было волшебное, совершенно мне не знакомое ощущение полной власти над мужчиной. И в то же время я чувствовала его власть над собой – и была этому рада.

Потом мы снова принимали вместе душ, но теперь все было иначе. Только сейчас я поняла, что имел в виду Глеб, когда сказал, что я боюсь своего тела, своих ощущений. Тогда я обиделась, пыталась возражать – но он был прав. Я подчинялась ему, признавала его ведущим, продираясь при этом сквозь смущение, стеснение. И так же мне приходилось преодолевать неловкость, когда я говорила о том, что происходило между нами в постели, о том, что хочу его.

И вдруг это стеснение исчезло – как будто выбило какие-то предохранители. И я не знала, произошло ли это сейчас или в ту ночь, когда из моего подсознания выбралась совсем другая Ника – дикая, дерзкая, неуправляемая. Та, которая делала стойку на перилах и смеялась над бездной. Та, которая дарила мне свой кураж.

Но как бы там ни было, все определенно изменилось. Колючие струйки воды падали на лицо, на плечи, я обнимала Глеба и смеялась каким-то странным русалочьим смехом. Мы медленно намыливали друг друга, и это были самые жаркие, самые бесстыдные ласки, которые смущали меня не больше, чем если бы я занималась этим сама с собой перед зеркалом. Мы смотрели друг другу в глаза, и наверняка мой взгляд был не менее «неприличным», чем его – тот самый, на который живот отзывался теплой тяжестью и по спине бежали мурашки.

Как и в прошлый раз, Глеб завернул меня в полотенце и на руках отнес в комнату.

– Ты была права, Ника, так не бывает, – сказал он, сгрузив меня на кровать. – Безумие какое-то… Ну что, завтрак в постель, миледи?

– Ты же не любишь, когда жрут в постели, – лицемерно улыбнулась я.

– Черт с тобой, жри, – он махнул рукой и пошел к холодильнику.

Я сушила волосы полотенцем и наблюдала за ним.

– Ловко у тебя получается.

– Когда жил с бабушкой, всему научился. И готовить, и стирать, и убирать. Даже торт могу испечь. Правда, только наполеон. Хотя сейчас некогда этим заниматься. Домработница приходит через день, все делает. А ты? Кроме секретной яичницы?

– Ну, вроде, никто не умер. И не жаловался.

Неправда. Андрей без конца меня пилил, что я ужасная хозяйка. И постоянно учил, как и что надо делать. Обращаться со стиралкой, резать хлеб, мыть пол. И готовить, разумеется. Хотя сам разве что покупные пельмени мог сварить, да и то те норовили прилипнуть к дну кастрюли и порваться.

Все это пробежало какой-то бледной тенью, вообще без эмоций. Как будто и не со мной было. Зато пришла другая: а чем, интересно, его мадам занимается? Ну, конечно, фитнес, маникюр, дамский клуб, какое там хозяйство. Или он имел в виду, что домработница приходит в Питере?

– А где ты в Питере живешь, когда приезжаешь?

Хотя для Глеба мой подводный заплыв мысли был не очевиден, он не удивился.

– От бабушки на Московском квартира осталась. Рядом с «Фрунзенской». А ты?

– На Просвете снимаю. Раньше на Комендантском, родители до сих пор там. После училища на Кирочной комнату снимала. Да много еще где. До развода – около «Елизаровской».

Не прошло и десяти минут, как передо мной на тумбочке стояла тарелка с огромным горячим бутербродом и чашка кофе. Глеб со своей тарелкой пристроился рядом.

– Тебе сегодня лучше не загорать, – нахмурился он, глядя на мою красную спину, о которой я забыла, но она напомнила о себе. – Или только пузом вверх. А то вообще облезешь. И будешь потом как камбала – спина черная, брюхо белое.

– Не буду я как камбала, – возразила я с набитым ртом. – Спина облезет и будет опять белая.

– Так и не увижу я тебя в белом платье, – вздохнул Глеб. – Есть ли у вас план, мистер Фикс?

Я фыркнула, вспомнив старый австралийский мультик «За восемьдесят дней вокруг света».

– «Есть ли у вас план, мистер Фикс?» – «Есть ли у меня план? О, есть ли у меня план?! Плана нет, мистер Фикс, только мешок кокса». Не знаю. А у тебя?

– Хочешь, поедем куда-нибудь?

– Ну, если только недалеко. Может, есть какое-нибудь дикое место, как у речки?

– Найдем. Только знаешь…

Но договорить он не успел – его телефон зажужжал и пополз по тумбочке. Закатив глаза, Глеб дотянулся до него, посмотрел на экран и ответил. На этот раз разговор шел по-хорватски.

– Облом, Ника, – сказал он, закончив. – Помнишь, я говорил, что у меня тут кое-какие инвестиции? Надо нам с Браном в Дубровник прокатиться по делам. Хочешь с нами?

– А я вам мешать не буду?

– Будешь, конечно. Поэтому можешь одна погулять. Ты же на гору так и не поднималась на фуникулере? Ну вот, поднимешься. А потом вместе пообедаем где-нибудь. Ну и дальше по обстоятельствам. Идет?

– А куда деваться? – вздохнула я.

Глава 40

В Дубровник мы поехали на машине Бранко – том самом здоровенном черном внедорожнике неизвестной мне породы. Как я поняла, голубой кабриолет принадлежал Марике, а Влах машину вообще не водил. Почему – спросить я постеснялась. В джипе все внутри было из черной кожи, вполне брутально. И даже елочка ароматизатора щеголяла надписью «black leather» – черная кожа. Агрессивный дизайн, кондиционер, колонки в самых неожиданных местах, замысловатая панель бортового компьютера – все даже не намекало, а в голос заявляло о статусе. Хотя что Бранко, что Глеб – оба в клочья рвали мои шаблоны, связанные с состоятельными людьми.

Они, похоже, собирались в какое-то официальное учреждение. Хоть и без галстуков, но выглядели оба вполне солидно. Бранко я впервые увидела в строгих темных брюках и белой рубашке. Глеб тоже надел белую рубашку с коротким рукавом и песочного оттенка брюки от того костюма, в котором он был в самолете. Пахло от него каким-то сложным парфюмом, приятным, но мне больше нравился его естественный запах.

Впрочем, эта была не единственная моя странность. Например, мне нравилась его утренняя щетина. Почему-то она была светлее волос, почти золотистая, и мне все время хотелось ее коснуться. На самом-то деле ничего хорошего в ней не было, она жутко кололась, и от утренних безобразий у меня вечно было раздражение на лице (и если бы только на лице). И все равно она мне нравилась. Но сейчас Глеб, разумеется, был чисто выбрит.

Покосившись на часы Бранко, которые, судя по их виду, должны были стоить как космический корабль, я спросила Глеба, сидевшего впереди:

– А почему ты не носишь часы?

Он повернулся ко мне и ответил, слегка поморщившись:

– Не люблю. И они меня не любят. Потом как-нибудь расскажу.

Бранко бросил на него короткий взгляд, словно предостерегая, но Глеб то ли не заметил, то ли сделал вид, что не заметил. Они разговаривали вполголоса, переходя с русского на хорватский и обратно, но я не вслушивалась. Мне было о чем подумать.

Вчера вечером Глеб сказал, что его отец был таким же, как Андрей. И что именно моя история стала тем недостающим кусочком мозаики, который помог ему увидеть картину полностью. Понять, почему Зорица предпочла воспитывать ребенка в одиночестве. Он сам рос в такой же атмосфере постоянного контроля и давления, но как раз поэтому не мог взглянуть со стороны, только изнутри. Хотя меня понял сразу.

Вот откуда у него это стремление контролировать все, замашки замполита, желание решать чужие проблемы. И то, что он говорил о себе: способность манипулировать людьми, заставлять их делать то, что ему надо. Он мог сломаться, как я, но в итоге стал не копией, а всего лишь отражением отца. Властным – но все-таки не тираном. Может, потому, что отец умер, когда Глеб был еще подростком. Или как-то повлияла мать. Откуда мне знать?

Я сидела слева, за водителем, и могла со своего места видеть профиль Глеба – четко очерченный, мужественный, но без грубости и без приторной красивости. Бранко сказал что-то по-хорватски, Глеб рассмеялся, ответил, и я вдруг почувствовала, что для меня нет места в их мире. Внутри все словно ледяной лапой сжало. Я как-то очень отчетливо поняла, что мужчина, который за эти дни стал настолько моим, что даже трудно себе представить, – на самом деле не мой. И никогда моим не будет.

Наверно, где-то очень глубоко внутри меня сидела крохотная надежда: а вдруг все-таки это не конец? И не надо было иметь какой-то богатый опыт курортных романов, чтобы понять: то, что между нами, давно уже выплеснулось за рамки подобных отношений. А может быть, и с самого начала в них не вписывалось. Да, мы встретились не в том месте и не в то время. И что, если?.. Но стоило этой надежде высунуть нос, я топала на нее ногами и заставляла спрятаться еще глубже. Нет уж, лучше знать, что все скоро закончится. Чтобы не было разочарования.

Но то, что произошло сегодня утром… Даже в мыслях я не могла назвать это «мы занимались сексом». Потому что это было гораздо больше, чем просто секс. Но я не обманывала себя. Больше – но не значило ровным счетом ничего. В этом коктейле из страсти и нежности явно чувствовалась горькая нота боли и отчаяния, которую мы оба пытались спрятать.

«Да к черту все!» – сказал Глеб утром.

Я пыталась разгадать это – как загадку, как ребус. И в голову приходило только одно.

Я действительно сказала или сделала что-то не то. Настолько не то, что развеяло все сомнения. Как знать, может, он тоже думал о том, что нам не обязательно прощаться. Я вспомнила дождливый день и поездку на Пелешац – и как вдруг почувствовала себя тогда невероятно счастливой. Может, и с ним было что-то похожее?

Но что же тогда случилось, черт возьми? Я призналась ему в любви? Попросила развестись и жениться на мне? Называла его Андреем? Или, может, все вместе? Хотя каждого по отдельности, пожалуй, хватило бы, чтобы поставить точку. Может быть, он и хотел это сделать – но не смог. Да и выставить меня за порог с чемоданом, вроде, было уже некуда.

В таком случае…

Хватит. Мы вернулись на исходные. Он мне ничего не скажет. А я не спрошу. Пять дней – если подумать, не так уж и мало. Если, конечно, не испортить еще и их.

Глеб почувствовал мой взгляд и повернулся, вопросительно приподняв брови. Я покачала головой и улыбнулась.

Бран притормозил у башенки фуникулера. Мы договорились, что Глеб позвонит мне, как только они освободятся. Когда они уехали, я посмотрела на кабину, которая поднималась в гору, подумала и решила, что лучше дождусь Глеба, и мы полюбуемся на Дубровник вместе. Бранко вряд ли захочет составить нам компанию, но мы вполне сможем вернуться в Цавтат на автобусе или на катере.

Я бродила по Старому городу и вспоминала наше с Глебом первое свидание. Как я позвонила ему, сидя на скамейке у пристани. Как мы встретились у «белого парня с кривым мечом». Как он взял меня за руку и повел в маленький садик под крепостной стеной. Это было всего восемь дней назад – а такое ощущение, что прошло несколько месяцев, если не лет.