Текст книги "На реках Вавилонских (СИ)"

Автор книги: Анна Курлаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Глава 9

От керосиновой лампы на стол падал круг дрожащего желтого света, отчего остальная комната казалась совсем темной, хотя на улице было еще светло, несмотря на довольно поздний час. Наступил май, дни становились всё длиннее, а скоро и вовсе начнутся белые ночи. Наталья сидела за столом возле окна, проверяя тетради. Конец года, через пару недель дети разойдутся на каникулы, и они уже почувствовали эту грядущую свободу – заниматься стали гораздо небрежнее. На уроках отвлекались, глядя в окна на расцветающие деревья и щебечущих птиц, а в их прописях Наталья находила куда больше ошибок, чем обычно. Даже всегда усердная отличница Лидочка и то пару раз написала неправильно. Наталья вздохнула, исправляя ее задание – ведь сама же потом расстроится.

Отложив последнюю тетрадь, Наталья потянулась и посмотрела в окно. На улице начали наползать сумерки, делая окружающие предметы слегка расплывчатыми. Миша еще не вернулся – у него партийное собрание на заводе, а они всегда затягивались надолго. И без него в квартире было пусто и одиноко.

Наталья собрала тетради, просмотрела план уроков на завтра, внеся в него некоторые поправки, и собиралась пойти поставить чайник, когда появился Миша. Он выглядел уставшим и слегка раздраженным и, не поцеловав ее, как обычно делал, приходя домой, тяжело опустился на диван и потер виски. Собрание явно было не из приятных.

Наталья, нетерпеливо ждавшая его, чтобы сообщить радостную новость, поняла, что, пожалуй, стоит ее немного отложить. Вместо этого она молча разогрела ужин, дожидавшийся на кухне на плите, и накрыла на стол. От аппетитного запаха рагу Миша немного ожил, а начав есть, пришел в себя достаточно, чтобы улыбнуться ей. Лишь тогда Наталья решилась спросить:

– На собрании было что-то неприятное?

Миша резко кивнул:

– Теперь, когда сухой закон отменили, рабочие совсем спиваются. Они и прежде-то умудрялись доставать спиртное, но сейчас… Что-то страшное. Просто не знаю, что с этим можно сделать. Начальство велит проводить усиленную пропаганду по борьбе с пьянством. Но какой от нее толк? Они все соглашаются, кивают, а потом идут в кабак. Хорошо хоть на работе пока в трезвом виде появляются. Пьяный рабочий за станком… – Миша сокрушенно покачал головой. – Катастрофа.

Наталья понимающе кивнула. Она недавно видела на Невском проспекте демонстрацию. Дети шли стройными рядами, неся транспаранты: «Пролетарские дети против пьющих отцов», «Отец, не пей. Купи книги детям, одень их», «Отец, брось пить. Отдай деньги маме», «Мы требуем трезвости от родителей». И в школе она не однажды слышала, как учительницы жалуются на пьянство мужей, а ученики – на пьянство родителей.

– Да и с беспризорниками, которых решили определить на заводы для перевоспитания – глаз да глаз, – Миша вздохнул. – Они же дети, им в принципе не следовало бы работать. К тому же они трудиться и не привыкли. Одни проблемы от них.

Миша немного помолчал и мрачно продолжил:

– Но самое неприятное другое. В Ленинграде в последнее время сильно увеличилось население из-за притока на заводы людей с деревни. Жилья всем не хватает. Даже новомодных коммун уже не хватает. И правительство решило эту проблему весьма оригинальным путем, – Миша невесело усмехнулся, отодвигая пустую тарелку. – Теперь у нас появилось право на самоуплотнение.

Наталья озадаченно моргнула:

– Как это?

– На человеческом языке это означает, что все, у кого жилплощадь превышает  восемь квадратных метров, обязаны вселить к себе жильцов. Мы как раз подпадаем под эту категорию. И сделать это надо за три недели, иначе жильцов к нам вселит домоуправление – каких посчитает нужным.

– А если отказаться? – ошарашенно спросила Наталья, не совсем веря услышанному.

– Несогласных ждет арест, – резко ответил Миша и, немного помолчав, добавил: – Я пригласил к нам двух самых приличных рабочих с завода. Надеюсь, этого будет достаточно.

Наталья помолчала, пытаясь смириться с тем, что теперь ее дом будет не только ее домом, и придется жить в непосредственной близости с совершенно чужими людьми.

– Я знаю, не самая приятная новость, – тихо произнес Миша. – Но у нас нет выбора.

Наталья улыбнулась ему, стараясь быть храброй и сильной:

– Я понимаю.

Она встала, чтобы принести чаю, и по пути утешающе провела ладонью по его плечу. Это оказалось верной линией поведения – Миша заметно расслабился и улыбнулся в ответ.

И уже когда они пили чай, Наталья нерешительно произнесла:

– Даже не знаю, хорошая ли это новость теперь, но… у нас будет ребенок.

Миша чуть не подавился, проглотил печенье и уставился на Наталью расширившимися глазами, в темной глубине которых сменялись потрясенное удивление, недоверчивая радость и, наконец, сияющий восторг.

– Это самая прекрасная новость, милая, – чуть ли не шепотом произнес он, будто боясь спугнуть счастье. – Рядом с которой всё остальное неважно.

Миша потянулся, взяв ее ладонь и поднеся к губам. Поцелуй был полон такой нежности и благодарности, что у Натальи навернулись слезы на глаза. Действительно – рядом с этим чувством меркли все невзгоды и трудности.

Новые жильцы появились несколько дней спустя. Наталья с Мишей оставили себе комнату, которая когда-то принадлежала его родителям и в которой они обосновались после свадьбы. А для двух новых семей приготовили бывшие Мишину и Лизину. Они вынесли оттуда все личные вещи, которые не успели продать в голодные годы, оставив одну голую мебель.

Миша замер на пороге Лизиной комнаты, осматривая опустевшее пространство с абсолютно невыразительным лицом. Наталья прямо-таки чувствовала, как он не хочет, чтобы здесь, где хранилась память о погибшей сестре, поселились чужие люди. Но у них не было выбора. Наталья взяла его за руку, сжав его ладонь, и Миша отмер, благодарно улыбнулся ей и решительно покинул комнату.

Вечером он вернулся с завода в сопровождении двух семей. Недавно поженившиеся молодые супруги: он – деревенского вида высокий плечистый парень с копной соломенных волос; она – столь же крепко сбитая девушка с толстой русой косой.

– Алексей Иванович и Марья Петровна, – представил их Миша, и они задорно улыбнулись Наталье.

Вторая семейная пара была старше – лет тридцати. И в отличие от тех – явно приехавших недавно из деревни, – эти были коренными горожанами, всю жизнь проведшими в Ленинграде. С немного уставшими лицами, на которых уже появились ранние морщины. И с ними двое детей – мальчик и девочка восьми и шести лет.

– Юрий Васильевич и Антонина Михайловна. А это Катя и Толя, – Миша потрепал мальчика по голове, и тот ухмыльнулся.

Девочка улыбнулась гораздо более застенчиво, настороженно изучая Наталью. Взрослые же крепко пожали ей руку.

Они оказались приятными людьми – Миша действительно соседей выбрал тщательно, – но всё равно тяжело было привыкнуть к постоянному присутствию в квартире посторонних. Особенно сложно оказалось разойтись на кухне. Но постепенно женщины научились взаимодействовать, установив дежурства, чтобы не мешать друг другу.

Зато в Антонине Михайловне (которая сразу попросила называть ее просто Тосей) Наталья обрела ценного советчика в том, что касалось детей и материнства. Они быстро сблизились – гораздо больше, чем с легкомысленной, любящей танцы и кино Марусей – и часто вместе сидели по вечерам в гостиной, занимаясь рукодельем и разговаривая обо всем на свете.

Впрочем, кино Наталья тоже любила. Первый раз она ходила туда вскоре после свадьбы – Миша решил сделать ей подарок в виде новомодного развлечения. Наталья тогда больше удивлялась и восхищалась технике кинематографа, чем следила за сюжетом фильма. Только смутно помнила, что он был о похождениях разбитного крепостного крестьянина.

Позже, когда в их жизнь вернулась стабильность, походы в кино стали почти традицией. И теперь Наталья уже следила за сюжетом. Правда, иностранные приключенческие фильмы, которые они смотрели поначалу, быстро исчезли, а вместо них появились свои – насыщенные коммунистической пропагандой. Но и среди них нередко встречались увлекательные картины.

После появления соседей они стали иногда ходить в кино вместе – особенно с Марусей и Алешей, поскольку Тося не особенно любила это развлечение и детей своих не хотела к нему приучать. Но Наталья предпочитала посещать кинотеатр вдвоем с Мишей. И потому что так и не смогла близко сойтись с молодыми соседями, и потому что в обществе одного только мужа – без посторонних – фильм смотреть было куда интереснее. И романтичнее.

***

По выходным Наталья шила и вязала вещи для своего будущего ребенка. Она подсознательно выбирала ткани и нитки синих оттенков и даже не замечала этого, пока Миша однажды не заметил:

– А если родится девочка?

Наталья удивленно посмотрела на почти готовую бело-голубую пинетку в своих руках и улыбнулась.

– Уверена, будет мальчик.

– Материнский инстинкт? – поддразнил ее Миша.

Она знала, что он лишь смеется над ней, не веря в такие предчувствия, но сама нисколько в них не сомневалась. И кивнула очень серьезно. Миша с улыбкой покачал головой.

Он теперь приходил домой поздно, бесконечно уставший. Не так давно на заводах перешли на семичасовой рабочий день и шестидневку, из-за чего в месяц терялось более тридцати часов. Поняв, что это отрицательно сказывается на промышленности, начали устраивать «прорывы»: никакого нормирования рабочего времени вообще, сверхурочные нагрузки, работа до изнеможения, чтобы выполнить в срок почти нереальные планы.

Алеша и Юрий Васильевич, работавшие на том же заводе, и Маруся, работавшая на швейной фабрике, точно также пропадали там чуть ли не сутками. А вот Тося нигде не работала – предпочитала заниматься хозяйством и детьми, что редко встречалось теперь. Маруся ее за это слегка презирала, но Наталья прекрасно понимала. С ней они чаще всего и проводили вместе вечера, когда мужчины еще не вернулись – Наталья проверяла тетради или писала планы уроков, а Тося что-нибудь шила на продажу.

Сентябрь в том году выдался солнечный и теплый, и они часто оставляли открытыми окна, из которых доносились звуки оживленного города: голоса, быстрые шаги по тротуару, выкрики продавцов газет, шум проезжающих мимо машин и трамваев. Но это были настолько привычные звуки, что они проходили мимо сознания, нисколько не мешая сосредоточиться. Как и то, что Тося имела привычку за шитьем мурлыкать под нос какую-нибудь песенку. Катя с Толей бегали с друзьями во дворе, и в квартире царила тишина.

Как вдруг с улицы донеслось громкое пение:

– Я Колю встретила на клубной вечериночке,

Картину ставили тогда «Багдадский вор».

Оксфорд[18]18
  Оксфорд – модные во второй половине 20-х годов брюки: узкие и короткие – до щиколотки.


[Закрыть] сиреневый и желтые ботиночки

Зажгли в душе моей негаснущий костер.

Наталья выглянула в окно и, как и ожидала, увидела возвращавшуюся со смены Марусю, по пути весело распевавшую модную песенку.

 Маруся недавно сделала новую стрижку – короткую, четко вырисовывающую форму головы. Наталья считала, что с ее крестьянским сложением такая стрижка ей совсем не к лицу, но, конечно же, ей этого не говорила. И одевалась Маруся тоже по последней моде – в коротком каракулевом жакете, надвинутой на глаза маленькой шапочке и в ботинках на шнуровке.

– А вот и наша активистка идет, – тихонько заметила Тося, и Наталья невольно фыркнула.

Марусино пение слышали, наверное, во всех соседних домах. Но это, хоть и глупая, по крайней мере безобидная песенка. А порой под их окнами раздавались гораздо более кровожадные куплеты:

– Эй, живей, живей, живей,

На фонари буржуев вздернем.

Эй, живей, живей, живей.

Хватило б только фонарей.

Их пела возвращавшаяся с комсомольских собраний молодежь, и Наталью каждый раз передергивало от полных ненависти и жажды расправы слов.

Сейчас, к счастью, дело ограничилось легкомысленной песенкой Маруси, а вскоре по лестнице застучали ее каблуки, и она сама влетела в квартиру – веселая и полная энергии.

– Всё дома сидите, клуши? – с легким пренебрежением спросила она. – Пошли бы погуляли, что ли.

Тося ничего не ответила, просто пожав плечами. Наталья же возразила:

– Некогда мне гулять.

– Ой, уж прям уж, – фыркнула Маруся, плюхнувшись в ближайшее кресло. – Вот скажи: что толку от твоей науки? Ну, научишь ты детишек премудростям всяким, а дальше что?

– Найдут себе хорошую работу.

– Чтобы найти хорошую работу, наука твоя не нужна. Вместо того чтобы в школу посылать, лучше бы родители их ремеслу обучали.

– Ну, не всем же работать на фабриках, Марусенька, – добродушно вмешалась Тося. – Кто-то же должен и наукой заниматься. Те же машины изобретать и создавать – для этого одного ремесла недостаточно.

– Глупости! – упрямо вскинулась Маруся. – Буржуазные пережитки. Вы эти ваши интеллигентские воззрения бросьте.

Наталья вздохнула и вернулась к тетрадям – спорить с ней бесполезно, в этом она уже убедилась. Только поругаются. Подобные дискуссии Маруся затевала не впервые. Она считала своих соседок отсталыми и стремилась просветить их и наставить на истинный коммунистический путь. В первый раз чуть не разругавшись с ней, теперь Наталья предпочитала уходить от подобных разговоров. Тося же смотрела на Марусю как на неразумного ребенка и тоже старалась не спорить.

Увы, это только сильнее раззадоривало Марусю, и она начинала страстно вещать – причем явно не своими словами, а услышанными на каком-нибудь партийном собрании. Вот и сейчас она что-то говорила о новом человеке, который должен уметь не только любить, но и ненавидеть. Классовых врагов, конечно же. И быть готовым отдать жизнь за светлое будущее. Наталья особенно не вслушивалась, только время от времени кивала, делая вид, будто со всем согласна. Так проще – Маруся выговорится и оставит ее в покое. И действительно – закончив свою пламенную речь, она ушла к себе.

***

В январе Наталья родила сына, которого назвали Павлом. Лишь за две недели до этого она оставила работу в школе. И хорошо, что в тот момент, когда подошел срок, Тося была дома. Пожалуй, впервые Наталья порадовалась наличию соседей в квартире. Будь она одна, точно растерялась бы и не знала, что делать. А Тося деловито приготовила всё необходимое, вызвала акушерку и успокоила Наталью. И всё время была рядом, держа ее за руку и подбадривая.

К тому времени, как мужчины вернулись с работы, счастливая молодая мать, уже забыв про страх и боль, сидела в кровати, покачивая колыбель, в которой спал ее крошечный мальчик. Зима стояла холодная, а система отопления в их квартире была довольно-таки ветхой и плохо прогревала, так что Наталья укутала Павлика в самые теплые одеяльца и поминутно с беспокойством проверяла, не замерз ли он.

Тося и тут очень помогла. Растерянная и беспомощная, не знающая, что делать с младенцем, Наталья просто не представляла, как справилась бы, если бы не соседка. Тося научила ее пеленать ребенка, правильно держать, а главное – не давала ей паниковать при каждом крике Павлика. Когда она уходила, оставив их отдыхать, Наталья схватила ее за руку, благодарно сжав, и с чувством произнесла:

– Спасибо!

– Всегда пожалуйста, – улыбнулась Тося. – Я прекрасно помню, как всё страшно и непонятно, когда у тебя первый ребенок. Мне-то помогала мама, а тебе, бедняжке, и помочь некому. Разве могла я тебя оставить?

И вот в прихожей раздались мужские голоса, потом Тосин. После чего в комнату стремительно вошел взволнованный Миша. На несколько мгновений он замер на пороге, глядя на Наталью и Павлика с недоверчивой радостью в темных глазах. Наталья улыбнулась и поманила его подойти, приложив палец к губам.

– Тише. Не разбуди.

Миша кивнул, и сел рядом с ней на кровать, склонившись над колыбелью. Столь нежного и беззащитного выражения на суровом Мишином лице Наталья не видела еще ни разу. Она широко улыбнулась, чувствуя себя бесконечно счастливой.

Дома Наталья сидела недолго – уже на второй месяц после родов требовали выхода на работу. Павлика пришлось взять с собой в школу. Дети, обнаружив в классе младенца, тут же собрались вокруг него шумной любопытной толпой. Вопросы так и посыпались:

– Ой, а это ваш, Наталья Кирилловна, да?

– Мальчик или девочка?

– А как его зовут?

– Какой хорошенький! Смотрите, у него глазки голубые.

И если мальчики быстро потеряли интерес, девочки пришли в восторг. Каждой хотелось посмотреть, а желательно еще и потрогать. Не привыкший к столь многочисленному и беспокойному обществу, Павлик протестующе заревел.

– Всё-всё, садитесь на свои места, – прогнала Наталья учениц, беря сына на руки.

Успокоить и учеников, и Павлика удалось с немалым трудом. И весь тот урок они больше косились на ребенка, чем слушали Наталью. А на перемене опять собрались вокруг него. К этому времени Павлик успел заснуть, и девочки, к счастью, стояли рядом тихо, стараясь не разбудить, только шепотом обменивались впечатлениями.

Со временем дети привыкли, включились в обычную работу, не обращая внимания на нового обитателя класса. Только на переменах подбегали к нему. Наталья нашла это даже удобным – у многих ее учеников были младшие братья и сестры, они привыкли нянчиться с маленькими и прекрасно развлекали Павлика.

Поначалу Наталья хотела крестить сына – по той же причине, что хотела когда-то венчаться: она так привыкла. Но быстро отказалась от этой затеи. Даже просто зайти в церковь нынче стало опасно. На «Красном путиловце», где работал Миша, создали «безбожную бригаду», и Алексей состоял в ней одним из самых активных членов. Он с удовольствием рассказывал соседям об очередном рейде в квартиры рабочих, во время которых срывали со стен иконы, топтали и жгли их, а потом проводили воспитательные беседы. И счастье еще, если только беседы: упорствующих увольняли, лишали жилплощади. Маруся туманно намекала, что бывало и кое-что похуже.

– Борьба с религией – священная обязанность комсомольца, – любил повторять Алексей.

Наталья боялась, что если они крестят ребенка, Мишу прогонят с завода. В конце концов, утешала она себя, традиции – это, конечно, хорошо, но не такой ценой. Может, к тому времени, когда Павлик подрастет, эта ненависть к церкви немного утихнет, тогда можно будет и посмотреть. Не к спеху, решила Наталья и на том успокоилась.

***

Когда Павлику было два года, в Ленинграде снова начался кризис. Промышленные товары невозможно было сыскать днем с огнем – их выдавали только по карточкам. За пальто, сапогами, чулками выстраивались длиннейшие очереди. На них выделялись ордера, но и по ордерам были очереди, в которых приходилось стоять сутками, сменяя друг друга.

Наталья удрученно смотрела на своих учеников, у которых совсем не осталось нормальной одежды – и мальчики, и девочки появлялись в школе в синих сатиновых халатах. Редко у кого находились хоть какие-то теплые вещи, а зима стояла холодная, дети мерзли и ходили с красными заледеневшими руками. Варежек не было, да и пальто обычно перешивали из какого-нибудь старья. Наталья и сама носила одно и то же платье, но они с Мишей хотя бы могли пользоваться одеждой, пока она совсем не износится, а дети быстро вырастали. Для Павлика она перешивала одежду из старых вещей – купить что-нибудь на двухлетнего ребенка было совершенно нереально.

А вскоре и продукты стали дефицитом – по карточкам выдавали на месяц полкило муки, пару яиц и сто грамм сливочного масла. Особым категориям давали больше, но ни Наталья, ни Миша к таковым не относились. Ребенок же не учитывался вовсе. В какой-то момент Миша хотел отправить Наталью с Павликом снова к родственникам в Тверскую губернию, но на этот раз она отказалась:

– Мы переживем это вместе. Уверена, такого голода, как тогда, не будет.

К ее облегчению, настаивать он не стал. Возможно, тоже считал ситуацию не настолько критической.

Наталья по чуть-чуть откладывала долго хранящиеся продукты, чтобы устроить праздник на новый год – хотелось чего-нибудь радостного, чтобы немного отвлечься от проблем. Но ее надеждам не суждено было сбыться. В начале декабря Наталья узнала, что в школе елки не будет.

– Распоряжение сверху, – объяснил директор. – За неповиновение будет налагаться значительный штраф.

– Но почему? – удивился учитель физики, озвучив вопрос Натальи. – Что не так с новым годом?

– Слишком близко к Рождеству. Слишком тесно связаны. А елка – как символ Рождества и вовсе должна исчезнуть из жизни советского общества.

Они повздыхали, однако делать нечего – распоряжения начальства не обсуждаются. Наталья всё еще надеялась отпраздновать новый год дома, но когда она сказала об этом Мише, он решительно возразил:

– Не стоит. У нас в соседней комнате живут двое активистов, которые только рады будут доложить куда следует о нарушении установлений.

Так что тридцать первое декабря прошло как всякий другой день, ознаменовавшись лишь одним выходящим из ряда событием – и то далеко не радостным.

Наталья играла с Павликом в кубики, сидя прямо на полу в гостиной, когда распахнулась дверь и в комнату ввалилась бледная и явно едва держащаяся на ногах Маруся. Наталья вскочила, бросившись к ней, не обращая внимания на протесты Павлика, недовольного резким прекращением игры.

– Что случилось? – встревоженно спросила Наталья, поддерживая шатавшуюся Марусю. – Что с тобой?

Та мотнула головой и попыталась гордо отстраниться, но вместо этого навалилась на Наталью всей тяжестью. Она посадила Марусю в ближайшее кресло и испуганно закричала:

– Тося! Тося, помоги!

С испуганным лицом примчалась Тося, а за нею следом – Катя и Толя, с которыми она готовила уроки. У детей на лицах было написано скорее любопытство, чем тревога. Тося захлопотала над смертельно бледной Марусей, которая, похоже, находилась в полуобморочном состоянии. Забытый Павлик запротестовал громче, и Наталья подхватила его на руки, пытаясь успокоить, когда с ужасом заметила, что Марусина юбка испачкана кровью.

– Дура! – сквозь зубы процедила Тося, после чего повернулась к своим детям: – А ну-ка брысьте отсюда – нечего вам на это смотреть.

– Мааам! – умоляюще протянул Толя.

Но Тося так сурово зыркнула на него, что оба поспешно ретировались, скрывшись в комнате.

– Доделайте уроки! – крикнула Тося им вслед. – Я потом проверю.

– Что с ней? – спросила Наталья, продолжая ходить по комнате с Павликом на руках.

– Сделала аборт, – неодобрительно ответила Тося и, вздохнув, деловито распорядилась: – Давай уложим ее в кровать, а потом принеси мне тряпок и теплой воды.

Наталья опустила немного притихшего сына на пол:

– Милый, поиграй пока один. Я скоро вернусь.

К ее огромному облегчению, Павлик не стал устраивать очередной скандал, а вернулся к кубикам. Помогая Тосе перетаскивать почти не осознающую окружающего Марусю в ее спальню, Наталья не могла перестать думать о том, что та совершила. Как можно убить своего ребенка? Зачем? Неужели они настолько плохо живут, чтобы побояться родить? Подобное просто не укладывалось у Натальи в голове, которая надышаться не могла на своего единственного, такого долгожданного сына.

Наталья больше наблюдала за Тосей да приносила ей необходимое – воду, тряпки, лекарства, обеззараживающие средства. Наконец, Тося выпрямилась и вытерла лоб тыльной стороной ладони.

– Ну, будем надеяться, выживет, – тихо произнесла она.

– А может и не выжить? – с ужасом спросила Наталья.

Тося мрачно кивнула:

– Многие дурочки умирают. Это ведь очень опасно.

Наталья посмотрела на то ли заснувшую, то ли потерявшую сознание Марусю и зябко поежилась.

Позже, когда Маруся пришла в себя достаточно, чтобы поесть жидкой каши и попить, Наталья, сидя возле ее кровати, осмелилась спросить:

– Зачем ты это сделала?

Маруся с беспечным видом пожала плечами, но Наталья заметила, как она поморщилась от боли и на мгновение прикусила губу.

– Ребенок сейчас был бы лишь обузой, мешающей главному делу – служить партии и строить коммунизм.

Наталья пораженно посмотрела на нее, подумав: «Для кого же ты строишь этот коммунизм, если убиваешь своих детей?» Но озвучить свои мысли не решилась.

– Ну что так смотришь? Осуждаешь, небось? – фыркнула Маруся. – Не всем, знаешь ли, охота погрязнуть в быте. Кого-то привлекают более высокие цели.

Наталья вздохнула и покачала головой. Спорить с ней не хотелось. Поэтому она просто сказала:

– Отдыхай, Маруся. Тебе надо набираться сил.

Так вот и встретили новый 1930 год.