Текст книги "На реках Вавилонских (СИ)"

Автор книги: Анна Курлаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

***

Поиски Наталья начала со своей бывшей квартиры.

Дом выглядел потрепанным и ободранным, но это был тот самый дом, в котором прошли самые счастливые годы ее жизни. Несколько долгих минут Наталья стояла на улице и просто смотрела на дом, не в силах сдвинуться с места. Ощущение было такое, будто, если она переступит порог, всё вернется: радостным «Мама!» ее встретит Павлик – по-прежнему четырехлетний малыш, – добродушно улыбнется Тося… Обнимет Миша… Наталья невольно всхлипнула и велела себе собраться. Ничего уже не будет как прежде, надо думать о настоящем.

Поднимаясь по знакомой лестнице, Наталья усиленно отгоняла упорную надежду, что Павлик по-прежнему живет здесь с Тосей и Юрием. Это было бы слишком невероятно, слишком легко. Лучше не думать, чтобы потом разочарование не стало слишком болезненным.

Дверь открыла незнакомая пожилая женщина с исхудавшим усталым лицом. Ничего не говоря, она просто вопросительно посмотрела на Наталью, и в ее взгляде плескалась всё та же усталость.

– Добрый день, – жутко нервничая, торопливо начала Наталья. – Вы, случайно, не знаете людей, которые жили здесь в начале тридцатых? Может, кто-то из них до сих пор здесь живет?

Женщина покачала головой:

– Я въехала прямо перед войной, и квартира тогда была пустая.

– А соседи могут помнить? – с быстро гаснущей надеждой спросила Наталья.

Женщина пожала плечами:

– Понятия не имею. Я мало с кем общаюсь. И уж точно ни у кого не выясняла биографию.

Наталья обреченно вздохнула:

– Извините за беспокойство.

Опрос соседей тоже ничего не дал. Один пожилой мужчина еще помнил, что в квартире когда-то жил маленький мальчик, но куда он потом делся, не знал. Остальные даже и не помнили ничего.

От горького разочарования хотелось заплакать. Но Наталья твердо велела себе не раскисать. Значит, надо приступать к следующей стадии: обходить детские дома. Скорее всего, после ее ареста Павлика отдали именно туда. Могли, конечно, и оставить с Тосей – но это весьма и весьма маловероятный вариант.

Мытарства по детским домам длились всё лето. Наталья обивала пороги, расспрашивала, разыскивала, умоляла. Всё напрасно. Везде ей отвечали: такой не числится. Прямо руки опускались. Но Наталья продолжала, сцепив зубы, ходить, узнавать, просить.

Соседки, с которыми она окончательно сдружилась, поддерживали и подбадривали ее, как могли. Но надежда гасла с каждым днем. Всё больше Наталья была склонна согласиться с директрисой одного из приютов, сочувственно объяснившей ей:

– В начале блокады многих детей эвакуировали. Ваш сын мог просто не вернуться в Ленинград.

После этого разговора Наталья устало плелась домой, не замечая ничего вокруг. Как вдруг ее внимание привлекли звонкие детские голоса. Оглядевшись, она обнаружила, что проходила мимо детского сада. За металлическим забором на площадке играли дети: бегали, кричали, смеялись. Наталья застыла, вцепившись в прутья забора, с тоской глядя на них. Где-то сейчас ее Павлик? Найдет ли она его когда-нибудь? Вдруг вспомнилась сказка Оскара Уайльда: так же, как мать Звездного мальчика, она бродила, сбивая ноги, в поисках своего потерянного ребенка. Интересно, ее сын тоже отвергнет ее?

Если она вообще когда-нибудь его найдет, с горечью подумала Наталья. На плаву ее поддерживала только молитва и надежда на Бога. А еще глубоко запавшие в душу слова матушки Елены, сказанные когда-то давно на Соловках. Ее предсказание уже наполовину сбылось: с мужем Наталья свиделась. Значит, когда-нибудь встретится и с сыном.

Звук пролетавшего в небе самолета заставил вздрогнуть, резко вырывая из мрачных мыслей. На чистом инстинкте Наталья чуть не бросилась плашмя на землю, но вовремя сдержала себя. Три месяца уже прошло, а она так и не смогла избавиться от ощущения, что звук самолета несет опасность. И каждый раз дергалась в поисках укрытия, прежде чем вспоминала: больше не надо бояться воздушной тревоги.

***

Наступила осень, началась работа в школе. Первоклашек было мало – война значительно проредила население Ленинграда. Хотя сейчас оно стремительно возросло – до такой степени, что стало не хватать жилья, – но в основном за счет вернувшихся с войны солдат.

И эти немногочисленные дети, собравшиеся в старом классе, смотрели на Наталью доверчивыми любопытными глазами, казавшимися громадными на бледных исхудавших лицах. Послевоенная жизнь в Ленинграде была тяжелой. Город медленно, с трудом оправлялся от нанесенных ему ран. Чуть-чуть стало полегче после отмены военного налога. Но тут же повысились цены. Средний литерный паек стал стоить семьсот рублей. А если учесть партийные, профсоюзные и прочие взносы, расходы зачастую превышали зарплату.

Соседки Натальи – все, кроме медсестры Катерины и продавщицы Маши, работавшие на заводах и фабриках – говорили, что если так дальше пойдет, останется лишь повеситься. Немного спасали ярмарки, на которых дешево продавались продукты питания. Да время от времени соседок подкармливала Маша – в магазине всегда можно было что-нибудь раздобыть для себя.

Наталья давно привыкла существовать в невозможных условиях, так что не жаловалась на вынужденное голодание и нехватку необходимых вещей. А вот детей, которые выжили во время войны и которых родное государство теперь, видимо, решило добить, жаль было до слез.

Вопреки тяготам, выпавшим на их долю, дети в классе Натальи оказались любознательными, общительными и сообразительными. К концу урока она совершенно подружилась с пятью девочками и тремя мальчиками – с задорными улыбками, весело блестящими глазенками и вихрастыми макушками. И хотя, отвыкнув за прошедшие годы работать с детьми, Наталья к концу дня чувствовала себя выжатой как лимон, все-таки ей жаль было расставаться со своими первоклашками. Они были такие живые – будто журчащие родники после долгого брожения по пустыне.

Задержавшись допоздна – первоклашки оставались в школе, пока не закончится рабочий день их родителей, а потом Наталья еще готовила планы уроков, – домой она возвращалась, нервно оглядываясь на каждую тень и шорох. Почти совсем стемнело, а обстановка в Ленинграде была неспокойной. Во всех районах города действовали преступники-одиночки и целые банды. Оружия после войны оставалось много, да и добыть его было несложно, так что бандиты вооружались до зубов.

Совсем недавно на улице напали на возвращавшуюся со смены Настю. К счастью, только вырвали сумку – больше брать у нее было нечего. К несчастью, в той сумке были деньги и продуктовые карточки – почти всё ее пропитание на месяц. Настя тогда прибежала домой растрепанная, бледная, с настолько расширившимися от ужаса зрачками, что становилась почти незаметной светлая радужка. Соседки бросились расспрашивать ее и успокаивать. Но если сначала дрожавшая от пережитого страха Настя облегченно выдохнула, почувствовав себя в безопасности, то потом чуть ли не весь вечер рыдала.

– На что я буду жить? – причитала она. – У меня же больше ни карточек, ни денег – до конца месяца!

– Вот уж глупости! – сердито воскликнула Тамара, встряхнув ее за плечи, чтобы привести в чувство. – Можно подумать, мы тебя бросим. Уж как-нибудь впятером прокормим одну тощую девчонку!

Настя притихла, пораженно уставившись на нее. А когда все дружно согласились с Тамарой (действительно, не чужие ведь), снова зарыдала – на этот раз от облегчения и благодарности.

И сейчас Наталья торопливо шла по улице, то и дело оглядываясь и дергаясь от всякого шороха. Где-то неподалеку раздался свист, и Наталья, вздрогнув, помчалась бегом. Сзади послышались тяжелые шаги, и она припустила еще быстрее – ужас придал ей сил. Влетела в подъезд своего дома, сама не заметила, как взлетела по лестнице, и, только захлопнув за собой дверь квартиры, выдохнула и обессиленно сползла спиной по двери.

– Теть Наташ, где вы были? Что-то случилось? – тут же окружили ее встревоженные соседки.

Наталья помотала головой, отдышалась и только тогда смогла подняться и объяснить.

– Планами могла бы и дома заняться, – проворчала Тамара, но за ее недовольным тоном скрывалось искреннее беспокойство. – Гляди – доходишься по темноте.

Наталья примиряюще улыбнулась:

– Ты права, Тома. Больше не буду так задерживаться.

– Пойдемте чай пить, теть Наташ, – бодро предложила Катя. – Маше премию выдали – конфетами!

На белом столе на кухне обнаружилось целое пиршество. Хотя, конечно, издевательство выдавать премии конфетами, когда людям почти нечего есть, все-таки это неожиданное чаепитие поднимало настроение. Они уже и забыли, что такое конфеты.

– Представляете, стою я сегодня в очереди – отоваривать карточки, – рассказывала Катя, одновременно посасывая конфету, из-за чего рассказ получался немного невнятным. – Стою, никого не трогаю, как вдруг ко мне как бросится какой-то мужчина. Я аж испугалась. А он обнимает меня, чуть ли не целует и кричит: «Ребята! Ребята! Я ее нашел! Так хотел встретить, так хотел найти. Ребята, это она меня спасла!» В общем, оказалось, раненый, которого я из огня вытащила. Запомнил меня…

Катя отхлебнула чая, провела ладонью по коротко стриженным русым волосам и немного грустно заметила:

– А я его не вспомнила – всех упомнишь разве? Он плакал даже, как радовался, что нашел меня.

Наталья понимающе улыбнулась. Да, такие неожиданные встречи были одновременно радостными и горькими. Она тоже как-то встретила на улице солдата, который со слезами на глазах сказал, что хотел найти ее и встать перед ней на колени. А у него обе ноги ампутированы. Наталья тогда сама заплакала вместе с ним.

– Ты вот жизни спасала – тебе благодарны теперь, – вздохнула Маша. – А я только убивала…

– Вот уж глупости! – фыркнула Лида. – Ты Родину защищала, и не вздумай корить себя за это!

– Я не корю, – Маша помотала головой, отчего волнистые каштановые волосы метнулись по плечам, и сумрачно заключила: – Всё равно убивать – страшно. До сих пор слышу, как свистят бомбы, которые я сбрасывала, как трещит пулемет.

Они замолчали – у каждой были свои страшные воспоминания.

– Ну, что-то вы, девчонки, совсем скисли! – вдруг воскликнула Тамара, хлопнув ладонью по столу. – Радоваться надо, что живете – конфеты, вон, лопаете!

Все пораженно уставились на нее – вот уж от кого не ожидали оптимизма, так это от нее, – а потом дружно расхохотались.

– И правда – чего это мы? – согласилась Катя.

***

Вопреки по-прежнему тяжелой голодной жизни, Ленинград активно готовился к празднованию дня Победы. Едва-едва зазеленевшие деревья украшали фонарями и красными флагами. В городе царило предпраздничное оживление. А вот Наталья сама не знала, что чувствует. Она почти боялась наступления этого дня. Будто именно девятого мая с новой силой обрушатся на нее воспоминания об ужасах войны. Будто не продолжала она в любом случае чуть ли не каждую ночь просыпаться от кошмаров. Странно все-таки устроена человеческая психика: лагеря она почти не вспоминала, а война никак не желала отпускать.

– Тетенька, дайте копеечку! – отвлек Наталью от размышлений звонкий мальчишеский голос. – Дайте, тетенька!

Наталья вздрогнула и огляделась. А она и не заметила, как уже почти дошла до дома: ноги сами несли ее знакомым путем без участия сознания. Прямо перед ней стоял оборванный чумазый мальчишка лет десяти, заискивающе улыбаясь и усиленно стараясь состроить жалостливую физиономию. Беспризорников в Ленинграде стало еще больше, чем до войны. От одного взгляда на них больно сжималось сердце. Наталье всё казалось, что и ее Павлик точно так же скитался по улицам и побирался. И хотя сама жила впроголодь, она всегда старалась что-нибудь им дать.

– Да чего ты их жалеешь, – ворчала Тамара, – все они воришки, а многие и бандиты. Такой тебя же прирежет в темном углу – и рука не дрогнет.

Наталья отмахивалась, не вступая в дискуссии, и продолжала поступать по-своему. Дети не виноваты в том, что государство поставило их в такие невыносимые условия, когда они вынуждены воровать, чтобы выжить.

Вот и сейчас она отдала оборванному пацаненку краюху хлеба, в которую тот немедленно жадно вонзил зубы и умчался. Наталья пошла дальше, надеясь, что если ее Павлику довелось побывать на улицах, ему тоже кто-нибудь помогал.

Девятого мая Наталья совсем уже решила остаться дома, закрыть ставни, заняться чем-нибудь – да хоть вон стиркой – лишь бы не вспоминать на каждом шагу. Но соседки не дали ей, почти насильно вытащив на улицу.

– Будете так запираться, никогда не сможете отпустить, – заявила Настя многоопытном тоном, комично звучавшим из уст двадцатилетней девчонки.

Наталья невольно рассмеялась. И сдалась.

По украшенным флагами, транспарантами и фонарями улицам бродили радостные толпы, для такого случая нарядившиеся в лучшие одежды – у большинства, включая Наталью, это была военная форма. Все поздравляли и обнимали друг друга. В Летнем саду устроили танцы.

Счастливая атмосфера и всеобщее воодушевление понемногу вытеснили страхи Натальи, и ей действительно стало радостно. Пусть послевоенная жизнь налаживалась в Ленинграде медленно и тяжело, самое страшное осталось позади. Она вдруг почувствовала это всем сердцем.

Наталью постоянно кто-то обнимал, поздравлял, благодарил. Пару раз даже вручили букетик цветов. И она вскоре потеряла из виду соседок. Танцевать, как молодежь (так они называли Катю, Настю и Машу), она не пошла, а просто присела на скамейку в Летнем саду, наблюдая за праздником.

И хотя до сих пор еще звучал в ушах грохот разрывающихся бомб, стрекот пулеметов, крики и стоны раненых, хотя до сих пор ее преследовал жуткий запах крови, здесь и сейчас Наталья видела, что всё это было не напрасно. И на сердце становилось теплее.

***

Наталья проверяла тетради в учительской, когда туда влетела взбудораженная Валентина Петровна – учительница русского языка и литературы. Холерик по темпераменту, она всегда была немножко на взводе, но нынешнее ее состояние было необычно даже для нее. Глаза горят, прическа растрепалась, руки дрожат…

– Что случилось, Валя? – обреченно вздохнула математичка Надежда Викторовна, явно приготовившись выслушать очередную ерунду, на которую коллега по своему обыкновению слишком остро реагирует.

Наталья слегка улыбнулась. Темперамент Валентины Петровны в их школе был притчей во языцех. Наталья помнила свое потрясение, когда та однажды влетела в учительскую вся в слезах и на вопрос в чем дело, трагично объявила:

– Я забыла стихотворение Некрасова! Хотела детям прочитать – и забыла!

Трагедия века – чего там. Поэтому и сейчас никто особо не обеспокоился. Валентина Петровна с порога воодушевленно сообщила:

– Девочки, вы не представляете, что происходит! Правительство отменяет карточную систему и проводит денежную реформу! Только что объявили.

По учительской пронесся недоверчивый шепоток.

– Да ладно! – воскликнул кто-то.

– Честное слово! – Валентина Петровна истово прижала ладони к груди.

Поверили. Тут же поднялась суматоха, смех, обсуждение новых возможностей, предложение немедленно бежать по магазинам, жуткий гвалт. Но гвалт радостный. «Да неужели мы дожили до этого?» – витал в помещении общий вопрос.

Когда Наталья возвращалась домой, на улицах царило не меньшее оживление. Повсюду стояли шумные веселые очереди. Шел густой снег, и стоявших на улицах людей покрывало белыми шапками. Но никого это нисколько не беспокоило. Как и не беспокоил довольно-таки чувствительный мороз. Хохочущие люди стояли в очередях в рестораны, аптеки, фотографии и другие места, чтобы израсходовать оставшиеся наличные средства. Кто имел хоть какие-то сбережения, скупал в магазинах всё, что оставалось на полках. Наталья тоже поддалась всеобщей истерии и принялась тратить оставшиеся средства.

Несколько дней спустя обмен завершился, и выдали зарплату новыми купюрами. На нее можно было купить не только необходимое, но и немного вкусненького. Будто в прекрасном сне.

Наталья первым делом покупала и ела хлеб. Каким же вкусным казался обычный пшеничный хлеб, который можно было есть, не оглядываясь на норму! Настоящий праздник.

– До сих пор не верится, – мечтательно протянула как-то вечером Лида, когда они собрались за ужином. – Можно наедаться досыта, не экономить каждую крошку…

– Спасибо партии и родному Сталину за заботу о нас! – воодушевленно согласилась Маша, сверкнув темными глазами.

Тамара скептично фыркнула, оставаясь верной себе:

– Постановление, конечно, хорошее, но на хлеб цены снизились мало. При таком снижении потребуется десять лет, чтобы приблизиться к довоенным ценам.

– Ой, ладно тебе ворчать, Тома! – чуть ли не хором воскликнули остальные.

Та пожала плечами с видом «А разве я не права?» Но они предпочли не обращать на нее внимания. Это же Тома – что с нее возьмешь!

Шли годы, жизнь в Ленинграде налаживалась. Наталье, как и ее соседкам, даже предоставили отдельные – нет, не квартиры – комнаты в коммунальных квартирах. Но и это казалось значительным улучшением. Ученики Наталью любили, коллеги ценили и уважали. Единственное, что терзало ее сердце – она так и не смогла найти сына.

Глава 18

– Наталья Кирилловна! Наталья Кирилловна!

Стоило раздаться звонку, возвещающему окончание уроков, как ее малыши, до того сидевшие тихо, как мыши, тут же окружили ее шумной галдящей толпой.

Впрочем, у ее первого класса уроки закончились давно – сейчас они занимались на продленке в ожидании, когда родители смогут их забрать. Наталья всегда старалась придумать для продленки что-нибудь интересное. Сегодня она решила поговорить с учениками о войне и о защитниках Родины. Эти дети не видели войны, и Наталья горячо надеялась, что никогда и не увидят, но как же живо они откликнулись на эту тему, выдавая серьезные и трогательные размышления.

– Хорошо, вот вам внеклассное задание, – с улыбкой произнесла Наталья. – Собрать воспоминания ваших родителей, бабушек и дедушек, и подготовить доклад. Недели достаточно?

– Ма-а-ало! – раздался единодушный возмущенный крик.

– Хорошо-хорошо, – засмеялась Наталья. – Месяц. А теперь все на воздух.

Окруженная шумной стайкой детей, отвечая на сотни вопросов, Наталья, улыбаясь, вышла на школьный двор. Она привязывалась к своим ученикам, как к родным детям. Так и найдя сына, она обращала на них всю нерастраченную любовь. И они платили ей ответной горячей привязанностью, согревая уставшее сердце.

На улице дети быстро разбежались по площадке. Они засиделись за целый день в школе и теперь выбрасывали накопленную энергию.

Вдруг вспомнилось далекое, полузабытое прошлое, когда молоденькая пепиньерка Тася Преображенская точно также во дворе присматривала за гуляющими девочками. И то одна, то другая подбегала к ней с вопросами. На мгновение показалось, что вот сейчас подойдет кто-нибудь и спросит:

– Наталья Кирилловна, а сколько верст от Петербурга до Сергиевой Приморской пустыни?

Но сейчас дети уже не играли в хождение на богомолье, да и расстояние измеряли в километрах, а не в верстах, а Петербург звался Ленинградом. Порой Наталья чувствовала себя невероятно древней, и казалось, что тот мир, который она помнит, не помнит больше никто. Хотя, если подумать, пятьдесят восемь лет не такая уж и старость.

За детьми начали приходить матери. Каждая подходила к Наталье осведомиться об успехах своего чада, посоветоваться. И она рассказывала:

– Таня способная девочка, но математика ей не дается. Порешайте с ней вместе эти упражнения.

– Васе надо больше читать, тогда он и писать станет лучше.

– Пете не хватает усидчивости – он часто и легко отвлекается и потому у него на выполнение заданий уходит вдвое больше времени, чем у остальных детей. Делайте уроки вместе с ним, заставляйте его сосредотачиваться.

Матери кивали, обещая поработать. А дети, уходя, на прощание подбегали обнять Наталью. Даже заядлый хулиган Мишка Липатов.

И вот школьный двор опустел, замолкли звонкие голоса. Наталья вздохнула – она не любила этот момент, когда дети расходились, она оставалась одна, и тоска по потерянному сыну особенно остро сжимала сердце.

По опустевшим школьным коридорам она зашла в учительскую, заполнила журнал, составила план, немного поболтала с коллегами. В школе ее уважали за военное прошлое и умение работать с детьми, но считали странной и нелюдимой. Иногда Наталья задумывалась, как бы на нее посмотрели, если бы знали, что она побывала в лагерях. Лена, учительница начальных классов, скорее всего, пожалела бы. А вот математичка Людмила Викторовна стала бы шарахаться, как от огня. Но для всех она стала бы как чумная, в этом Наталья была уверена.

Выйдя из школы, она пошла прогуляться по Московским улицам. В Москву она переехала летом – перед самым началом учебного года. Ей предложили место в столице, а она, отчаявшись найти Павлика, была рада уехать из Ленинграда, где каждая улица хранила слишком много воспоминаний. По сравнению с помпезным царственным Ленинградом, Москва казалось более домашней. Но исключительно в плане архитектуры – люди здесь, напротив, были куда более суматошные и резкие, чем спокойные доброжелательные ленинградцы.

За неполный учебный год – сейчас стоял апрель – Наталья привыкла к Москве и даже полюбила ее. Она вышла на проспект Мира, где с дореволюционных времен еще оставались деревянные одноэтажные домики. Но сразу позади них возвышались массивные мрачноватые многоэтажки. Такой странный контраст вообще был характерен для современной Москвы. Наталье не всегда это нравилось, но, надо признать, придавало городу некую изюминку.

Деревья только начали распускаться, а кое-где можно было видеть остатки снега. Солнце припекало по-весеннему, однако воздух всё еще был прохладным. Поэтому Наталья не торопилась избавляться от черного пальто и теплого синего платка, который она носила вместо шапки.

Она свернула к Большой Переяславской улице, чтобы дойти до Знаменской церкви. Делать это следовало осторожно. Если после войны отношение к Церкви улучшилось и даже начали открываться храмы, то после смерти Сталина два года назад всё началось по новой. Хрущев, похоже, поставил целью окончательно искоренить православие в России. И для учительницы прослыть верующей было опасно. Поэтому Наталья каждый раз пряталась, стараясь заходить в храм как можно незаметнее.

Потрепанная, но всё еще красивая красно-белая церковь ярко выделялась среди окружающих домов. Прежде чем войти внутрь, Наталья надвинула платок на лицо и украдкой огляделась, убеждаясь, что поблизости нет никого знакомого. Порой ей было стыдно за свою трусость, но одна только мысль о том, чтобы снова попасть в лагеря, заставляла дрожать с ног до головы. И даже если не думать о худшем, работу потерять тоже не хотелось.

Наталья проскользнула в дверь, с яркого солнца попав в пахнущий ладаном полумрак. Внутри было пусто, только баба Нина протирала подсвечники. Наталья улыбнулась и кивнула ей, проходя мимо – в правый придел к Казанской иконе. Баба Нина кивнула в ответ, не отрываясь от своего дела. Наталья остановилась напротив большой иконы, перед которой крохотным огоньком теплилась лампада. Пресвятая Дева смотрела будто прямо в душу большими печальными глазами. «Помоги мне найти сына», – в который раз попросила Наталья. Даже совсем потеряв надежду, она продолжала молиться. Так хотелось хотя бы разок снова увидеть Павлика, увидеть каким он стал, узнать, как ему живется.

И, наверное, из-за отблесков от лампады ей показалось, будто Пресвятая Дева слегка улыбнулась. Наталья замерла на мгновение, а потом тряхнув головой, приложилась к иконе и со вздохом отошла.

Наталья успела дойти до Глинистого переулка, когда увидела идущего ей навстречу молодого человека, от одного вида которого у нее перехватило дыхание. Наталья застыла, не в силах отвести ошеломленного взгляда от такого родного лица: темно-карие глаза, черные кудри, резкая линия скул и волевой подбородок. Словно перед ней вдруг предстал воскресший и помолодевший Миша. Но со второго взгляда становились заметны и различия – все-таки молодой человек, хотя и поразительно походил на ее мужа, был не идентичен ему. И невероятная догадка заставила Наталью пошатнуться.

– Женщина? Вам плохо? – обеспокоенно спросил он, останавливаясь рядом.

И тембр его голоса был похож на Мишин, но всё же отличался.

– Павлик? – не веря себе, выдохнула Наталья, жадно вглядываясь в него.

Он вздрогнул и посмотрел внимательнее:

– Мы знакомы? – и неуверенно добавил: – Кажется, я где-то вас видел.

– Павел Михайлович Бергман? – на всякий случай уточнила Наталья.

Он кивнул, и она не сдержала потрясенный всхлип. Помотав головой в попытке взять себя в руки, она улыбнулась дрожащей, но бесконечно счастливой улыбкой.

– Наконец-то я нашла тебя, Павлик.

Он смотрел всё еще с недоумением, но в глубине темных глаз вспыхнуло недоверчивое осознание.

– Не узнаешь меня? – сквозь слезы улыбнулась Наталья. – Конечно, ты же тогда совсем малышом был.

– Мама? – едва слышно прошептал он, глядя на нее абсолютно круглыми глазами.

Наталья кивнула. Он шагнул ближе, жадно вглядываясь в ее лицо, и выражение потрясенного недоверия постепенно сменялось у него столь же потрясенным счастьем.

– Мама, – пробормотал он. – Поверить не могу. Я думал больше никогда тебя не увижу.

Наталья в свою очередь жадно рассматривала такое знакомое и одновременно незнакомое лицо, не замечая, как слезы текут по лицу.

– Я тоже. Я ведь искала тебя, Павлик. Обошла все детские дома, но нигде ничего, – и после короткой паузы с грустью и гордостью добавила: – Ты стал совсем взрослым.

– А я думал, ты погибла в лагерях.

Наталья покачала головой, всё еще не в силах поверить в такое неожиданное счастье.

– Расскажи о себе, – попросил Павлик.

– Не здесь. Пойдем ко мне – я живу неподалеку.

Полная испытаний жизнь приучила ее скрывать лишнее от посторонних глаз. А на улице было слишком много любопытных прохожих, которые уже начали коситься на них. Павлик кивнул, соглашаясь, и последовал за ней.

Весь путь до Пантелеевской улицы они почти не говорили, только недоверчиво посматривали друг на друга. У Натальи было ощущение, будто ей всё это снится. Видимо, Павлик пребывал примерно в таком же состоянии. Когда отступил первый восторг, Наталью начало трясти. Она вдруг подумала, что не знает как вести себя, о чем говорить с таким взрослым сыном, который вырос без нее. Пусть не по ее вине, но всё же сейчас они были почти чужими. И она страшно боялась допустить ошибку, боялась, что они не смогут снова стать семьей.

На пятиэтажный кирпичный дом, в котором она жила, Павлик посмотрел с непонятным выражением, но поймав ее вопросительный взгляд, тут же улыбнулся. Светло-зеленая краска на стенах подъезда сильно облупилась, но в царящей там темноте всё равно ничего не было видно. Кто-то вечно выкручивал лампочки. Вот и сейчас пришлось пробираться почти на ощупь. К счастью, Наталье надо было всего несколько раз шагнуть направо, и она упиралась в дверь своей квартиры.

Перешагнув порог, Павлик с любопытством огляделся. Квартира была маленькой – кухня да небольшая комната, – но после коммуналок она казалась Наталье чуть ли не хоромами. И ей одной места вполне хватало.

Она провела Павлика на кухню, усадила за стол, поставила чайник, порылась в шкафу, пытаясь найти что-нибудь вкусненькое, чтобы угостить его. Увы, сладостей у нее не водилось – нашлось лишь немного печенья.

– Да брось ты суетиться, – Павлик схватил ее за руку, останавливая. – Садись.

Наталья покорно опустилась на соседний стул, с легкой улыбкой глядя на него.

– Ты так похож на отца, знаешь?

– Расскажи о нем, – жадно попросил Павлик. – Какой он был?

– Замечательный. Сильный, смелый. Я очень его любила.

– Как вы познакомились?

– Я училась в институте с его сестрой…

Наталья принялась рассказывать о прошлом, которое теперь казалось почти нереальным. Будто всё это происходило в иной жизни, никак с нынешней не связанной.

– Мне кажется, я помню ту ночь, – задумчиво произнес Павлик, когда она дошла до Мишиного ареста. – Помню, что проснулся и услышал, как ты плачешь. Ты сказала, папа ушел по делам.

– Да, – Наталья удивленно кивнула. – Так оно и было.

– Но я совсем не помню его лица.

– И у меня ни одной фотографии не осталось, чтобы показать тебе… – огорчилась Наталья, но тут же снова улыбнулась. – Впрочем, тебе надо всего лишь посмотреть в зеркало. Ты правда очень похож на Мишу. В первое мгновение, когда тебя увидела, я даже решила, что схожу с ума.

Павлик тихонько фыркнул, но быстро погрустнел.

– Ты с тех пор не видела его? Не знаешь, что с ним стало?

– Видела, – улыбка Натальи стала печальной. – На войне. Господь привел его ко мне, как сейчас привел тебя. Миша попал в тот военный госпиталь, где я была санитаркой. Он умер у меня на руках.

Павлик немного помолчал. Наталья видела в его глазах сожаление и разочарование – похоже, он надеялся, что раз нашел ее, то и с отцом удастся когда-нибудь встретиться. А потом вдруг спросил:

– Ты верующая? – таким тоном, по которому невозможно было понять его отношение к этому факту.

Наталья замерла. Она даже не задумалась, сказав, что Павлика к ней привел Господь. И только сейчас поняла, как это было неосторожно. Но ей не хотелось верить, что ее сын способен на подлость. А если способен… Что ж, тогда зачем вообще всё?

– Тебя это смущает? – осторожно поинтересовалась Наталья.

Павлик покачал головой и вдруг широко улыбнулся:

– Нет. Я рад.

Наталья выдохнула, в свою очередь улыбнувшись, чувствуя одновременно облегчение и ликование.

– А ты как выжила? – снова заговорил Павлик. – В лагерях и после?

Наталья покачала головой:

– Не хочу об этом вспоминать. Лучше расскажи о себе. Как ты жил? Чем сейчас занимаешься? – и добавила с тоской: – Я всё пропустила: не видела, как ты растешь, взрослеешь…

– Мама, – Павлик наклонился вперед, сжав ее ладони, заглянув в глаза. – Это не твоя вина.

– Но это не меняет того, что тебе пришлось расти сиротой.

Павлик пожал плечами, откидываясь обратно на спинку стула, однако ладони ее не выпустил:

– Да ничего столь уж страшного со мной не происходило – не терзайся зря, – немного помолчав, он начал рассказывать: – Когда тебя забрали, меня отправили в детский дом. Поначалу тяжело было привыкнуть. Я скучал по тебе и всё ждал, когда ты вернешься. Потом смирился, втянулся. С другими ребятами отношения сложились неплохие. Так что я нормально жил, пока не началась война. А там наш детский дом эвакуировали из Ленинграда, и в итоге я оказался в Москве. Наверное, поэтому ты и не смогла меня найти. Здесь мне повезло попасть к одной старушке, которая заботилась обо мне как о родном и привела меня в Церковь. После войны я не стал никуда уезжать, так и остался в Москве. Бабушка Ксения умерла пять лет назад, оставив мне свою квартиру.