Текст книги "На реках Вавилонских (СИ)"

Автор книги: Анна Курлаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Так прошла зима – пожалуй, самая тяжелая зима в жизни Натальи, окрашенная постоянным недоеданием, холодом в вечно не протопленной квартире, страхом и неуверенностью в будущем.

***

В феврале в Петроград непрерывной толпой стали прибывать с фронта воинские части. Недолго побыв в столице, они уходили дальше – вглубь России. Измученные, издерганные, они плелись домой, стремясь отдохнуть от кошмарной окопной жизни. Наталья и сама чувствовала себя бесконечно уставшей, почти потеряв надежду на то, что война когда-нибудь закончится и в стране установится порядок.

По городу ходили слухи – один другого удивительнее. Говорили, будто англичане и французы тайно мирятся с немцами, чтобы общими силами двинуться на Россию. Рассказывали о легендарных победах генерала Корнилова, который с горсточкой офицеров разбивает многотысячные отряды Красной гвардии, берет станицы, отдает их и к лету готовит генеральное наступление на Москву.

Наталья слышала подобные разговоры в очередях за продуктами и между случайными прохожими на улицах. Миша, когда она рассказала ему о них, презрительно фыркнул, коротко прокомментировав:

– Чушь!

Однако люди верили и ждали со дня на день грандиозных перемен, которые всё не происходили.

Зато правительство продолжало вводить новые реформы: переход на григорианский календарь (после тридцать первого января сразу наступило четырнадцатое февраля), изменения в орфографии – упрощение правил письма. Постоянно менялись названия улиц, площадей и общественных мест.

– Как будто это самая главная сейчас проблема, – неодобрительно качала головой Наталья, читая в газете или в объявлениях на улице об очередной реформе.

И вдруг немцы начали наступление на Петроград, взяли Псков и двигались всё дальше. Над плохо защищенным Петроградом нависла серьезная опасность.

Из рабочих стали собирать батальоны для защиты города, и Миша принимал в этом участие. Наталья страшно волновалась – не хватало еще после революционных потрясений попасть в эпицентр военных действий. К счастью, до Петрограда враг не дошел. Но какой ценой…

– С Германией подписали мирный договор, – позже рассказывал Миша. – Мы теряем Польшу, Литву, Латвию и часть Белоруссии. А кроме того, Антанта ввела войска на территорию России, чтобы поддержать оппозицию.

И в стране началась полномасштабная гражданская война. Петроград пестрел пафосными воззваниями: «Социалистическое отечество в опасности!» – призывающими всех объединиться для борьбы с контрреволюцией. Вспыхнувшая как пожар гражданская война – яростная и беспощадная – отрезала от центральной России хлебопроизводящие районы. Если до сих пор в Петрограде чувствовалась сильная нехватка продуктов, то теперь начался настоящий голод.

Будто этого мало, весной разразилась эпидемия сыпного тифа. Правительство приняло решение эвакуировать из города детей. Наталья начала терять последнюю надежду на улучшение ситуации. Каждый день, когда Миша возвращался с завода, она боялась обнаружить у него характерную для тифа сыпь. Она старалась, как могла, поддерживать чистоту хотя бы в квартире, но моющих средств катастрофически не хватало – не говоря уже о дезинфицирующих.

Правительство переехало в Москву, перенеся туда столицу. Город пустел. Всё больше заводов и фабрик закрывалось, поскольку рабочие уходили в продовольственные отряды или разъезжались по деревням. На улицах между булыжниками начала прорастать трава.

Наталья выходила из дома лишь по утрам – и то не каждый день – на рынок, где продукты продавали не за деньги (они совсем обесценились), а за вещи. Путиловский завод пока еще работал, и Миша целыми днями – с раннего утра до позднего вечера – находился там. Наталья же в одиночестве шила что-нибудь или читала, благо книг в квартире Бергманов было достаточно. Чтение помогало отвлечься от тяжелых мыслей. Увы, ненадолго.

Особенно тоскливо становилось вечерами, когда в окно виднелись пустеющие улицы с темными окнами домов, и редко-редко слышались шаги одинокого прохожего.

Хуже того – по ночам на улицах появлялись бандиты. Они бродили по темным лестницам, дергали ручки дверей, пытаясь проникнуть в квартиры. Не дай Бог, кто не заперся на десять крючков и цепочек. Наталья как-то слышала, как рявкнули в соседней квартире:

– Руки вверх!

Следом раздался шум, грохот и отчаянные крики. Она напряженно прислушивалась, замерев в прихожей. Когда же кто-то начал дергать ручку и колотить в дверь, на мгновение заледенела, в ужасе глядя на дверь, а потом метнулась на кухню, схватила нож и несколько минут стояла, судорожно сжимая его рукоятку и не отрывая взгляда от слегка вздрагивавшей от ударов двери. Но вот всё затихло, шаги удалились, и Наталья, выдохнув, обессиленно сползла по стене на пол. Когда напряжение спало, ее начало трясти. Наталья всхлипнула, по-прежнему сжимая нож и глубоко вздохнула, уговаривая себя успокоиться: обошлось, бандиты не смогли ворваться в квартиру.

И тут снова послышались шаги на лестничной площадке, щелкнул замок, начала открываться дверь. Наталья вскрикнула и вскочила на ноги, готовясь защищаться до последнего.

В прихожую шагнул уставший Миша и удивленно воззрился на нее. Наталья с неуместным нервным весельем подумала, что, должно быть, представляет собой живописную картину: взъерошенная, бледная, со слезами на глазах и ножом в руке.

– Что случилось? – обеспокоенно спросил он.

От облегчения Наталья разрыдалась и, выронив нож, бросилась в его объятия, уткнувшись лицом в грудь.

– Тише-тише, всё хорошо, – прошептал Миша, успокаивающе гладя ее по спине.

Снова глубоко вздохнув, Наталья смогла взять себя в руки и более-менее связно рассказать о бандитах, ходивших по квартирам. Миша хмурился, слушая ее, а когда она замолчала, окончательно придя в себя в его надежных объятиях, тихо пообещал:

– Я постараюсь приходить с завода пораньше. Но ты в любом случае не бойся – здесь надежный замок и крепкая дверь. Мерзавцы не станут возиться – найдут добычу полегче.

Однако Наталья видела, что он далеко не так в этом уверен, как хочет показать. Несколько дней Миша что-то обдумывал. А однажды вечером после скудного ужина, состоявшего из пары картофелин и крошечных засохших кусочков хлеба, задумчиво спросил:

– Не хочешь уехать пока из Петрограда, Наташа?

Он всегда звал ее Наташей – никогда Тасей. Она подозревала, это из-за того, что Тасей называла ее Лиза, но напрямую спросить не решалась.

– Уехать? – удивленно вскинула она взгляд. – Куда?

Сердце тоскливо сжалось. Он прогоняет ее?

– В деревню, – Миша был абсолютно спокоен и рассудителен, но в его глазах она видела тщательно скрываемую тревогу. – У меня есть родственники под Тверью. Я им написал, и они согласились принять тебя.

– Но… – Наталья в смятении уставилась на него.

Тверь – это так далеко…

– А ты? – задала она главный вопрос.

– Я останусь – нельзя бросать квартиру без присмотра. Не бойся – они хорошие люди, не обидят. А когда закончится гражданская война и здесь снова можно будет жить, вернешься.

Наталья прикусила губу, задумавшись и с сомнением глядя на Мишу. Жизнь в Петрограде действительно стала невыносимой, и многие покидали город. Она и сама не раз задумывалась об этом. Но никогда она не хотела уезжать одна, бросив здесь Мишу. С другой стороны, она понимала, почему он хочет остаться – пустые квартиры сейчас быстро занимали. И если они уедут оба, может так случиться, что возвращаться им будет некуда. Она почти уже решила сказать, что хочет остаться с ним в любом случае, но Миша вдруг умоляюще произнес:

– Пожалуйста.

Наталья вздохнула, сдаваясь, и кивнула. Миша улыбнулся с явным облегчением – похоже, он готовился к долгим спорам – и вдруг, взяв ее руку, поцеловал ладонь. Наталья вздрогнула и замерла. Но он уже поднялся из-за стола, снова спрятавшись за обычной суровой маской.

– Собери вещи и ложись спать – завтра рано вставать.

Наталья снова вздохнула. Порой она не могла понять, действительно ли ее чувства взаимны, или она всё придумала, а Миша заботится о ней просто по своей доброте и в память о Лизе.

***

На Московском вокзале было людно и жарко, несмотря на по-апрельски прохладную погоду. Стоял обычный привокзальный гам – разговаривали пассажиры, кричали носильщики, давали гудки отъезжающие и прибывающие поезда, плакали дети, кто-то кого-то терял и над общим шумом то и дело разносился зовущий голос. Уже объявили посадку, но Наталья стояла на платформе, сжав Мишину ладонь, и смотрела на него, стараясь запомнить каждую черточку лица. «А вдруг я больше никогда его не увижу?» – появилась пугающая мысль.

– Садись, Наташа – пора, – спокойно произнес он.

Действительно – ждать больше нечего. Вздохнув, она подхватила чемодан и поднялась по ступеням в вагон. Юбка платья, которое Наталья сама сшила из с трудом добытой в прошлом году грубой темно-синей ткани, поднималась по новой моде выше щиколоток и почти не затрудняла движений. Даже на высоких ступенях ее не приходилось придерживать, как прежде. В тамбуре она обернулась, снова посмотрев на Мишу. Он в свою очередь смотрел на нее, слегка запрокинув голову с невозмутимо-самоуверенным видом, явно стараясь внушить ей чувство, что всё будет хорошо. Если бы она могла в это поверить!

Тем не менее Наталья улыбнулась ему – немного нервно, но она надеялась, что он этого не заметит – и осмелилась послать воздушный поцелуй. Миша удивленно расширил глаза и вдруг солнечно улыбнулся, заставив ее сердце затрепетать. Он редко так улыбался – а после смерти Лизы и вовсе никогда, – и тем больше Наталья это ценила.

Дав пронзительный гудок, поезд тронулся, и Наталья прошла в вагон, с трудом найдя свободное место – зато у окна, откуда она могла еще раз посмотреть на оставшегося на платформе Мишу. Несмотря на окружающих его людей, он показался Наталье бесконечно одиноким и печальным – до такой степени, что захотелось кинуться к дверям и соскочить с поезда прямо на ходу, чтобы никуда не ехать, не покидать его. Но Наталья подавила это желание.

Поезд медленно прополз мимо туманных болот с погасшими трубами заводов, мимо заплесневелых прудов. Побежали сосновые поросли, леса, дачи. В вагоне было еще жарче, к тому же душно от огромного количества уезжающих из голодного Петрограда людей.

Остаток дня и ночь были утомительны. Наталья прижалась щекой к стеклу и прикрыла глаза, стараясь не обращать внимания на непрекращающийся шум голосов и детских криков. Обрывки мыслей и неясных тревог крутились в голове, не давая успокоиться. Несмотря на это, она по временам погружалась в полудрему – такую же беспокойную и наполненную мутными образами.

Казалось, путешествие длилось бесконечно – в духоте и тесноте когда-то роскошного, а сейчас ободранного и грязного вагона. Но всё когда-нибудь заканчивается, и поезд подошел к Твери. Наталья с тревогой вглядывалась в лица встречающих на перроне. Миша сказал, его двоюродный дядя (или что-то в этом роде) Василий Митрофанович Беженский встретит ее на вокзале, чтобы ей не пришлось добираться до Белого в одиночку. Времена сейчас неспокойные, да и далеко этот городок от Твери – ехать надо на перекладных. Но Наталья страшно боялась, что они не узнают друг друга. Или Василий Митрофанович задержится в пути и пропустит поезд. Или еще что-нибудь случится, и он просто не приедет. Наталья внезапно осознала, насколько она беспомощна в таких ситуациях. Всю сознательную жизнь проведя в институте на всем готовом, а потом на квартире Бергманов, где ей тоже не приходилось ни о чем задумываться, она в итоге оказалась неспособной к самостоятельной жизни. «Не зря говорят: наивная, как институтка», – сердито подумала Наталья, твердо решив впредь исправить этот недостаток.

Подхватив небольшой чемодан, она вышла из вагона одной из последних. С наслаждением вдохнула свежий воздух, от которого после долгих часов в душном вагоне закружилась голова, и принялась нервно осматриваться, выискивая высокого седого мужчину, которого ей описал Миша. К своему безмерному облегчению, она увидела его почти сразу – он стоял чуть в стороне, но при этом возвышался над толпой: мощный, широкоплечий, с буйной гривой седых волос. Всё еще не до конца уверенная, Наталья направилась к нему. Мужчина, вглядывавшийся в лица приезжих, заметил ее, склонил голову, присматриваясь, и улыбнулся, шагнув навстречу.

– Наталья Кирилловна? – спросил он густым басом.

Она кивнула и улыбнулась в ответ – чтобы посмотреть ему в лицо, ей пришлось слегка запрокинуть голову.

– Василий Митрофанович? – в свою очередь уточнила она.

– Он самый, – вокруг светлых глаз, смотревших на нее с доброжелательным сочувствием, собрались смешливые морщинки. – Миша удивительно точно описал вас. Действительно – ни с кем не спутаешь.

Наталья смущенно зарделась.

– Спасибо, что согласились принять меня.

– Да что там! – Василий Митрофанович махнул громадной ладонью. – Я бы и Мише с Лизой советовал уехать из Петрограда-то, да они ведь ни в какую. Упрямые. С детства такие.

Наталья невольно улыбнулась, хотя сердце в очередной раз сжалось от тревоги за Мишу и тоски при упоминании о Лизе. Василий Митрофанович, бросив на нее любопытно-веселый взгляд, понимающе усмехнулся, заставив снова покраснеть.

До Белого добирались ужасно долго по тряским дорогам, на которых тарантас подпрыгивал так, что вместе с ним подпрыгивали пассажиры и их вещи. Наталью аж слегка замутило. И когда, наконец, въехали в чистый тихий городок с невысокими белыми домами, и Василий Митрофанович сообщил: «Прибыли», – она вздохнула с облегчением.

Тарантас остановился возле одноэтажного здания почты с треугольной крышей. Оттуда пришлось идти пешком. Впрочем, недалеко, да и Василий Митрофанович понес багаж Натальи, так что после тряски по болотистым тверским дорогам эту прогулку можно было счесть даже приятной. Погода установилась ясная и теплая, и по пути Наталья с любопытством оглядывалась по сторонам.

Довольно широкая центральная улица, самые высокие дома на которой были в два этажа. По тротуарам прыгали воробьи и важно вышагивали голуби среди ног идущих по своим делам людей. Герани в маленьких окошках, да пролетающий клуб пыли вслед за драной извозчичьей пролеткой по булыжной мостовой. Так спокойно и мирно, что Наталье показалось, будто она попала в другой мир. Почти не верилось, что где-то существует истерзанный Петроград.

Василий Митрофанович занимал небольшой одноэтажный домик на Заречной улице, откуда виднелась вьющаяся змейкой река Обша. Город расположился на холмах, с которых открывались живописные виды.

Супруга Василия Митрофановича – пухлая женщина с веселым круглым лицом – встретила Наталью будто родную дочь.

– Наши-то дети давно разъехались, кто куда, – пояснила она, накрывая на стол, чтобы покормить гостью с дороги. – Скучно нам тут со стариком.

– Ладно-ладно, тебе, – добродушно проворчал Василий Митрофанович.

Но бедственное положение страны чувствовалось и в этом безмятежном уголке: еда была самая непритязательная и довольно скудная.

– Уж не обессудьте, Наталья Кирилловна – времена сейчас сложные, – вздохнула хозяйка, ставя на стол вареную картошку с кое-какими соленьями.

– Что вы, Катерина Петровна, – искренне улыбнулась Наталья, – я давно отвыкла и от такого.

Хозяева с интересом принялись расспрашивать ее о том, что творится в Петрограде («Мы-то на новую власть не жалуемся, живем здесь неплохо») и особенно о Мише.

– Последний раз мы видели его недорослем еще, – сказал Василий Митрофанович. – Но характер и тогда у него уже был ого-го.

Наталья невольно улыбнулась:

– В этом он не изменился.

– А Лизонька-то совсем малышкой была – еще до института. Поди теперь красавицей стала… – мечтательно добавила Катерина Петровна, и улыбка Натальи угасла.

– Что такое? – заметил перемену ее настроения Василий Митрофанович.

Наталья помолчала, собираясь с духом, чтобы сообщить им новость, и тихо произнесла, глядя в сторону:

– Погибла Лиза. Застрелили ее – самое обидное, что случайно.

Катерина Петровна охнула, схватившись за сердце. Василий Митрофанович, когда Наталья осмелилась посмотреть на него, скорбно поджав губы, покачал головой. Воцарилось неловкое молчание. Наталья боялась, что ее станут расспрашивать о подробностях, но они не стали. Попытались перевести тему, однако разговор не пошел, и Катерина Петровна вскоре забеспокоилась:

– Вы, поди, устали с дороги. Давайте покажу вам комнату.

Наталья благодарно кивнула.

Комната была небольшая, чистая и светлая. Из окна открывался вид на огороды, сады, пыльные пустые улочки и Обшу вдалеке. Провинциальная тишина. Катерина Петровна еще раз справилась, не нужно ли ей чего, и, получив заверения, что всё прекрасно, ушла. Наталья устало опустилась на заправленную светло-зеленым покрывалом кровать. Стоило ей остаться одной, как в душе, оттаявшей от доброжелательного гостеприимства хозяев, вновь возродились прежние страхи и тревоги. Как-то там Миша, оставшийся один в голодном, опустевшем, охваченном тифом Петрограде? Что дальше? Будущее страшило как никогда.

За окном постепенно темнело – наступал вечер. Однако огни в городе не зажигались, и вскоре кругом установилась абсолютная тьма. Но эта тьма была не такой жуткой и мертвой как в Петрограде. Ее наполнял шелест деревьев, щебетание птиц, да время от времени людские голоса доносились от соседних домов. С трудом заставив себя переодеться, Наталья забралась в постель и погрузилась в тяжелый беспокойный сон.

***

Узнав, что Василий Митрофанович – врач, Наталья предложила свою помощь.

– Я работала сестрой милосердия, и мне хотелось бы чем-нибудь заняться, не быть обузой.

– Вы для нас не обуза, – возразил Василий Митрофанович, однако предложение принял с радостью и благодарностью.

Пациенты приходили к доктору часто, но большей частью с пустяковыми болячками. Работа была несложной, зато позволяла хотя бы на некоторое время отвлечься от переживаний.

Несколько недель спустя пришло письмо от Миши, в котором он сообщал, что у него всё в порядке (чему Наталья не очень-то верила) и старался убедить ее, что скоро ситуация уладится и она сможет вернуться (чему она верила еще меньше), спрашивал, как она устроилась на новом месте. Это письмо стало последней весточкой от него, поскольку вскоре сообщение с Петроградом вовсе прекратилось. Почта не действовала. Письма доставляли особые ходоки – отчаянные головы. Но они брали за свой риск огромные деньги, которых у Натальи просто не было.

Всё, что ей оставалось – узнавать обрывки новостей из газет, да от изредка появлявшихся беженцев. И новости эти раз от раза становились страшнее.

Советскую страну изнутри раздирали мятежи. С Ярославля восстание перекинулось на Муром, Арзамас, Ростов Великий и Рыбинск. В Москве взбунтовались левые социалисты-революционеры. В Москве мятеж подавили, но он продолжался повсюду: против большевиков, против немцев, против белых. Советская власть напрягала все силы, чтобы прекратить анархию – пока не слишком успешно.

Однажды в городе Наталья увидела расклеенные по стенам приказания:

«Предписывается всем Советам немедленно произвести аресты правых эсеров, представителей крупной буржуазии и офицерства и держать их в качестве заложников. При попытке скрыться или поднять восстание немедленно применить массовый расстрел».

Она зябко поежилась, вспомнив недавние горькие слова Василия Митрофановича:

– Людей расстреливают, кучами валят в землю, винтовочная пуля – вот вам цена человека. Мир захлебнулся в крови.

Но гораздо больше Наталью пугали новости, обрывками доходившие из Петрограда. Всё лето его сотрясала эпидемия холеры, осенью вспыхнула испанка. Зимой от нехватки еды и топлива началась массовая смертность. «Жив ли еще Миша?» – порой думалось Наталье. Каждый раз она заставляла себя надеяться на лучшее, хотя это становилось всё труднее. Зима выдалась снежной и морозной, отчего тревога только усилилась. Здесь-то в Белом хватало дров, да и голода настоящего не было. А каково в Петрограде в такую погоду?

По вечерам они сидели в столовой за самоваром при свете моргалки – приспособления из железной баночки, где в подсолнечном масле плавал фитилек. Разговаривали мало и больше на отвлеченные темы – ни Наталье, ни ее хозяевам не хотелось обсуждать тяжелое положение в стране.

К весне Наталья почти привыкла к новой жизни: к работе в больнице; к Василию Митрофановичу и Катерине Петровне, относившимся к ней как к родной дочери;  к соседям, нередко заходившим в гости и уже считавшим ее своей; ко всему тихому провинциальному городку. И лишь тоска по Мише не давала окончательно освоиться здесь и забыть о прежней жизни.

Каждое утро Наталья жадно искала в газетах новости о гражданской войне и особенно о положении Петрограда. Ситуация почти не менялась до самой осени.

В то утро легли первые заморозки, трава покрылась инеем. Наталья зябко поежилась, кутаясь в шерстяную шаль, когда вышла по установившемуся обычаю купить у мальчишек утреннюю газету. Вернувшись в дом, Наталья начала листать «Известия», и у нее похолодели руки и замерло сердце.

Войска генерала Юденича подошли к окраинам Петрограда. Балтийское море блокировал британский флот. Финляндия занята белыми. Петроград оказался в полной блокаде. Как будто этого мало, в городе разразилась очередная эпидемия.

Прикусив губу, Наталья бессильно опустилась на табуретку за столом и несколько раз перечитала сухие строки новостной колонки. Ей и раньше регулярно хотелось бросить всё и вернуться в Петроград, а сейчас это желание вспыхнуло особенно сильно. Вот только теперь туда не пробраться. Да даже если бы и удалось каким-то чудом – она станет для Миши лишней обузой, а вовсе не помощью.

– Тасенька, что случилось? – окликнула ее Катерина Петровна, видимо, заметившая, как изменилось ее лицо.

Наталья молча протянула ей газету. Катерина Петровна, поставив на стол чайник, быстро пробежала новостную колонку, и на ее лице тоже появилось встревоженное выражение.

– Что-то вы, дамы, сегодня смурные такие? – жизнерадостно спросил Василий Митрофанович, входя в столовую.

Пока Катерина Петровна рассказывала ему новости, Наталья сидела, положив сцепленные руки на стол и опустив голову. Она отчаянно пыталась не потерять надежду.

– Думаете, он жив еще? – тихо спросила она.

– Ох, Тасенька, – Катерина Петровна присела рядом, ласково обняв за плечи. – Надо верить. Отсутствие новостей – это хорошие новости.

Она не стала уточнять, кого Наталья имела в виду. Василий Митрофанович молча сочувственно похлопал ее по руке своей громадной ладонью. Наталья вздохнула и неохотно принялась за завтрак. Кусок в горло не лез, но силы ей еще понадобятся.

По вечерам Наталья писала Мише письма, рассказывая, как проходят ее дни. А потом складывала их в ящик стола, зная, что не сможет отправить их в Петроград. Однако это занятие немного успокаивало сердце, и она продолжала писать – письма, которые Миша никогда не прочтет. От него по-прежнему не приходило ни одной самой маленькой весточки.

***

Летом в Белом появился некий товарищ Засельский. Он реквизировал дом у священника, выселив того в баню. И созвал собрание горожан в Никольской церкви.

В просторной церкви от множества народа стало тесно и душно.

– Религия – опиум для народа! – первым делом объявил Засельский. – Кто против закрытия церкви, тот против Советской власти!

В народе поднялся смутный ропот, но быстро затих. Наталья слегка нахмурилась: пусть сама она давно не посещала церковные службы, но подобная постановка вопроса ей не нравилась. Засельский тем временем, не дав никому слова, опечатал церковь.

Народ расходился неохотно, с ворчанием, однако открыто выступить против Советской власти никто не решился. Несколько дней спустя местный священник – отец Александр – куда-то исчез вместе с семьей, а в церкви всё тот же товарищ Засельский устроил склад. Это не понравилось Наталье еще больше. Хотя она утратила былую веру, подобное все-таки чувствовалось неправильным, кощунственным.  В городе перемены воспринимали хоть и с глухим недовольством, но без сопротивления. Никто не хотел прослыть противником Советской власти.

Почти каждый вечер в их доме за самоваром собирались несколько друзей Василия Митрофановича – обсуждали новую политику и происходящие в России перемены. Наталья сидела тихонько возле окна, шила и прислушивалась, не участвуя в разговоре.

– Как мы ждали революции – с нетерпением, готовили ее… – горько говорил сухонький седовласый Панин. – Вот он – золотой век философии, высшей свободы! Ужасная катастрофа!

– Не скажите, батенька, – возражал их сосед Мельский. – Человек потребовал права быть человеком. Это не мечта, это идея, и она осуществима. Всё стройно, всё закономерно. Цель найдена.

Разговор неизбежно свернул на гражданскую войну и отчаянное сопротивление белых Советской власти.

– Адмирал Колчак, который устроил в Омске рабочим кровавую баню, провозглашен ни больше ни меньше, как верховным правителем всея России! А? Каково? И французы, и англичане его признали! Соединенный английский и французский военный флот появился на рейдах Севастополя и Новороссийска. Союзнички!

– Всё это ерунда, товарищи – временные трудности! Пройдет десять-пятнадцать лет, и мы станем просвещенной страной. Сокровища мировой культуры мы сделаем достоянием народных масс. Предстоит гигантская работа по ликвидации неграмотности. Всё молодое поколение должно быть охвачено воспитанием от яслей и детских садов до университета.

Наталья тихонько вздохнула, перекусывая зубами нитку. Разговоры, разговоры, разговоры. Что толку от них, что они изменят? Она встала и незаметно вышла из комнаты, отправившись к себе, чтобы написать Мише очередное письмо.

***

Новый год встретили грустно. Однако в январе в «Известиях» появились обнадеживающие новости. Красная армия через разрыв фронта под Касторной широким потоком вливалась на Донбасс, и в тылу у белых полыхали крестьянские восстания. Теперь-то уж виделся конец войне и бедствиям.

Наталья встрепенулась, с вновь возродившейся надеждой глядя в будущее. Однако из Петрограда продолжали поступать неутешительные вести – новые эпидемии, разруха. На следующий год – когда гражданская война наконец-то угасла и молодое советское государство получило возможность заняться обустройством мирной жизни – правительство бросило призыв о помощи Петрограду: он был разорен более чем любой другой город России, больше всех понес жертв и остро нуждался в помощи всей страны.

И вот когда Наталья вместе со всеми собирала пожертвования для Петрограда, лихорадочно размышляя, что ей делать дальше, от Миши пришло письмо. Впервые за три года.

Увидев серый конверт, подписанный четким стремительным почерком, она не сразу поверила своим глазам. А потом, схватив его, с бешено колотящимся сердцем убежала в свою комнату, чтобы прочитать без свидетелей. Наталья едва не плакала, дрожащими руками разворачивая такую же серую как конверт бумагу.

«Здравствуй, Наташа,

Извини, что долго молчал – почта не работала, да и писать было не на чем и нечем. Со мной всё хорошо. Петроград пережил трудные времена, но мы справились. Сейчас жизнь начинает налаживаться, но пока еще голодно. Так что поживи еще немного у Василия Митрофановича. Я напишу, когда можно будет вернуться. Если ты, конечно, не передумала и хочешь вернуться. Если же тебе лучше в Белом – так тому и быть.

Напиши, как у тебя дела. Надеюсь, мой расчет оказался верным, и Белый не сильно пострадал от беспорядков.

Передавай от меня поклон Василию Митрофановичу и Катерине Петровне.

Михаил».

Наталья несколько раз перечитала эти строчки, плача, уже не сдерживаясь. Он жив. Узнать это после бесконечных месяцев страха и сомнений стало невероятным облегчением. И что значит «если не передумала»? Как только ему такие глупости в голову приходят? Наталья возмущенно фыркнула, вытирая слезы, и села писать ответ.

– Вот видишь, Тасенька, – радостно обняла ее Катерина Петровна, когда Наталья рассказала новости. – Я же говорила: надо верить.

Наталья с улыбкой кивнула. Целый день она не могла перестать улыбаться. У нее словно выросли крылья – она летала по дому, шутила с пациентами в больнице, заражая окружающих своим восторженным настроением.

Весь тот год Наталья жила письмами от Миши и нетерпеливой надеждой, совершенно перестав замечать происходящее вокруг. Казалось, время тянется ужасающе медленно. Наконец, следующей весной пришла телеграмма с одним-единственным словом: «Приезжай».

Наталья моментально собрала скудные пожитки, простилась с Катериной Петровной. Та долго ее обнимала, плача и целуя – будто в самом деле дочь провожала, – и дала в дорогу картофельных лепешек и маринованных яблок. Василий Петрович поехал проводить Наталью до Твери. И снова долгий путь по бесконечным лесам и болотам Тверской губернии. Только теперь в обратную сторону. На этот раз Наталья, переполненная радостным нетерпением, почти не замечала жуткой тряски.

На вокзале в Твери царил обычный привокзальный шум, гвалт, толкотня. Наталья настолько отвыкла за четыре года в тихой провинции от шума большого города, что слегка растерялась.

Но вот, в последний раз обняв Василия Митрофановича и обещав, если представится случай заезжать к ним в гости (на этот раз вместе с Мишей), она села в столь же шумный вагон и, откинувшись на спинку сиденья, закрыла глаза. Дав гудок, поезд, пыхтя, тронулся. Наталья улыбнулась. Еще сутки пути и она наконец-то вернется в Петроград, увидит Мишу. Четыре бесконечных года разлуки и тревог подошли к концу.