Текст книги "На реках Вавилонских (СИ)"

Автор книги: Анна Курлаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава 3

Затянувшаяся война наложила отпечаток на жизнь института. Родные многих воспитанниц отправились на фронт, и они, конечно, беспокоились о них. Если в сентябре все говорили, что Берлин будет взят к Рождеству, то теперь с этими иллюзиями пришлось расстаться. Прошло Рождество, наступил новый год, а конца войне всё не предвиделось.

Тасины кофульки посерьезнели и притихли. Даже Таня оставила шалости – у нее на фронт ушел старший брат, а у Саши – отец. Обе переживали, ежедневно спрашивали Тасю о новостях и писем из дома ждали теперь не только с надеждой, но и со страхом. У одной Кати родные не воевали, но она сочувствовала подругам и старалась их поддержать. Тася тоже подбадривала своих девочек, как могла, и старалась не показывать им собственную тревогу.

– Мама пишет, что пошла работать сестрой милосердия – ухаживать за ранеными солдатами, – сообщила однажды Катя, когда они, закончив с уроками, сидели в классе и делились новостями из дома. – Говорит, наш долг – сделать всё, что в наших силах для поддержания армии.

Тася согласно кивнула – она и сама не раз задумывалась об этом, и Катины слова стали решающим толчком.

– И моя сестра Оля тоже, – подхватила Саша. – Она мне рассказывала в последний раз, когда навещала меня. В Зимнем дворце сделали лазарет, и туда перевозят тяжелораненых с фронта.

– Я бы тоже хотела что-нибудь делать, – мечтательно заметила Таня. – Если бы я была постарше…

Тася невольно улыбнулась, и тут ей в голову пришла мысль.

– Я знаю, как вы можете внести вклад в общее дело.

Девочки сразу оживились и заинтересованно уставились на нее загоревшимися глазенками.

– В свободное время вы можете изготовить открытки с пожеланиями, цветы или еще что-нибудь. А я отнесу ваши подарки солдатам. Уверена, им будет приятно.

Девочки с энтузиазмом закивали и тут же принялись обсуждать, что можно смастерить для поддержания духа раненых. А Тася глубоко задумалась. Катина мама была права: долг каждого сделать всё возможное для победы. И она решила, что вполне может свободное время посвятить уходу за ранеными. Зимний дворец не так далеко от института – она будет помогать там первую половину дня и возвращаться к обеду.

Вечером Тася рассказала о своем желании Maman и получила ее полное одобрение и разрешение проводить в лазарете утренние часы.

– Да благословит вас Господь, дитя, – напутствовала она Тасю.

У Maman недавно на фронт ушел сын.

На следующий день Тася проснулась рано. Не дожидаясь общего завтрака, она перекусила чаем с булочкой, быстро оделась и пошла к Зимнему дворцу.

Шел снег, и пронизывающий ветер бросал холодные снежинки в лицо, заставляя отворачиваться, ускорять шаг и повыше поднимать воротник пальто. Голые руки мерзли – Тася как всегда забыла перчатки, – и приходилось греть их по очереди: одной рукой держать воротник, другую засунуть в карман, потом – наоборот.

Заметенные снегом петербургские улицы в этот ранний час уже были довольно оживленными. Рабочие тянулись на фабрики. Дворники в ватниках и теплых шапках чистили снег и скалывали лед с тротуара. Спешили почтальоны с большими кожаными сумками на широком ремне через плечо. На перекрестках стояли газетчики. Открывали лавки и магазины приказчики. Бежали за продуктами кухарки с корзинкой или кошелкой в руках. Ходили по дворам, громко возвещая о продаже того или иного товара разносчики. То и дело можно было слышать: «Селедки астраханские, селедки!», «Молоко, свежее молоко!», «Пышки, горячие пышки!» На их зов из домов высовывались жильцы и просили подняться в ту или иную квартиру. Некоторые выходили на улицу сами. На перекрестках дежурили городовые в черных шинелях с красным кантом – внушительные, рослые, важные.

На Дворцовой площади стояло несколько машин с красными крестами. Одни подъезжали, другие отъезжали. Входить внутрь было боязно – кто она такая, чтобы появляться в императорском дворце? – но, глубоко вздохнув, Тася собралась с силами и толкнула двери. На мгновение перехватило дыхание от окружающей роскоши. Ни разу в жизни она еще не видела такого великолепия: мрамор, позолота, лепнина, бархатные портьеры, широкие белокаменные лестницы.

Но вот пол был грязным от множества ходивших по нему ног, туда-сюда сновали самые простые люди, а не прекрасные дамы и кавалеры. Тася завертела головой, пытаясь высмотреть, к кому обратиться. Ей на глаза попалась усталая женщина средних лет в сером платье с белым передником и нарукавниками. Темные волосы убраны под белую косынку с красным крестом посередине.

– Прошу прощения, мадам, – остановила ее Тася, – я хотела бы помогать ухаживать за ранеными.

Женщина окинула ее внимательным взглядом.

– Сколько вам лет?

– Восемнадцать.

– Уверены, что справитесь? Это нелегкая работа.

– Я… – Тася хотела ответить, что конечно, но здравый смысл заставил ее остановиться, немного остудив энтузиазм, и она изменила фразу: – Я постараюсь.

Женщина вдруг улыбнулась и одобрительно кивнула:

– Пойдемте.

Она повела Тасю вглубь дворца, по дороге спросив ее имя.

– Тася, – ответила она по привычке, но тут же поправилась: – Наталья Кирилловна.

Женщина снова кивнула:

– Что ж, Наталья Кирилловна, я Антонина Михайловна, помощница нашего главного врача. В институте учились?

– Да, в Павловском, – Тася удивилась, как она догадалась – вид у нее, что ли, бывшей институтки?

– Значит, базовые познания в медицине есть, – удовлетворенно заключила Антонина Михайловна. – Это хорошо. Остальное придет с опытом.

Она выяснила, сколько времени Тася собирается посвящать уходу за ранеными, сообщила, что на первых порах она будет заниматься работой, не требующей особых умений, и одновременно ее научат промывать раны, делать перевязки и прочему, чем занимается сестра милосердия, она пройдет фельдшерский курс по анатомии и внутренним болезням. Тася сосредоточенно кивала.

Они зашли в небольшую комнатку, где Тася сняла пальто и надела передник, косынку и нарукавники – такие же, как у Антонины Михайловны.

– В следующий раз наденьте какое-нибудь платье похуже – какое не жалко, – посоветовала она. – Даже с передником вы быстро его испачкаете.

Тася кивнула – могла бы и сама догадаться. После чего они прошли в следующее помещение.

Решительно шагнув внутрь, Тася в ужасе замерла. Казалось, будто она вдруг очутилась в аду. Всюду, куда падал взгляд, лежали раненые в потрепанной и окровавленной форме, слышались чьи-то тихие голоса и стоны, а в воздухе тяжелой волной повис удушливый запах пота, крови, спирта и лекарств.

У Таси внезапно ослабели колени, и она вцепилась в косяк двери, стараясь дышать короткими вздохами, чтобы не чувствовать жуткого аромата смерти, висящего вокруг. Антонина Михайловна одарила ее внимательным взглядом и сочувственно похлопала по руке. Сама она осталась совершенно невозмутимой. Тася на мгновение прикрыла глаза, собираясь с силами, и крепко сжала кулаки. «Я смогу, – твердо сказала она себе. – Это мой долг». Вздохнув, она посмотрела на Антонину Михайловну, взглядом спрашивая, что делать. Та едва заметно улыбнулась – с явным уважением и одобрением.

Немного придя в себя, Тася огляделась. Просторное помещение, цветной узорный паркет весь запачкан грязными следами и кровью. Из высоких окон лился дневной свет. По большей части зал был заполнен самодельными лежаками, расставленными вдоль стен. В глазах невольно зарябило от белых полос бинтов и перевязок, на которых местами выступали кровавые пятна.

– Тася? – вдруг раздался рядом знакомый голос. – Ты ли это?

Повернувшись, она обнаружила свою одноклассницу Веру Меняеву. Ведь всегда была двоечницей, беспечной и гораздой на всевозможные шалости. А поди ж ты – тоже пришла работать в лазарете.

– Вера! – Тася радостно улыбнулась, сжав ее ладони. – Я так рада тебя видеть!

– Ну, раз вы знакомы, – заметила Антонина Михайловна, – то сработаетесь вместе. Вера, поручаю вам обучить Наталью всем тонкостям. А мне надо заняться своими делами.

С этими словами она оставила девушек, быстрым шагом покинув зал.

– Я думала, ты собиралась пепиньеркой оставаться? – спросила Вера, подводя Тасю к одному из лежаков.

– Я и осталась, – согласилась она. – Но до обеда у меня свободное время, и я решила, что могу посвятить его чему-то полезному.

Вера покивала, склоняясь над одним из солдат. Его голову охватывала окровавленная грязновато-белая повязка. Такие же небрежно разорванные полосы плотным слоем опоясывали грудь и живот. Из-под повязки спутанными грязными прядями спадали длинные светлые волосы.

– Пить, – прохрипел раненый. – Пить… Умоляю.

– Вам нельзя, – сочувственно прошептала Вера.

– Воды… Прошу вас…

У Таси на глаза навернулись непрошенные слезы. Вера секунду поразмышляла и подбежала к стоявшему неподалеку ведру, зачерпнув из него воды алюминиевой миской. Вернувшись к раненому, Вера села рядом с ним прямо на пол и, опустив в миску платок, осторожно смочила им губы солдату.

– Что ты делаешь? – прошептала Тася – говорить в полный голос казалось неприличным.

– У него брюшное ранение – ему нельзя пить. Но, думаю, если смочить губы, ему станет легче.

– Спасибо, – прошептал раненый, обессиленно откинувшись назад.

Так они переходили от одного к другому. Кому-то промывали раны, кому-то меняли повязки, кому-то давали лекарства. Точнее всем этим занималась Вера, Тася же наблюдала и помогала, когда подруга подсказывала ей как и что делать. А иногда они просто сидели рядом с ранеными, разговаривали, пытаясь поддержать и ободрить, слушали их рассказы о близких.

К двенадцати часам, когда пришло время возвращаться в институт, Тася едва держалась на ногах, чувствуя себя измотанной морально гораздо больше, чем физически.

– Устала? – заметила Вера ее состояние. – Первый день всегда так. Потом привыкнешь.

Тася надеялась, что это действительно так, потому что сейчас ей казалось: в таком ритме она не выдержит и недели. Однако Вера выглядела по-прежнему бодрой и деловитой. Так что, может, и правда привыкнет?

Перед уходом Тася подошла к тому первому раненому – с брюшным ранением. Он уже не просил пить – запрокинув голову, лежал страшно бледный с закрытыми глазами.

– Вера, – обеспокоенно позвала Тася. – Кажется, он без сознания.

– Нет, милая, – вдруг возразил рядом мужской голос, и чья-то рука мягко легла ей на плечо. – Он уже не без сознания.

Тася вздрогнула и, повернувшись, обнаружила мужчину средних лет с густой темной бородой. Он с понимающей грустью смотрел на солдата. Рядом печально вздохнула Вера и опустила голову. Тася с ужасом посмотрела на мужчину, перевела взгляд на раненого и помотала головой.

– Нет. Не может быть. Он не умер. Ведь не умер?! – внезапно охрипшим голосом произнесла она, едва подавив порыв вцепиться в лацканы пиджака мужчины – видимо, доктора – и потрясти его.

– Это война, милая, – горько вздохнул тот. – Ничего не поделаешь.

Тася судорожно всхлипнула, зажав рот ладонью, и снова посмотрела на лежавшего перед ней солдата. Такой молодой… едва ли намного старше нее. Почему-то даже смерть любимой бабушки не вызвала у нее такого потрясения. Может, потому что бабушка прожила на свете много лет, а этот мальчик… Ему бы танцевать на балах и ухаживать за девушками, а не лежать здесь в грязи и крови с развороченным животом.

Вера, у которой тоже глаза наполнились слезами, погладила ее по плечу, а в следующее мгновение они уже обнимались, и Тася тихо плакала, уткнувшись ей в плечо.

– Новенькая? – спросил врач, когда Тася отстранилась от Веры и вытерла глаза.

Она кивнула, всхлипнув в последний раз.

– Привыкай: еще не раз придется столкнуться.

Конечно, Тася понимала это изначально, но, как выяснилось, была не готова к реальности. Врач представился Алексеем Михайловичем. Он был главным хирургом в лазарете и, как позже сообщила Вера, спас немало людей. Его любили и больные, и санитарки за отеческое ко всем отношение.

Возвращение в институт стало словно глотком свежей чистой воды. Здесь жизнь шла по установленному годами порядку – размеренно и неизменно, создавая иллюзию, будто в мире ничего не изменилось. Всего лишь иллюзия, но всё равно отрадно было отвлечься от ужасов лазарета.

Пару дней спустя Тася поняла, что Вера была права – она начала привыкать и к обстановке, и к раненым. Она освоилась со своими обязанностями и уже не чувствовала себя такой беспомощной, хотя всё еще часто обращалась к Вере за советом.

Вечером в субботу подопечные вручили Тасе свои поделки: открытки и букетики цветов, сделанных из ткани, бумаги и проволоки.

– Какие вы умницы! – похвалила их Тася – поделки вышли действительно замечательными.

– Думаете, солдатам понравится? – неуверенно спросила Катя.

– Наверняка.

– Мы сделаем еще, – решительно заявила Таня, – чтобы всем хватило.

Тася улыбнулась ее энтузиазму.

Подарки удалось отнести только в понедельник – в воскресенье она не могла покинуть институт. К этому времени девочки сделали еще несколько открыток, над которыми работали весь день. Тася была тронута до глубины души их трудолюбием и желанием поддержать незнакомых людей.

В понедельник Тася шла в лазарет с радостным предвкушением. Быстро переодевшись, она принялась разносить подарки тем раненым, которые были в сознании. Они встречали подношения с таким детским восторгом, что теплело на сердце. Один – молодой офицер Николай – даже заплакал, хотя изо всех сил пытался скрыть это. У него была тяжелая контузия, но он уже почти поправился и скоро должен был вернуться на фронт. Тася в свободное время останавливалась поговорить с ним, зная, как не хватает этим несчастным простого общения. Из его рассказов она знала, что Николай учился в кадетском корпусе, почти сразу после выпуска отправившись на войну. Его семья осталась в Харькове, и здесь, в Петербурге позаботиться о нем было некому.

– Передайте своим девочкам мою горячую благодарность, – всё еще дрожащим голосом попросил он Тасю.

– Непременно, – с улыбкой кивнула она.

Из соседней комнаты, где располагалась операционная и где Тася еще ни разу не была, выбежала Вера и завертела головой, словно кого-то высматривая. Тася привстала, обращая на себя ее внимание – не ее ли она ищет? Вера облегченно улыбнулась и жестом позвала подойти.

– Будешь ассистировать при операции, – сообщила она, когда Тася приблизилась.

– Но… – Тася слегка испугалась – она ведь не профессиональная медсестра, чем она может помочь?

– Не бойся – там ничего сложного, – успокоила ее Вера, схватив за руку и потянув к двери. – Просто подавать инструменты да вдевать нитки в иголки. Справишься.

Тася глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться, надеясь, что оправдает уверенность подруги.

Когда они вошли, в операционной кипела работа. Напряженную тишину нарушали лишь хриплое дыхание и стоны раненых, тихий звон хирургических инструментов, да отрывистые команды врачей. Тася, недоумевавшая поначалу, зачем понадобилась она – неужели не нашлось более опытных, – теперь поняла: одновременно шло несколько операций и ассистирующих действительно не хватало. Вера подвела Тасю к столу, чтобы вымыть руки настоем карболки, и они поспешили к Алексею Михайловичу, осматривавшему раненого.

Вера ловко разрезала форму, которая скорее напоминала окровавленные лохмотья, чем одежду, освобождая руку. При виде раздробленной плоти, уже начавшей загнивать, Тасе едва не стало плохо. Она пошатнулась, на мгновение прикрыла глаза, беря себя в руки, и решительно посмотрела на доктора.

Тот хмуро покачал головой и мрачно изрек:

– Придется ампутировать.

Солдат, к счастью для него был без сознания, тем не менее ему вкололи морфий в предплечье – делать общий наркоз не было возможности. Тася, как и сказала Вера, в основном вдевала нитки в иголки, стараясь при этом не смотреть на саму операцию. Удушающий запах крови и загнившей плоти вызывал тошноту, но она держалась, стиснув зубы, подбадривая себя тем, что несчастному солдату сейчас гораздо хуже – руку ему отняли у самого плеча. Вера подавала инструменты Алексею Михайловичу. Судя по побледневшему лицу, ей тоже было не по себе, но действовала она четко и спокойно.

– Он выживет? – тихо спросила Тася, когда операция закончилась.

Алексей Михайлович молча кивнул, вытирая руки смоченной в карболке тряпкой. Тася облегченно выдохнула. Он улыбнулся, потрепав ее по руке.

– Спасибо, милая, можешь возвращаться к своим обычным делам.

По-прежнему под впечатлением от операции Тася вышла в общее отделение. И ей еще казалось, что перевязки – это тяжело! Да по сравнению с пережитым только что, повседневный уход за ранеными представлялся забавой.

Так дни шли за днями – работа в лазарете, работа в институте – всё слилось в сплошную круговерть, и Тася уже почти не различала дней. Новые раненые поступали постоянно. Кто-то быстро вставал на ноги, кто-то задерживался в лазарете надолго, а для кого-то он становился последним пристанищем. С того первого дня Тася еще несколько раз видела умирающих, и думала, что никогда не сможет к этому привыкнуть. Каждый раз ощущался как непоправимая трагедия.

Однажды, когда выдалась свободная минутка, они с Верой присели отдохнуть у окна. Майское солнце ярко освещало лазарет, нагревая воздух, отчего сильнее становился запах лекарств и крови.

– Я вот всё думаю: может, Лиза права была? – поделилась Тася с подругой своими переживаниями.

– Это Бергман-то? Нашла кого слушать! – фыркнула Вера и добавила, словно передразнивая кого-то: – Мы старый мир разрушим – мы новый мир построим! Тоже мне – каменщики нашлись!

– Почему ты думаешь, что они неправы? – возразила Тася.

– Потому что нельзя построить царство справедливости на крови.

– А если нет другого способа?

– Глупости, – Вера вдруг тревожно заглянула ей в глаза. – Только не говори, что ты разделяешь эти безумные идеи. Не понимаю, как они не видят, что их путь ведет в бездну?

Тася передернула плечами и ничего не ответила. Вера ее не убедила, но спорить не хотелось. Тем более что о методах борьбы Лизиных единомышленников она ничего не знала.

По пути Тася зашла в Спасо-Преображенский собор неподалеку от института. Внутри почти никого не было – лишь пара человек бродили по храму, ставя свечи и прикладываясь к иконам. От этого безлюдия громадный собор казался еще больше. Тася встала возле одной из колонн. Перед ней висела большая икона Богородицы. Казалось, большие печальные глаза Пресвятой Девы смотрят прямо в душу. Но от былого чувства благоговения не осталось ничего. В душе царили пустота и бесконечная усталость. Хотелось заснуть и проснуться только, когда всё закончится и повсюду воцарится мир.

Тася попыталась вспомнить молитвы, но они казались бессмысленными, точно заученные слова на иностранном языке. И в церкви она не находила утешения. Вздохнув, она вышла, даже не перекрестившись. С каждым днем всё больше хотелось найти Лизу: может, ее дело увлечет и возродит огонь в душе. Но Тася пока не решалась.

Глава 4

Война всё длилась и длилась, и чем дальше, тем больше таяла надежда на скорое ее окончание. И вдруг – неожиданный прорыв. Австрии нанесли смертельный удар, заново расцвела уверенность в победе. Всё лето продолжалось наступление. Брусилов с сильными боями шел вперед – казалось, теперь-то уж конец действительно недалек.

Но миновало лето. Брусилов не взял ни Кракова, ни Львова. Победа снова откладывалась на будущую осень.

Из-за войны возникли проблемы с продуктами – сложно было купить любую ерунду. Даже за хлебом приходилось стоять в длинных очередях. Воспитанниц института всегда кормили по-спартански, но сейчас стало совсем голодно. Вместе с кризисом росло и недовольство народа – в Петрограде то и дело можно было наткнуться на митинги, на которых призывали к замене правительства.

Лазарет в Зимнем дворце закрыли еще в прошлом году. Тася стала редко выходить из института, душу охватила меланхолия. Впереди всё представлялось неясным и унылым. Тася давно оставила мечты о победе: лишь бы всё закончилось, хоть как-нибудь. Люди жадно ловили слухи, горячо обсуждали каждую газетную строчку. Все говорили о злой воле Распутина, об измене, о невозможности далее бороться.

Та зима далась особенно тяжело.

Пепиньерки занимались только с младшими классами, и первые воспитанницы Таси, учившиеся теперь в пятом, вышли из-под ее ответственности. Однако все три продолжали подходить к ней поболтать перед обедом и забегать в гости.

Тася, тронутая до глубины души преданной привязанностью девочек, поила их чаем с печеньем, раздобытым с большим трудом. Они с удовольствием поедали угощение и наперебой рассказывали о своих проблемах и достижениях.

– Саша – лучшая у нас по истории! – с жаром доказывала Таня. – И Крутиной прекрасно это известно, но ведь никогда не признается!

Она фыркнула и выразительно посмотрела на подругу, призывая ее в свидетельницы. Саша скромно улыбнулась, явно не желая доказывать свое первенство кому бы то ни было. Таня, недовольная ее позицией, собиралась продолжить пламенную речь, но ее прервал мелодичный звон: заиграли часы, висевшие в комнате.

– Уже восемь! – воскликнула Тася. – Вам давно пора возвращаться в дортуар.

Девочки испуганно переглянулись и бросились к дверям, одновременно благодаря за гостеприимство.

– Давайте я вас провожу, – предложила Тася, беспокоясь, что они могут наткнуться на кого-нибудь по дороге.

– Не надо, Наталья Кирилловна, – отказались они чуть ли не хором. – Сами доберемся – не впервой.

И не успела она возмутится: «Что значит «не впервой»?» – как они исчезли. Тася усмехнулась им вслед – вот ведь разбойницы. И всё же оставалась тревога: а ну как их поймают в коридоре? За нарушение дисциплины наказывали строго: ставили на всеобщее обозрение посреди столовой во время обеда и лишали ленты в воскресенье.

На следующий день Тасю вызвала к себе Maman. Недоумевая, что могло случиться, она постучалась и вошла в кабинет, привычно присев в реверансе. И с удивлением обнаружила там Людочку, которая выглядела довольной и торжествующей. Maman, напротив, была мрачнее тучи.

– Наталья Кирилловна, говорят, вы потворствуете детским шалостям вместо того, чтобы пресекать их, – сурово начала Maman.

Тася удивленно поморгала.

– Я никогда не пренебрегала своими обязанностями, – с достоинством ответила она.

– В самом деле? – начала Людочка вкрадчиво, но постепенно ее тон становился всё более обвиняющим. – В таком случае, почему три девочки выходили вчера из вашей комнаты в девятом часу? И ведь это не первый раз, когда они нарушают режим – по вашему попустительству!

Тася покраснела, потом побледнела, чувствуя, как сердце отчаянно бьется в груди. Вот знала же, что не стоит позволять им ходить к ней в гости! И оправдаться нечем: если у девочек случалось что-то, требующее немедленного вмешательства взрослых, они должны были идти к своей классной даме. Если б это были седьмушки… Но ее любимая троица давно не находилась на ее попечении. Тася опустила глаза, разглядывая узоры на ковре и с ужасом думая, чем ей грозит столь явное нарушение устава.

– Ничего не хотите сказать в свое оправдание? – голос Maman доносился как сквозь вату из-за стучавшей в ушах крови.

Тася покачала головой: ей нечего сказать. На некоторое время воцарилось молчание. И вот Maman тяжело вздохнула.

– На этот раз я вас прощаю. Но учтите: если такое повторится, нам придется расстаться, – в ее голосе звучало глубокое разочарование.

Тася испуганно вскинула глаза: неужели она не шутит и действительно собирается прогнать ее из института? Maman смотрела на нее с непреклонной строгостью. В душе вспыхнула горькая обида. Ведь она всего лишь пыталась дать детям тепло, которого им так не хватает вдали от дома. Неужели это такое преступление? Едва сдерживая слезы, она поджала губы и присела в реверансе.

– Я могу идти?

Maman махнула рукой, отпуская. Тася поспешно вышла, боясь, что еще немного и она точно заплачет. Но в одиночестве ей остаться не дали: Людочка выбежала следом.

– Получили по заслугам? – ядовито спросила она. – В следующий раз будете думать.

Гордо задрав нос, она прошла мимо. Тася ошеломленно уставилась ей вслед. За что Людочка ее так ненавидит? Неужели права была Оля и это не что иное, как зависть? Тася горько вздохнула и пошла к себе.

Оказавшись, наконец, одна в своей комнате, она дала волю слезам. От обиды хотелось бросить всё и немедленно уйти. Останавливал лишь страх не найти хорошего места при нынешних беспорядках. А бабушкиного наследства надолго не хватит.

Тася плохо спала в ту ночь, мучимая беспокойными мутными снами, и проснулась с головной болью. При первом удобном случае она сказала девочкам, чтобы они больше не приходили к ней. Узнав причину, они встревожились, огорчились и клятвенно обещали вести себя примерно.

Вскоре всё успокоилось и пришло в норму, никаких обвинений Тасе больше не предъявляли. Но ей всё казалось, будто Людочка так и следит за ней в четыре глаза, пытаясь найти, к чему придраться. Она перестала чувствовать себя в институте уютно и спокойно.

***

Изредка, когда становилось невыносимо сидеть в четырех стенах, Тася выходила посмотреть, что делается в городе. На улицах постоянно проходили демонстрации недовольных рабочих, иногда – погромы продовольственных магазинов. И все же, несмотря на напряженность обстановки, она не видела в происходящем серьезной опасности. Гораздо больше тревог внушала затянувшаяся война. Тася готова была согласиться с транспарантами бастовавших: «Долой войну!» – хотя и понимала, что так просто прекратить ее не удастся.

Февраль выдался холодный и вьюжный. Стоило ступить за порог, как ветер бросал в лицо горсти снега. Низко наклонив голову, чтобы снег не слепил глаза, Тася быстрым шагом направилась к Таврическому дворцу: оттуда до института доносился сильный шум, какого до сих пор еще не бывало. Дойдя, она остановилась на краю площади, засунув озябшие руки в карманы (опять она забыла перчатки!) и приподнимаясь на цыпочки, чтобы увидеть поверх моря голов, что там впереди.

Возле дворца собралась огромная толпа, перед которой на крыше автомобиля стоял бородатый мужчина в потрепанном френче и вещал:

– Товарищи, долго еще будут пить нашу кровь? Миллионы крестьян приготовлены к убою на фронтах! Миллионы рабочих задыхаются в подвалах, голодают в очередях! Час пробил. Пламя революции должно перекинуться в самую толщу крестьян и рабочих!

Толпа одобрительно загудела, из нее послышались нестройные выкрики:

– Хлеба! Хлеба! Хлеба!

Народу прибывало. Закончив речь, оратор спрыгнул на землю, и все следом за ним медленно двинулись к Невскому проспекту. Тася поспешно отошла в сторону, вжалась в стену дома, чтобы ее не увлек за собой поток хмурых, бледных людей. Они прошли мимо – громадной, устрашающей массой. Кто-то уныло запел, остальные подхватили. И вот эта масса слилась с еще одной толпой, двигавшейся по Литейному проспекту, и потекла дальше, оставляя позади закрытые ставни и подъезды, пустые, будто вымершие улицы.

Тася облегченно вздохнула и поспешно вернулась в институт. Она всегда боялась многолюдных собраний – того и гляди затопчут и не заметят.

Институт гудел, точно улей. Девочки, не опасаясь наказаний, стайками занимали окна, чтобы посмотреть, что творится снаружи. Тася немедленно подключилась к стараниям классных дам разогнать воспитанниц по местам. Пришлось приложить немало усилий: всегда такие покладистые институтки, будто заразившись революционными настроениями, не желали слушаться. Наконец, они с неудовольствием разошлись, бурно обсуждая увиденное.

– Вот к чему приводит попустительство! – громко произнесла Людочка, проходя мимо Таси – будто ни к кому не обращаясь, но всем было ясно, в чей адрес направлена шпилька.

– Вобла! – Вера скорчила ей вслед гримасу. – Не обращай внимания.

Тася отмахнулась – она и не обращала. Просто… надоело всё. Хотелось куда-нибудь уйти, да она не знала куда.

После обеда, когда Тася проверяла у своих подопечных уроки, в класс седьмушек заглянула Таня Варламова. Она умудрилась незамеченной пробраться мимо классной дамы, увлекшейся книгой, и села позади Таси, пригнувшись к парте.

– Что ты здесь делаешь? – шепотом спросила Тася, не зная, смеяться ей или сердиться.

Седьмушки, понявшие, что проверка заданий откладывается, сразу оживились и навострили ушки.

Таня задорно улыбнулась, ничуть не смущенная:

– Не беспокойтесь, мадемуазель, меня никто не видел. Я ненадолго – только спросить: что там снаружи?

Тася покачала головой – бороться с этой хулиганкой бесполезно – и ответила:

– Волнения и беспорядки. Люди требуют хлеба и прекращения войны.

Таня покивала – будто даже довольная.

– Думаю, скоро всё изменится. Брат говорил мне, что должна начаться революция. Как думаете, Наталья Кирилловна, это правда?

– Надеюсь, что нет, – Тася передернула плечами. – Всё. Беги быстро к себе, пока тебя не поймали.

Таня хотела еще что-то сказать, но передумала – кивнула и начала тихонько пробираться к выходу. Только когда она скрылась за дверью, Тася облегченно вздохнула. Ну что за непоседа!

Несмотря на испуг, пережитый во время демонстрации, Тася продолжала в свободное время выходить в город. Слишком неуютной стала обстановка в институте, и хотелось хотя бы на какое-то время из него выбраться и избавиться от бдительных глаз Людочки. Тася старалась не приближаться к эпицентрам событий, наблюдая за стачками издалека. Пока не происходило ничего особенно ужасного. Разве что подобные скопления кричащего и чего-то требующего народа сами по себе беспокоили.

В городе с каждым днем росло возбуждение, доходящее чуть ли не до сумасшествия. Массы людей, бродившие по улицам, казалось, ждали лишь знака, сигнала – и взорвется напряжение, что-то непременно случится. Непрекращающиеся митинги парализовали жизнь города: заводы не работали, транспорт не работал, по улицам почти невозможно было пройти, полиция перекрыла мосты.

Порой Тася думала, что может встретить среди бастующих Лизу Бергман, от которой давно не приходило вестей. Впрочем, даже если она и была поблизости, разве разглядишь кого-нибудь в такой толпе?

С утра морозило, под ногами прохожих хрустел снег. Тася слегка поежилась, выйдя из института, и засунула руки в карманы. Люди кучками двигались в направлении Знаменской площади. Поколебавшись, она пошла следом, держась особняком.

Еще издалека она увидела, что площадь заполнена войсками и полицией: пешей и конной. Конные расположились перед Северной гостиницей, пешие – вокруг памятника Александру III и кучками по площади. Со стороны Невского проспекта виднелись серые шинели павловцев.

К подножию памятника со всех сторон напирали толпы народа – с криком, свистом и руганью. У Таси мелькнула мысль: не зря ли она пришла сюда? Не лучше ли было остаться сегодня в институте? Но менять что-либо поздно: ее окружили плотным кольцом, и обратно было не выбраться.