Текст книги "На реках Вавилонских (СИ)"

Автор книги: Анна Курлаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

Глава 10

– До свидания, Наталья Кирилловна! – последние из учеников – дежурившие сегодня Оля и Маша – покинули класс.

– До свидания, девочки, – попрощалась Наталья, собирая тетради и пособия.

Пожалуй, в оставшееся время она успеет в учительской проверить домашние работы, а потом надо будет пройтись по магазинам. И вечером еще погулять с Павликом. Теперь она уже не брала его на работу, а оставляла с Тосей дома. Первое время Павлик плакал и капризничал, не желая оставаться без мамы, но потом привык. Тем более что Катя в нем души не чаяла и с удовольствием играла. Иногда Наталье казалось, что она считает его живой куклой.

Дверь в класс открылась, и в нее заглянула стриженная светловолосая голова Насти.

– Ты еще здесь? – произнесла она. – Тебя Иван Васильевич искал.

– Что-то случилось? – удивилась Наталья – обычно директор не вызывал к себе учителей по одиночке: возникавшие проблемы и вопросы решались на общих собраниях.

Настя пожала плечами:

– Не знаю.

По-прежнему недоумевая, Наталья оставила вещи в классе и пошла к директору. Постучавшись в резную дубовую дверь, она услышала изнутри:

– Войдите.

– Вы хотели меня видеть, Иван Васильевич? – спросила Наталья, заходя.

Он поднял голову от бумаг, которыми занимался, и улыбнулся ей – как ей показалось, немного нервно.

– Да-да, Наталья Кирилловна. Присаживайтесь.

Что-то в его тоне встревожило ее – как будто он собирался сообщить ей нечто неприятное и заранее извинялся. Она слегка нахмурилась, вопросительно посмотрев на него. Иван Васильевич прочистил горло, переложил несколько бумаг на своем столе и произнес, не глядя на нее:

– Наталья Кирилловна, к сожалению, мы вынуждены с вами расстаться.

– Что значит «расстаться»? – удивленно спросила она.

Иван Васильевич снова покашлял.

– Понимаете… поступила информация, что ваш отец был священником, и мне приказали вас уволить. Мне лично совсем не хочется расставаться с вами – вы прекрасная учительница, но… Я не могу идти против начальства.

Наталья застыла, почти не веря своим ушам. Вот как? Значит, теперь иметь отца священника (который к тому же давным-давно умер) – это преступление? Изо всех сил стараясь сохранить спокойное выражение лица и не заплакать, она встала.

– Я понимаю, Иван Васильевич. Всего хорошего.

Он хотел сказать что-то еще, но передумал. В конце концов, что тут можно сказать, что не прозвучало бы фальшивыми отговорками? Наталья стремительно вышла из кабинета, забрала свои вещи из класса, оставив детские тетради – теперь их будет проверять кто-то другой, – и почти бегом выскочила из школы, не обращая внимания на удивленные оклики коллег.

Оказавшись на улице, она все-таки заплакала. Было до ужаса обидно. И что теперь делать? Искать новую работу? Но не закончится ли всё точно так же? К тому времени как Наталья дошла до дома, она уже немного успокоилась и решила попытаться все-таки устроиться в другой школе. Не везде же известно о ее отце. О том, откуда этот факт стал известен здесь, она не задумывалась.

Миша отнесся к новости философски и даже предложил ей не искать работу вовсе.

– Теперь, когда отменили карточки, не так страшно – проживем на мою зарплату, – сказал он. – Зато ты сможешь больше времени уделять Павлику.

И Наталья успокоилась окончательно. Действительно. Тося вот не работает, занимается хозяйством и детьми, и они прекрасно справляются. В крайнем случае она может подрабатывать шитьем. А несколько дней спустя она и вовсе решила, что такая жизнь прекрасно ей подходит.

Но порадоваться ей Наталья не успела.

Дождливой ноябрьской ночью ее разбудила резкая трель звонка. Еще не до конца проснувшись, Наталья включила настольную лампу, чтобы посмотреть на будильник – два часа ночи. Заворочался Миша, тоже проснувшись. Пока Наталья думала, не показалось ли, звонок затрезвонил снова – громко и настойчиво. Накинув первое, что попалось под руку, они бросились к входной двери, едва не столкнувшись с Юрием и Тосей. Маруся с Алешей не появились – будто не слышали. Или решили, что их это не касается.

К настойчивому трезвону звонка теперь добавился стук в дверь – такой яростный, будто ее хотели выломать. Они немного испуганно переглянулись, и Юрий открыл. На лестничной площадке стояли двое в черных кожаных куртках – через плечи перекинуты ремни, к которым прикреплены шашка и револьвер, на широком ременном поясе висели две ручные гранаты.

Они все невольно попятились, когда товарищи в кожаных куртках шагнули в квартиру, будто к себе домой, не потрудившись ни поздороваться, ни вытереть ноги.

– В чем дело? – нахмурившись, спросил Миша.

Один из оперативников – Наталья к этому моменту достаточно проснулась, чтобы понять, что это именно оперативники – повернулся к нему и небрежно спросил таким тоном, словно уже знал ответ:

– Михаил Осипович Бергман?

– Да, это я, – кивнул Миша и повторил: – В чем дело?

Светловолосый оперативник вытащил из кармана кожаной куртки бумагу и показал им. С замирающим от ужаса сердцем Наталья прочитала, что это ордер на обыск и арест. Миша нахмурился, но ничего не сказал. Наталья инстинктивно схватила его за руку, вскрикнув:

– За что?!

Она совершенно ничего не понимала – в чем они провинились?

– Шпионаж в пользу капиталистической Европы, – само собой разумеющимся тоном ответил второй оперативник – невысокий и темноволосый.

– Какой шпионаж? Да вы с ума сошли? – возмутилась Наталья – наверняка это какая-то ошибка.

– Наташа, – предупреждающим тоном произнес Михаил, сжав ее ладонь.

Она посмотрела на него и по бесстрастному суровому выражению поняла: возмущаться и пытаться добиться справедливости не только бесполезно, но и небезопасно. Оперативники принялись методично обыскивать квартиру, не вдаваясь в дальнейшие объяснения и не обращая внимания на хозяев. Чувствуя, как всё холодеет внутри, Наталья застыла, не выпуская Мишиной руки, не зная, что делать, как реагировать, куда бросаться. Она посмотрела на Тосю и Юрия и наткнулась на их жалостливые, сочувственные взгляды. Это было словно приговор. Наталья закусила губу, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не поддаться истерике. Однако глаза уже неумолимо наполнялись слезами.

Перевернув вверх дном гостиную, оперативники повернулись к Мише:

– Какую комнату вы занимаете?

Миша махнул в сторону их двери и ровным тоном произнес:

– Потише, если можно, там спит ребенок.

Они ничего не ответили, будто не слышали просьбы, однако в спальне вели себя гораздо тише и рылись в вещах осторожнее.

– Может, если ничего не найдут, тебя не заберут? – с надеждой прошептала Наталья, ей до сих пор не верилось, что это всерьез.

Миша молча покачал головой, не глядя на нее. И всё же Наталья продолжала надеяться, стоя в дверях спальни и наблюдая, как двое мужчин в кожаных куртках вытаскивают ящики, роются в шкафах и под кроватью. Не тронули они только на удивление продолжавшего спать Павлика. Конечно же, они ничего не нашли, но это не помешало светловолосому будничным тоном объявить, выйдя обратно в гостиную:

– Собирайтесь, товарищ Бергман. Вы арестованы.

И тут Наталья не выдержала и взвыла в голос, бросившись к мужу:

– Мишенька!

Он остановил ее, властным взглядом призывая держать себя в руках.

– Успокойся, Наташа. Подумай о сыне.

Эти слова вмиг отрезвили, мысли испуганно обратились к спящему Павлику. Ведь если она спровоцирует оперативников, и арестуют их обоих, он останется сиротой. И что тогда будет с ее мальчиком? Кто позаботится о нем? Миша одобрительно кивнул.

Попытавшись взять себя в руки, Наталья принялась дрожащими руками собирать вещи. Смену белья. Мыло. Может, стоит взять что-нибудь поесть? И всё время, пока она ходила по комнате, доставала из шкафа необходимые вещи, за ней неотступно следовал один из оперативников с винтовкой.

– Ничего не надо, – поторопил ее низкий оперативник. – Там накормят. Там тепло.

Она не очень-то поверила, но собрать мало что удалось – лишь самое необходимое, первое, что пришло в голову. Она ничего не успела – даже поцеловать Мишу на прощание, – как квартира уже опустела. До боли прикусив губу, Наталья смотрела на закрывшуюся с грохотом входную дверь.

И только когда на лестничной площадке протопали и затихли шаги, она медленно осела на пол и зарыдала. Тося опустилась рядом, обняв ее и успокаивающе поглаживая по спине.

– Ну, тише-тише. Может, еще всё образуется. Завтра сходишь разузнать в органах.

Наталья немного приободрилась и постаралась убедить себя, что там, наверху разберутся, Мишу освободят и всё будет по-прежнему. Но где-то в глубине души жило убеждение: по-прежнему не будет больше ничего.

– Мама, – раздался от дверей спальни сонный голосок Павлика. – А где папа?

Наталья с трудом сдержалась, чтобы не закричать от этого простого вопроса. Поманив к себе сына, она стиснула его в объятиях, уткнувшись лицом в мягкие кудри на макушке.

– Папа ушел по делам, дорогой, – пробормотала она. – Очень важным делам.

Павлик как будто принял ее объяснение, больше ничего не спрашивал, но все-таки казался напряженным – видимо, ее нервозность передалась сыну.

– Пойдем, Наташа, – мягко произнесла Тося, поднимая ее. – Тебе надо поспать, чтобы завтра были силы.

Юрий покачал головой, когда думал, что она не видит этого, но Наталья заметила: он явно считал, что попытки выяснить причины ареста ни к чему не приведут. И почему Алексей с Марусей так и не появились – не могли же они не слышать, что происходит? Ужасное подозрение закралось в душу – а не они ли донесли в органы? Например, про живших за границей Мишиных родителей? Но Наталья отмахнулась от этой мысли.

Оставшуюся часть ночи она так и не смогла заснуть. Никогда еще ей не было так страшно и одиноко. И холодно. Не физически – внутренний холод сковывал душу, наполняя ее ужасом перед тем, что будет дальше.

Соседи ушли к себе, Павлик, поворочавшись, заснул снова, а Наталья так и лежала на кровати, без Миши казавшейся слишком большой, и думала, думала, думала… Только перед рассветом усталость одолела ее, и она забылась беспокойным сном, который не приносил отдыха.

***

На следующее утро Наталья встала с твердой решимостью добиться хотя бы свидания. Ведь имеет же она право увидеть собственного мужа? Наталья собрала передачу: продукты, одежду, кое-какие вещи – всё то, что не успела собрать во время ареста; оставила Павлика с Тосей и отправилась в ближайшее отделение.

Эта задача оказалась гораздо сложнее, чем она ожидала, хотя Наталья и не думала, что будет просто. Ее перенаправляли от одного окошка к другому, будто мячик перебрасывали. И везде она слышала только: «Такой не числится». Под вечер Наталья уже падала от усталости, набегавшись по Ленинграду, и почти отчаялась добиться хоть чего-нибудь. Однако на следующее утро начала заново.

Только несколько дней спустя, когда она уже готова была бросить безнадежное дело, продолжая ходить по инстанциям на чистом упрямстве, из очередного окошка очередной серый чиновник вдруг сказал, пролистав бумаги:

– Бергман Михаил Осипович. Осужден за антисоветские связи. Следственный изолятор номер один.

– Спасибо, – поблагодарила Наталья с похолодевшим сердцем.

«Кресты» – наверное, худшее, что могло бы быть. Она отчаянно надеялась, что Миша окажется где-нибудь в местах временного задержания, откуда есть надежда выйти. Но «Кресты» – это приговор. Оттуда нет дороги обратно. Стоя в очередях, Наталья наслушалась много всего и больше не думала, что случившееся – недоразумение, которое скоро исправят.

Едва волоча ноги, Наталья вышла из серого здания под столь же серое ленинградское небо. Над головой нависали тяжелые тучи, готовые пролиться не то дождем, не то снегом. Как раз под стать ее душевному состоянию. Идти в «Кресты» прямо сейчас было бесполезно – слишком поздно. И Наталья вернулась домой, не замечая ничего вокруг, только думая, думая, думая… Она была так счастлива совсем недавно, и вот в одночасье ее жизнь разлетелась вдребезги. Она пыталась убедить себя, что, если как следует постараться, Мишу еще могут выпустить, но в глубине души росла уверенность: не выпустят.

Тося сразу всё поняла, лишь глянув на нее, пока соскучившийся по матери Павлик радостно прыгал вокруг, что-то болтая. Наталья не слышала, что он рассказывал, и его беззаботный детский голосок долетал до нее словно с большого расстояния. Одна мысль билась в сознании: что теперь с ними будет? Тося не стала ничего говорить, не пыталась утешить – только сочувственно погладила по плечу и усадила за стол, велев поесть. Кусок в горло не лез, но Наталья заставила себя пожевать хоть что-нибудь – силы ей еще понадобятся.

И только когда Катя с Толей увели Павлика играть, она уронила голову на сложенные на столе руки и разрыдалась. Тося молча гладила ее по голове и спине, пока Наталья не успокоилась, а потом осторожно расспросила, что удалось узнать.

Алеша с Марусей, придя домой, прошли мимо и быстро скрылись в своей комнате, старательно не глядя на Наталью. Ужасное подозрение, появившееся в ночь ареста, вспыхнуло с новой силой. Неужели правда они донесли? Наталья вскочила, готовая броситься к ним разбираться, но Тося схватила ее за руку, заставив сесть обратно, покачала головой:

– Не надо, Наташа. Ты сделаешь только хуже.

Наталья судорожно вздохнула и кивнула: оно того не стоит. У нее сейчас есть более важные заботы.

Проведя бессонную ночь, Наталья с раннего утра отправилась в «Кресты». Пошел снег, и она совсем замерзла в тонком поношенном пальто. Красное кирпичное здание, огороженное такой же кирпичной стеной с колючей проволокой наверху, навевало тоску. Свежий снег едва припорошил пустой внутренний двор и тут же таял, создавая грязное мокрое месиво.

Здесь Наталья еще полдня ходила по холодным темным коридорам и безликим кабинетам, пытаясь добиться свидания. И когда она уже начала думать, что ничего не удастся, ей разрешили пятиминутную встречу. Но передачу отобрали, сказав: «Не положено».

Наталью завели в пустую комнату с обшарпанными кирпичными стенами – ни стола, ни стула, ни коврика – голая каменная коробка, где пришлось провести минут двадцать, показавшихся вечностью. Наконец, дверь открылась, и охранник в черной кожаной куртке и с ружьем на плече втолкнул Мишу. Он был немного бледнее обычного, но в остальном остался прежним. И что бы ни было у него на душе, внешне он держался с обычным уверенным и немного высокомерным видом.

– Миша! – Наталья бросилась к нему, крепко обняв и уткнувшись лицом в грудь.

Он обнял ее в ответ, поцеловал в макушку, но тут же отстранил от себя, чтобы сурово сказать:

– Зря ты пришла, Наташа.

Пока она растерянно моргала, пытаясь понять, что не так, он тихо продолжил:

– Не стоит привлекать к себе лишнее внимание. Одно то, что ты моя жена – уже опасно для тебя. Не приходи больше.

В первое мгновение  в душе вспыхнула обида – она столько усилий приложила, чтобы добиться свидания, а он будто и не рад. Наталья хотела возразить, что не бросит его здесь в любом случае, но Миша покачал головой и, наконец, улыбнулся. Правда, улыбка вышла печальной.

– Я тоже рад тебя видеть, но не стоит рисковать. Тебе надо думать о Павлике. Лучше всего – уезжайте из Ленинграда. Поживешь с дядей Василием. Может, там до вас не доберутся.

– А как же ты? – прерывающимся голосом спросила Наталья то, что терзало ее больше всего.

– Забудь обо мне. Тут уже ничего не сделаешь. Уезжай немедленно – завтра же. Обещай, что уедешь.

Наталья молчала, поджав губы. В глубине души она понимала его правоту, но уехать, бросить было всё равно, что похоронить Мишу заживо. Он мягко взял ее лицо в ладони, посмотрев прямо в глаза.

– Обещай!

И Наталья сдалась, кивнула, чувствуя, как глаза неумолимо наполняются слезами. Дверь снова открылась.

– Время вышло! – объявил охранник.

Миша коротко поцеловал ее и решительно шагнул к выходу. Наталья прикусила губу, чтобы не разрыдаться, и сцепила ладони, чувствуя, как ее начинает трясти. У самого выхода Миша на мгновение обернулся и беззвучно произнес:

– Я люблю тебя.

И вышел, сопровождаемый охранником. В душе разлилась леденящая уверенность, что больше она мужа не увидит. С трудом заставив двигаться подгибающиеся ноги, Наталья в свою очередь вышла в коридор и тяжело привалилась к стене, чувствуя, как от нее по спине расползается холод. Слезы все-таки брызнули из глаз, но она даже не замечала их. И только мысль о Павлике заставила ее собрать остатки сил. Миша прав – она должна сделать всё возможное, чтобы защитить сына.

***

Вернувшись домой, Наталья начала лихорадочно собирать вещи, решив послушаться Мишиного совета и уехать из Ленинграда. Павлик суетился вокруг, засыпая вопросами:

– Мама, а зачем мы собираемся?

– А куда мы поедем?

– А зачем?

– А папа с нами поедет?

– А когда он вернется?

Обычные вопросы обычного ребенка сейчас вызывали у Натальи глухую тоску, отчаяние и ужас. Она едва сдерживалась, чтобы не закричать: «Нет, папа не вернется! Никогда больше не вернется!» Но краем сознания она все-таки помнила, что не следует срываться на ребенка, и заставляла себя отвечать Павлику – хотя бы односложно.

Той ночью она спала беспокойно, поминутно просыпаясь от каждого шороха. Резкий звонок в дверь, а сразу следом громкий стук заставили Наталью подпрыгнуть и в панике заметаться по комнате. Они пришли, она не успела. Что делать? Из окна выбраться не удастся – слишком высоко. Спрятаться здесь негде. Кто-то из соседей открыл дверь, и по квартире застучали тяжелые сапоги, в гостиной раздались резкие, уверенные в своей власти голоса. Наталья без сил опустилась на кровать. Всё. Капкан захлопнулся, она ничего не успела. Лишь на краю сознания трепыхалась слабая надежда: может, это не за ней; может, за кем-то из соседей. Но и эта надежда в следующее мгновение рассыпалась в прах.

Дверь комнаты с грохотом распахнулась, и как к себе домой вошли двое. Темноволосый молодой мужчина в черной кожаной куртке. Холодные серые глаза – будто ружейные дула. Наталья невольно поежилась, вдруг остро ощутив, что она всё еще в ночной рубашке. И совсем молоденькая девушка с худым лицом, на котором выделялись большие глаза, и резкими порывистыми движениями. Девушка показалась Наталье смутно знакомой, но сейчас ей было не до того.

– Наталья Кирилловна Бергман? – безразличным тоном осведомился мужчина, явно зная ответ заранее и спрашивая лишь для формальности.

Наталья кивнула, не в силах говорить.

– Вы арестованы за антисоветскую пропаганду, – мужчина показал ей ордер «На обыск и арест гражданки Натальи Бергман».

– Но… – Наталья хотела было заспорить, доказывая, что она ни в чем не виновата, но передумала: по лицу мужчины сразу становилось ясно, что никакие слова на него не подействуют.

– Одевайтесь и соберите вещи, – коротко приказал он.

Наталья выразительно посмотрела на него – неужели она должна переодеваться при постороннем мужчине? Но он проигнорировал ее взгляд. Наталья стиснула зубы и поднялась, собирая одежду, надеясь, что он хотя бы отвернется.

Как будто не обращая на нее внимания, мужчина принялся обыскивать комнату, переворачивая всё вверх дном. От шума проснулся Павлик и, увидев чужих людей, испуганно закричал:

– Мама!

Наталья кинулась к нему, бросив одежду, схватила на руки. Павлик вцепился в нее мертвой хваткой, будто почувствовав, что происходит.

– Наталья Кирилловна, можете выйти с ребенком в другую комнату– там и оденетесь, – вдруг тихо предложила девушка, про которую Наталья почти забыла.

Ее слова прозвучали поразительно доброжелательно – совсем не так оперативники обращаются с арестованными. Наталья удивленно вскинула на нее взгляд и вдруг поняла, почему девушка показалась ей знакомой.

– Таня? – потрясенно воскликнула она. – Таня Варламова?

Та кивнула, чуть улыбнувшись, подобрала брошенную одежду и, вручив ее Наталье, подтолкнула к двери. Наталья машинально вышла и столь же машинально принялась одеваться, поставив Павлика на пол. Он затих и только встревоженно следил за матерью, даже ничего не спрашивая – то ли не до конца проснулся, то ли слишком сильно испугался. А в голове Натальи проносились сумбурные, спутанные мысли о том, каким образом ее милая ученица с добрым пылким сердцем оказалась среди этих людей. О своей собственной судьбе задумываться не хотелось. Наталья даже не сразу заметила, что в гостиной стоят Тося и Юрий, а когда заметила, лишь молча кивнула. Они так же молча одарили ее сострадательными и одновременно испуганными взглядами.

И вот оперативники вышли из ее комнаты и принялись обыскивать гостиную, а заодно и комнаты соседей. Что они хотели найти, для Натальи осталось загадкой. Прижав к себе испуганно притихшего Павлика, она безучастно наблюдала за ними.

Более трех часов они обшаривали квартиру, без конца расхаживали по всем углам, повсюду зажигали свет, попутно спрашивая:

– Чем зарабатываете на жизнь?

– С кем встречаетесь?

– Чем интересуетесь?

Наталья односложно отвечала, не понимая, к чему эти вопросы. Время тянулось в кошмаре безнадежности. В квартире царил ужасный хаос. Все вещи были разбросаны, ящики выдвинуты, книги валялись на полу.

– Мама, – вдруг прошептал Павлик, – зачем пришли эти люди?

Пока Наталья думала, как ответить на его вопрос, мужчина вернулся в гостиную и бесцеремонно толкнул ее к двери:

– Пошли.

– Мама? – удивленно спросил Павлик.

Мужчина поднял его, отрывая от Натальи, и передал по-прежнему остававшейся в гостиной Тосе:

– Возьмите ребенка.

Павлик, конечно же, закричал, пытаясь вырваться и кинуться к матери. Наталья дернулась к нему, но мужчина уже вытащил ее – чуть ли не волоком – на лестничную площадку. Но и там она слышала рыдания сына и его крик: «Мама! Мамочка! Мама!» – от которого разрывалось сердце. Наталья задергалась в отчаянной, не рассуждающей попытке освободиться из железной хватки.

– Успокойтесь. Ему же хуже сделаете, – осадил ее конвоир.

И Наталья обмякла, перестав сопротивляться. В полубессознательном состоянии она спустилась по лестнице, пересекла двор и подошла к автомобилю на улице. В голове билась одна мысль: «Что теперь будет с Павликом?» И только где-то глубоко-глубоко пряталась надежда: может, ее всё же выпустят.

Наталью затолкали в машину. Мужчина сел за руль, а Таня Варламова устроилась на заднем сиденье рядом с ней. В другое время Наталья с радостью поговорила бы с бывшей ученицей. Но сейчас она только закрыла глаза, впав в апатию и почти отключившись. Таня, видимо, понимая ее состояние, а может, и по какой другой причине, общаться не пыталась – просто молча сидела рядом. Так и ехали по темным улицам ночного Ленинграда. Ночь стояла холодная, и Наталья скоро начала дрожать.

А еще холоднее стало, когда автомобиль остановился возле узенькой двери комендатуры, и вышли на улицу. Наталью обыскали и отвели в большую мрачную комнату. Здесь ей пришлось заполнить анкету с множеством малопонятных вопросов. Некоторое время спустя два охранника повели ее в тюрьму.

Из комнаты ожидания через длинный коридор вышли во двор. Там остановились перед большими тяжелыми воротами и постучали. В маленьком окошке появилось лицо. Охранник что-то сказал – Наталья не слышала, что именно, – и в огромных воротах открылась дверца. Опять пошли по коридору до еще одной тяжелой двери. Оттуда попали на нижнюю площадку широкой лестницы, рядом с которой находилась шахта лифта. На нем поднялись на седьмой этаж, где Наталью ввели в маленький кабинет, приказали войти в соседнюю комнату, там раздеться догола и ждать женщину, которая должна была ее обыскать.

Наталья покорно разделась. К этому моменту ей было уже почти всё равно. Пришла женщина – быстро ощупала тело, волосы, осмотрела подмышками. Это было противно, но Наталья и тут ничего не сказала. Женщина вышла. После досмотра Наталью сопровождал уже только один охранник. Он провел ее к двери со смотровым окошком, постучал, и дверь открылась.

Здесь перед Натальей предстала лестница, спускающаяся в большой зал, в середине которого находился стеклянный купол, поддерживаемый четырьмя столбами. На всех стенах зала внизу выстроились узкие двери со смотровыми окошками. Камеры, поняла Наталья. Над ним шла галерея с еще одним рядом запертых дверей. Перед каждой камерой лежала толстая ковровая дорожка. Все эти детали измученный мозг Натальи отмечал с какой-то нездоровой четкостью.

Они спустились по лестнице и прошли на другую сторону зала, остановившись перед одной из камер, на которой висел потертый металлический номерок «97». Конвоир открыл дверь и втолкнул Наталью внутрь – в пустую каменную комнату, в которой из мебели были только стол, стул и кровать с пружинным матрасом и волосяным наматрасником. Затем дверь закрылась, звякнули ключи, и наступила полная тишина. И тут апатия вдруг покинула Наталью, ее охватило такое острое чувство протеста и отчаяния, что она рухнула на постель, обхватила голову руками и зарыдала.