355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Анна Курлаева » На реках Вавилонских (СИ) » Текст книги (страница 14)
На реках Вавилонских (СИ)
  • Текст добавлен: 11 сентября 2019, 17:30

Текст книги "На реках Вавилонских (СИ)"


Автор книги: Анна Курлаева



сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Глава 14

Воспользовавшись короткой возможностью отдохнуть, Наталья села возле приоткрытого окна: так меньше чувствовался больничный запах крови, загнивших ран и спирта, использовавшегося для дезинфекции.

– Сестра! – позвал ее слабый голос.

Наталья встрепенулась и встала, но не успела и шага сделать, как кто-то схватил ее за запястье. Она вздрогнула и инстинктивно попыталась выдернуть руку, но держали крепко. Наталья обернулась, с ужасом увидев перед собой одного из чекистов, занимавших в лагере не последнее положение. В лазарете делать ему было нечего. Да и вообще в последнее время Наталья постоянно на него натыкалась, куда бы ни пошла. Пристальный взгляд выцветших серых глаз вызывал дрожь и желание спрятаться.

– Мне надо идти, – тихо произнесла она, снова попытавшись отнять руку, и снова безрезультатно. – Меня зовут.

– Подождут, – скривился чекист. – У меня к тебе предложение. Наталья, не так ли?

Она кивнула, настороженно глядя на него. Что за предложение может быть у высокопоставленного чекиста к простой заключенной? Да еще и такое, чтобы называть ее именем, а не номером.

– Хочешь условия жизни получше? – вдруг спросил он. – Питание хорошее?

Наталья недоуменно нахмурилась – такое бывает разве?

– Пойдешь жить ко мне, будешь как сыр в масле кататься, – пояснил чекист с такой похотливой ухмылкой, что Наталье наконец-то стало всё ясно.

Она слышала, как соседки говорили о подобных случаях, когда кто-то из начальствующих, положив глаз на одну из каэрок, начинал приступ. Но вот уж никак не думала, что и ее это коснется. Она испуганно снова дернула руку и на этот раз смогла вырваться, попятилась, не отрывая панического взгляда от узкого, чем-то похожего на змеиное, лица.

– Я замужем, – заявила она, как могла твердо, но голос всё равно задрожал.

Чекист расхохотался:

– Да кого это волнует?

– Меня, – в панике ответила Наталья, отступив еще немного. – Оставьте меня в покое!

Он тут же перестал смеяться, будто выключатель нажали, в глазах мелькнули раздражение и злость.

– Добром не согласишься, тебе же хуже будет. Сделаю твою жизнь невыносимой, – пригрозил он. – Знаешь сама, у меня много для этого средств. Ты полностью в моей власти.

«Не имаши власти ни единыя на Мне, аще не бы ти дано свыше», – вдруг всплыли в памяти столько раз прежде слышанные слова.

Которая не дана тебе свыше…

Дана свыше…

Наталью вдруг поразило осознанием, что все испытания, через которые ей приходится проходить, вовсе не бессмысленны и не случайны, как ей зачастую казалось. В них есть высший смысл, пусть даже сейчас она не очень-то его понимает. Наталья тряхнула головой и решительно отчеканила:

– Оставьте меня в покое!

– Ты пожалеешь! – прошипел чекист, раздраженный упорством жертвы, и быстрым шагом покинул лазарет.

Наталья облегченно выдохнула и поспешила к снова позвавшему ее больному. Больше всего она боялась, что чекист просто возьмет ее силой – чего ему церемониться с заключенной? Но он почему-то предпочитал добиться от нее согласия и с этого дня начал осаду.

– Они никогда не утруждаются брать силой, – объяснила ей вечером Ирина. – Если уж попадется какая сильно непокорная, ее сгноят на самых тяжелых работах и найдут более покладистую. Выбор у них большой.

Если раньше Наталья постоянно натыкалась на пристальный взгляд своего «ухажера», то теперь он буквально не давал ей шагу ступить. Сначала заваливал подарками. Потом отправлял на изнурительнейшие «ударники», регулярно проводившиеся на Соловках, чтобы пустить пыль в глаза высокому начальству. Весь лагерь, в том числе писцы, сгонялись на рубку и сплав леса, уборку сена, разработку торфа, постройку очередного ненужного завода…

– Сдалась бы ты уже, – увещевали Наталью соседки. – Он ведь угробит тебя. А так – потерпишь немного, зато привилегированное положение получишь.

Наталья упрямо мотала головой. От тяжелой, совсем не женской работы, она чувствовала себя абсолютно истощенной. До такой степени, что хотелось умереть. И всё же она твердо решила не сдаваться. Пусть делает с ней, что хочет, добром она не пойдет.

В тот день Наталья занималась сборкой смолы в лесу. Каждому отвели по три полосы леса длиной в километр и немалой ширины. Надо было бегать по выделенной полосе взад-вперед и вокруг деревьев, разрезая кору. Чтобы собрать смолу, приходилось двигаться проворно, и Наталья нередко соскальзывала по склону, прижимая драгоценные ведерки, чтобы не выплеснуть содержимое. Пару раз она чуть не упала в муравьиную кучу.

Зато в лесу можно было подкрепиться его дарами. Здесь росло много грибов и ягод. Иногда удавалось даже набрать грибов впрок и насолить.

С пяти утра Наталья с Любой – своей напарницей – бегали от дерева к дереву, надеясь собрать достаточно смолы, чтобы заработать дневной рацион. Наталья страшно устала, пробираясь сквозь кусты и высокую траву, не говоря уже о постоянно присутствующем голоде. Зато к полудню ее ведерки почти наполнились золотистой смолой, и она собиралась присесть немного отдохнуть, когда на просеке появился молодой светловолосый чекист, который сопровождал их в тот день от барака на работу.

– Заключенная триста двадцать пять, – позвал он.

Наталья испуганно подскочила, повернувшись к нему. Чего опять от нее хотят?

– Переводишься на Анзер, – сообщил чекист, – на скотный двор. Прямо сейчас.

Наталья пожала плечами. Хотя она и удивилась столь внезапному переводу, но по большому счету ей было всё равно. Анзер даже представлялся более приятным вариантом, поскольку ее «ухажер» будет далеко и не сможет ее преследовать.

Ей позволили буквально на секунду забежать в барак – забрать свои нехитрые пожитки, – после чего под конвоем двух хмурых неразговорчивых чекистов с ружьями повели к пристани Реболда. Шли пешком почти через весь остров, и оставшаяся без обеда Наталья под конец уже едва переставляла ноги. Но продолжала идти, стиснув зубы, зная, что, если упадет, будет только хуже – забьют, если и не на смерть, то до серьезных травм точно. Так что, забравшись, наконец, в старенький, кое-где покрытый ржавчиной баркас, который ждал их на пристани, она с облегчением рухнула на палубу.

Облегчение длилось недолго. Море было неспокойным. И хотя серьезной бури не поднималось, всё же баркас качало чувствительно. Серые облака затянули небо, свинцовые волны разбивались о борта баркаса, отчего он то и дело наклонялся. Мало того, что было жутковато, Наталью еще начало мутить – то ли от качки, то ли от голода, то ли от того и другого вместе. Она сидела, вцепившись в перила и прислонившись к ним лбом, изо всех сил стараясь сдержать рвотные порывы.

К счастью, плыли недолго, и вскоре в поле зрения появился берег Анзера – сильно изрезанный, по краю покрытый большими валунами и более мелкими камнями, поверх которых лежали коричневые водоросли. Каменистые террасы, заросшие ковром разноцветного мха, ступенями поднимались в гору, где начинался лес.

В других обстоятельствах Наталья восхитилась бы суровой красотой северной природы – большими фиолетовыми валунами, окруженными низкой тундровой растительностью и низкими деревцами, сосновым лесом с таким чистым прозрачным воздухом. Но сейчас она почти ничего не замечала вокруг, слишком занятая тем, чтобы от полного истощения не упасть по дороге.

И вот с высокого холма неожиданно открылся вид на чашеобразную долину. Внизу возле воды стоял Троицкий скит: мощный круглый храм, похожий на башню, кельи и хозяйственные постройки, – озаряемый, будто пожаром, последними лучами заходящего солнца.

Наталью завели в переполненный деревянный барак. Естественно, ее появление встретили без энтузиазма: находившимся там женщинам было тесно и без новенькой. На земляном полу вплотную друг к другу лежали тонкие топчаны. Было темно – вечерний свет едва проникал внутрь через крошечные окошки под высоким потолком. Пока Наталья оглядывалась, думая, куда можно пристроиться, взвился пронзительный голос:

– Да вы издеваетесь! Куда мы ее девать-то должны, а?

– Заткнись, шалава! – рявкнул на возмутившуюся один из конвоиров. – Тебя спросить забыли.

«Шалава» не очень-то и испугалась. Высокая неопределенного возраста женщина с коротко стриженными темными волосами встала перед ними руки в боки.

– Ты меня не затыкай! – выплюнула она чуть ли не в лицо чекисту.

Тот без лишних слов с размаху ударил ее по лицу так, что она отлетела на несколько шагов, едва не упав.

– Я сказал: заткнись! – холодно процедил он.

Женщина тут же гордо выпрямилась, сверкнув на него темными глазами. Она явно собиралась снова кинуться в атаку, но ее остановила другая заключенная. Седая женщина с поразительно светлым лицом схватила ее за руку и тихо произнесла:

– Не надо, Маринушка, всё равно ведь ничего этим не добьешься. Себе только хуже сделаешь.

Та недовольно передернула плечами, однако послушалась. Отвернулась от новоприбывших и ушла к своему топчану. Наталья была удивлена. В боевой Марине она наметанным взглядом узнала представительницу низших слоев общества, а они не склонны были прислушиваться к таким вот увещеваниям. Похоже, пожилая женщина пользовалась здесь немалым авторитетом.

Понимая, насколько она нежеланна, Наталья старалась не раздражать окружающих и молча нашла более-менее свободный угол, где можно было устроиться. Но всё напрасно. Как только за чекистами закрылась дверь, барак взорвался возмущенными криками и чуть ли не угрозами. Пока не прозвучал голос всё той же седой женщины – негромкий, но такой весомый, что все моментально примолкли:

– Успокойтесь и оставьте ее в покое. Она такая же несчастная жертва, как вы.

Женщины немного поворчали, но разошлись.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Наталья спасительницу – она прекрасно понимала, что без ее вмешательства ей пришлось бы несладко.

– Во славу Божию, – ответила та, улыбнувшись. – Меня зовут Елена. И не обращайте внимания на них, – Елена махнула рукой на остальных обитательниц барака. – Они на самом деле добрые женщины.

Наталья представилась в свою очередь и вдруг поняла:

– Вы монахиня?

Елена кивнула с прежней улыбкой:

– Мы все здесь либо монахини, либо проститутки.

Наталья не могла не улыбнуться в ответ: от женщины исходило удивительное тепло. С ней она чувствовала себя куда непринужденнее, чем с аристократическим кружком в предыдущем бараке. И вскоре убедилась, что матушка Елена, как уважительно называли ее все без исключения, действительно пользовалась среди населения барака безграничным авторитетом. Благодаря ее благотворному влиянию жили они мирно – она умела удивительно быстро улаживать конфликты и гасить ссоры.

На работу на следующее утро подняли рано – даже раньше, чем бывало обычно. Полусонная Наталья вместе с остальными вышла на промозглый двор. Не то чтобы в бараке было так уж тепло, но там все-таки воздух согревался от дыхания его обитательниц. А на улице, где еще не встало солнце, а от озера дул холодный ветер, она моментально продрогла до костей. Поношенная и изрядно оборванная одежда от холода совершенно не спасала.

Так что, попав в хлев, Наталья даже обрадовалась – там по крайней мере было тепло. Хотя она никогда прежде не работала с животными и понятия не имела, что делать. Впрочем, в последнее время она привыкла быстро осваивать новые виды деятельности: умение приспосабливаться – вопрос выживания в лагере. И, наблюдая за более опытными женщинами, вскоре уже бойко принялась выгребать навоз, подносить животным корм и воду, доить коров и коз.

Не сказать, чтобы работа была легкой, особенно учитывая их общее истощенное состояние, но в целом не смертельно. Наталья привыкла и не к такому. А вдали от высшего лагерного начальства дышалось всё равно свободнее. Но самая прекрасная перемена заключалась в вечерних разговорах с матушкой Еленой. После скудного ужина, состоявшего из жидкой баланды и ломтя засохшего хлеба, матушка Елена неизменно беседовала с кем-нибудь из заключенных – в приватных, насколько это было возможно в их условиях жизни, беседах. И вот эти-то беседы стали для Натальи главным утешением и отдушиной.

Матушка Елена обладала поразительным любящим и всепроникающим взглядом. Казалось, она видит тебя насквозь, заглядывая в самую глубину души. Общаясь с ней, Наталья будто рождалась заново, ощущая, как, вопреки тяжелым условиям жизни, бесконечной усталости и голоду, на сердце рождается радость и легкость.

– В испытаниях очищается и закаляется душа – как сталь в огне, – говорила она, когда Наталья пожаловалась на свою жизнь. – Неси крест свой с терпением и упованием на Господа, и Он управит путь твой.

Наталья подумала, что где-то уже слышала такие слова, кивнула и задала другой занимавший ее вопрос:

– Почему происходит это с Россией? Страну разоряют, людей губят в лагерях.

– За грехи наши, – матушка Елена покачала головой со слабой улыбкой. – Люди отступили от Бога, забыли Его, и пришлось приводить их в чувство. А ты не ропщи, а устранись сама от отступления. Изучи дух времени, чтобы избежать его влияния. Да ты и изучила уже, он едва не поглотил тебя, но не поглотил – Господь сберег. Будь внимательнее впредь.

Наталья поразмышляла над этим и согласилась. Действительно, общество в России перед революцией почти поголовно было если и не откровенно безбожным, то, во всяком случае, к Церкви равнодушным – как она сама, как многие и многие другие.

В другой раз после особенно изнуряющего дня, когда хотелось плакать и выть от беспросветности жизни, обреченной влачится в лагере, Наталья с тоской спросила:

– Как молиться, как верить, если я чувствую лишь отчаяние и желание умереть, чтобы закончилась эта каторга?

– Гони от себя уныние, – матушка Елена ласково сжимала ее ладонь, и от одного этого простого жеста и ласкового взгляда серых глаз становилось легче. – Открой сердце перед Богом, поверь в Него, доверься Ему, и почувствуешь, как в сердце обильно потечет поток благодати. Почувствуешь, как радует, утешает и подкрепляет Господь верующее в Него сердце.

Поначалу Наталья скептично отнеслась к этим словам, но чем дальше, тем больше убеждалась в их правоте. Чем больше ее душа раскрывалась, устремляясь к Богу, тем легче становилось переносить внешние невзгоды.

– Нигде я так искренне и горячо не молилась, как здесь, – говорила матушка Елена.

И Наталья соглашалась с ней. Заключенные, лишенные всего, ежедневно ходившие по краю могилы, они тем легче устремлялись душой к Небу.

– Жертва кладет предел страху плоти. Страх умирает на жертвеннике, ибо он плоть. Дух не ведает страха, – особенно часто повторяла матушка Елена.

Дух не ведает страха. С каждым днем Наталья всё сильнее ощущала это по себе. Никуда не делось предельное физическое истощение, но на душу Натальи постепенно сошло бесконечное умиротворение. И даже мысли о муже и сыне не терзали сердце так болезненно, как прежде. Господь не оставит – теперь она твердо в это верила.

– За что так советская власть ополчилась на Церковь? – в один из вечеров задумчиво спросила Наталья. – Пусть не верят сами – зачем мешать другим? Кому от этого плохо?

– Не люба миру правда Господня, – тихо ответила матушка Елена. – Светлый лик Церкви Христовой – помеха ему. Но ты, милая, об этой правде не забывай. И помни: Церковь по обетованию Спасителя будет жить и совершать свое служение, великое и спасительное, до последнего дня жизни мира. Помнишь, у Соловьева хорошее стихотворение есть о Рождестве Христовом: «Во тьму веков та ночь уж отступила…» Помнишь, чем заканчивается?

– «Бессильно зло, мы вечны, с нами Бог!» – кивнув, процитировала Наталья. – Я буду помнить, матушка. Обещаю.

Матушка Елена мягко обняла ее, погладив по голове, как ребенка. И в ее объятиях было невероятно уютно и спокойно.

– И о муже и сыне не плачь – увидишь еще обоих.

Наталья удивленно вскинула голову, встретив спокойный любящий взгляд. И она поверила. Всем сердцем поверила. Вера помогала ей стойко выносить все тяготы. Хотя порой она роптала, когда казалось, что не осталось никаких сил, когда хотелось лечь и умереть. Но эти мгновения проходили, вновь сменяясь пламенной молитвой и доверием Богу.

Наталья думала, что ей придется провести на Соловках остаток жизни. Даже если ее здоровья хватит, чтобы выдержать положенные восемь лет лагерей, не факт, что ее выпустят после этого. От других заключенных она знала, что зачастую люди проводили здесь куда больше времени, чем то, на которое были осуждены. Жадные лагеря так просто не отдавали своих пленников.

Однако она ошибалась.

Глава 15

Прохладным утром в конце мая их подняли раньше, чем обычно. Но самое странное – не повели на работу, а велели собрать вещи и выстроиться во дворе. Недоуменно переглядываясь и перешептываясь в прозрачных сумерках, они встали в ряд перед самым выходом из барака. Впереди темным пятном выделялось озеро, чуть покачивались под легким ветром деревья. «Опять куда-то переводят», – обреченно подумала Наталья. На Анзере она прижилась, да и с соседками установились нормальные отношения, а как-то будет на новом месте?

Не дав позавтракать, их повели на пристань, где, ничего не объясняя, погрузили на корабль. Гораздо больший корабль, чем обычно использовался для переездов между островами. Это была первая странность. А некоторое время спустя Наталья поняла, что их везут вовсе не на главный остров, а, судя по всему, на материк.

– Нас освобождают? – с недоверчивой надеждой спросила Танюшка – молоденькая большеглазая девочка.

– Держи карман шире, – саркастично хмыкнула Марина.

– Вряд ли, – согласилась с ней Наталья.

Об освобождении сообщали во всеуслышание. Да и случалось такое крайне редко, и уж точно не для всего барака.

Море было на удивление спокойным, и его свинцово-серые воды расстилались вокруг зеркальной гладью. Над головами кричали чайки и крачки, временами спускавшиеся к кораблю в надежде чем-нибудь поживиться. Мимо проплыли стены Соловецкого монастыря, словно пожаром озаряемые восходящим солнцем. В отличие от того раза, когда Наталью везли сюда, места на корабле было достаточно, не приходилось стоять в невыразимой тесноте и духоте. Более того, заключенным женщинам позволили находиться на палубе. Соленый морской воздух дул в лицо, принося с собой свежесть и вкус свободы. И хотя на открытой палубе было холодно, Наталья не хотела спускаться в теплый трюм, и весь путь до материка провела наверху, любуясь морем и небом.

На материке их загнали в уже знакомые бараки лесопилки Кемского распределительного пункта. Танюшка разочаровано вздохнула – похоже, она всерьез надеялась на освобождение, вопреки словам остальных. Наталья лишь пожала плечами – в Кеми условия были куда лучше, чем на Соловках. На этот раз ее вместе с Таней и Ириной определили в прачечную. Наталья и это восприняла равнодушно – она привыкла к любым работам, и они ее не пугали.

О том, что Соловецкий лагерь собираются расформировать, давно ходили слухи. Неудивительно, что заключенных принялись распределять по другим местам. И Наталья считала, ей еще повезло не попасть, к примеру, в ГУЛАГ. Здесь, в Кеми условия проживания были вполне сносными. И ничего не загадывая, она просто продолжала жить. Или, скорее, выживать.

Однако в этом лагере ей довелось провести всего несколько месяцев.

Перемены начались с тревожной новости, пронесшейся среди заключенных примерно месяц спустя после их приезда:

– Война! Война с Германией!

Новость обсуждали и на работах, и по вечерам на отдыхе. Люди гадали, что будет дальше, долго ли продлится война. Многие, и Наталья в их числе, помнили прошлую войну с Германией, закончившуюся революционным переворотом. И они страшились новой – какие еще катастрофы она с собой принесет? Но здесь на севере, в Кемской глуши казалось, их-то война не затронет. Они опять ошиблись.

То вроде бы ничем не примечательное утро Наталья запомнила на всю жизнь. Она едва успела приступить к работе – заполнить водой громадный чан и зажечь огонь, – когда в прачечной появился начальник лагеря. Наталья опустила на пол корзину с бельем, которую в тот момент тащила к чану, удивленно посмотрев на него. Что такого могло случиться, чтобы сюда заявился сам начальник лагеря? Он окинул ее, Ирину и Таню, которые тоже перестали закидывать белье в чан, вопросительно уставившись на него, нечитаемым взглядом, и объявил:

– Вас выбрали послужить Родине – на войне требуются люди. И участие в боевых действиях зачтется вам как остаток срока. По окончании войны будете свободны.

Если доживете, конечно – так и не было сказано, но ощутимо подразумевалось. Его слова явно следовало понимать, как «требуется пушечное мясо». Впрочем, Наталье было всё равно – лучше погибнуть на войне, защищая страну, чем продолжать медленно гнить в лагерях. Она первая решительно шагнула вперед. Ирина и Таня лишь с секундной задержкой шагнули следом.

В мытарствах Натальи начался новый этап.

Ее вместе с многими другими заключенными погрузили в поезд, чтобы отвезти на фронт. И хотя было тесновато, всё же гораздо просторнее, чем когда Наталья ехала сюда.

Их высадили из поезда в Тихвине, распределили и на небольших крытых брезентом грузовиках, подпрыгивающих на колдобинах, повезли к линии фронта. Наталья оказалась вместе со своими товарками по прачечной – Ириной и Таней, – чему обрадовалась. Всегда лучше отправляться в неизвестность вместе с уже знакомыми людьми, с которыми успела подружиться.

Встреча их ждала не самая доброжелательная. Когда женщин завели в сторожку к командиру – темноволосому усатому офицеру – тот уставился на новоприбывших в недоумении:

– Это еще что такое?

– Пополнение для вас, товарищ комдив – санитарки! – бодро отрапортовал сопровождавший их конвоир. – Приказ свыше.

– Чего-о-о? – комдив аж глаза вытаращил. – Они там рехнулись, что ли, все в верхах? Нахрена мне в отряде бабы, да еще такие заморыши?! Как они раненых потащат, когда у самих не поймешь, в чем душа держится? Здесь война, а не детский сад!

На последнем слове он смерил взглядом самую молодую из них – Таню, и та немедленно вспыхнула:

– Мы куда выносливее, чем кажется, товарищ комдив! – вызывающее заявила она.

Тот отмахнулся от нее, как от назойливой мухи, с мученическим видом «тебя не спросили» и требовательно посмотрел на конвоира.

– Ничего не знаю, – равнодушно ответил тот. – Мне приказано доставить – я доставил. А там хоть на расстрел их отправляйте – ваше дело.

Комдив смерил его злобно-возмущенным взглядом, но больше спорить не стал – только рукой махнул. А потом велел выдать женщинам форму, и их увели в другое помещение – маленькую темную избушку.

Им выдали гимнастерки, пилотки, шинели – всё это слишком большое, мужских размеров. А они исхудали от жизни в лагере – одни кости. В этой одежде они стали похожи на снопы. Сапоги тоже мужские – такие, что нога в них тонула и они болтались при ходьбе.

– Не дело это, – почесал затылок Сельцов – сухонький мужичок, распределявший форму, – так вы в миг мозоли натрете, ходить не сможете. Ну-кася, наденьте-ка еще это.

Он дал им кучу портянок – толстых, плотных. Пришлось в несколько слоев обмотать ими ноги, чтобы сапоги перестали болтаться, но ходить стало гораздо легче.

Трех женщин разместили отдельно от мужчин – и Наталья подозревала, что необходимость искать для них помещение добавило раздражения комдиву Орлову. Каждый раз, встречаясь с ними, он смотрел на них с выражением «Глаза б мои вас не видели» и со вздохом отворачивался.

Устроившись в тесной, но чистой и приятной комнате – настоящий дворец, по сравнению с бараком на Соловках – они первым делом решили перешить под себя слишком просторную форму. Ушили, подвернули – весь вечер ушел на это занятие, зато одежда стала сидеть на них более-менее прилично, а не как безразмерный мешок.

В комнате было тихо – лишь тоненько дребезжали стекла от проходивших под занавешенными окнами штабных машин. Ветер с гулом проносился по крышам, маскировочные занавеси окон едва заметно шевелились на сквозняках. В углу поблескивал, видимо, оставшийся от прежних хозяев, закопченный древний лик иконы. Этот лик печально смотрел в свет аккумуляторных ламп. Было почти уютно.

Разговаривать не хотелось, и они работали в молчании, находя утешение в присутствии друг друга.

На следующее утро женщин разбудила громкая команда:

– По-о-о-одъем!

Они повскакивали, принявшись суматошно собираться. Одеться, обуться и встать в строй следовало за пять минут. Они, конечно, давно привыкли в лагере вставать на заре и собираться по команде. Но тогда одежды на них было куда меньше. И на первых порах они замешкались, запутались, тут же получив выговор.

Выскочили из комнаты на улицу, а у Натальи гимнастерка не застегнута, Ирина про пояс забыла, Таня и вовсе выбежала с одной босой ногой, держа сапог в руках. Солдаты хихикали, глядя на них, но ничего не сказали.

– Смирррно! – раскатисто скомандовал старшина Маревский – высокий мужчина с густой гривой темных волос.

Он окинул взглядом строй, скептично задержавшись на трех женщинах.

– Это еще что такое? – возмущенно спросил Маревский. – Что за расхлябанность?

– Мы не успели, – вздохнула Таня, вцепившись в свой сапог и не решаясь натянуть его на ногу.

Маревский помолчал, а потом махнул рукой:

– На первый раз прощаю. Но впредь чтоб успевали. Здесь война, а не институт благородных девиц, – и немного помолчав, совсем другим тоном добавил: – Эх, девоньки, как же из вас сделать солдат, а не мишени для фрицев?

У Натальи чесался язык заметить, что они прошли через такое, что уж под определение институток точно не подходят, но она благоразумно промолчала.

Она думала, их сразу отправят в бой, но нет – сначала женщин поставили учиться стрелять.

– Хоть вы и санитарки, а умение стрелять всё одно необходимо, – пояснил Маревский. – Мало ли отбиваться придется – и себя, и раненых защищать.

И началось натаскивание. Стреляли по мишеням. Винтовка отдавала в плечо с такой силой, что казалось, сейчас вывихнет его. Да и от револьверного выстрела в руке отдавалось болью. От грохота закладывало уши. Потом привыкли, конечно, но поначалу было ужасно. Учили ползать по-пластунски, не поднимая головы, растекаясь по земле.

– Чуть приподниметесь – и застрелят.

Оказывать первую помощь, делать перевязки, вправлять вывихнутые суставы, останавливать кровь, фиксировать переломы… С этой медицинской частью Наталья была уже неплохо знакома и быстро освоила то, чего еще не умела. А вот на всё остальное понадобилось куда больше времени и усилий.

Но самым утомительным и раздражающим было другое. Три женщины оказались в окружении множества мужчин, отвыкших от присутствия рядом представительниц прекрасного пола. И чуть ли не каждый выказывал им самые разнообразные знаки внимания. Кто-то действительно хотел помочь, а кто-то имел в виду совсем другое. Каких только скабрезных шуток и двусмысленностей они не наслушались. Приходилось держаться исключительно сурово и непреклонно – только так удавалось защититься от мужских притязаний.

Наталья игнорировала любые попытки заигрываний, делая вид, будто не замечает. Ирина молча одаривала шутников таким взглядом пронзительных серых глаз, что те сбивались с мысли и замолкали. А вот совсем еще молодая Таня краснела, смущалась и старалась по возможности скрыться, чем вызывала еще большую активность. Она шагу не могла ступить, чтобы рядом не оказался какой-нибудь солдат с букетиком или другим подношением, тут же принимавшийся флиртовать.

Таня чуть не плакала, жалуясь подругам:

– Просто спасу от них нет! Ума не приложу, что делать.

Таня была красива – с большими темными глазами и вьющимися каштановыми волосами. В лагерях она провела не так много времени, и они не успели убить ее красоты.

– С ними надо резко и твердо, – говорила Ирина. – А ты краснеешь и мямлишь. Вот они и наглеют.

– Не могу я так, – вздыхала Таня.

Наталья и Ирина отгоняли от нее назойливых ухажеров, когда могли, но получалось не всегда.

Так продолжалось, пока неуставную активность дивизии не заметил Орлов.

– Это еще что такое?! – рявкнул он, наткнувшись однажды на красную как мак Таню и увивавшегося вокруг нее с нахальной улыбкой Марченко. – Развели тут бордель!

Марченко испуганно вытянулся по стойке смирно, тут же забыв про существование Тани.

– Вы на войне находитесь, или где? – продолжил бушевать Орлов. – Марченко на гаупвахту на неделю. Если еще кого увижу – гаупвахтой не отделаетесь!

И женщин оставили в покое, ограничиваясь исключительно деловым общением.

***

Свой первый бой Наталья запомнила навсегда.

Она наивно полагала, что привыкла ко всему и ей уже ничто не страшно. Однако в первое же сражение поняла, как ошибалась. Взрывающиеся кругом снаряды, свистящие пули, оглушающий треск пулеметов, крики ярости и боли. Небо гудит, земля гудит, кажется, сердце разорвется, кожа вот-вот лопнет. Никогда Наталья и вообразить не могла, что земля может трещать. Всё трещало, всё гремело.

Страшно было так, что чуть ли не парализовало от ужаса, и приходилось прикладывать гигантские усилия воли, чтобы хотя бы выглянуть из окопа, высматривая раненых, не говоря уже о том, чтобы ползти за ними на поле битвы. Трясло как в лихорадке, и хотелось вжаться в землю, зажмурившись и заткнув уши. А еще лучше – бежать, бежать отсюда как можно дальше. Увы, этого-то как раз Наталья сделать не могла. И приходилось, сжав зубы, ползти дальше.

Она вздрагивала от каждого выстрела, каждого взрыва. Казалось, вот этот снаряд точно попадет в нее. И вдруг чей-то отчетливый стон.

Наталья осторожно огляделась, ища среди творящегося вокруг хаоса источник звука, то и дело вжимая голову в плечи от свиста пуль. Нашла. Торцов – светловолосый молодой парень, серьезный и ответственный, никогда не позволявший себе непристойности по отношению к трем санитаркам. Наталья подползла ближе, а у него нога разворочена, кровь хлещет толчками. Запрокинув голову и прикусив губу, Торцов только тихонько постанывал, не в силах даже звать на помощь. Сжав зубы, чтобы не стучали, Наталья принялась делать перевязку, изо всех сил стараясь не обращать внимания на творящееся вокруг светопреставление. Получалось плохо, но со своей задачей она всё же справилась.

А потом надо было перетащить Торцова в безопасное место, откуда его уже заберут в походный госпиталь. Тащить тяжело. Он взрослый здоровый мужчина, а она исхудавшая, ослабевшая в лагерях женщина. Но откуда-то взялись силы, и Наталья тащила, молясь про себя: «Господи, помоги! Только бы не умер». Торцов иногда тихо стонал, но больше ничем не показывал, как ему больно.

Временами Наталье казалось, что еще чуть-чуть и она больше не сможет проползти ни миллиметра. Даже продолжавшаяся вокруг какофония как-то померкла на фоне этих усилий на последнем издыхании. Но она доползла. Передала Торцова в машину.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю