Текст книги "На реках Вавилонских (СИ)"

Автор книги: Анна Курлаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)

Глава 8

Народу на платформе было мало, и Наталья еще из окна поезда увидела Мишу, стоявшего немного в стороне. Улыбнувшись, она подхватила чемодан и поспешила к выходу. Заметив ее, спрыгивавшую с подножки поезда, Миша в свою очередь улыбнулся и зашагал навстречу. А вот улыбка Натальи погасла, стоило ему приблизиться. Если она могла достать в Белом ткани и сшить себе новую одежду, то в Петрограде, видимо, дело с этим обстояло совсем плохо. Мишин костюм – когда-то элегантный и добротный – ужасно износился и теперь напоминал старые тряпки, раздобытые на барахолке. Но самым ужасным было другое. Миша страшно исхудал – так, что напоминал скелет. На бледном, осунувшемся лице остались одни глаза – большие, темные и лихорадочно блестящие.

– Миша… – потрясенно прошептала Наталья.

Он сразу понял, что ее так поразило, и небрежно отмахнулся.

– Не бери в голову. Ничего страшного – пройдет.

Наталья сокрушенно покачала головой и порывисто обняла его. Она тут же смутилась и отстранилась бы, если бы Миша не обнял ее в ответ, осторожно, но крепко прижав к себе так, словно уже не надеялся когда-нибудь ее увидеть. Несколько долгих мгновений они стояли, замерев, и Наталья чувствовала себя бесконечно счастливой. А потом Миша как ни в чем не бывало подобрал с земли ее чемодан и, держа ее за руку, повел к выходу.

Петроград разительно изменился – на пустых улицах ни трамваев, ни повозок, ни машин. Пешеходы и то встречались редко. Ветер трепал остатки оборванных вывесок над дверями заколоченных магазинов и гонял по тротуарам мусор. С грязных стен домов облупилась краска. Несмотря на солнечную погоду, он производил удручающее впечатление. От когда-то красивого, гордого, блистающего, полного жизни города осталась бледная тень.

На глаза навернулись слезы, и Наталья невольно сжала Мишину ладонь, когда они шли к дому по вымершим улицам.

– Ничего. Петроград скоро оживет – теперь уже скоро, – тихо произнес Миша, правильно истолковав выражение ее лица.

Наталья улыбнулась – не столько веря в это, сколько из благодарности за заботу и попытку утешить.

Но кое-где жизнь действительно начала возрождаться: на некоторых магазинах снимали доски с дверей, приводили в порядок вывески; появлялись люди, и даже дети – истощенные, но веселые. И это с новой силой вдохнуло надежду в сердце.

Зато квартира осталась на удивление прежней. Шагнув за порог, Наталья с наслаждением вдохнула знакомый запах, только сейчас осознав, что скучала по нему, огляделась, узнавая привычную обстановку. И в этот миг она по-настоящему почувствовала себя дома. С сияющей улыбкой она повернулась к Мише, обнаружив, что он внимательно наблюдает за ней с выражением напряженного ожидания и глубоко затаенной нежности. Ее улыбка, похоже, дала ответ на какой-то его вопрос, поскольку ожидание на его лице сменилось надеждой.

– Наташа, выходи за меня замуж.

– Что? – Наталья растерянно моргнула, гадая, не показалось ли ей.

Миша слегка нахмурился:

– Ты прекрасно меня слышала.

В его глазах она за привычной жесткой решимостью видела сомнения, и почему-то именно это заставило ее поверить. Она лучезарно улыбнулась:

– Слышала. Но не была уверена, что мне не почудилось. Я уж думала, ты никогда не предложишь.

Миша заметно расслабился и улыбнулся в ответ – эта улыбка осветила его суровое лицо, сделав его потрясающе красивым.

– Значит, ты ждала? А я-то боялся…

– Ты? Боялся? – удивилась Наталья. – Разве ты способен бояться?

Миша шагнул вперед, взяв ее ладони в свои и глядя с теплом и нежностью.

– О, ты удивишься. Я много чего боюсь.

– Например? – Наталья слегка запрокинула голову, чтобы смотреть ему в глаза, чувствуя, как они завораживают ее.

– Постоянно боюсь, что с тобой что-нибудь случится, что я не смогу защитить тебя. До сих пор боялся, что ты захочешь независимости и уйдешь; что не захочешь стать моей женой.

– Глупый, – Наталья нежно улыбнулась, впервые осмелившись провести пальцами по его черным кудрям. – Куда я уйду? Что я без тебя?

Ни один из них так и не сказал: «Я люблю тебя», – но этого и не требовалось.

Петроград быстро оживал буквально на глазах. Правительство наконец-то взялось за ум и разрешило частное предпринимательство. Начали открываться крупные и мелкие торговые заведения. А вместе с тем освобожденное от непомерных поборов крестьянство начало гораздо охотнее продавать в городе продукты. После стольких ужасов и мучений, жизнь стала постепенно налаживаться, и будущее перестало вызывать дрожь.

Из добытых на толкучке белого ситца и темно-синего сукна Наталья сшила себе для свадьбы новое платье, а Мише – костюм.

Венчаться в церкви теперь считалось мракобесием. Вместо церковного таинства советская власть ввела свои учреждения. Запись актов гражданского состояния или сокращенно ЗАГС. Новая власть вообще любила длинные непонятные названия, которые потом сокращала в еще более непонятные аббревиатуры.

Однако несмотря ни на что, Наталье хотелось венчания. Она так привыкла, так была воспитана. Вот только боялась, что Миша не согласится и назовет ее желание отсталой глупостью. Однако, к ее величайшему изумлению, когда Наталья решилась поговорить с ним на эту тему, он даже не возразил. Просто коротко кивнул и только уточнил:

– Сначала ЗАГС. А потом повенчаемся без свидетелей. Иначе это может плохо отразиться на моем положении на заводе.

Наталья озабоченно нахмурилась – об этом она не подумала, а стоило бы. Советская власть развернула компанию борьбы с церковью, считая ее вредным пережитком прошлого. И те, кто упорствовал в праздновании религиозных торжеств, проведении венчаний, крестин и отпеваний, сразу брались на заметку.

– Не беспокойся, – Миша едва заметно улыбнулся на ее встревоженное выражение. – Если никто не узнает, ничего не случится.

Свадьба прошла более чем скромно. Из гостей были лишь двое свидетелей – Мишины товарищи с завода. Когда-то активный общественный деятель, после смерти Лизы он сильно изменился. И если раньше в революционном кружке перед ним благоговели, то теперь чуть ли не презирали. Наталья однажды слышала, как один из прежних соратников упрекал его в том, что личные переживания он ставит выше общественных задач. Это то, что больше всего не нравилось Наталье в новом строе: никакой личной жизни – одна коллективная работа на благо Советов. Так же невозможно – как они не понимают? Если когда-то, следуя за Лизой и за Мишей, она с увлечением принимала участие в подготовке революции, зараженная их убежденностью, что она принесет благие перемены, то теперь всё больше разочаровывалась.

Миша тогда ничего не ответил товарищу, но общаться с ними прекратил вовсе.

Зато рабочие на заводе его уважали, вопреки всеобщему глупейшему презрению к интеллигенции, к которой приравнивали и инженеров. И один из них с радостью согласился быть свидетелем. А поскольку у Натальи в Петрограде не осталось ни знакомых, ни родных, он предложил в качестве свидетельницы с ее стороны свою жену.

Утро в тот майский день выдалось теплым и ясным. Солнце весело золотило стены свежевыкрашенных домов, зайчиками прыгало по впервые за долгое время чистым улицам, сверкало на крышах. Выйдя из дома, Наталья радостно вдохнула прозрачный весенний воздух. Она не была суеверна, но любила придумывать себе хорошие приметы. И решила, что такой чудесный день – точно хорошее предзнаменование их будущей счастливой жизни. Наталья улыбнулась Мише, сжав его ладонь, и он улыбнулся в ответ, впервые за долгое-долгое время выглядя по-настоящему счастливым, без затаившейся в глубине глаз скорби.

ЗАГС расположился не так далеко от их дома – на Садовой улице, – так что прошлись пешком. Свидетели уже ждали их у входа – светловолосый крепко сбитый мужчина средних лет и худенькая, но энергичная женщина с веселыми светлыми глазами. На нем была популярная нынче кожанка, а на ней – не менее популярная красная косынка, в сочетании с черной юбкой и белой блузой вызывавшая ассоциации с французской революцией. Но вопреки своему ультрареволюционному виду, оба оказались людьми простыми и приятными, сразу понравившись Наталье.

Чего нельзя сказать о самой процедуре регистрации. В небольшой пустой комнате когда-то дворянской квартиры, где со стен сбили лепнину и сорвали ковры, за дубовым столом сидела недовольного вида девушка в кожанке. Она записала что-то в громадной красной книге, молодожены и свидетели расписались, после чего девушка прочитала высокопарную речь о служении молодой семьи общему делу. Этот пафос – повсеместный и ужасно неестественный – был еще одной вещью, которая не нравилась Наталье в новом строе.

И в целом всё проходило скучно. То ли дело торжественность и красота венчания! Венчались в небольшой церкви Петра и Павла, недалеко от дома. Пришлось, правда, отложить Таинство из-за новомодной рабочей недели – пять рабочих дней и шестой выходной, – поскольку этот шестой день далеко не всегда совпадал с воскресеньем.

Небольшая церковь казалась громадной оттого, что кроме Натальи с Мишей и сухонького седого священника в ней никого не было. Наталью охватила странная ностальгия. Вся обстановка церкви: тихое мерцание лампад и свечей, запах ладана, лики икон – остро напоминали о прежней жизни, которая теперь навсегда канула в Лету.

Миша был на удивление серьезен и сосредоточен – будто в самом деле молился. Хотя Наталья знала, что он, как и Лиза, давно ни во что не верил. А, может, он просто задумался о чем-то, подумала она, покосившись на него, держа белую зажженную свечу. Сама она пыталась молиться, но заученные в детстве молитвы не шли, а своими словами она не умела. Сдавшись, Наталья просто наблюдала за торжественным Таинством, чувствуя как впервые за долгое-долгое время на душу опускается безмятежный покой.

***

Наталья остановилась перед простым четырехэтажным зданием желтоватого цвета. Жаркое августовское солнце слепило глаза и пекло голову. Бывший Александровский лицей, ныне школа № 181, где она надеялась устроиться на работу. По сравнению с родным Павловским институтом здание было совсем небольшим. Наталья нервно одернула бежевое платье. Новая мода казалась ей ужасной – платье с талией на бедрах делало фигуру похожей на бочку. Вздохнув, Наталья решительно направилась внутрь, надеясь, что ей удастся устроиться – в третий раз уже она пытается найти работу учительницы. Не то чтобы им не хватало средств – теперь, когда восстановили денежную оплату труда и сняли ограничения для увеличения заработков при росте выработки, Мишиной зарплаты вполне хватало для безбедной жизни. Но Наталье хотелось чем-нибудь заниматься, а лучше – вернуться к работе с детьми. Со времен института именно по этому она скучала больше всего. А кроме того по новым законам все женщины должны были работать. Домохозяек без определенного занятия приравнивали чуть ли не к проституткам и запросто могли арестовать.

Школа располагалась на первом этаже, в то время как верхние этажи занял районный Совет. Наталья попала как раз во время рекреации (перемены, поправила она себя – теперь говорят так), и пока она шла по просторному коридору с высокими окнами с одной стороны и рядом дверей с другой, мимо пробегали дети – мальчики в темно-синих костюмах и девочки в коричневых платьях, напоминающих форменные одеяния кофулек. Это помогло Наталье почувствовать себя в своей стихии, и уже гораздо более уверенно она направилась к кабинету директора.

Директор – средних лет высокий мужчина с взъерошенными русыми волосами – сидел за наспех сколоченным столом в разоренной комнате. От ее былого убранства почти ничего не осталось – ни ковров, ни лепнины, ни богатой мебели. Нехватку последней постарались восполнить, чем смогли, притащив пару шкафов, стульев и пресловутый стол. Выглядела эта смесь довольно нелепо.

– Проходите-проходите, – радушно пригласил ее директор, отрываясь от кипы бумаг на столе.

Узнав цель ее визита, он бурно обрадовался и долго тряс ей руку.

– Мы крайне нуждаемся в кадрах, Наталья Кирилловна! Учитель – нынче непопулярная профессия. И мы ужасно рады новому человеку, тем более с опытом работы.

– Ну, опыт у меня не слишком большой, – честно признала Наталья. – Пепиньерка – это даже не классная дама. И уж тем более мне не приходилось самой вести уроки.

– Ничего-ничего. Уверен, вы быстро сориентируетесь.

Энтузиазм Ивана Васильевича, похоже, ничто не могло остудить. Наталья от всей души понадеялась, что он не ошибается. Сама она подобной уверенности не испытывала и о начале работе в сентябре думала одновременно с предвкушением и легким ужасом.

Зато Миша, когда она поделилась с ним своими переживаниями, излучал абсолютную уверенность.

– Из тебя выйдет прекрасный учитель, – безапелляционным тоном заявил он.

– Откуда ты знаешь? – усомнилась Наталья.

– Вижу, – лаконично ответил он, пожав плечами.

– Ты просто необъективен, – засмеялась Наталья, обнимая его.

– Это ты просто не осознаешь свои силы, – возразил Миша, улыбнувшись и обнимая ее в ответ.

***

Тем сентябрьским утром Наталья встала пораньше, чтобы приготовить завтрак, собрать Мише обед и собраться самой. Встающее солнце сверкало на мокрых после ночного дождя тротуарах и крышах и косыми лучами озаряло кухню. Услышав под окнами крики мальчишек, продающих прессу, она сбегала на улицу купить свежую газету и журнал «Крокодил». Совсем недавно в Петрограде начали выпускать несколько юмористических журналов, и Наталья время от времени покупала их – хотя во многом политизированные, они нередко печатали по-настоящему смешные заметки. А посмеяться она всегда любила.

Накрыв на стол, Наталья села просмотреть последние новости, изо всех сил стараясь не думать о предстоящем сегодня первом уроке. Поморщившись, она быстро пролистала колонку криминальных новостей – газеты с нездоровым смаком описывали убийства и грабежи, во множестве происходившие в городе. И с удивленной тревогой прочитала сообщение о высылке за границу более двухсот представителей российской философской мысли. Лишь за то, что они не скрывали своего несогласия с советским строем. Иметь собственное мнение в молодом советском государстве определенно становилось опасно.

И, конечно же, обязательно в каждом номере выходили антирелигиозные статьи, в которых читателей убеждали в том, что религия несет лишь вред. Теперь стало модно в дни больших церковных праздников устраивать антирелигиозные карнавалы и спектакли, объявления о которых тоже печатали в газетах. Наталья не понимала, чем церковь помешала властям.

Миша почти неслышно подошел сзади, положив ей руки на плечи и поцеловав в макушку.

– Доброе утро.

Наталья улыбнулась и подняла к нему лицо, чтобы поцеловать уже в губы.

– Доброе утро.

– Что интересного пишут? – спросил Миша, садясь за стол и намазывая вареньем кусок хлеба.

Наталья пожала плечами:

– Да ничего – один криминал. Прямо страшно иногда.

Миша внимательно посмотрел на нее и проницательно спросил:

– А что на самом деле тебя беспокоит?

Наталья вздохнула – порой она не знала, радоваться или огорчаться тому, насколько хорошо он ее чувствует.

– Школа, – коротко ответила она, выразив этим все свои страхи.

Миша слегка нахмурился, неодобрительно покачав головой, но не стал в очередной раз убеждать ее, что она прекрасно со всем справится. Видимо, понял, что бесполезно. Наталья невольно улыбнулась от этой мысли, и парадоксальным образом нервная дрожь немного отпустила.

Хотя до Большой Монетной улицы не так далеко было и пешком, Наталья добиралась до школы на трамвае. Ей нравилось, расположившись у окна, смотреть на город из красного дребезжащего вагона. К этому времени Петроград окончательно ожил и заиграл яркими красками. Сверкали витрины магазинов и ресторанов, кафе и чайных. Город пестрел вывесками и рекламой, предлагавшими товары и услуги на любой достаток. Улицы стали чистыми, на них снова появилась фланирующая публика.

Наталья пришла задолго до начала уроков, чтобы всё приготовить, еще раз просмотреть сто раз проверенный план, да и просто посидеть в тишине, пока класс не начал заполняться детьми. Он представлял собой просторное светлое помещение с высокими окнами. Стены выкрашены приятной бежевой краской, ряды деревянных парт, черная доска на всю стену, а у противоположной стены – несколько шкафов с учебными пособиями. Полузабытая, будто из какой-то другой – мифической – жизни обстановка. Если не считать портретов Ленина и Троцкого, украшавших стену по обеим сторонам от доски.

Начали собираться дети, с любопытством посматривая на учительницу и рассаживаясь по местам. Наталья доброжелательно улыбалась им, стараясь не показать, как сильно нервничает. Больше всего ее беспокоило смешанное обучение в школе. Она привыкла работать только с девочками – мальчики представлялись ей полной загадкой.

Однако, когда прозвенел звонок, дети расселись и затихли, Наталья обнаружила, что ее задача проще, чем ей казалось. Даже несмотря на то, что здесь учились абсолютно невежественные дети рабочих. Седьмушки к моменту поступления в институт уже умели читать и писать – по меньшей мере. Эти же малыши не знали ни одной буквы и смотрели на учительницу круглыми удивленными глазами. Но ее объяснения они слушали внимательно, палочки в прописях выводили старательно и в целом работали охотно.

Не приученные к дисциплине, дети частенько шумели, вскакивали с мест и отвечали наперебой, не утруждаясь поднимать руку, но быстро успокаивались, когда Наталья призывала их к порядку, и, кажется, прониклись к ней симпатией. К концу урока она почувствовала, что по-настоящему подружилась со своими малышами, а нервозность окончательно исчезла.

***

С коллегами было сложнее. Наталья никогда не была особенно общительна, а тут она оказалась новым человеком в давно сложившемся коллективе. Правда, приняли ее доброжелательно. Неуверенно войдя в учительскую в первый раз, как щит прижимая к груди учебные пособия, она наткнулась на несколько любопытных, но далеко не враждебных взглядов.

Затоптанный паркет в учительской потускнел и потерял былой вид. Когда-то стены украшали барельефы, но теперь почти все они были сбиты, а стены наспех побелены. Одну из них полностью скрывал ряд шкафов, явно перетащенных сюда из разных мест, а всё свободное пространство комнаты занимали столь же разнообразные столы, заваленные тетрадями и учебниками. В первое мгновение Наталье с перепугу показалось, что учительская полна людей, но позже она поняла, что их всего семь человек, включая директора. При виде нее он широко улыбнулся и объявил:

– Позвольте представить нашу новую учительницу начальных классов – Наталья Кирилловна Бергман.

По старой привычке она чуть не присела в реверансе, но вовремя одернула себя и ограничилась кивком. Ей тут же предложили занять свободный стол и стали знакомиться. Вскоре Наталья успокоилась, начала улыбаться и даже поддерживать разговор. Впрочем, близко с коллегами она так и не сошлась. Единственная, с кем завязались почти приятельские отношения – молодая учительница русского языка и литературы, Настасья Петровна, или Настя – как она сразу же попросила ее называть. Совсем юная – моложе Натальи, – она отличалась резкими жестами, резкой манерой речи и вся словно составляла собой сгусток энергии, готовый взорваться. Светлые волосы были коротко пострижены – почти по-мужски, – отчего большие серые глаза на худом лице казались еще больше. Наталья не удивилась бы, если бы увидела ее курящей, но нет – к никотину, как и к алкоголю, Настя относилась с презрением, считая средства, затуманивающие разум, недостойными истинного революционера.

– Поразительно, насколько охотно люди дурманят свое сознание, – говорила она однажды, когда у обеих было окно и они сидели в учительской за проверкой тетрадей. – И ведь закон их не останавливает – всё равно добывают где-то спирт. И это рабочий класс – строители коммунизма!

Настя презрительно скривилась, тряхнув стриженой головой. Наталья согласно кивнула:

– Да, Миша тоже жаловался на пьянство рабочих. Говорит, лучше бы разрешили продавать водку, тогда рабочие не травили бы себя самогоном и денатуратом.

Настя с сомнением хмыкнула:

– Ну, не знаю.

Впрочем, тему продолжать она не стала, внезапно перескочив на другую. Поначалу Наталью эта ее манера приводила в замешательство, но вскоре она привыкла.

– Не хочешь после работы сходить в бар на танцы?

Наталья пожала плечами – сразу отказывать не хотелось, но и идти особого желания не было.

– Не думаю, что Миша…

– Да ты с ума сошла! – с веселым изумлением прервала ее Настя. – Кто ж в бар с мужем-то ходит?

– А с кем же? – недоуменно посмотрела на нее Наталья.

Настя засмеялась:

– Какой же ты ребенок, право слово!

– Не хочешь же ты сказать… – Наталья нахмурилась, догадываясь, к чему она ведет.

Вопреки Настиной насмешке, она вовсе не была столь наивна, чтобы не понять намека.

– Да, именно это я и хочу сказать. Брак – это пережиток прошлого: обрастание целым рядом мещанских наслоений, отрыв от воли, свободы и работы. Семья не нужна ни государству, ни людям. На месте замкнутой семейной ячейки вырастает большая всемирная трудовая семья!

Наталья покачала головой. Она не в первый раз слышала подобные речи – приверженцев усиленно пропагандируемой свободной любви среди молодежи нашлось немало. Но сама она никогда таких людей не понимала.

– Какая глупость. Я люблю своего мужа и хочу быть только с ним.

– Ты просто никого другого и не знала в своей жизни, – презрительно фыркнула Настя.

– И не хочу знать! – сурово отрезала Наталья – разговор начал ее раздражать. – Пожалуйста, давай оставим эту тему.

Несколько мгновений Настя изучающе смотрела на нее, а потом пожала плечами, откинувшись на спинку стула:

– Как знаешь. Мое дело предложить.

Мысли об этом разговоре не выходили у Натальи из головы весь оставшийся день. Она прекрасно понимала, что подобная распущенность не новость – хватало ее и до революции. Но прежде она по крайней мере не считалась нормой: семья почиталась как опора общества, а не помеха. Но больше всего Наталью беспокоило другое: а не разделяет ли Миша подобных взглядов? Раньше ей это в голову не приходило, но разговор с Настей заставил усомниться.

Возвращаясь домой, она всё еще думала об этом, сомневаясь, стоит ли спросить Мишу напрямую. Погода выдалась на удивление солнечная и теплая для конца октября. Но, погруженная в свои мысли, Наталья ничего не видела вокруг.

– Тетенька, марафет не желаете?

Перед ней будто из ниоткуда, нахально улыбаясь, возник мальчишка лет тринадцати – взлохмаченные светлые волосы, чумазое худое лицо и потрепанная одежда. Наталья вздрогнула и покачала головой, обходя его. «Марафетом» называли наркотики и продавали его повсеместно без малейших ограничений – в основном вот такие беспризорники.

Мальчишка не отставал:

– Дайте тогда копеечку, тетенька!

Вздохнув, Наталья порылась в сумке, чтобы дать ему несколько мелких монет. Довольный уловом, мальчишка ускакал, подстерегать других клиентов. Наталья покачала головой, посмотрев ему вслед. Ей было ужасно жаль несчастных детей, вынужденных выживать на улицах. И хорошо, если они сами не употребляли «марафет», который продавали.

В итоге до дома она добралась в подавленном настроении, так и не решив, что делать. И продолжала размышлять, готовя ужин, настолько уйдя в себя, что не слышала, как хлопнула входная дверь. И когда Миша, заглянув на кухню, подошел, чтобы обнять ее сзади, Наталья подпрыгнула и выронила кастрюлю, которую как раз снимала с плиты. Хорошо еще, она к этому моменту едва успела приподнять ее. Так что кастрюля с лязгом бухнулась обратно на плиту, даже не разбрызгав содержимое.

– Извини, что напугал, – убедившись, что Наталья не обожглась, Миша развернул ее к себе. – Я думал, ты слышала, как я пришел.

Она слабо улыбнулась, покачав головой.

– Просто задумалась.

Миша внимательно посмотрел на нее и нахмурился.

– И что же тебя так встревожило?

И глядя в его темные глаза, видя в них беспокойство за нее, Наталья вдруг всем сердцем ощутила, насколько глупы были ее недавние страхи. Она улыбнулась гораздо непринужденнее:

– Ерунда. Не стоит упоминания.

***

В двадцать четвертом году умер Ленин, и в стране объявили глубокий траур. Петроград в связи с этим переименовали в Ленинград. Третий раз уже на памяти Натальи город менял название. Тут же поползли самые дикие слухи. В трамвае, на улицах, даже учителя в школе обсуждали якобы начавшиеся аресты одними партийными лидерами других. Говорили, будто Троцкий требовал от Дзержинского отменить постановление о высылке из Москвы биржевиков; будто Троцкий не был болен, а ранен в живот Калининым (или Зиновьевым). И всё это рассказывалось с такой убежденностью, что невольно задумываешься – неужели правда?

Однако волнения быстро улеглись, слухи постепенно сошли на нет. Жизнь стала гораздо спокойнее, быт наладился, и единственное, что сильно огорчало Наталью – то, что у них с Мишей не было детей.