Текст книги "На реках Вавилонских (СИ)"

Автор книги: Анна Курлаева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

Солдаты подъезжали к народу, переругиваясь с ним. В толпе чувствовалась нерешительность. Но в этой нерешительности затаилось нечто мрачное – будто собирающаяся грозовая туча.

А толпа всё нарастала, шумела и вдруг запела. Плотной лавиной шли рабочие. Ветром трепало кумачовый флаг, который они несли с собой. Тася вставала на цыпочки, вытягивалась. Что же там происходит? Чего добиваются эти люди?

Конные полицейские медленно двинулись на толпу, обнажили шашки. Народ возмущенно зароптал. Однако пока никто не торопился пускать оружие в ход.

– Дело швах, – сказал кто-то рядом с Тасей.

– Канальи! – выкрикнул еще один голос.

Из толпы рабочих в жандарма и конных городовых полетели осколки льдин и камни. Захлопали револьверные выстрелы, появились дымки у подножия памятника: городовые стреляли в рабочих.

Толпа заколыхалась, двинулась, сжала со всех сторон. Тася запаниковала и попыталась пробраться к краю улицы, где было не так тесно. Но толпа подхватила ее, не давая вырваться, и понесла вперед. Взвыл женский голос. Следом еще один. На Тасю давили в спину и с боков, кто-то дышал в шею. Стало по-настоящему страшно. Ужасное чувство беспомощности, когда тебя несет разбушевавшейся людской стихией, и всё, что ты можешь – из последних сил держаться на плаву. Она уже сто раз прокляла свое любопытство, приведшее ее сюда – в самый центр беспорядков.

Прорвав оцепление, народ разлился по площади. Сразу стало свободнее дышать, и Тася заозиралась, судорожно размышляя, что ей делать. К краю площади не выбраться: идти против людского потока – безнадежное занятие. Оставалось маневрировать в толпе, не приближаться к памятнику, где продолжали стрелять, и не упасть – иначе раздавят.

Новые выстрелы заглушил единодушный крик:

– Урррааа!

Началась неразбериха, крики, сумятица. Невозможно было понять где кто. Тася в ужасе рванулась все-таки против течения, расталкивая окружающих локтями. Вдруг громко бахнуло – так, что заложило уши. А в следующую секунду она почувствовала сильный удар в спину, которую обожгло точно огнем, и потеряла сознание.

***

Темно. Неподалеку слышались тихие голоса, отрывки фраз:

– А вы всё грезите о Царствии Божием на земле… Правительством руководит только одно: страх за будущее… Россия сгнила…

Тася открыла глаза. Она лежала на животе в кровати, крепкие бинты стягивали ребра. Обстановка небольшой комнаты отличалась если не богатством, то во всяком случае достатком: резной туалетный столик, ковер на полу, бюро из красного дерева, бархатные портьеры на окнах, за которыми царила ночь, не разбавляемая даже светом фонарей.

Возле окна сидели двое молодых людей, чьи голоса Тася и слышала, еще не до конца придя в себя. Керосиновая лампа, стоявшая на бюро, бросала на их лица блики и тени. Один из них – темноволосый, с резкими чертами – показался ей смутно знакомым, но где она его встречала, припомнить не получалось.

– Тася, ты очнулась! – знакомый голос заставил дернуться, отчего вспыхнула боль в спине.

Рядом с кроватью сидела в кресле Лиза Бергман.

– Лиза?

Тася попыталась приподняться, но Лиза мягко надавила ей на плечи, не давая шевелиться.

– Лежи-лежи, тебе вредно двигаться.

– О, наша очаровательная гостья пришла в себя, – весело произнес один из молодых людей, вставая и подходя к ним.

Второй – невысокий, слегка полноватый блондин – молча последовал за ним.

– Где я? – спросила Тася. – Что происходит?

Последнее, что она помнила – то, как пыталась выбраться из бушующей толпы на Знаменской площади.

Поморщившись от боли, она все-таки немного повернулась на бок, чтобы удобнее было разговаривать. И поспешно натянула одеяло до подбородка, обнаружив, что на ней лишь легкая ночная сорочка.

– Тебя задело разорвавшимся снарядом, – ответила Лиза, – два дня была без сознания. Но теперь уже скоро встанешь на ноги. Хорошо, что я увидела тебя – а то затоптали бы.

Теперь Тася вспомнила, как слышала взрыв, и почувствовала горячую признательность к Лизе.

– Спасибо, – она улыбнулась, сжав ее ладонь.

– Мишу благодари, – Лиза усмехнулась, повернувшись к темноволосому молодому человеку. – Он вынес тебя на руках.

Тася смущенно посмотрела на него, встретив ироничный взгляд темных глаз. А Лиза продолжила:

– Это мой брат – я рассказывала тебе, помнишь? – Михаил Осипович Бергман.

– Рад знакомству, Наталья Кирилловна, – произнес тот с едва заметной усмешкой, не позволяющей принять всерьез светские манеры.

– И его друг, наш соратник: Петр Иванович Соколов.

Второй юноша улыбнулся и молча пожал Тасину ладонь. В нем чувствовалась серьезность и основательность, и он понравился Тасе гораздо больше Лизиного брата.

И тут до ее сознания дошли слова, что она два дня пролежала без памяти. Она испуганно расширила глаза, села на кровати, придерживая одеяло, и невольно вскрикнула: спину обожгло болью.

– Мне же надо в институт! Меня, наверное, потеряли!

– Успокойся ты, суматошная, – Лиза насмешливо улыбнулась. – Во-первых, ты еще не в состоянии ходить. А во-вторых, института больше нет.

Тася посмотрела на нее, не понимая.

– Что значит «нет»?

– То и значит, – Лиза пожала плечами.

– Дело в том, – вмешался Михаил, – что здание института представляет собой стратегически важный объект, и мы его заняли. Я ведь не ради развлечения приходил тогда к вам на бал…

От его слов в памяти что-то всколыхнулась, и Тася поняла, откуда знает его: он был тем самым юношей, который приглашал ее танцевать когда-то давно на Рождественском балу. Она мотнула головой, отгоняя воспоминания о беззаботной жизни: сейчас важнее другое.

– Но как же? – растерянно воскликнула она. – Что же будет с девочками? И со… всеми?

Михаил пожал плечами:

– Ничего страшного, не беспокойтесь: воспитанниц отправили по домам. Учителям тоже есть куда пойти. Решительное время требует решительных мер.

В голове не укладывалось, что перестал существовать институт, где прошла почти вся ее жизнь. Не хотелось верить в это.

– Лиза! – воззвала Тася к подруге. – Ты ведь тоже там училась! Как же ты…

– Успокойся, Тасенька, – снисходительно отозвалась она. – Миша правильно сказал: время такое. Никто не пострадал, в конце концов.

– Я должна идти! – Тася рванулась, попытавшись встать, но у нее закружилась голова и она вынуждена была опуститься обратно на кровать.

– Куда ты, сумасшедшая! Ночь на дворе, – Лиза досадливо вздохнула. – Да и не нужна ты там никому.

– В самом деле, Наталья Кирилловна, – вмешался молчавший до сих пор Петр, – вы бы лучше лежали. Это я вам, как медик, говорю.

Тася перестала вырываться и послушно легла. После бурного взрыва тревоги и тоски на нее накатила апатия. Сколько раз за последнее время она хотела уйти из института, но не решалась. А теперь жизнь распорядилась за нее, и стало безумно жаль прежнего: шумных, веселых девочек, годами не нарушаемый распорядок дня, строгую Maman, своих товарок, даже завистливую Людочку. Больше никогда это не вернется. Что теперь делать, что скрывает в себе будущее, Тася боялась даже и думать. Словно кто-то провел черту через ее жизнь. И она стояла по ту сторону, грустно смотрела за черту, понимая, что невозможно переступить ее и вернуться, и боясь встать лицом к тому, что впереди.

Тася вздохнула и устало закрыла глаза. Видимо, ее организм не совсем еще оправился после ранения, потому что она сама не заметила, как провалилась в тяжелый сон.

Когда Тася проснулась, в комнате было светло, из окон лился яркий солнечный свет. На этот раз она оказалась одна. Тася повернулась – от долгого лежания в одной позе затекло всё тело – и села. Хотя спина еще ныла, боль была вполне терпимой. Послышались шаги, и в комнату вошла Лиза с подносом с едой.

– Проснулась? – бодро поинтересовалась она. – А я как раз тебе поесть принесла.

Тася поняла, что действительно страшно проголодалась. Лиза подтащила небольшой круглый столик, на который поставила поднос, а сама села рядом на кровать.

– Времена сейчас тяжелые, особых яств у нас нет – уж не обессудь.

Тася пожала плечами – сейчас ей и печенье с чаем казалось пиром.

– Где мы? – спросила Тася, одновременно жуя вареную картошку.

Лиза фыркнула и заявила ужасно нравоучительным тоном:

– Забыла, чему в институте учили? Во время еды разговаривать строго запрещено!

Посмотрев друг на друга, они расхохотались. Вновь острой иглой кольнула в сердце ностальгия. Где теперь институт и та жизнь, в которой самой большой бедой было наказание за нарушение правил?

Уже серьезнее Лиза ответила:

– Это наша с Мишей квартира. То есть наших родителей. Но они вместе с Илюшей уехали в Крым еще два года назад, и теперь здесь наш штаб.

Тася кивнула.

– Что сейчас в городе происходит?

– Революция свершилась! –  темные глаза Лизы вспыхнули торжеством. – Войска перешли на сторону рабочих. Министров всех сместили, теперь мы создаем новое правительство: Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов.

– А как же царь? – удивилась Тася.

– А что царь? – небрежно отмахнулась Лиза. – Его нет здесь – он в Ставке. Реальная власть в наших руках – он ничего не сможет сделать. Пытался уже: послал генерала Хабалова подавить восстание, да не вышло! Скоро и царя арестуем.

Тася пораженно покачала головой. Никак не получалось осознать, что это не сон, а происходит на самом деле. Слишком резко и неожиданно перевернулась привычная жизнь. Подумать только – арестовать царя!

– Ты присоединишься к нам? – с надеждой спросила Лиза. – Поверь: за нами будущее!

Тася кивнула: а что ей еще оставалось? Пойти всё равно некуда. Лиза просияла и осторожно обняла ее, стараясь не потревожить раны. И странным образом Тасе стало легче, сердце успокоилось. Во всяком случае, здесь ей рады, здесь Лиза, которая поддержит и не бросит.

Глава 5

Лиза умудрилась раздобыть Тасины вещи, оставшиеся в институте, и теперь хотя бы не приходилось волноваться, во что одеться. А вот деньги – заработанные в институте и оставшиеся от бабушкиного наследства – пропали бесследно. И Тася оказалась в положении приживалки. Лиза, заботившаяся о ней, словно о ребенке, ни малейшим намеком не указала ей на это, и всё равно Тася чувствовала себя неудобно и решила, как только окончательно поправится, найти себе какое-нибудь дело.

Следующие несколько дней она провела безвылазно в Лизиной квартире – Петр, закончивший, как выяснилось, медицинскую академию, запретил ей выходить на улицу, пока организм полностью не восстановится.

Тася выглядывала в окно, любопытствуя, что происходит в городе, но ничего не видела. По опустевшим улицам притихшего Петрограда ветер гнал бумажный мусор. Пестрые лоскуты бумаги, с присохшим на них клейстером, зловеще шурша, ползли вместе со снежными змеями поземки. Исчезли с ободранных и грязных улиц блестящие экипажи, нарядные женщины, офицеры, чиновники.

По ночам Тасю порой будил стук молотка: заколачивали досками двери магазинов. Ночью было темно – фонари не горели. Над городом выла вьюга, свистя по крышам. В темноте бухали выстрелы. Ночью было страшно.

Днем же на квартиру постоянно заходил кто-нибудь из их соратников – проводили собрания, получали распоряжения, просто отдыхали. К Тасе относились с настороженностью, холодно обращались: «Товарищ Преображенская», – и уходили в другую комнату. Лишь Михаил и Петр были доброжелательны, вежливо величали: «Наталья Кирилловна», – а в свободное время даже старались развлечь ее разговорами, сообщали новости.

А новости становились всё более ошеломляющими.

– Царь Николай отрекся от престола, министры арестованы, наследник – великий князь – сам отклонил от себя венец. Вся полнота власти передана народу, – сообщил однажды Михаил.

Он сидел за столом на кухне, закинув ногу за ногу и сцепив руки на колене. Наталья хлопотала у плиты, готовя обед. Она решила, что раз уж всё равно сидит целыми днями в квартире, то может хотя бы заниматься хозяйством. Дрова для растопки приходилось носить самостоятельно – дворники тоже увлеклись революционными волнениями и перестали поставлять дрова жильцам. Впрочем, Наталью эта часть не касалась – всегда находились мужчины, готовые помочь. Чаще всего этим занимался Петр: ежедневно заглядывал на кухню и интересовался, не нужно ли дров. Наталья с благодарностью улыбалась и старалась его чем-нибудь угостить.

– Кто же будет управлять страной? – спросила она, полуобернувшись к Михаилу и одновременно помешивая картошку с овощами на сковороде.

Он слегка улыбнулся – словно неразумному ребенку.

– Пока Временное правительство. А скоро состоятся выборы во Всероссийское учредительное собрание – всеобщим, равным и тайным голосованием.

Михаил говорил это так уверенно, словно ни капли не сомневался в наступлении светлого будущего чуть ли не завтра. Наталья поймала себя на том, что невольно любуется им. Он был красив – суровой мужской красотой. Но главное было даже не в этом, а в ощущении исходящей от него силы и спокойствия. Казалось, он может справиться с любой проблемой, для него не существует препятствий. Рядом с ним не страшно, что бы ни происходило. А больше всего Наталью завораживали его темно-карие, почти черные глаза, в минуты воодушевления озарявшие светом его лицо. И если пламя, горевшее в точно таких же глазах Лизы, порой пугало ее, то у Михаила, напротив – притягивало, как мотылька к огню.

И в то же время она робела его, смущалась и боялась сказать лишнее, в то время как с Петром чувствовала себя свободно и непринужденно, как с братом.

Только к середине марта Наталье позволили побывать на воздухе. Лиза однажды по секрету сообщила ей, что столь долгое заточение Петр предписал не столько из-за состояния ее здоровья, сколько из-за продолжавшихся в городе беспорядков.

– Сейчас-то волнения поутихли, а то приличной девушке было опасно из дому выйти, – пояснила Лиза.

– Ты же выходишь, – возразила Наталья.

– А я неприличная, – усмехнулась Лиза и в ответ на ее потрясенно расширившиеся глаза рассмеялась: – Да шучу-шучу, не делай такое лицо. У меня всегда с собой револьвер – пусть попробует кто-нибудь сунуться!

Да, Лиза сможет – Наталья в этом и не сомневалась. А сама она была далеко не уверена, что ей хватит духу выстрелить в человека, даже в целях самозащиты. Уж не говоря о том, что она и не умела оружием пользоваться.

Когда Петр объявил, что выпускает ее на свободу, присутствовавший при этом Михаил немедленно предложил ей сопровождение. Наталья с радостью согласилась: гулять одной после всего происшедшего было боязно. У Петра сделалось разочарованное выражение лица – словно он сам собирался сделать то же самое предложение, да не успел. Быстро распрощавшись, он поспешил уйти, сославшись на дела. Наталья удивленно посмотрела ему вслед, но предвкушение прогулки вскоре вытеснило из головы все вопросы.

Она так и носила серое форменное платье: удобно и практично, да и выбирать ей особо было не из чего. Быстро натянув пальто, шапку и теплые ботинки – на улице всё еще было по-зимнему холодно, – Наталья посмотрела на Михаила, давая понять, что она готова.

– Удивительная вы девушка, Наталья Кирилловна, – с легкой улыбкой заявил тот, галантно открывая перед ней дверь.

– Почему? – удивленно спросила она.

– Никогда прежде не видел, чтобы женщина так быстро собиралась. Да еще перед выходом в город.

Наталья пожала плечами: в институте их приучили уделять своему туалету минимум времени.

– А Лиза? – спросила она: ведь у подруги должны были остаться те же самые привычки.

Они спускались по широкой парадной лестнице, на стенах которой висели изящные бра, а на ступеньках лежала дорожка, правда, изрядно затоптанная.

– Ну, Лилёнок… – Михаил впервые улыбнулся тепло, без насмешки, и даже с нежностью. – Лилёнок – исключение из всех правил.

Наталья невольно улыбнулась в ответ. Она давно заметила, с какой нежностью Михаил относится к сестре. Порой та даже сердилась на чрезмерную опеку, при этом сама окутывала его неизменной заботой.

– Только не говорите ей, что я ее так называю, – тут же с деланно обеспокоенным видом добавил он. – Она не любит это детское прозвище. Говорит, давно из него выросла. А Лилёнок страшна в гневе.

Михаил в притворном ужасе расширил глаза, и Наталья рассмеялась.

– Ни в коем случае, – с заговорщицким видом заверила она. – Это будет наша тайна.

Они вышли из дома на Шуваловскую улицу – маленькую и тихую. Казалось, будто ничего не изменилось в Петрограде. Разве что швейцара не было в вестибюле. Но это впечатление рассеялось, стоило дойти до Невского проспекта.

Здесь в дыму и копоти двигались беспорядочные, пестрые толпы народа. В толпе шныряли продавцы папирос, спичек и краденых вещей. Никто не ходил по тротуарам – все почему-то выбрались на мостовую. И толпы солдат – не в строю, без офицеров…

Наталья на мгновение замерла, инстинктивно схватив Михаила за руку: скопления людей вызывали у нее неконтролируемый страх. Михаил ободряюще сжал ее ладонь и нервное напряжение отступило. Наталья благодарно улыбнулась, получив в ответ понимающий взгляд. Михаил не торопился выпускать ее ладонь, а она не стала ее отнимать.

Пронзительные голоса мальчишек-газетчиков выкрикивали совершенно непостижимые новости. Одни кричали, что война закончилась полным разгромом Германии, другие – что русские войска бежали с фронта, оставив его пустым, еще одни уверяли, будто Европа объединилась против России и скоро военные действия дойдут до столицы.

– Не обращайте внимания, – правильно истолковал Михаил ее расширившиеся глаза. – Они нарочно привлекают так покупателей. Всё это чушь.

Наталья понимающе кивнула.

На улице царил ужасный бардак: валялись обрывки плакатов и транспарантов, разбитые бутылки, какие-то вещи. Видимо, дворники тоже заразились духом революции и бросили убираться. Тут и там встречались длиннейшие очереди в магазины, в которых люди ворчали и негромко переругивались. Вид у них был замученный.

– Да, многое еще предстоит сделать, – пояснил Михаил на ее невысказанный вопрос. – Но мы справимся – теперь, когда власть в наших руках. Выйдем из войны, разберемся с беспорядками – и всё наладится.

В это не слишком верилось, но Наталья не стала спорить. Вместо этого она сменила тему:

– Я хотела бы что-нибудь делать, а не просто быть обузой для вас с Лизой. Не знаете, может, где требуются гувернантка? Или учительница в гимназию?

Михаил покачал головой:

– Вряд ли вы сейчас найдете что-нибудь – подождите, пока ситуация станет стабильнее. И вы нисколько не обуза для нас. Даже выбросьте подобные мысли из головы.

Это было сказано с такой искренностью и негодованием перед ее излишней щепетильностью, что Наталья не стала настаивать. Они дошли до Знаменской площади, и она с тоской посмотрела в сторону улицы, на которой располагался институт.

– Пройдем до института? – попросила она.

Михаил внимательно посмотрел на нее, но, к ее облегчению, ничего не спросил – только кивнул.

Здание института с виду ни капли не изменилось. Вот только оно казалось мертвым. Там, где прежде из раскрытых окон доносились веселые девичьи голоса, где у парадного входа стоял представительный швейцар, приветствуя проходящих, теперь было пусто и тихо. Стекла в окнах выбиты, дверь со скрипом болталась на петлях под порывами мартовских ветров.

Наталья нерешительно ступила на порог с ощущением, будто входит в склеп. Михаил молча следовал за ней, не пытаясь ни утешить, ни как-то прокомментировать, за что она была ему благодарна. Их шаги гулко звучали в пустых коридорах – таких знакомых коридорах, по которым Наталья сотни раз бегала и степенно ходила. Картины и портреты были сорваны со стен, краска поцарапана пулями и ударами штыков, кое-где висели разорванные флаги.

Наталья остановилась посреди классной комнаты, в которой когда-то занималась со своими кофульками. Где-то теперь ее девочки? Что с ними сталось? Большинство парт исчезло, а немногие оставшиеся были перевернуты и изрублены. Ком подкатил к горлу. Вдруг стало невыносимо душно. И, зажав ладонью рот, Наталья бросилась на улицу, не в силах оставаться в этом месте, где прошла почти вся ее жизнь. Жизнь, от которой не осталось ничего.

Михаил догнал ее у самого выхода, схватил за руку, сжав ладонь, по-прежнему ничего не говоря. Наталья, запрокинув голову, посмотрела в прозрачное весеннее небо, на тихо плывущие по нему белые облака. С их высоты, наверное, всё происходящее здесь внизу кажется таким мелким и незначительным… Наталья слабо улыбнулась и сжала в ответ ладонь Михаила.

– Спасибо. Вернемся домой? Я устала.

Он кивнул, улыбнувшись в ответ – той настоящей улыбкой, с которой говорил о Лизе. И эта улыбка смягчила резкие черты лица, делая его еще красивее.

***

Михаил оказался прав: в нынешние смутные времена гувернантка никому не была нужна. Наталья регулярно просматривала газеты, но вместо обычных объявлений их заполняли воззвания к революционной деятельности и окончанию войны. Наталья пробовала найти место в лицее или гимназии – безрезультатно.

– Милая барышня, мы не знаем, что будет с нами завтра. Учеников почти не осталось. Зачем нам новые учителя? – неизменно слышала она в ответ.

Пришлось временно бросить поиски в надежде, что со временем, когда пройдет неразбериха, ситуация изменится. В конце концов, учителя всегда будут нужны, пока есть дети. А тем временем от нечего делать Наталья стала всё чаще бывать на собраниях.

Вместо обещанного улучшения резко ухудшилось положение с продовольствием. Приходилось часами стоять в очередях, чтобы купить хоть какие-нибудь продукты. Начались перебои с хлебом. Но никого из революционеров это не волновало: все были настроены оптимистично и считали, что это лишь временные трудности.

Наталья обычно садилась в дальний угол. Единственная керосиновая лампа, стоявшая на столе, за которым сидел – или стоял – очередной выступающий, создавала небольшой круг желтого света. Вся остальная комната терялась во тьме. Наталья сидела тихо, не участвуя в дебатах – только слушая и пытаясь понять. На нее поначалу косились, но быстро привыкли. Тем более к ней с доверием относился Михаил, а его в группе уважали.

– Заводы работают в убыток, товарищи! – вещал один из участников – Наталья никогда не могла запомнить их имена. – Те, что еще остались. Так нам скоро не на что будет жить.

– Да как вы не понимаете! – страстно возразил другой. – Через полгода мы навсегда уничтожим самое проклятое зло – деньги. Ни голода, ни нужды, ни унижения. Бери, что тебе нужно, из общественной кладовой. Товарищи, а из золота мы построим общественные нужники!

Наталья недоверчиво покачала головой. Ни голода, ни нужды? Они серьезно верят в эти радужные обещания? Война продолжалась, в стране бардак. Что изменилось с февраля? Убрали царя? Так беспорядка стало еще больше.

– Да, товарищ, – поддержал еще один предыдущего оратора, – к новому году вся земля, все заводы отойдут трудящимся. И денег больше не будет. Работай, живи – всё твое.

– А про войну вы не забыли? – возразил бородатый мужчина с усталыми глазами.

Ну, хоть один голос разума, подумала Наталья, с интересом посмотрев на него.

– Вы знаете, что сейчас творится на Балтийском вокзале? Там три тысячи дезертиров валяются на полу. Да немцы захотят – через неделю будут в Петрограде!

Тут же поднялись бурные дебаты – про войну, революцию, необходимость заключения мира с Германией. Все кричали, перебивая друг друга, страстно жестикулировали – в какой-то момент Наталье показалось, что они сейчас подерутся. То и дело слышались выкрики:

– Надо кончать войну!

– Никаких уступок буржуазному правительству!

– Вся власть Советам!

– Мы не должны бросать винтовку! Революция в опасности!

– Что вы думаете об этом, Наталья Кирилловна? – раздался над ухом тихий голос, едва различимый в общем гвалте.

Она повернула голову, посмотрев на сидевшего рядом Петра. Он смотрел на нее с таким выражением, будто серьезно интересовался ее мнением. Это было до странности приятно.

– Не знаю, – Наталья пожала плечами. – Мне кажется, они слишком оптимистичны и не замечают реальных проблем. А с другой стороны, вдруг я недооцениваю их способности, и в итоге они все-таки добьются своих целей?

Петр согласно кивнул:

– У меня похожие ощущения.

Они обменялись понимающими улыбками. Наталье показалось, Петр хотел сказать что-то еще, но вдруг раздался вроде негромкий, однако перекрывший крики голос:

– Тихо!

И тут же воцарилась полная тишина. Забыв о Петре, Наталья повернулась к столу, за которым теперь стоял Михаил, опершись ладонями о столешницу. Темные глаза сверкали знакомым пламенем, и когда он заговорил, его слушали все – затаив дыхание.

– Нет ничего на свете важнее нашей революции. Все временные неудобства можно потерпеть ради этой цели. С четырех концов света поднимается на нас враг. Он уже дрожит от радости, видя нас захлебнувшимися в крови. Но мы не дрогнем! – Михаил замолчал на мгновение, обведя взглядом собравшихся. – Наше оружие – твердая вера в мировую социальную революцию. Она близко. Она прекратит войну. Она нас спасет. Но мы должны сделать всё, для ее приближения, принести любые жертвы.

Когда он замолчал, тишина взорвалась бурными аплодисментами. Михаил улыбнулся, выпрямляясь. Он был в этот момент прекрасен как архангел, имя которого носил – только пламенного меча в руке не хватало. Он говорил что-то еще, отвечая на вопросы. Но Наталья уже не слушала – она просто смотрела на него, не в силах отвести взгляд.

***

На Пасхальную службу Наталью сопровождал Петр – и Лиза, и Михаил идти в церковь отказались, заявив, что это пережитки прошлого. Несколько лет назад она расстроилась бы из-за этого, но сейчас у нее самой веры почти не осталось – только привычка. Вроде бы как надо идти – Пасха же.

Народу собралось не так уж мало, но меньше, чем Наталья ожидала. А в огромном пространстве Казанского собора и вовсе казалось, будто почти пусто. И даже любимые прежде песнопения уже не вызывали в душе былого ликования. Впервые за свою жизнь Наталья не причащалась на Пасху, отчего возникло чувство вины, будто она совершила если и не преступление, то, во всяком случае, нечто постыдное. Но она постаралась подавить это чувство и скоро в этом преуспела.

Наталья покосилась на Петра, стоявшего рядом возле колонны – по нему было непонятно, что он думает, но и признаков раздражения или желания уйти вроде бы не наблюдалось. Будь на его месте Михаил, наверняка уже хмурился бы и отпускал ехидные замечания.

После Петр проводил ее до порога квартиры. На удивление ночь стояла тихая и безмятежная – ни беспорядков, ни шатающихся по улицам подозрительных личностей, и даже фонари горели.

– Доброй ночи, Наталья Кирилловна.

Возле порога Петр поцеловал ей руку, и от этого – когда-то обычного, а теперь совсем забытого – жеста невольно потеплели щеки.

– Доброй ночи, – Наталья смущенно улыбнулась и поспешила скрыться за дверью.

Некоторое время она постояла в прихожей, прислушиваясь к спускающимся по лестнице шагам, и тихонько прошла в свою комнату, стараясь никого не разбудить.

На следующий день Михаил появился после обеда и ворвался в комнату, где Наталья с Лизой болтали, устроившись на диване – возбужденный, с горящими глазами и сообщил:

– Ленин возвращается из эмиграции!

Лиза вскочила, ее лицо вспыхнуло торжеством:

– Наконец-то!

Наталья же испытывала лишь любопытство – она много слышала про Ленина в последнее время на собраниях, да и просто в разговорах с друзьями, и ей было интересно посмотреть на этого человека. Но более ничего – никаких надежд, в отличие от Лизы, она с его появлением не связывала и не верила, что один человек может что-то изменить в сложившейся ситуации.

Поезд, в котором ехал Ленин, прибывал на Финляндский вокзал ночью, и туда собирались встречать его народные массы. Хотя Наталью всё еще бросало в дрожь от скопления людей, она выразила желание вместе с Михаилом и Лизой пойти на встречу. «Любопытство меня когда-нибудь погубит», – с нервным весельем подумала она.

Погода стояла прохладная, небо хмурилось, но они шли так быстро, что Наталье стало даже жарко.

На перроне Финляндского вокзала выстроилась длинная цепь почетного караула. Вокзал, площадь и прилегающие улицы заполнили десятки тысяч рабочих. Пришлось пробираться сквозь толпу, на мгновение Наталью охватила паника и она взяла Михаила под локоть, боясь отстать и потеряться. Он на мгновение ободряюще улыбнулся ей, уверенно лавируя в людском водовороте. И Наталья успокоилась – рядом с ним она чувствовала себя в полной безопасности. А вот Лизу толпы нисколько не смущали – она то и дело куда-то исчезала, потом возвращалась с ужасно деловым видом, что-то шепотом сообщала Михаилу и снова исчезала.

Стемнело, и зажгли факелы, которые нес отряд пожарников. Но этого показалось мало, и вот вспыхнули прожекторы, едва не ослепив поначалу. Благодаря им стало совсем светло. В толпе мелькали плакаты «Привет Ленину!», «Да здравствует Ленин!».

– Смирно! – разнесся крик, и все замерли.

Оркестр заиграл приветствие, войска взяли на караул. Наталья приподнялась на цыпочки, пытаясь разглядеть выходивших из поезда.

– Вон туда смотрите, – тихонько указал ей Михаил.

Наталья проследила за его жестом и увидела ступившего на перрон невысокого человека в котелке и крылатке – довольно молодой с чуть вьющимися волосами и морщинками вокруг глаз. В целом он производил приятное впечатление, но был каким-то… обыкновенным. И это тот, кого называют вождем революции и ждут от него чуть ли не чудес?

Оказавшись среди салютовавших ему военных, он выглядел недоуменным и слегка растерянным.

– Ура-а-а-а!!! – грянул мощный дружный крик над вокзалом.

От него даже уши заложило, и Наталья слегка поморщилась. Ленин что-то сказал находившимся рядом военным, окинул взглядом собравшуюся толпу.

Оркестр заиграл «Марсельезу», толпа колыхнулась, подхватила Ленина на руки и единым порывом занесла его на стоявший тут же броневик. Снова оглядев народ, он снял свою шляпу-котелок и поднял руку. Тут же воцарилась тишина.

– Матросы, товарищи, – слегка картавя, заговорил Ленин довольно высоким голосом. – Я еще не знаю, верите ли вы всем посулам Временного правительства, но я твердо знаю, что, когда вам говорят сладкие речи, когда вам многое обещают – вас обманывают, как обманывают весь русский народ.

«Интересно, – подумала Наталья, – а сам он говорит не такие же сладкие речи? И чем его речи отличаются от речей правительства?»

– Народу нужен мир, народу нужен хлеб, народу нужна земля. А вам дают войну, голод, бесхлебье, на земле оставляют помещика. Я благодарю вас за то, что вы дали мне возможность вернуться в Россию. Вы сделали великое дело – вы сбросили царя. Но дело не закончено, нужно ковать железо, пока оно горячо. Да здравствует социалистическая революция!