Текст книги "Лепесток красной розы (СИ)"
Автор книги: Анна Миланз
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)
1 глава
Эрик Росс
Тишина. Ни одной души вокруг.
Особенно эта темнота меня пугает до чертиков.
Делаю шаг, затаив дыхание, ибо не на шутку меня наводит мысль на то, что в любую секунду могу упасть в небытие. Не знаю, что со мной и как я тут оказался, но все это одна настоящая катастрофа, породившая живую душу из темноты.
Руками стараюсь найти поручень, чтобы лишний раз цепляться как за спасательный круг, который сможет вывести меня из этой замкнутости. Бреду вперед. Как что-то можно различить в этом месте? Я даже собственных рук-то найти взглядом не могу.
Шаг.
Еще один шаг.
Звуки шагов отражаются от стен. Мрак заставляет меня съежиться и засопеть от нехватки воздуха, будто из комнаты высасывают потоки воздуха. Не может быть такого. Это похоже на чистейший бред. Такое знакомое дежа вю, заставляющее ударить невидимой кувалдой по моим костям, от чего тут же ноги подкосились.
– Нет! ― спотыкаюсь, ударяю кулаком об пол и пытаюсь встать, но бессчетно. Я потерял контроль над своим телом, только разум со мной. Здесь и сейчас. ― Что за черт?!
Ногой ощутил позади себя чье-то присутствие. Аккуратно носком стал водить по полу, делая немыслимые круги, и тут же носок уперся, я это почувствовал через ботинок, в мягкое и безжизненное тело. Мои глаза расширились.
– Кто здесь? ― спросил, поворачивая голову по направлению темноты, откуда веяло аурой незнакомого человека. Мои слова поглотились этой тишиной, что мне казалось, будто я разговариваю с самим собой и меня никто не слышит.
В следующий миг меня ослепило. Закрыл рукой глаза, терпя жжение, что отразилось пыткой. Постепенно боль, похожая на ту, когда вырывают из твоей груди сердце, опускало, и я мог проглядеть сквозь пелену слез белые стены, испачканные кровью.
Что это?!
Дернулся, сфокусировав внимание на человеке, лежавшего поперек комнаты в самом углу. Отполз как можно дальше, задыхаясь от вдыхаемого запаха крови, меня всего затрясло, как маленького мальчишку, когда тот от страха и беспомощности был вынужден выживать в этой блеклой комнате и вторить себе «Это лишь сон». Почему же я не смог ощутить этот тошнотворный привкус раньше?
Сжался и в то же время прищурился. Передо мной, в три шага, лежала женщина, из ее головы маленькими ручейками стекала алая жидкость, образуя лужу. Хоть все тело мое отторгало любые попытки осмотреть всю эту спесь, но любопытство и некое наваждение брало надо мной вверх, затягивая в пучину необузданности. Я немного отклонился, так, чтобы мне было видно ее лицо, и обомлел. Кровь в моем теле больше не циркулировала. Я замер, как чертовая льдина, не мигая, глядя на человека, которого когда-то считал самым родным, чистым, сияющим ангелом среди падших смертников. Она умела дарить людям недостающие попытки излечить себя и позволить другим дополнить жизнь феерическими красками нашего мира. Та, что успокаивала меня, гладя по головке и читая на ночь сказки. Та, что верила в меня, даже когда хотелось опустить руки. Та, чья жизнь оборвалась у меня на глазах и своим уходом побудила возникновение нового «я».
Моя мама…
– Мама! ― громко проговорил и подорвался с места, подбегая к ней. Она не двигалась, точно закованная сетями, лежала передо мной вся бледная, истерзанная, побитая судьбой. Сердце сжалось от вида открытой раны на голове. Из груди поднялся осипший рык, который в скором времени так уныло, иронически злобно со смесью дикости вырывался наружу.
– Нет! ― проговорил чуть громче, тем временем стараясь прощупать пульс на сонной артерии или на запястье. ― Мама, прошу, живи! Не смей меня покидать! Я не хочу оставаться с этим чудовищем, породить которого смог сам дьявол. Ты не можешь так просто уйти. Не можешь!
Я и не заметил, как слезы стали одна за другой скатываться по щекам и падать на одежду женщины. Вместо них оставались мокрые круглые следы, напоминая о том, что каждая из них ― лишь секунды полного обречения. Руки беспорядочно кружили вокруг тела, не зная, как лучше взять, что, мать твою, сделать. Я должен помочь ей, она единственный лучик моей затхлой жизни. Уже ничего не может спасти меня, ибо я давно обречен на вечную погибель.
Взял ее за руку и прижал к своим губам. Холодок подкрался из-за спины, обдувая мурашками по рукам и спине, стоило почувствовать нетеплую, неприятно пахнущую выпечкой и не всегда ухоженную кожу. Даже при таком освещении я мог разглядеть, насколько кожа стала мертвенно страшной и уродливой от одной мысли о том, что ее больше нет. Дрожащей рукой дотянулся до темной пряди волос, заправил ей за ухо и до мгновенного задыхания всмотрелся в идеальное личико мамы. Губы были искусаны, на уголках прокладывались следы от крови, при этом я вспоминал, какой была ее улыбка: широкая, радушная, блаженная, лучистая, не скрывающая одобрения и понимания. Мне всегда хотелось ее видеть такой простой, без маски притворств и скудности, ведь обычно я замечал, пускай делал тайком, как по ночам ее слезы душили до посинения, сильно и громко, что уши закладывало. Щеки впали, выделяя скулы в ужасной окраске, как будто демонстрируя острие ножа. Глаза были закрыты, казалось, что она спит и вот-вот проснется, но этот сон ― «смешная» шутка для мальчика, у которого жизнь оборвалась с этой минуты. С этой злосчастной минуты.
– Мама! ― мой голос перешел на умоляющее прошение с ноткой писка. Опустил голову, понимая, что это конец всему ― начало войны. Плечи вздрагивали от частых всхлипов, пальцы увязли в крови мамы, оставляя после себя следы, ибо ничто не поможет стереть воспоминание того, как на твоих глазах все чернеет.
Пробрала нервная дрожь, забирающая все мои былые надежды и дарующая одни иллюзии несущественного вранья. Я сидел и сидел возле нее, не проявляя желание подняться. Я мог ее спасти. Мог! Но я опоздал.
И вдруг перед глазами поплыло, а следом за вереницей помех я разглядел давно позабытые моменты моего детства. Одна за другой картинки просачивались в голове, ослепляя меня и не давая осмыслить, будто от одного касания к ней я смог вернуться в прошлое и снова ощутить прелесть смерти… Ярой смерти, поглотившая дары света. Темнота, яркость, смех, черствый голос, грубость, удар, затем пропасть и снова повторяющая махинация. Голова загудела от частых порывов. Мозг кипел, он мог в любую секунду выйти из строя, воспламениться и взорваться в коробке.
Схватился руками и закричал, так как чьи-то голоса и эти постоянные ситуации, забирающие каждую мою силу справиться, усмирить и осмыслить, что все неправда, пагубно действовали на мой организм. Волна, поднимающаяся из грудной клетки, захлестнула дыхательные пути, запрещая воздуху попасть внутрь моего тела, тем временем как гул поднимался и разрывал мои барабанные перепонки.
– Я не хочу! ― взрывался и ударял кулаком об пол. Раз за разом, пока все не закончилось на одной жирной точке…
Хуже всего гнить в своих собственных страхах.
Резко открыл глаза, подорвался с места и тут же ударился головой об крышу машины. Черт! Стиснул зубы, сдерживая себя из последних сил не сделать дырку в машине. Дыхание было сбито, в висках ударяло током, а на лбу чувствовал капельки пота. Господи, сколько это будет повторяться? Протер руками лицо, и устало выдохнул. Все эти сны меня доводят до белой горячки. Я не могу видеть себя в зеркале, ведь внешний вид говорил сам за себя ― я болен. Чертовски болен, помешан.
Почесал затылок в районе, где боль пульсировала адским нажимом, и огляделся по сторонам, стараясь вспомнить последние дни.
Ханна.
Первое, что ворвалось в мое сознание, завидев вдалеке знакомую фигуру. Дернул дверь, пулей вылетая на улицу, и побежал сломя голову за девушкой, что спешила скорее скрыться в одном из подъездов. В этот раз она не может сбежать, не могу позволить этого себе. Я так низко пал в ее глазах, но правда всегда дороже восприятия. Не хочу быть долбанным бабником перед ней, не теперь.
– Ханна, стой! ― крикнул ей вдогонку.
– Оставь меня в покое! ― не оглядываясь, прошипела брюнетка.
– Да подожди!
Я смог ее догнать и ухватить за руку, притягивая к себе, но девушка ловко вынырнула из моих оков, вознося перед нами огромную дистанцию. Эти жалкие метры превратились для меня в пытливые километры. Сколько бы не старался до нее дотянуться, ее холодность, отстраненность, презрение делали все, чтобы меня превратить в неподвижную статую и не попытаться почувствовать вновь тепло ее тела.
– Не трогай меня, гад! Я вообще видеть тебя не могу после всего этого.
– Пожалуйста, любимая, дай мне все объяснить…
– Нет! Мне не нужны подробности того, как ты провел с ней тот вечер. ― Она поморщила свой ровненький носик, и улыбка сама собой коснулась моих губ. Это всегда выглядело так забавно и мило одновременно. ― Избавь меня от этих подробностей. Зря я вообще понадеялась, что между нами может быть снова что-то. Лжец!
– Я не трахал Лизи, поверь мне. Ты мне только нужна, ― выдохнул, делая шаг к ней. Девушка в ответ шаг назад.
– Браво. Спекталь продолжается.
– Я был с тобой честен. Всегда. Ты не можешь просто взять и обвинить меня по рассказу той шалавы, не посмотрев на это с моей стороны. Почему же ты вечно от меня убегаешь?
Губы Эллингтон задрожали. Она отвернулась, промолчав на мой вопрос и тогда я мог разглядеть ее идеальный профиль: ровный заостренный носик, немного вздернутый вверх, губки припухшие и выразительно очерченные, подбородок острый, но впалый. Она выглядела как никто другой волшебно и невинно. За ее спиной не было столько дерьма, вычурных кривых линий, бутафории, мешающая разглядеть в человеке настоящего искусствоведа этого мира, который из самого побуревшего представления готов его преобразить до грациозности. Это как в деле моды: всегда можно из ужасного выделить прекрасное.
Ханна Эллингтон отличалась от моих постоянных девиц тем, что она не была как они. Обычная, замызганная жизнью (в хорошем смысле), поднявшаяся из трущоб, лишь бы смыть с горизонта противоречия и глумления. В ней была стойкость и уверенность в своих действиях, выносливость ― выдержать войну, утонченность, позволяющая подчеркнуть красоту ее характера. Ведь она не та кем казалась ― заучка и интроверт, она ― цветок чистой надежды. Чистота в каждом взмахе ресниц, рук или в элегантном движении тела.
Не могла она появиться из ниоткуда в моей жизни. Поэтому я не могу все так оставить…
– Ты нужна мне… ― сипло проголосил, сделав аккуратный шаг. Девушка все также неподвижно стояла, отвернувшись от меня, и обнимала себя руками. ― Ты не представляешь, как тяжело было без тебя все эти дни. Может ты и делаешь вид, что тебе все равно, только твои глаза говорят обратное. Тело, которое горит от моих прикосновений, также нашептывает твои мысли.
– Нет, ― неуверенно прошептала Ханна и взглянула своими стеклянными глазами. ― Ты лишь хочешь видеть абстрактное, чего на самом деле нет.
Желудок скрутило от одной мысли, что мои проделки довели ее до такого состояния. Какой я придурок!
– Пожалуйста, давай поговорим. Я не хочу вечно бегать и ловить тебя.
Щеки ее зарделись.
– Так ты устал за мной бегать?! ― взревела она в новом потоке слов. Всплеснула руками и скрестила их на груди.
– Стой! Ты неправильно меня поняла, я хотел сказать…
– Ты все ясно дал мне понять! Я тебя не держу, Росс. Ты можешь быть свободен и не тратить время на попытки вернуть бедную Ханну. Меня раздражают такие парни, которые видят в своих атрофированных подвигах чувство всевышнего ублажения. Ты, ― указательным пальцем ткнула в меня, ― главный в этом строю. И уж тем более мне от тебя ничего не нужно. Запомни одно, все эти попытки были изловчены твоими прошлыми манипуляциями запудрить девушке мозги. Почему я не удивлена…
Отвернулся, точно получая по лицу смачную пощечину, и стиснул до скрежета зубы.
– И если ты считаешь, что можно мною пальчиком водить, не на ту напал. Оставь меня в покое! У меня другая жизнь и в ней больше нет тебя. Так что живи на полную катушку, Эрик Росс.
– Ханна…
Потянулся вперед, ухватывая ее за локоть, и тут же женская ладошка ударила меня по щеке. Зажмурился, терпя едкую боль, которая не только отрезвляла меня, но и проникала в каждую клетку своими острыми импульсами. Я уже не знал что делать.
– Пошел к черту! ― злобно шикнула, повернулась и гордо пошла к своему подъезду.
Я готов был вот-вот сорваться с места, нагнать ее и прижать к стене дома, чтобы знала, ее грозные предостережения возбуждают не на шутку. Мне уже даже было плевать на достоинство, лишь бы вновь ощутить вкус ее медовым губ. И пройтись носом вдоль шее, впитывая запах кожи. Насильно удержать и никому не отдать.
Но меня опередили.
Статный мужик при параде сидел недавно на скамейке, а теперь, выпрямившись во весь рост, перегородил моей девушке дорогу, сверля странным взглядом хрупкий образ. Кулаки произвольно сжались, некое предчувствие жаром обдало мой разум, заставляя двинуться вперед. Сощурил глаза, наблюдая за тем, как Ханна создает социальную дистанцию между ними, тем временем как ее голос стал настороженным.
– Что вы хотели? ― донеслось до моих ушей. Мужик даже не обращал на меня внимание, сосредоточено объясняясь перед Эллингтон.
– …Я пришел к тебе и твоей маме.
– А вы собственно кто?
– Я тот, кто когда-то сломал жизнь нам всем…
– Простите, я вас не понимаю, ― испуганно проголосила девушка, делая несколько шагов назад. ― Вы, наверное, обознались, мужчина. Извините, мне нужно идти.
– Подожди! ― Он встал снова перед ней, когда Ханна сделала рывок к двери. ― Не пугайся, я не извращенец или того хуже маньяк. Просто очень сложно сказать об этом тебе.
Он нервно поправил волосы, уложенные гелем. Закатил глаза, так как терпеть не мог все эти прихорашивания у мужчин. Даже мой отец всегда перед гостями фигурировал со своей блестящей шевелюрой.
– Что сказать?
Дернулся, направляясь к ним, потому что дело попахивало чем-то искусно грязным. Этот мужчина в смокинге не был похож на вороватого проходимца, просто что-то в сердце подсказывало, что я должен быть рядом с ней. Нас давно связывало нечто большее, чем просто секс. Я это понял, стоило ее потерять в многолюдном городе Америки.
– Ох, не думал, что наша встреча, Ханна, будет настолько волнительна. Ты вся такая красивая, очаровательная, взрослая, милая.
Я подошел ближе к ним и не мог не сдержаться, заприметив в его словам многозначительный отголосок:
– Мужик, ты не хочешь пойти своей дорогой? ― грубовато выговорил, испепеляя его фигуру дерзким взглядом.
– Эрик! ― предупреждающе сказала Ханна, затем повернулась к нему и попыталась натянуть миролюбивую улыбку: ― Простите, этот парень должен был сам идти своей дорогой.
– Я не уйду! ― убедительно изрек, встав рядом с ней. ― Не сейчас.
– Ничего, кажется, я понимаю, почему он так себя ведет, ведь в молодости я тоже был ревнивцем до тошноты. ― Мужской взгляд изучено прошелся по моему лицу, ни один мускул не дернулся, глаза были до удивления необычными, как у моей Ханны. Такие проникновенные, мирные, волна на дне зрачком бьется об берега, навевая спокойствие. Только сейчас вблизи заметил, насколько черты лица заостренные, аккуратные, без глубоких морщин и чем-то похожие на… ― Вы красивая пара.
– Мы не…
– Спасибо, ― достаточно громко и убедительно перебил Ханну и, положив руку на ее талию, притянул к себе вплотную. От одного касания ее тела к моему тепло молнией ударил в самый низ живота, прошелся по нервным окончаниям и дошел до самого щекотливого кончика, заставляя моего друга подорваться. Вечно она действует на меня опасно. ― И простите, что нагрубил. Нервы ни к черту.
Понимающе мне улыбнулся.
– Откуда вы знаете мое имя? ― видимо, посчитав, что со мной сложно тягаться, она расслабилась в моем капкане. Но напряглась из-за своего вопроса. ― Я даже вас не знаю.
– Ты меня знаешь. Марта точно рассказывала тебе.
– Вы…
Запнулась, непонимающе оценивая ситуацию, потом ее брови постепенно поползли на лоб. И чем дольше тишина затягивалась между нами, тем яснее до меня доходило, что именно скрывалось за этой личностью и какая тайна может сломать Ханну Эллингтон в очередной раз…
2 глава
За месяц до этого
Ханна Эллингтон
Новый очередной день. Пустота и тишина. Безликость и мерзкий скрежет на душе. Апатия и диссонанс. Что может быть хуже этого? А, точно, ложь.
Зарывшись головой в подушку, я категорически отреклась от внешнего мира. Все эти осиянные предметы вокруг меня давили пагубою, глаза щипало, смотреть на озорные проблески лучей, проходящие через стекло и отражающиеся на моей стене, меня только раздражали. Им было весело в данную минуту, а мне…задушить хотелось любого, кто сможет попасться на мои глаза. Особенно Росс.
Вытерла рукавом очередную скатившуюся слезу под веком и продолжала смотреть в одну точку, в которую, кажется, я была готова погрузиться. Никакие посторонние проблемы, ненужные дела не терзали мое потрепанное сердце, мир, не казавшийся чем-то прекрасным, как рассказывала мне мама в детстве, мог лишь за пределами моего убежища застрелить. Вот так просто: подставить к виску дуло пистолета, нажать на курок и пуля во мне. Я оптимист до одурения.
Услышала позади себя открывающуюся дверь, но никак не отреагировала. Мама уже который раз за этот день навещает меня. Знаю, для нее это больший стресс с моей хандрой, молчанием и отсутствием увеселения, так как единственная дочь совсем замкнулась в себе, лежит который день на кровати, уставившись в полоток либо стену, не желает говорить, так вдобавок ко всем этим идиотским неудачам температура под тридцать восемь градусов. Это такие хлопоты понять, какой стресс мог воздействовать так на меня, в чем причина всех этих ограждений от самой себя в первую очередь. Мой ответ прост ― меня обманули.
– Дочка? ― встревожено позвала меня мама. В ответ тишина. ― Доченька, пожалуйста, поговори со мной. Ты уже который день лежишь, не выходишь никуда, смотря в пространство.
Шмыгнула носом, ощущая новую волну потопа. Я не припомню, сколько прошло именно часов моих беспрерывных рыданий, только постельное белье было до ниточки сырое. Я сама была хуже некуда: волосы грязные, пришлось даже убрать в хвост, под глазами синяки, губы все искусаны до крови, что можно было заметить следы откусанной кожи, руки постоянно трясутся, и что самое отличительное из всего этого ― глаза потускнели на фоне свежих красок. Обреченность, безвыходность, вакуум бессилия кремировали внутреннее состояние.
– Бедное ты мое дитя, ― тихо проговорила она, затем почувствовала, как прогибается матрас в районе, где она села. Ее ладошка коснулась моего лба, приятно охлаждая и даруя спокойствие. Хотя мне уже ничего не могло помочь. ― Ты вся горишь. Давай выпьем с тобой антибиотик, потом дам сиропчик, который ты любила в детстве.
– Мам, ― глухо отозвалась, ― оставь меня. Я не хочу сейчас ни с кем разговаривать.
– Ханна, я не могу тебя оставить в таком состоянии. Как ты умудрилась вообще попасть под тот леденящий дождь? Сидела себе дома, потом подорвалась с места среди ночи, а в пять утра приходишь вся сырая…
Резко вскочила, повернувшись к ней, что у меня тут же закружилось все перед глазами, в голову ударила пульсирующая боль, но я устойчиво ее перенесла. Уставилась в изнеможенное лицо родительницы, когда внутри все собиралось в один эготизм.
– Оставь. Меня. В покое. Я хочу побыть одна! ― изрекла сквозь зубы и вновь отвернулась.
– Я просто пытаюсь тебе помочь, милая. ― Погладила меня по голове, плечам и спине, продолжая говорить со мной: ― Знаешь, в твоем возрасте я тоже немало страдала, падала, плакала. Те годы до сих пор являются ценными уроками, потому что за счет их я не намеревалась сдаваться, когда руки падали все ниже и ниже. Однажды, очень близкий мне человек сказал, не будь близка к тому, что видят другие, главное, слушай свое собственное сердце.
Горько всхлипнула. Водоворот неприятных слов снова захлестнул меня, и я не смогла сдержать очередную порцию слез. Они не переставали меня успокаивать или замедлять процесс полного отрешения от всего, просто доводили меня до неблагоприятного состояния. Послушай свое сердце, оно все скажет. Ни к чему хорошему это не привело.
– Ну, ты, что, ― громко ахнула она, приобнимая и потирая мою руку. Затем я расслышала легкое напевание песни моего детства, когда страхи могли забрать меня, и только песенка о мечтах способствовала выныриванию из этих глубин.
Комната не была пуста без своих звуков, наоборот, в ней появлялись другие мелодии. Обычно можно было встретить моё вечное нытье, злость, проклятья, плачь, но теперь, кажется, все стало погружаться в мир грез. Прикрыла на мгновение глаза, продолжая слушать голос мамы, и впервые за несколько дней смогла утихомирить боль в голове. Поток мыслей обрушился, белый свет хоть и погряз в луже крови, только смог снова заполнить кристалликами, весело переливающиеся разноцветными красками. Каждая строчка, слово, ритм произношения, слоги записывались на пластинку раз за разом, при этом перенося меня в тот мир, где мечты могли стать явью.
Вытерла рукавов кофты глаза, и ощутила жжение в области глазниц. Прореветь три дня, не прерываясь и не переставая думать о том вечере.
Передернула плечами от холода, от чего мама остановилась и придвинулась ближе, теперь перебирая пряди волос.
– Тебе легче, солнышко? ― заботливо поинтересовалась она, поцеловав в макушку.
Недаром говорят, мамы способны забирать боль своего дитя, если действительно любит. Моя мама не исключение.
– Спасибо, мам, ― громко вздохнула, приподнялась и повернулась к ней, крепко-крепко обнимая. Она удивилась, но все равно прижала к своей груди, отдавая тепло и свое уютное добродушие. В таких ситуациях я все больше понимаю, не стоит отдаляться от человека, который искренне желает для тебя всего самого лучшего. Наши с мамой отношения держались всегда на планке понимания и разъяснения, не доводя все до ссоры, но нельзя сказать, что в какой-то момент, особенно в свои подростковые годы, хотелось послать ее к чертям. Что было с меня взять? Только неопытность, дурость и зависимость от общественных взглядов. Сейчас же…представить не могу без нее свою жизнь. Она лучший человек, который у меня был. ― Прости, что я накричала на тебя…
– Не стоит извиняться. Ты подавлена, а это не есть хорошо.
– Знаю, ― глухо подтвердила.
– Расскажи мне, что случилось…
– Это трудно, мам, ― сглотнула застрявший ком в горле и глаза вновь защипало. Господи, что может сделать с человеком такая вещь как любовь. ― Особенно перепроходить этот квест воспоминаний.
– Постарайся не нагнетать на себя это ношу. Сделай себе установку, возведи стену и не дай съесть тебя этой проблеме, ― нежно отодвинула меня за плечи, рассматривая мое состояние.
Мое лицо ― настоящее произведение искусства. Можно на выставку отправлять.
Попыталась натянуть на губы улыбку, но уголки губ не поддавались. Маска веры, мечтания, уважения, блаженности, любви разваливалась на глазах. Из старой Ханны уходила непосредственность, которая еще могла ее спасти, на место нее появлялась ирония. Первый парень обманул, солгал, поиграл, второй ― также развел на сто или даже больше долларов. Дура. Дешевый спектакль.
– Постараюсь, ― тихо выдавила из себя и прикрыла глаза, когда губы родного человека коснулись моего лба.
– Когда тебе станет легче, я буду рядом, милая. Зови, если что…
– Хорошо.
Мама оставила меня одну, не до конца прикрыв дверь, лишь бы лишний раз не навевать на себя критические доводы. Уж я точно не собиралась тут вешаться или того хуже спрыгивать с окна. Я не та страдалица, которая ради мужика готова покончить собой средь бела дня, видите любовь коварная штука. Есть такие люди: сильные и слабые. Хоть я не оставляю никаких положительных ожиданий для мамы, но я умею балансировать между ними. Слабые, возможно, могли учудить вещи, за которые в момент оздоровления винили себя. Для сильных же есть такой удел, ― все что порождается во лжи, то скорее всего ты должен об этом узнать. Но меньше всего мне хотелось видеть глаза ненавистного мне человека, быть близко к нему и слышать, как тяжело он дышит, каким таинственным и черствым голосом ему приходится выделять слова. В последнюю очередь я захочу выслушивать оправдания, мелкие приступы самомнения, всевозможные уловки вернуть те дни.
Я бы хотела.
Увы, это ниже чести.
Ничто не может вернуться в круг, так как изначально в нем была трещина под названием Бофорт. Ненавижу ее. Никого из них. Кучка золотой молодежи, кажется, для них не существует рамок. Все может склоняться к тусовкам, выпивке, разводу, игры на публику и самая огромная точка ― драма, построенная через игру. Как в «правда или действие». В действии тебе могут предложить любую альтернативу и, конечно, ты захочешь пойти ва-банк, доказывая всему миру, какое у тебя очаровательное эго.
Потерла лоб. Меня разочаровывает в них только одно, ― двуличность. Таким особам верить нельзя. В первый день они дружелюбны, приятны, общительны, на пятый ― представленная картина разрушает твои представления о них. Честности так таковой нет, открытость на подобии идентификации, доброта связана с тщеславием. Милый обманщик.
Как же я могла поверить?
Завернулась в одеяло и положила голову на подушку, уставившись в потолок. Я возвращалась к тем дням, с чего именно все началось, только найти опору было не так-то просто. Белизна постепенно меркла перед глазами, растворяясь в темноте, что силы на мышление иссякали с каждым вздохом, а потом мои веки опустились, и сознание ушло, как и перемолотые мысли.
