Текст книги "В разводе. Бывшие любимые (СИ)"
Автор книги: Анна Кэтрин Грин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)
Глава 54
Олег
Денис нахмурился, насупился, стиснул челюсти.
– О том, как ты семью развалил? – Спросил он сдавленно и отхлебнул кипятка из чашки, выматерился, зажмурился.
– Можем и об этом поговорить, – произнёс я спокойно, потому что, ну, смысл сейчас себя бить левой пяткой в грудь, рассказывая о том, что я такой хороший, а все остальные говно.
Ну нет, я семью развалил, я даже не отрицал этого.
Я прекрасно понимал, что эту ответственность перекладывать на кого бы то ни было глупо, надо быть трусом, чтобы считать, будто бы Вика виновата, Нора виновата, Влад виноват.
И до меня это дошло не сразу, до меня это дошло спустя определённый промежуток времени, спустя полгода, которые я не мог найти себя, метался, не понимал, почему у меня портятся отношения с матерью, с отцом, почему? Мне физически было неприятно ощущать себя не в своём доме, не со своими детьми, не с женой.
– Ну так вот, развалил ты нахрен все, потому что у тебя яйца маленькие и все. – Денис хотел бросить это зло, но из-за того, что опять рыгнул весь эффект смазался.
–Ну, объясняй…
– А что объяснять?
Денис все-таки отставил тазик и, отхлебнув ещё раз из чашки кофе, медленно встал.
– А что тебе объяснять, давай будем разбирать. Из всей семьи у тебя хорошие отношения, только со Стешей. А знаешь почему? – Денис поддато усмехнулся и запрокинул голову, выдыхая в потолок. Я так понимаю, перегар ещё до следующего утра будет исходить от него. – А все потому, что она единственная, не претендует ни на твою власть, ни на твоё главенство в семье. Поэтому ты её любишь. Ты меня любил, пока я не повзрослел. Ты со мной в шесть-семь лет возился, сопли мне вытирал, потому что тогда тебе было плевать буду я проявлять какие-то поползновения на твою власть или нет, но как только я вырос, все изменилось. А знаешь, что самое смешное, сейчас это и с Вероникой происходит. Вероника выросла, и поэтому тебе, сука, страшно за твоё главенство в семье. И семью-то развалил, потому что мама тоже выросла, мама стала ровней тебе, и у тебя очко жим-жим. Как так ты не единственный здесь самый главный и самый страшный оказывается, мама тоже с хера нахер может загнуть. А ты патологически ненавидишь конкуренцию, особенно в семье. Ты прекрасно с ней справляешься в бизнесе, нагибая партнёров во все неприличные позы и имея их во все щели. Ну, сука, это же твоя семья, с херов ты семью-то так нагибаешь.
Денис говорил быстро, нервно, так, что сам иногда путал, заменял слова, но было в его речи столько пламени, столько боли, как будто бы действительно я по ночам лупил его палкой.
Да не было никогда такого, и никогда я не боролся за своё главенство в семье. Я и так нахрен самый главный. С херов я должен за это бояться. Я самый сильный. Семья опирается на меня. Семья стоит у меня за спиной. Но никак не наоборот, я не пытаюсь прикрыться семьёй в том или ином вопросе, вот в чем разница.
И да, они могут быть офигенно взрослыми, но пока они стоят за моей спиной, я главный.
– И во всей этой ситуации с твоей идиоткой Норой тоже же все складывалось ровно до того момента, пока она послушно открывала рот, а как только девка взбрыкнула и решила немножко с казать, направить ситуацию в нужное русло, тебя тоже все начало раздражать. Как только ты стал подозревать о том, что она видит больше, чем нужно, она понимает, что тебе необходимо, ты нахрен все тут же свернул. А будь она умнее, она бы скрывала до последнего. А будь она умнее, ты бы трахал эти полгода её во все щели.
Денис ещё раз захохотал, обошёл диван и, уперевшись ладонями в спинку, выдохнул.
– Вот поэтому ты с матерью развёлся. Потому что у тебя не хватало сил прогнуть её, сломать не хватало сил. Потому что на твоё место метили, а не потому, что у вас с ней что-то не заладилось. Не потому, что ты любовницу себе нашёл. Любовница это всего лишь ширма. И да, поэтому у тебя нихрена не задаются отношения сейчас ни со мной, ни с Вероникой, потому что дети выросли. А это твои дети, у которых твои амбиции, твой лютый азарт, твои мозги и почти все твои таланты, вот в этом все дерьмо, бать. Как бы ты не выкручивался, как бы ты не выверчивалмя, иначе быть просто не может. И ты конкурируешь со своими детьми, не понимая, что тот, кто изначально слабее, не конкурент.
– Я ни с кем не конкурирую. Я прекрасно знаю, что и ты, и Вероника, и мама это люди, которые зависят от меня, это люди, которым я обязан своим спокойствием. Своим счастьем. Но ничем более. Я не обязан своей безопасностью этим людям, потому что я обеспечиваю безопасность.
– Красиво врёшь, только сам ты в это не веришь. Если бы верил, ты бы с матерью не развёлся.
А сейчас у Дениса сменилась интонация, стала покладистой, мягкой такой. Немного на границе с шёпотом.
– Дэн. – Я поморщился, отхлебнул кофе. – Не пытайся выдать желаемое за действительное, не пытайся наворотить здесь непонятно чего. Я не с тобой не конкурирую, я с Вероникой не конкурирую просто что ты, что, Вероника, забываете все-таки, что пока папа оплачивает счета, это значит папа главный, и не надо выше головы прыгнуть. Заметь, ты до сих пор мой сын, я до сих пор без вопросов вытираю тебе жопу. И пока я это делаю, ни о каком главенстве и конкуренции речи быть не может, я не могу конкурировать с тем, кто слабее. Ты не ушёл из семьи, ты не поднял свой бизнес. И тоже самое с Вероникой, я оплачиваю её отпуска. Я оплачиваю её учёбу, я оплачиваю её покупки. Если бы она всего этого добивалась сама, я бы слова не сказал относительно её отпуска, потому что я прекрасно знал бы то, что девка самостоятельная и умная и явно не попадёт в дерьмо. Но покуда я это делаю, я не доверяю, а там, где нет доверия, там, соответственно, будет контроль. А относительно матери. Ну, тут ты, конечно, вообще очень сильно переврал. С матерью конкурировать тоже невозможно, потому что она женщина, изначально слабее меня, потому что она рожает моих детей, потому что она имеет право быть слабой, капризной. А чего мне с ней конкурировать? Мы с ней в разных сферах работаем. Но мы с ней в одной семье…
– И когда ты только начал понимать, что мама прекрасно справляется с руководящей должностью, у тебя очко стало сжиматься, потому что везде тебя могут заменить и случись что…
– Вот именно, Денис, случись что, мама не заменит меня. И поэтому, когда мне по факту незаменимому, начинают ставить палки в колеса и доказывать, что я здесь ничего не стою, это вызывает агрессию. Вот ты сейчас вызываешь агрессию, потому что ты встать на моё место не сможешь. Ты не вывезешь, а прежде чем судить человека, ты пройди его дорогу в его же сапогах, понимаешь, сына?
Денис нахмурился, дёрнулся.
Ему не нравилось, что я ему накостылял, а мне не нравился этот разговор.
– И вообще, если уж ты говорил о соперничестве, если уж ты говорил о том, то что есть вопрос борьбы и конкуренции, то в следующий раз доказывая своё право на автономию, не забудь оплачивать счета в разнесённых барах, хорошо?
– Ты только и знаешь, что попрекать деньгами!
– Нет, Денис, я бы тебе ни слова не сказал. Потому что я с тобой не конкурирую. Я молча забрал тебя из бара, оплатил счёт, потому что твои косяки это мои косяки, и я несу ответственность за твои косяки, но только в формате того, что я понимаю, что ты мой ребёнок, ты не ровня мне, ты младше, мягче и так далее. В этом случае я несу ответственность за все. Но когда ты показываешь зубы и говоришь, что я всю жизнь, начиная там с какого-то определённого возраста. Ну, судя по всему, с восемнадцати лет начинаю конкурировать с собственными детьми, так я тебе покажу, что такое конкуренция. И поверь, тебе это не понравится, а теперь, чтобы закрыть и запечатать хорошенечко этот разговор, пиздуй в душ и приводи себя в порядок, чтобы к обеду у матери сидел и сиял улыбкой в тридцать два зуба.
Глава 55
Олег
Может быть, Денис был отчасти прав.
Может быть, действительно меня дернуло, что появилась явная конкуренция и не в работе, не в бизнесе, не как-то ещё, а именно в семье.
Может быть, меня действительно это триггернуло, и я захотел, чтобы рядом была все-таки тихая, спокойная, мягкая Вика, а потом я стал ловить себя на мысли, ну вот хорошо, мы с ней в разводе, а дальше что?
Дальше я могу построить жизнь.
Я вернулся к моментам, когда виделся с Норой, и понимал, что меня это не вставляет.
Почему-то я дальше стал смотреть на все это, на женщин, которые были вокруг, просто безадресно, без какого-либо подтекста, и я понимал, что это не то пальто.
То есть фактически слабая спутница необходимая по факту не самому сильному человеку.
А у меня получалось, что вот такая Вика мне нравилась. И, видимо, эта сила, она в ней была ещё в тот момент, когда я встретил девочку со сгущёнкой, просто тогда она была нераскрытая, а стержень он был, характер был. И я зная это выбрал себе ровню. Иначе я это объяснить не мог, потому что я смотрел на девиц, которые были у меня в компании, когда я выезжал обедать, я понимал, что меня не вштыривает бездумное повиновение в обычной жизни. То есть, вероятнее всего, мне нужен был какой-то триггер именно в постели и все, а по факту оставался тот вариант, что в целом я другую женщину не мог выбрать.
И за этими раздумьями у меня прошёл месяц.
Ещё один грёбаный месяц без неё, и уже было плевать на то стоит член, не стоит, надо трахаться, не надо трахаться.
Мне уже было абсолютно плевать на все, потому что сердце было не на месте, и я каждый раз все чаще ловил себя на том, что просыпаюсь в холодном поту. И душа рвётся из тела с немыслимой силой, с такой скоростью, что можно только задыхаться от этого.
А потом до меня доходило осознание, что так я просто ощущаю разлуку.
Она достигла какой-то точки невозврата и вот долбила каждый раз в одно и то же место, заставляя меня все острее и острее ощущать необходимость в моей Вики.
И ведь самое интересное, что даже забрав какие-то у неё обязательства, тоже самое с матерью, с её здоровьем, я не чувствовал, что она стала слабее, я приезжал, забирал Стешу, а передо мной стояла все та же женщина. И в какой-то момент я очнулся от того, что стоял на коленях возле кровати.
Я молился.
О ней молился так, чтобы даже если завтра меня переедет машина, либо накроется сердце, чтобы с ней все было хорошо. Чтобы её это не сломало.
Я не понимал, сколько я могу прожить в этой агонии и состоянии того, что я в растерянности.
С Вероникой тоже было непонятно, пришлось провести такую же беседу, как и с Денисом, но Денис хотя бы понимал, что за что получал, а Вероника не совсем понимала и только могла надувать губы, намекая мне на то, что она вообще то взрослая, но взрослости я в этом не видел, особенно в том, когда она вбивала по картам не тот адрес такси и звонила, чтобы отследили её геолокацию и назвали нормальный улицу и номер дома. Это не поступки взрослого человека. И да, поэтому Вика была права, хрен ей, а не какой-то отпуск в Турции.
Мне её потом где искать?
А со всех сторон было такое давление, что казалось, будто бы я окончательно свихнусь.
Я свихнулся.
В конце июля я, наплевав на все установки, на запреты, поставленные самому себе, сорвался и приехал к Вике на работу.
Она стояла в светлом платье с завышенной талией. И перебирала бухгалтерские документы в своём кабинете. При этом одной ногой она была на небольшой ступеньке, потому что не дотягивалась до самого верха шкафчиков. A второй ногой балансировала и поэтому взвизгнула, когда я подошёл и перехватил её на руки.
– Стрижницкий, в конце концов, мы не муж и жена, пусти, – зарычала она, упираясь ладонями мне в плечи, но я перехватил её посильнее, понимая, что если не сейчас, то, наверное, никогда, тут хлопнул её по заднице так, что она взвилась. И произнёс.
– Поговорить надо. Очень надо.
И Вика запыхтела, успела только перехватить мобильник, чтобы не остаться совсем без связи, а я вместе с ней на руках вышел из её кабинета и через всю кофейню пронёс и только потом посадил в машину.
Она сразу заворчала, пыталась одёрнуть юбку платья. Бросала на меня косые испепеляющие взгляды.
– Знаешь, что… – когда я сел в машину выдохнула Вика.
И я кивнул.
– Знаю, знаю, поступил как мудак, поступил как неандерталец, и вообще, ты в полном праве послать меня на три короткие буквы.
Вика от такого растерялась, приоткрыла рот, я кивнул сам себе и развернулся в сторону квартиры на Пархоменко. Затащив Вику внутрь я, тяжело задышав, постарался привести в порядок собственные мысли. Увидев, что она от меня, как от зверя, отступала назад все дальше и дальше, и когда упёрлась ногами в диван, то просто упала на него. Я пересёк разделяющее нас расстояние в два шага и опустился перед ней на колени.
– Мне ничего не надо, мне не нужна ни сила, ни слабость, ни поводок, плётка или ошейник. Мне не нужно доказывать, что я в этой семье главный, мне уже не нужно абсолютно ничего. Настолько, что я готов на любое твоё решение. Я полгода жил в состоянии того, то, что искал ответы. Мне было проще бросить злое «не люблю», чем признаться в том, что на верхушке лежит конечно, секс. В глубине лежит необоснованное желание быть всегда центром вселенной. Твоей вселенной. И хотя я рационально убеждал себя, что я не имею права конкурировать с тобой, бороться за какую-то семейную власть с тобой, меня все равно триггернуло, что ты стала сильной, ты стала самостоятельной. А значит, возможно, что я тебе окажусь не нужен. Мне важно было ощущать собственную ценность в твоих глазах. А ценности никакой не оказалось, потому что ты полгода строила собственную жизнь. Я безумно рад, что у тебя это получалось, а я не смог. Я не смог из-за того, что моя жизнь была зациклена на тебе. На девочке со сгущёнкой, которая выросла в бизнес леди, и вдруг оказалось, что времени на меня почти не хватает. Я понимаю, как нелогично звучат мои слова в отношении того, что на поверхности лежит секс, а в глубине желание быть центром твоей вселенной. Но только так я могу трактовать свои страхи, желания и планы. Если ещё несколько месяцев назад я с вожделением смотрел на то, как ты облизываешь губы, чтобы в нужный момент вспомнить об этом жесте и сходить с ума, то сейчас мне уже все не важно, мне не важно какой будет секс, мне не важно, как будет дальше все у нас с тобой строится, потому что в нынешнем сейчас я подыхаю без тебя. Самое паршивое, что ты в принципе, можешь мне сказать найди себе любую другую. А оказывается, любая другая мне не нужна. Мне нужна именно твоя комбинация силы, слабости, беспомощности. Какой-то серьёзности, напускной ответственности. Оказывается я просто нихрена не умею быть внимательным. Оказывается, говорить мне намного сложнее, чем делать. Оказывается, я пропускал сигналы того, что ты по факту и не пыталась отобрать у меня никакую власть и так далее. Ты сама признавала, что ты где-то не вывозила. Но я видел только внешнюю картинку того, что ты со всем справлялась, а о том, что у тебя даже ресурса нет на меня, я как-то не слышал или не хотел слышать, чтобы потом ходить и обвинять в том, что ты вот решила стать сильной, поэтому меня это не устраивает. Но нет, меня именно ты устраиваешь. Меня устраивает то, каких детей мы с тобой воспитали, да, к Денису вопросы, конечно, сейчас большие. Но это все поправимо. Я не могу так больше, Вик, я тебя умоляю. Пожалуйста, давай попробуем ещё раз. Мне абсолютно уже без разницы, как. Просто попробуем. И не потому что ты должна как-то измениться, а потому что измениться должен я. Я тебя умоляю, пожалуйста.
Я дотрагивался губами до её запястья и уже не знал, что ещё сказать. Потому что говорить было невозможно сложно, проще было пулю в висок пустить, и голос дрожал, постоянно сбивался. А Вика смотрела на меня, плакала, я не понимал, почему она плакала. А потом, вздохнув. Прикрыла глаза.
И тихо спросила:
– В чем обманул?
Воспоминания ударили по памяти и зажмурив глаза прорычал:
– В том, что разлюбил! Нихрена… нихрена не разлюбил… Вик…
Эпилог
Вика
Мне было пять.
Я сидела на низенькой скамеечке в детском саду и выворачивала ногу, чтобы мама не могла мне надеть валенок, потому что от него под носками кожа чесалась жутко.
И гамаши постоянно собирались в гармошку на коленках.
Я знала, мама недовольна, настолько недовольна, что хмурилась, поджимала нижнюю губу, прикусывала её и, фыркая, сдувала чёлку со лба, которая выглядывала из-под пушистый лохматой шапки, как у тёти Анджелы с рынка.
Мне было пять.
Я бежала, торопилась вслед за мамой, она тянула меня за руку сквозь декабрьский снегопад. Я понимала, что я её разочаровала настолько сильно, что она даже не говорит со мной. Я понимала, что своими капризами делаю только хуже.
Мне было пять, и мне казалось, меня не любили, и когда мы с мамой дошли до остановки, она остановилась, вздохнула. А потом наклонилась и подняла меня на руки. И только уткнувшись носом в морозно-пахнущий воротник её шубы, я поняла, что несмотря на мои капризы, несмотря на то, что у меня гамаши опять собрались в гармошку на коленках, мама все равно со мной.
С этим снежным морозным запахом.
Если чуть-чуть с нотками духов, которые бабушка саркастично называла красная Москва.
Я сидела в квартире на Пархоменко, обнимала Олега за шею, тыкалась носом в его волосы.
И аромат такой солнечно-летний, с нотами лемонграсса и морской соли, который напоминал регату на чёрном море.
Я сидела, тыкалась носом в его волосы. Проворачивала в голове дурацкую фразу…
Я тебя обманул.
В том, что не разлюбил.
Несмотря на все мои капризы, несмотря на то, что я никак не хотела становиться той самой женщиной, которую он желал видеть, меня все равно любили. Такой, как я, есть.
С моими страхами о том, что вдруг слабый человек никому не нужен, с моими тайнами о том, что это больно чувствовать себя недоженщиной во время выкидыша. И с моими тараканами в том, что мне не хватает сил на семью и мужа.
Но я боялась ослабить хватку.
Ведь если в детстве приходишь с ободранными коленками, значит, ты плохая, ведь если в детстве тебя старшеклассник толкнул и порвал рюкзак – это ты плохая, ведь если в детстве ты не можешь держать нормально ногу, чтобы валенки надели – ты в любом случае плохая.
И, несмотря на всю мою эту плохость, Олег сидел на коленях передо мной. Целовал нежную кожу, проходясь щетиной, заставляя толпы мурашек подниматься по телу и повторял одну и ту же фразу:
– Я исправлюсь, я тебе обещаю, это не в тебе проблема, а во мне. И Денис, наверное, прав что я патологически ненавижу конкуренцию и пытаюсь с ней бороться одним единственным способом, но только в разговоре с ним я понял, что я не могу конкурировать ни с тобой, ни с ним, ни с Вероникой я ни с кем не могу в своей семье конкурировать. Потому что, по я определению самый сильный.
– Я знаю, – тихо выдохнула я, – я знаю, что ты самый сильный, потому что если бы ты был слабым, я бы с тобой не смогла жить, потому что если бы ты был слабым я бы, наверное, тебя быстрее задушила. А ты очень сильный. Просто у любой силы есть свои слабости…
Олег медленно поднял на меня глаза, и я провела большими пальцами ему по щекам, стираем влажные солёные пятна.
– Твоя вот слабость заключается в том, что тебе надо периодически видеть доказательство своей силы. И ты пошёл по пути наименьшего сопротивления, решив получить её в постели.
– Я уже ничего не хочу Вик,получать. Серьёзно. Мне уже абсолютно без разницы, что будет в постели, что будет за границами этой постели. Я просто понимаю, что я действительно тебя обманул. Я действительно тебя предал: после стольких лет брака получить кольцо и закрывшуюся дверь это по меньшей мере свинство.
Я кусала губы, отводила глаза.
А ещё было свинством вредничать полгода. Демонстративно закрывать дверь, когда он приезжал, чтобы забрать Стешу. Бросать короткие сообщения о том, что нужно его детям. И совсем нецензурные о том, что его мама болеет.
– Мне уже ничего не надо, Вика, я только прошу тебя дать мне шанс. Я действительно, я не знаю, как из этой ситуации выходить. Я прекрасно понимаю, что другая мне не нужна, меня бесит другая, я не могу смотреть на тупые глаза, на хлопающие ресницы. Ты мой типаж. Ты стопроцентно моё. Под кожей, даже глубже. В каждой клеточке крови. Ты моё. Самое важное. Самое необходимое. Это настолько моё, что эти полгода я жил в аду.
– Но пройдёт десять лет, и тебе покажется, что я недостаточно твоё, пройдёт десять лет, и вдруг у тебя возникнет идея, что я недостаточно покладиста, мягка.
– Ты в любой момент можешь взять плётку. И отхреначить меня ей по лицу. – Подавив улыбку, произнёс Олег и потянул меня на себя, уткнулся снова лицом мне в колени. – Мне так было дерьмово.– Тихо прошептал он. – Я так захлёбывался в собственной боли, что мне не через десять лет, не через двадцать, никто другой не нужен будет. Я себя знаю. Мне никто не нужен был даже сейчас. Мне просто нужно было, чтобы хоть что-то в этой семье происходило так как я решил…
– В этой семье все происходит так, как ты решил. Это Денис начал заниматься хоккеем, потому что ты так решил. Это Вероника занималась иностранными языками, потому что ты так решил, а Стеша ещё ничем толком не занимается, потому что ты этого не решил. И то, что я занимаюсь кофейней, это потому, что ты так решил. Потому что вспомни, как это выглядело. Я хочу что-то своё, а что ты хочешь своё? Не знаю. Ну, возьми кофейню.
Я напомнила старый диалог. И, вздохнув, зажала ладонями глаза.
– Прости меня, я тебя умоляю, прости. Выбей мне на сердце печать того, что я сделал тебе больно, выбей её словами. И такими, чтобы я твою боль чувствовал всегда и помнил о том, что нет ничего хуже чем жизнь без тебя.
