Текст книги "Гитл и камень Андромеды"

Автор книги: Анна Исакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

Только есть красота преходящая, а есть – вечная. С преходящей в Яффе и сейчас плохо. А вечную красоту надо уметь увидеть. Женька ее видел. Но, в отличие от меня, он не был влюблен в Яффу, которую считал всего лишь сравнительно дешевой стоянкой для своей яхты. В других местах стоянка стоила дороже. Да и жизнь в Яффе была недорогой и веселой. Если бы не это обстоятельство, Женька устроил бы себе стоянку в Ахзиве, где один сумасшедший купил кусок берега и объявил его государством, а себя – единоличным правителем. Правитель звал Женьку к себе и обещал вообще не брать денег за стоянку, но Женьке он не понравился. «То ли псих, то ли придурок. Что не одно и то же», – добавлял обычно Женька.

Тип, к которому Женька привел меня тогда с пляжа, ему тоже не нравился. Он мне так и сказал. Но добавил, что все другие варианты – хуже. И вот я стояла за дверью, украшенной немалого размера медным львом со сверкающим кольцом в зубах, и корежилась от страха. Предчувствия во мне просто бурлили, только я никак не могла понять, хорошие они или плохие.

На наш звонок в дверь никто не ответил. Пришлось спуститься на соседнюю улочку в магазин, называемый галереей. Ее хозяин Кароль оказался вовсе не лысым толстячком-колобком, каким я его себе представляла, а длинной патлатой жердью, просмоленной до кости. И не поляком, а балканцем. С папой-турком, который давно забыл его, и мамой-сербкой, которую Кароль, наделенный друзьями неблагозвучной кличкой Каакуа, что на иврите означает «наколка», а их, этих наколок, на нем было хоть в витрину парня ставь, так вот, маму он благополучно забыл в каком-то кибуце. Нет, правда, он ее там забыл. И не мог вспомнить, где именно: в Хацоре, что возле Реховота, или в том, который в Галилее. Потому и не удосужился ее оттуда забрать, когда разбогател.

По словам Кароля, его мамаша тоже не слишком обременяла себя памятью о сыне. Она переходила из рук в руки, но все по кибуцам. Городская жизнь ей не нравилась. Кароля она сдала государству восьми лет. Его тоже передавали с рук на руки различные интернаты. В одних полагалось носить кипу и блюсти законы Торы, в других это не только не поощрялось, но и порицалось. Каролю приходилось полагаться только на себя как в вопросах веры, так и в устройстве собственной жизни. Он распорядился собой вполне резонно. Приобрел несколько профессий, дослужился в армии до чина подполковника, завел огромное количество армейских дружков и, по всей вероятности, продолжал какой-то неявный вид службы в организациях, о которых говорил туманно и намеками. Ему часто приходилось уезжать в дальние страны. Что он там делал, оставалось его тайной. Однако антикварную лавку он открыл не случайно.

Помимо амфор и кратеров, поднятых со дна моря, стеллажи и закрытые шкафы полнились японскими нецке, старинными рукописями, среди которых были даже пергаменты, китайскими акварелями, английским серебром, вывезенным из Индии, и большим количеством пыльных папок, содержимое которых мне предстояло разобрать, поскольку речь шла о рисунках и гравюрах. Кроме того, следовало разобраться с картинами, аккуратно сложенными в штабеля в подсобке, и с книгами, так же аккуратно разложенными по коробкам.

Увидев большое количество растрепанных книг с ивритскими буквами, я испугалась. У меня не было даже представления, что с этим делать.

– Найдем специалиста, – ободрил меня Кароль. – Только они все жулики. Но тебя, кажется, непросто обвести вокруг пальца. Сдается мне, что ты мне подходишь. Только смотри, – добавил он после небольшого раздумья, – налево не торгуй, с клиентами не хитри. Я этого не люблю. Если будешь вести себя правильно, не пожалеешь.

Я поняла, что уже состою в должности. Хорошо бы выяснить насчет зарплаты. И как бы это мне подойти к этому вопросу?

Кароль не сразу, но отозвался на мой немой вопрос:

– Первые полгода будешь работать почти за так, но с комиссионными. А если сойдемся, получишь пай, и зарплату положу хорошую. А с комиссионными так: заранее назначим на всё цену. Что добудешь с клиента сверх цены, с того – десять процентов.

– Тридцать, – хмуро бросил молчавший до сих пор атлет Женя.

– Пятнадцать, а через полгода поговорим снова, – сказал Каакуа, как отрезал.

После этого разговора я так и не поняла, хватит ли мне денег, чтобы платить за кефир и стрижку, или нет. Про босоножки, судя по всему, придется забыть. Впрочем, багаж уже прибыл, а там все, что Сима сумела собрать по блату за месяц со складов и из магазинных загашников. Багаж получился небольшим, но качественным. Если бы у Симы было больше времени, я бы, пожалуй, привезла в Израиль половину товарного довольствия Питера и окрестностей. Но Сима суеверна и, пока не пришло разрешение – черным по белому, – никаких приготовлений не совершала. Тут я вспомнила, что багаж еще в порту, идти за ним надо с Мишкой, а это исключается. Плакали мои итальянские босоножки, особый раздел Симиных достижений!

– Сегодня и начнешь, – объявил Кароль. – Откроем в девять.

– Мне надо хотя бы с ценами разобраться, – взвизгнула я.

– Вот и будем разбираться. Сегодня я с тобой. А завтра утром улетаю на две недели. Будешь открывать по утрам часа на три, с десяти до часа например, а потом – с девяти вечера до полуночи. В остальное время будешь разбирать картинки и составлять к ним… как это у вас называется? Аннотации. И еще: тут есть вещи, которые с прилавка не продаются. Поняла?

Я ничего не поняла, кроме того что речь не идет о семичасовом рабочем дне. А как с выходными?

– Выходные – наши лучшие дни, – удивленно взмахнул бровями мой новый хозяин. – Только тогда и идет торговля.

– И как я доберусь ночью до яхты?

Сросшиеся на переносице брови сербо-турка опять полезли вверх.

– Она живет у меня, – буркнул Женя.

– Переедет ко мне, – сообщил ему Кароль, засунул руки в карманы и принялся перекатываться с носка на каблук.

Вот это уж фиг. Я ничего не имела против того, чтобы разделить каюту с фригидным атлетом. Но балканские страсти исключались. Лучше вернуться в Петах-Тикву.

– Не переедет, – лениво ответил Женя, предварительно взглянув на меня и оценив ситуацию. Он не стал менять позы, но бицепсы дрогнули, и шея напряглась.

– Ну-ну! – осклабился Кароль. Неумелая улыбка тут же облупилась, открыв закушенные губы. – Ладно, – сказал он после минутного раздумья. – Твоя так твоя. Мы у своих не одалживаемся. Пошли ко мне, выпьем кофейку.

Они пошли вперед. А я вдруг поняла, что меня (меня!) только что разыграли на кону, как какую-нибудь маруху в малине. И что теперь делать? Идти за ними? Дать деру? Я влипла черт-те во что, помоги мне еврейский Бог и алтайский шаман. С другой стороны, работа неплохая, почти по специальности. А с Женькой этим еще надо сообразить. Заступился все ж, поиграл бицепсами. А нас, баб, хлебом не корми, дай посмотреть, как олешки из-за нашей особы рогами сцепятся. Может, не такой уж и замороженный. В умелых руках оттает.

И я пошла за ними, стараясь не трусить.

Ах, какой дом отхватил и отгрохал себе подполковник! Ну, отхватил же, потому что давали эти дома за большие заслуги и сравнительно небольшие деньги. Но были дома развалюхами, тут уж кто во что горазд оказался. А Кароль явно обладал большими талантами и немалыми возможностями. Мы прошли сквозь несколько помещений, которые комнатами грех было назвать. Нечто этакое, вытянутое в высоту на два этажа, богатое лестницами и приступочками, галереями и антресолями. Где штукатурка, где каменная кладка, где и вовсе громадные булыжники, притертые каменотесом по средневековому образцу. На стенах дьявольские африканские маски, копья, луки, сабли, картины и ковры. А на приступочках, ступенях и антресолях – кратеры, амфоры и даже мраморные торсы. Не Пракситель их ваял, но работы вроде подлинные и, если не музейные, то по крайней мере дворцовые.

Залезли мы на самую верхотуру, на галерею под потолком, откуда дом виделся отрогами. Там и расположились в удобных креслах с бархатной обивкой и кистями. Погрузили спины в подушки, обитые полосатой дамасской тканью, и занялись приготовлением кофе. Варили его в маленьких джезвах, поставленных в гигантскую медную посудину, наполненную песком. А что там горело под этой посудиной: уголь, дрова или что еще – не разобрала. Оно внутри огромного каменного жернова горело. И как втащили этот жернов на верхотуру – значения не имеет. И зачем он тут, этот жернов, неважно. Фиолетовый морок меня не обманул. Я попала во что-то ненормальное, и мне это понравилось.

Привычка к ненормальностям выработалась у меня в детстве. Ну каково это ребенку ложиться в постельку при отчиме-художнике, в доме постоянный балаган, пирушки и натурщицы, фактура и безденежье, а проснуться падчерицей знаменитого хирурга, чистота, как в аптеке, время разложено по полочкам, вода только кипяченая, даже в кране, моем руки перед едой и после, а едим по расписанию? Каково, я вас спрашиваю?! Таких метаморфоз было – считать не сосчитать, собьешься. Кого мы только не перепробовали! У нас даже дрессировщик слонов случился. Правда, долго не задержался. Не с каждым моя мамаша бежала в ЗАГС.

Впрочем, я с ней и ее мужиками и не жила, оставалась в материнском доме только на выходные. А жила при Симе.

Комнату закачало. Это черный подполковник открыл окно, впустил море. Кофе, ром и морское дыхание у плеча – что может быть лучше? Вскоре снизу стал подыматься человечий шум.

– Скоро спустимся, – предупредил хозяин, прислушавшись. – А ты, Женья, шел бы домой. Вернешься в полночь, поджарим шашлыки. Я привез из Канады жаровню на углях, медь и дуб, на надувных колесах. Точно как у семейства Кеннеди. И виски есть хороший.

– Посижу с вами, – еле двигая губами, соизволил произнести мой атлет. – Неохота туда-сюда таскаться.

Первый рабочий день оказался необременительным. Несколько человек зашли, покрутились, потыкались носом в витрины, словно наша лавка была частью обязательной туристической программы, и вышли. Потом заглянула пара – он в тирольской шляпке с перышком, она в шляпке-тазике. Костюмчики кургузенькие, но льняные. Бриллианты в кольцах средней величины, но чистые. Муж потянулся за грошовым медным портсигаром, неизвестно как очутившемся на прилавке. Ну помоги мне, божество с большой дороги, ножки в крылышках. Время позднее, а мне комиссионные нужны позарез.

– Сколько просить? – шепнула я подполковнику на бегу.

– Красная цена – полтинник.

Я схватила портсигар, осторожно отложенный покупателем на стойку.

– Это, простите, сейчас не продается – защебетала по-аглицки, – это меня просили придержать. Иудаика. Исраэлистика. Полагают, что принадлежал брату Сарры Аронсон. Вы, конечно, знаете, кто была Сарра Аронсон?

Покупатель растерянно замигал. Зато у его жены глаза зажглись и пошли вертеться, как прожектор на маяке, испуская сигналы – точка, тире, тире, точка, точка. Мужик не реагировал. Туповатый.

– Мы там были! – возмущенно напомнила бестолковому супругу тетка в шляпке-тазике. – Ванная. С колонкой. Где ее убили. Ну, ванная… ты еще сказал, что точно такая была у твоей мамы в ваших Городницах. Ну!

– Yes, yes, surely! – расцвел муженек.

И тут же полез в карман.

– Сколько?

– Мы уже договорились с одним… тоже из ваших… за… двести… долларов, – выпалила я одним духом, стараясь вытравить из голоса остаток сомнения. – Он обещал прийти завтра.

– Дай ей двести пятьдесят, – приказала жена.

Муж торопливо кивнул.

– Двести пятьдесят!

– Право, не знаю. Не знаю…

Ну-ка поставим себя на его место. Девочка стильная. Говорит по-английски чисто, но с акцентом. Одета недорого, но с претензией. Да ладно, чего требовать от продавщицы! А вот и нет! (Это я уже говорю себе.) Если хочешь получать хорошие комиссионные, детка, первые деньги придется потратить на стильный наряд. На чем мы остановились? У жены в глазах негодование, у мужа – упрямство. Без этого портсигара семейная жизнь у них, пожалуй, не заладится. Во всяком случае, сегодняшним вечером.

– Я обещала придержать, – говорю с мукой в голосе. – Обещала… Но, в конце концов, пока предмет не продан, каждый покупатель имеет право… Но… вы должны понять, мы – солидное заведение. Может быть, зайдете завтра? Если первый покупатель передумает…

– Дай ей триста! – взвизгнула супруга.

– Триста, и ни копейки больше! – важно и многозначительно сообщил мне супруг.

Чем он там торгует в своей Аризоне? Зерном или покрышками?

– Право же, не знаю. Но если эта вещица вам так понравилась… Ей, действительно, место в хорошем еврейском доме. А тот, которому я обещала, он не еврей. И священник. Прямо и не знаю, что я ему скажу!

Они вышли, победно сверкая глазами и задрав головы. Хозяин галереи и атлет глядели на меня расширенными глазами. Первым расхохотался подполковник. Потом, прикрыв рот ладонью, заблеял атлет.

– Я имел в виду пятьдесят отечественных тугриков, а не зелень, – сказал подполковник и снова заржал. – Эту дрянь забыл тут Стивчик, он работал до тебя, но оказался ужасно ленив. По-моему, он держал в ней марихуану.

Они заржали еще веселей.

– На тебе комиссионные, – хозяин протянул мне полсотни в израильской валюте, подумал и добавил еще двадцать.

Это было хорошо, нужно и вовремя. Но атлет перехватил деньги в воздухе и пихнул их полковнику в карман рубашки.

– Сто и зелеными, – сказал он холодно.

– Это неправильно, – возразил Кароль, – мы договорились.

– Если бы я знал, на что она способна, договор был бы другим, – атлет прищурил глаза и покатал бицепсы по плечу. – Впрочем, и сейчас не поздно. Такую работницу косой Сулейман возьмет с удовольствием. Пошли, куропатка!

Это я – куропатка?! Ах ты, сутенер вшивый! Однако оставаться наедине с черным подполковником мне тоже не хотелось.

– Ладно! – недовольно сказал Кароль и протянул мне зеленую бумажку. – На сифтах. На счастливое начало, – пояснил он, заметив мою растерянность.

– Давай сюда! – велел атлет. – Рассчитываться будешь со мной, – бросил в никуда, но подполковник понял, кому адресовано повеление.

– Так значит… – совсем уж мрачно произнес он. – А за сколько ты ее продаешь на ночь?

– Тебе? Ни за какие деньги на свете.

– А другим?

– Зависит.

Вид у атлета был спокойный, даже меланхоличный. Никакой бравады. Ну и дела! Как же я смоюсь от этого сутенера среди ночи с пустым кошельком? Ладно! Не до Петах-Тиквы, так до какого-нибудь сквера добреду. А сейчас нужно мотать удочки.

Принятое решение облегчило жизнь на данный момент. Однако атлет крепенько обхватил меня мощной дланью и не отпускал от себя ни на минуту даже в кресле с обивкой из бархата и подушками из полосатой дамасской ткани. Ну и черт с ним, решила я, расслабилась и даже задремала на его плече. Ноздри же в это время обоняли запах горящего тука, лука, пряностей и каких-то незнакомых трав-приправ.

Нет, если отрешиться от того факта, что все это происходит со мной, очень даже забавно наблюдать за сложившейся ситуацией. А бежать необходимо. И немедленно. Прямо отсюда и вот сейчас!

– Где тут у вас туалет? – спросила я чуть сдавленным голосом.

– Я покажу, – вызвался атлет. – А оттуда пойдем, пожалуй. Время позднее.

– А как же шашлыки? – недовольно спросил Каакуа. – И виски хороший. Из Гибралтара.

– В другой раз, – зевнул атлет. – Мне завтра рано вставать. Сегодня, впрочем…

Бдительный попался. Ладно, посмотрим дальше. Куда он меня поведет? Где стоит на причале его яхта? По дороге точно будут темные уголки, тут их до черта. Или такси словится. Да и плаваю я недурно, в крайнем случае сигану с этой яхты в море, когда мой тюремщик заснет. Но не прошли мы и трехсот метров от дома Кароля, как атлет выпустил меня из рук, протянул мне мятую стодолларовую бумажку и плюхнулся на скамейку хохотать. Теперь уж он не прикрывал рот рукой, а гоготал как оглашенный, показывая здоровые зубы, в которых по виду еще не копался ни один стоматолог.

– Как мы его! – веселился атлет. – Ты и представления не имеешь, что это за сквалыга и какая дрянь! Он мне как-то девочек предлагал в обмен на товар. Вышибить из него копейку, это еще попотеть надо! Нет, ну как мы его! Как в песне! Скажи, – нахмурился он вдруг, – ты и вправду поверила, что я… ну, в общем, что я вроде как за сутенера собираюсь быть?

– Убедительно было, – промямлила я.

– Дура. Ну извини. Уж очень хотелось этого прохвоста прижать. У нас с ним есть общий приятель, Шука. Они вместе в разведке служили. Тот про этого Кароля такие истории рассказывает… кажется, даже парни из разведки, на что уж крепенькие, а пакость эту побаиваются. Но ты не дрейфь! Намек он понял, тебя не тронет, ему со мной ссориться незачем. Ключ от магазина он тебе дал? Вот и хорошо! Поработаешь недельки две, пока наш подполковник в отъезде, а там найдем тебе что-нибудь получше. Я потому и сказал, что рассчитываться он будет со мной. Так надежней будет. А косой Сулейман, хоть и бандит, но договориться с ним можно. К тебе он не полезет, у него свой гарем. Пробьемся, сестрица. Но как же ты этих америкашек расколола?! Такому на алтайских росписях не научишься. Фарцевала, что ли?

– Нет. Призвала на помощь Трисмегиста.

– Вот оно что… – улыбнулся атлет. – Ты, значит, с олимпийцами дружишь. Ну-ну… тут с ними ухо надо держать востро. В наших местах этих граждан недолюбливают. А хочешь, покажу тебе камень Андромеды?

Мы спустились к морю по узкому проходу между домами. Реставрационная бутафория закончилась на верхней кромке откоса, по которому вилась тропинка. Как отрезали ножиком эту бутафорию. Запах перегоревшей земли, деревья, поставленные тесно и беспорядочно, между ними строительный мусор, забытая стремянка, ведра, наполовину забитые окаменевшим цементом, бутылки из-под пива. А внизу – ничейное, страшное и большое, ворочалось, кряхтело и выдыхало вонючий перегар Средиземное. Тут оно начиналось сразу с глубины и черноты, усугубленной лунным светом, без всяких там мелководных подходов и прибрежного мерцания.

– А вот и камушек, – сказал Женя, тыча пальцем вниз. Я вгляделась. Лунного света хватало ровно на то, чтобы отделить черноту гладкого камня от черноты окружавших его вод, изредка набрасывавших на базальтовую поверхность жидкое кружевце пены. Камушков было несколько.

– Который? – спросила я недоверчиво.

– Вон тот, слева.

– Маленький такой!

– Много ли надо места, чтобы посадить тощую девицу? А там приплыло чудище и слизнуло ее языком, как ящерку.

– Нет, ее спас Персей!

– Вот это уж враки! Не успел. Хвастался только.

– Нет, спас! Иначе не было бы сказки! А почему здесь? – пришло мне вдруг в голову. – Эта Андромеда, она же эфиопская принцесса.

– М-м… Ну, в Эфиопии нет моря, так ее сюда притащили, сказку-то надо сказывать.

В голосе атлета послышалась не приличествующая случаю тоска.

– В Эфиопии нет моря? – раздумчиво спросила я, представив себе карту мира, висевшую над моей детской кроваткой.

Кроватку потом заменили диванчиком, а карта осталась на своем месте. Ангины, корь, свинка, скарлатина и ветрянка тесно связаны в моей памяти с синими проливами, коричневыми горными хребтами и зелеными равнинами на карте, которую позволялось рассматривать при температуре не выше тридцати восьми с половиной. А книги и при такой температуре читать не разрешали: жар и книги считались несовместимыми. Карта Африки, чуть помедлив, все же возникла перед глазами памяти. – Сейчас и вправду нет. А тогда, может, никакой Эритреи не было. Зато море было, – мотнула я головой уже в полной уверенности в своей правоте. – А чего это ты так затосковал?

– Я думаю, что смог бы полюбить только такую вот Андромеду, которую нужно спасти от морского чудища.

– Тебе надо за муки? Ты у нас садо-мазо?

– Не… Это звучит иначе: джентльмен, спасший девицу от смертельной опасности, обязан на ней жениться. Обязан, понимаешь? А если меня не обязать, я в последнюю минуту сбегу. Но если женюсь, буду тащить лямку. Вот я и пытаюсь понять, был ли черный подполковник смертельной опасностью для тебя или только притворялся?

– И не надейся! – вспыхнула я. – За муки можно полюбить разве что кошку, которую из-под колес вытащил.

– И какую же ты тут усматриваешь разницу, сестрица? – искренне удивился мой попутчик.

Он поместил меня в спальную каюту, а сам ушел спать на палубу. Яхта оказалась удобной, как нормальная трехкомнатная квартирка. Еще и покачивало, еще и завтрак на палубе, еще и утренние купания, и морские прогулки. Жизнь пошла сказочная. Была в ней, правда, примесь бесприютности. Женька часто уводил нашу квартиру в море ранним утром, отправляясь куда-то по своим археологическим и подводным надобностям. Тогда приходилось перекочевывать на пляж или в лавку Кароля и кантоваться там до Женькиного приезда. К ночи он обычно возвращался. Но случалось, что отсутствовал несколько дней. Тогда приходилось ночевать в доме подполковника, и было это неудобно.

Приставать он больше не приставал. Да и кто бы ему позволил приставать? Дело в том, что наш подполковник привез себе из странствий наложницу. Звали ее так чудно, что не выговоришь. Мы с Женькой назвали ее Бандеранайкой, потому что была она с Цейлона.

Кароль заплатил за нее стоимость одного слона, а Бандеранайка считала, что стоит по меньшей мере двух. У ее родителей этих слонов было больше дюжины, а еще они владели домами и плантациями. Но отдать дочь чужеземцу за так все же не согласились. Никак не удавалось выяснить у подполковника, сколько же стоит слон. Он многозначительно молчал и застенчиво ухмылялся. Пришлось подкатиться к Бандеранайке. Та долго не ломалась и объяснила, что Кароль выложил за нее горсть необработанных алмазов, что, по представлениям ее родителей, с лихвой покрывало стоимость одного слона. А надо было просить две горсти. Это привязало бы подполковника к покупке более надежно.

Бандеранайка была сухощавой, высокой, жилистой кобылицей вороного колера. Черные жесткие волосы. Черные как смоль, брови. Темная кожа и вся она – сплошное полыхание кокса в топке. Едва проснувшись, Бандеранайка начинала вопить и вопила до поздней ночи.

Женька считал, что ор для Бандеранайки – просто привычка. Если с рождения перекрикивать дюжину трубящих слонов, какие выработаются голосовые связки? Только Бандеранайка справилась бы и со стадом побольше. Голос у нее был огромной силы, но манеры – отменные, как у Мэри Поппинс.

Воспитывалась она в миссионерском монастыре. Говорила на изысканном английском, но англичан не любила. И целыми днями вытанцовывала какие-то свои штуки, гримасничая и мелькая тысячей рук. Кароль соорудил ей особую печку, которую она называла тандури. В нее Бандеранайка, пришептывая, кидала лепешки, овощи, фрукты и травы. Вонь в доме стояла невыносимая, но полагалось считать эту вонь благоуханием. Поначалу наш подполковник просто торчал от этой бабы, а потом пустился в бега. Бандеранайка попыталась орать на меня и Женьку, но ей быстро объяснили, где ее место. Женька голос не поднимал. Он говорил тихо и с ленцой, как истинный плантатор и белый человек. Слова были убийственные. Типа: если не хочешь отведать плетки, ступай на свою циновку.

Бандеранайка замахнулась, но тут же отступила назад, а потом ретировалась. Не на циновку, правда, а в дом. И захлопнула дверь перед нашим носом. Но, кроме нас с Женькой, она тут никого не знала. Дружки Кароля держались от нее на расстоянии пушечного выстрела, их жены – тоже. Да еще перешептывались между собой не только за ее спиной, но и у Бандеранайки на виду.

Короче, потосковала наша птичка в своей золотой клетке и вернулась к своим слонам. Однако успела приучить подполковника к порядку. Стал он тихий и задумчивый. Женщин боялся. И мечтал найти себе еще одну атаманшу, только менее крикливую. Откуда-нибудь с Балкан. Болгарку, например. Они тоже при усах и характере, но меру знают.

В конечном счете он такую нашел, Марой зовут. С ней у меня отношения сложились сразу, но до того времени еще много воды утечет.

А пока Бандеранайка хозяйничала у Кароля в доме, ночевать там было тягостно. Тогда мы с Женькой и оборудовали в лавке душ и маленькую кухоньку, поставили диван, и я перестала зависеть от графика Женькиной жизни. Между тем Кароль подыскивал для меня постоянную жилплощадь. Боялся, что найду квартиру вне Яффы и оставлю его галерею. Но хотя яффские норы стоили недорого, у меня таких денег не было.

Кароль даже объявил, что готов дать мне в долг горсть алмазов, только мы с Женькой решили, что одалживаться у него не следует. А план, как набрать денег не на каморку даже, а на целый дом не хуже подполковничьего, у меня к тому времени появился. Разбирая залежи картин и гравюр, натасканных Каролем черт-те откуда, я поначалу ничего интересного не обнаружила. Подписанные никакой ценности не представляли, имена были миру неизвестные. Неподписанные – тем более. Но работы встречались вовсе недурные, только продавать их надо было там, где этих художников знали. На всемирную известность они не тянули. Не то что не тянули, вполне даже тянули, но не вытянули.

В общем, из этих находок нельзя было ни коллекцию составить, ни на рознице заработать.

Я бы сменила все это барахло на самую захудалую иудаику-израэлистику, да хоть и на поделки школы Бецалель начала сионистской эры, но Кароль утверждал, что художники были хорошо известны, кто в Шанхае, кто в Кении, кто в Венгрии и Румынии. И что специалисты ему сказали – каждая картинка стоит больших денег.

Вот и увез бы эти картинки туда, где за них готовы платить, а взамен притащил нефритовые браслеты, деревянных божков и зуб Дракулы. Но у подполковника изменилась география интересов. Он пропадал теперь в Пакистане и сопредельных областях, откуда можно было вывезти только опиумный сап, что, как я подозревала, он и делал. Мне же нужны были комиссионные, а на чем их сделаешь?

И я придумала создать неизвестного миру художника-еврея, путешествовавшего по дальним странам и малевавшего то Гималаи, то джонки в проливе Йохоры, то придунайских коров, то есть именно то, что имело место быть на натасканных Каролем со всего мира картинках. А придумав биографию, художника этого раскрутить, устроить ему ретроспективную выставку, книжку, если надо, о нем написать. И загонять картинки, чем дороже, тем лучше.

Разумеется, приписать картины одного художника другому, да еще и выдуманному, дело нечистое. В нашем цехе за такое не жалуют. Но покупка квартиры волновала меня тогда куда больше, чем незапятнанность профессионального имени. Кроме того, будет иметь место мистификация, то есть своего рода концепт. И что есть жизнь, как не игра, слоны, алмазы и небывший художник с невероятной биографией?

Плохо было то, что наш подполковник брал в каждом месте своего недолгого там пребывания только по одной картинке рекомендованного ему местными знатоками художника. То ли из скаредности чертовой, то ли полагая, что так есть больше шансов напороться на клад. А слепить из этого разномастья одну производящую руку было невозможно.

Допустим, наш художник, вдохновленный примером Биньямина из Туделы, шныряет по миру, усваивая не только особенности местного колера, но и местного живописного письма. Допустим… Однако не может же он работать каждый раз под иного местного живописца с хорошо установившимся стилем! Не может, ерунда это. Консультантов Кароль подбирал опытных и честных. Будь они более невежественны или хитры, подсунули бы ему картины начинающих художников. Тогда бы могло и получиться.

Женька со мной согласился. Он предложил нанять кого-нибудь из приличных и бедствующих русских художников. Пусть пишет нам картины великого еврейского живописца-бродяги, погибшего при попытке одолеть перевал в Тибете где-то в году… 1920-м. Раньше не надо, будет много возни с красками и холстами, которые придется старить.

А биографию надо придумать сионистскую, но не очень, чтобы не начали копать. Сионисты, они штучный товар, все пересчитаны. Пусть будет таким, слегка сионистом, чуток помешанным авантюристом. Баб надо ему придумать, разбитые сердца, ужасные трагедии. Опять же, не слишком ужасные. Все равно всех баб придется убивать молоденькими, чтобы дети-наследники не объявились.

Поначалу проект мне понравился, но потом я его зарубила. Живой художник-фальсификатор – это проблема. Еще поверят в созданную нами легенду о его гениальности, хлопот тогда не оберешься. Нет, необходимо раздобыть где-то картинок тридцать высокого качества, выполненных одной рукой. И… почему бы заранее не договориться с этим художником о мистификации? Ему же лучше. Реклама и все такое. Живет себе какой-то неизвестный миру, но талантливый албанец, азиат или африканец. А мы делаем из него сиониста? Бред, все бред!

Женька предложил оставить эту идею и вернуться к морскому дну. В конце концов, от подполковника не убудет, если мы с Женькой впарим нескольким его клиентам амфорки или монетки постороннего происхождения и не проведем эти операции через кассу. Он же не делится с нами доходами от макового сапа.

Женька говорил уверенно, а я испытывала неудобство. Честно заработанные комиссионные меня больше устраивали. Поговорив с Шукой, приятелем Кароля, Женька перешел на мою сторону. С подполковником такие шутки шутить не рекомендовалось. Решили подождать его возвращения, а если он ничего дельного не привезет, менять хозяина. Правда, надувать кривого Сулеймана нам тоже не рекомендовали. Все шло к тому, что нужно открывать свое дело. Женьке – переходить на откровенное браконьерство, то есть – на археологическое пиратство, а мне – брать на себя ответственность за реализацию некошерного товара. Пока же – набирать клиентуру и составлять себе имя.

Однако одна амфорка сама выскользнула из рук и пролетела мимо кассы, а за ней пришел заказ на целую трирему этих амфор и кратеров. Дело было так: мы с Женькой уговорились поужинать в кафе. А у него был славный денек, на морском дне обнаружилась потонувшая посудина с большим грузом глины. И Женька припер одну амфорку с собой, чтобы показать мне, какая она целехонькая и гармоничная. Мы поставили амфорку на стол и стали спорить о периоде и месте ее изготовления. А дамочка, сидевшая за соседним столиком, вся из себя натуральный лен и туфельки от Гуччи, запала, как говорится, на эту амфорку. Подсела к нам и стала торговаться.

Цену она предлагала завышенную, но при этом явно была готова дать больше. А когда амфорка вместе с Женькиной спортивной сумкой перешла в ее владение, сунула нам записочку с адресом. Мол, требуется штук двадцать этой старины для оборудования дома в Иерусалиме. Она сама – модный дизайнер. А дом – в Старом городе. И ей хотелось бы украсить его именно вот такими древностями. Сертификаты не нужны, она понимает в этих вещах и видит, что амфора подлинная.