Текст книги "Огонь Менестреля"
Автор книги: Анна (Энн) Харрелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)
Глава 6
Хендрик де Гир сидел позади шофера в машине Райдера, стоявшей на Бродвее, и курил сигару, когда рядом возник сенатор, тяжело дышавший и заметно взволнованный.
– Уберите это, – резко сказал он, вытащив из кармана шелковый носовой платок. Не разворачивая его, Райдер обмахнул лицо. – Я не выношу сигар.
Голландец спокойно пожал плечами и убрал сигару; он докурит ее позже, в одиночестве. Райдер скомкал платок и сунул в карман пальто, а Хендрик с некоторым удивлением подумал, что, видимо, красавица-пианистка Джулиана Фолл плохо обошлась с сенатором. Но Райдер, продемонстрировав искусство опытного политика, уже пришел в себя.
– Вы были на концерте? Понравилось?
– И да и нет. Скорее нет. А вам?
– Да, конечно – да. Чудесное исполнение. – Только легкая тень страдания в его взгляде выдавала томительную страсть к белокурой пианистке. – Джулиана Фолл прекрасно играет. Вы не находите?
– Меня не интересует музыка.
Райдер улыбнулся его словам легкой, аристократической улыбкой, но Голландец не обиделся. Он такой, какой есть, и уже много лет назад оставил попытки переделать себя. Райдер тихо сказал:
– Давайте перейдем к делу. Полагаю, вы видели, с кем я был на концерте.
– С Рахель Штайн, – бесстрастно ответил Хендрик. Райдер смотрел прямо перед собой в темноту холодного автомобиля, словно, избежав взгляда Голландца, он смог бы остаться непричастным к тому, что говорил.
– Ей нужна ваша голова.
– Она заслужила ее. Но я не мазохист.
– Я тоже.
– Разумеется. Рахель Штайн нужна моя голова, и вы ее отдадите ей, потому что иначе она не будет молчать и тогда кто-нибудь может копнуть поглубже, чтобы выяснить, нет ли между нами более тесных связей. А я не думаю, что вы или сержант Блох хотите этого.
– Вы прекрасно все понимаете, де Гир, – с горечью произнес Райдер. – Она может очень сильно навредить мне, и смею добавить, я этого совсем не заслужил.
Хендрик улыбнулся, искренне забавляясь.
– Ах да, вы ведь тут совсем ни при чем.
Райдер не возразил ему, он даже не уловил сарказма в словах де Гира. Господи, как он ненавидит все это! Он готовился к сегодняшнему разговору несколько дней, с того момента, когда Рахель Штайн рассказала ему во всех подробностях, как де Гир выдал нацистам ее семью и семью Пеперкэмпов, а сейчас, находясь здесь, он едва мог сосредоточиться. Перед ним все еще стояли глаза Джулианы Фолл – темные и прекрасные. Она, должно быть, сочла его дураком. «Ты глупый осел, Сэм», – сказала ему жена после того, как ушла от него. Другие женщины так не считали и он тоже, но жгучая боль от ее слов осталась навсегда. Его жена была единственной женщиной, на которую он никогда не мог произвести впечатления. Именно к этому ты постоянно стремишься, не так ли, приятель? Нет, Джулиана Фолл – это совсем другое. Если только Старк… Будь он проклят! Что он там делал сегодня?
– Но у вас есть условия, – спокойно заметил Голландец. Сенатор, сделав над собой усилие, выкинул из памяти вид самодовольного, наглого Мэтью Старка. Стальной мужик, так отзывались о нем другие и произносили эти слова с уважением. Он был надежным. Честным. Он не знал, что такое нервы. Райдеру всегда хотелось, чтобы и его называли стальным. Но его прозвали Золотым парнем. Однако, все это было в прошлом. Что такое американский сенатор, и что такое бывший писатель? Их встреча за кулисами – просто неблагоприятное стечение обстоятельств, и не более того. Это все, что он согласился признать.
– Да, – наконец ответил он. – У меня есть условия. Вы можете помочь мне разрешить мои затруднения, и в то же время решить свои.
Райдер повернулся к Голландцу, разглядывая его давно нестриженные волосы и жесткие мозолистые ладони. Как могло случиться, что такой человек имеет столько власти над ним? Но это ненадолго, думал Райдер. С этим будет покончено.
– Мне известно об Амстердаме. Рахель Штайн рассказала все. Она была у меня после того, как увидела нас вместе в машине, в шестичасовых теленовостях. Нам просто не повезло, но я предостерегал вас относительно личных встреч. Однако все может измениться к лучшему. После разговора с Рахель я со своей стороны тоже навел справки и узнал еще больше. Вы пришли сегодня потому, де Гир, что из-за вас погибло двенадцать человек, и единственное, чего хочет Рахель Штайн, это предать вас суду за содеянное. Вы здесь потому, что мне это известно. Вы могли бы исчезнуть. Я не дурак, и знаю, что могли бы. Но вы затеяли интересное дело с Блохом, к тому же вы стареете. Будет нелегко всплыть снова, тем более, когда вы станете никому не нужны. Единственный выход для вас – достать то, что мне нужно, и я забуду все, что знаю о вас.
Хендрик давно научился давать отпор этому человеку с невинными глазами.
– Об этом мы уже говорили. И я здесь, разве не так? Скажите мне, что вам нужно.
– Алмаз.
Голландец никак не отреагировал.
– Вы знаете, о чем я говорю. Я вижу это. Штайн не верит, что он существует, иначе не упомянула бы о нем, когда приходила жаловаться на вас. Она понятия не имеет, что я интересуюсь этим камнем. Но я уверен – он существует. И более того, вы достанете его для меня.
– Я знаю о многих алмазах, сенатор…
– Оставьте, де Гир. Не отнимайте у меня времени.
Хендрик бесстрастно смотрел на молодого сенатора.
– Я должен знать наверняка. Как он называется?
Глаза Райдера стали холодными.
– Камень Менестреля.
Отис Рэймонд, переминаясь с ноги на ногу, стоял на ковре ручной работы рядом с огромным дубовым столом. Позади, в камине пылал огонь, но Отису как всегда было холодно. Вот он, гордость американской армии, думал Блох. Дерьмо. Он никогда не переставал удивляться тому, как Рэймонд, военспец четвертой категории, воевавший во Вьетнаме не кем-нибудь, а вертолетным стрелком, выжил там. Ему крупно повезло.
– Добрый вечер, Рэймонд.
– Сержант?
Блох откинулся на спинку кресла.
– Мне только что звонил Сэм. Он сказал, что сегодня в Линкольн-центре появлялся Старк. Ты ничего не знаешь об этом, а?
– Мэт Старк? Нет, сержант. Я не виделся с ним уже несколько лет.
– А ты не задержался в Вашингтоне, чтобы – повидаться с ним?
– Нет. Я пробыл там столько, сколько вы приказали. И я сделал только то, что был должен.
– Конечно. Тогда почему Старк в Нью-Йорке?
– Я не знаю. Спросите его.
– Спрошу, Рэймонд. Обязательно спрошу.
Отис фыркнул, он не мог стоять молча.
– Что-нибудь еще?
– Нет, можешь идти.
Спустя некоторое время у Блоха раздался еще один звонок.
– Все кончено, – сказал его человек в Нью-Йорке.
– Несчастный случай? – спросил Блох.
– Разумеется.
– Неплохо, – проговорил Блох, глядя на яркие языки пламени и наслаждаюсь запахом березовых дров. – Совсем неплохо.
Глава 7
Мэтью появился в отделе новостей рано утром в понедельник, даже слишком, рано, так что успел выпить две чашки кофе до прихода Фелди. Он ничего не делал. Просто сидел за своим столом, уставившись на плексигласовую перегородку напротив, куда повесил афишу фильма, снятого по его книге «Горячая зона». Они сохранили название. Фильм собрал много премий – как и книга – и сейчас продавался на видеокассетах, а сама книга была включена в программу курса Вьетнамской войны для колледжей. Раньше рядом с афишей висели несколько фотографий из фильма, но он убрал их примерно год назад. Без причины. Просто надоело смотреть на них, сказал он. А несколько месяцев назад «Тайм» напечатала статью о том, что случилось с Мэтью Старком, пилотом вертолета, который был награжден Крестом Летчика, отлетал две вахты в центральном высокогорье и затем еще раз приезжал во Вьетнам как свободный журналист, печатающийся в «Ньюйоркере», «Атлантик мантли» и в «Харперсе». Когда он в конце концов вернулся домой, то написал книгу и стал работать в «Вашингтон пост». Он был потускневшим героем, вьетнамским ветераном, который мог бы понравиться читателям.
А потом ему все это страшно надоело, а может, он исписался. Одно из двух. Он уже не задавал себе вопросов о том, что перевернуло его душу. Ушел из «Пост», некоторое время ничем не занимался, а затем, благодаря остаткам прежней славы, устроился в «Газетт» и стал строчить статейки в жанре журналистского расследования.
Потягивая кофе, Мэтью почувствовал, что ему полегчало. Только здесь, в редакции, он сможет забыть о долгих ночных кошмарах, мучивших его в прошлое воскресенье, – наяву и во сне. Он называл их снами, хотя это были не сны. Это были воспоминания.
– Сволочь!
Элис Фелдон обрушилась на него, стоя рядом с его столом, – в ее руках была скомканная и расправленная первая страница «Нью-Йорк тайме», очки редакторши сползли к самому кончику носа.
– Будь ты проклят! – заговорила она. – Ради тебя я впрягаюсь, обзваниваю кучу мест, чтобы организовать билет на этот чертов концерт в Линкольн-центре, я верю тебе, сукиному сыну! А чем ты отплатил мне?
– Успокойся, Фелди. Господи! Там ничего не выгорело. Не было никакой истории.
– Ты мне будешь говорить! – Она швырнула на стол «Тайме». – Читай, вот здесь, Женщина поскользнулась и упала на улице недалеко от Линкольн-центра. Она умерла. Ее тело обнаружили вчера утром.
– Отличный сюжет, Фелди. Я возьмусь за него.
– Оставь свое зубоскальство. Женщину звали Рахель Штайн. Это имя тебе о чем-нибудь говорит?
– Нет.
– Она была на концерте с неким сенатором Райдером, твоим старым приятелем.
Мэтью провел рукой по лбу.
– Черт возьми.
Заметка начиналась в нижней половине первой страницы. Рахель Штайн была известным голливудским агентом и недавно перебралась в Палм Бич. Из офиса Райдера сообщили, что ее знали как сторонницу сенатора и он глубоко огорчен ее кончиной.
– Этот Проныра, он тоже дружок Райдера? И ты поехал в Линкольн-центр, потому что там был Райдер, да? Здесь написано, что это несчастный случай. У тебя нет других предположений?
Фелди говорила без остановки, и Старк не перебивал ее. Самый большой в мире алмаз, неприятности Райдера, дурацкая просьба Проныры помочь сенатору, А теперь еще и это.
– Слушай, Старк, ей богу, я не жалею, что взяла тебя. Ты, конечно, можешь оставить эту работу и, я уверена, заработаешь больше денег на гонорарах и своем имени, чем плачу тебе я за шестидесятичасовую рабочую неделю. Я запросто могла бы уволить тебя, и ты бы жил припеваючи. Но вот именно этого я и не хочу. – Она резко передвинула очки на голову: – Мне рассказывали, что ты многого стоил раньше.
Никто не говорил с ним в подобном тоне, кроме Элис Фелдон. Никто не осмеливался. Мэтью нравилось, что она не боится его.
– Может, это все враки.
– Нет, не враки. – Ее тон смягчился, и она тяжело вздохнула. – А этот Отис Рэймонд, он был с тобой и Райдером во Вьетнаме?
– Проныра – прожженный вьетнамский ветеран, от которого государство отвернулось, Фелди. Но он несет какую-то ахинею. Если здесь есть сюжет, то ты получишь его. Обещаю.
– Ладно, Старк. Ты журналист. Ищи.
Ворча про себя, что пора прекратить возиться с этим бездельником, Элис потащилась к своему столу. Мэтью выпил еще немного кофе и перечитал кусок, в котором говорилось о гибели Рахель Штайн. Она запросто могла поскользнуться. Он вспомнил, какой крошечной была эта сморщенная старуха, хотя в статье говорилось, что ей было всего шестьдесят пять. Она не привыкла к гололедице. Так что, возможно, она просто поскользнулась, а может быть – нет. Имеет ли это какое-то значение? Он вернулся к началу статьи и прочел ее заново.
Вот оно. Рахель Штайн эмигрировала из Амстердама в 1945 году, проведя последние месяцы войны в немецком концлагере. Она была голландской еврейкой.
Голландская еврейка.
А человек, с которым должен был встретиться Райдер, Хендрик де Гир, тоже голландец.
Старк невидящими глазами смотрел на афишу «Горячей зоны». В голове крутилась какая-то мысль, но он не мог ухватить ее. Он вытащил программку концерта, которую сохранил, чтобы предъявить Фелди, если она захочет убедиться, что он там был, а еще из-за фотографии Джулианы Фолл, которую Мэтью хотел пришпилить к своей перегородке.
Он пробежал глазами биографию Мисс Пианистки. Первая и единственная ученица Эрика Шаджи Шидзуми, того самого, который не хотел отпускать ее в Вермонт. Посещала Джуильярд, что было и так ясно. Успех пришел к ней после того, как она стала лауреатом нескольких музыкальных конкурсов, в том числе и «Левенрит», в Карнеги-холл. Старк порадовался, что судьба избавила его от обязанности присутствовать там. В биографии забыли упомянуть о том, что она красива. Он вспомнил, как платье прилипло к ее телу. Черт! Да, она очень красива. Он пропустил кусок, рассказывавший о ее технике и об интерпретации концерта Бетховена, и обратился к последним личным данным. Живет в Нью-Йорке, где родилась и выросла, дочь Адриана Фолла, банкира с Уолл-стрит, и Катарины Пеперкэмп-Фолл, эмигрантки из Голландии, имеющей свою кондитерскую на Медисон-авеню.
Какое удобное совпадение. Фелди права – он журналист. А раз так, он не верит в совпадения.
Год назад, еще до появления Д. Д. Пеппер, Джулиана купила аквариум и поставила его у своего рояля, рядом со стеклянными дверями, отделяющими столовую от огромной, выходившей окнами на Центральный парк, гостиной. Она наполнила его водой и выпустила туда золотых рыбок, шесть штук. Их звали Фигаро, Козима (в честь жены Вагнера), Пуччини, Кармен, Барток и Дюк (в честь Дюка Эллингтона, но для Шаджи он был Людвигом), Они не разговаривали и не требовали много внимания. В общем-то, их даже нельзя было считать компанией, но зато рядом всегда был кто-то живой, помогавший перенести долгие часы уединения. Она могла повернуться, сидя за роялем на стуле, – слишком много времени она проводила за игрой, так много, что ее спина уже не выдерживала без опоры, – она могла повернуться и немного поболтать с ними. Именно этим она занималась сейчас. Рыбы требовали меньше внимания, чем кошка или собака, и больше сочетались с ее образом жизни. Ей было несложно найти человека, который мог бы покормить их, пока она странствовала, но ее не покидала мысль, что если этот человек забудет покормить их, то просто-напросто спустит сдохших рыбок в унитаз и купит других. И она ничего не узнает.
Шаджи победил. Она решила подождать с Вермонтом. Субботний вечер в «Аквэриан» прошел прекрасно, и они повеселились на полную катушку. Ей нужно работать. Она должна выгнать Д. Д. Пеппер – из своей жизни. Из-за постоянных разъездов у нее не оставалось времени для работы, и ей нужно вновь окунуться в нее с головой. Если она в течение двух недель будет проводить хотя бы по восемь часов в день за роялем, то снова войдет в форму. Так делают бегуны. Так должен работать музыкант, сказал ей Шаджи. И это была правда, но она все еще злилась, что он похоронил ее Вермонт, и не хотела признать его правоту. Когда она войдет в этот режим, тогда сможет провести несколько дней в Вермонте без ущерба для себя. И не чувствуя за собой вины.
Но ей не удалось так просто окунуться в прежнюю рутину. Вчера, проведя три часа за роялем, она заскучала и сбежала к музею «Метрополитен», чтобы посмотреть Рождественскую елку.
Сегодня она преуспела чуть больше. Проснувшись в восемь, всего на час позже, чем планировала, только десять минут нежилась в постели, хотя двадцать было бы лучше. Хорошо бы сделать пробежку по парку, но было прохладно. Ей стоило хотя бы размяться на велотренажере. Но тренажер заменила ванна. «Здоровый» завтрак состоял из двух бисквитных пирожных ее матери и кружки чая. Если бы она следовала запланированному графику, то в девять уже сидела бы, уткнувшись в клавиши, и оставалась за роялем восемь – десять часов с небольшими перерывами на обед и ужин. Но сегодня она села за инструмент только в одиннадцать и постоянно отвлекалась.
Было три часа, а Джулиана уже в четвертый раз беседовала с рыбками. Она решила не мучить себя. Нужно всего два-три дня, и она снова станет прежней – требовательной и увлеченной как всегда.
– Ну, Дюк, что ты скажешь о Шопене?
Дюк шевельнул, хвостом и вильнул в сторону. Шопен явно не произвел на него впечатления. Она работала над фортепианным концертом № 1 Е-минор – чертовски трудное произведение, которое она полюбила. И не оно сбивало ее на общение с рыбками. Что-то другое. Одиночество, может быть.
Она вздрогнула, от звонка телефона. Звонил швейцар. Он сообщил, что внизу, в холле, какой-то Мэтью Старк, он хочет ее видеть, пропустить его?
– Черт! – выругалась она, удивившись сама и озадачив швейцара. Она отчетливо помнила Мэтью Старка: его язвительный смех, темные, изменчивые глаза. Она не могла представить себе, что ему нужно. Она даже не знала, зачем он в субботу вечером ввалился к ней в артистическую. Просто поздороваться с Сэмом Райдером? Или с ней? Она сомневалась в том, чтобы у него хоть на секунду появилось желание пригласить ее на ужин. Он назвал ее милашкой. Что он делает здесь? Гости ей сейчас ни к чему. А в общем-то, какая разница?
– Пропустите его.
Она невольно, не отдавая себе отчета, оглядела себя в зеркале. Черное трико, болтающаяся на плечах футболка с Бетховеном на груди, черные носки, спортивные тапки. Лицо не накрашено, волосы собраны в конский хвост.
Ладно хоть не розовые, подумала она, но тут раздался звонок.
Она вышла в просторную прихожую и приоткрыла дверь, предварительно набросив цепочку: живя в Нью-Йорке, следовало быть осмотрительной. Но лишь мельком взглянув на человека за дверьми, узнала мужчину, который так обескуражил ее в тот вечер. На нем была черная кожаная куртка, черный свитер, джинсы и грубые кожаные ботинки. Шляпа и перчатки отсутствовали. Она почему-то и не представляла себе его иначе. На его темных волосах таял снег, но лицо, покрытое шрамами, совсем не казалось замерзшим. А она даже не знала, что на улице идет снег. Может быть, Шопен давался ей не так плохо, как она думала. Старк окинул ее нахальным взглядом.
– О, конский хвост? Вы совсем не похожи на всемирно известную пианистку.
Никто еще не был с ней таким бесцеремонным. Решительно никто.
– Вы не думаете, что, прежде чем начинать язвить, вам следовало бы подождать, когда я приглашу вас войти?
– Такого со мной не случалось.
В это охотно верилось.
– Что вам нужно?
– Пять минут. Я хочу задать вам пару вопросов.
– О чем?
– О нескольких вещах. Я – репортер.
– Почему я должна верить вашим словам?
– Хотя бы потому, что я здесь. Ну, да ладно. – Он выудил свой бумажник и сунул в щелку журналистское удостоверение. – Обследуйте меня.
Джулиане удалось, не коснувшись его пальцев, взять карточку. Рассматривая ее, она чувствовала на себе его взгляд.
– Вы из «Вашингтон газетт»?
– Угу.
Казалось, его забавляло все это, и она вспомнила его слова о том, что ей полагалось бы знать его имя. Чепуха.
– Ничего удивительного, что я о вас не слышала. – Она окатила его надменным взглядом и подарила ему одну из своих отчужденных улыбок: он заслуживал и того и другого. – Я не читаю эту газету.
– Недурно сказано, солнышко, но, по правде говоря, меня никто не знает как репортера из «Газетт».
Она почувствовала, как ее щеки вспыхнули от ярости, смущения и – она с отчаянием поняла это – от бессилия. Он все еще был за дверьми, и она успела кое-что разглядеть. Кривая усмешка, мускулистые бедра, широкий зазубренный шрам на правой руке, полученный явно не при резке огурцов.
– Бросьте! – сказала она. – Я никогда не слышала о вас и не хочу об этом говорить.
– Вы наведете обо мне справки, или мне так и стоять здесь до вечера?
Она захлопнула дверь и подумала, не вернуться ли ей к работе. Он услышит Шопена и все поймет. Но она прошла в гостиную к телефону. Только из любопытства, сказала она себе. Набрала номер «Газетт», указанный в его карточке. Ее соединили с Элис Фелдон, которая подтвердила, что Мэтью Старк работает у нее.
– Если это можно назвать работой, – добавила она полушепотом.
– Вы не могли бы описать его внешность?
– Зачем?
– Он стоит сейчас у меня за дверью, и я боюсь впускать его.
– Ясно. Я вас прекрасно понимаю. А кто вы?
– Меня зовут Джулиана Фолл. Я…
– Пианистка Старка. Будь я проклята!
Пианистка Старка. Бог мой. Что происходит?
– Ростом примерно пять футов одиннадцать дюймов, брюнет, на лице шрамы, он носит черную кожаную куртку и грубые, массивные ботинки, и еще…
– Это он. Спасибо.
– Подождите. Дайте мне его, пожалуйста.
– Я передам, чтобы он позвонил вам, – сказала Джулиана и положила трубку.
Она сняла цепочку, щелкнула замком и предоставила Старку самому открыть дверь.
– Вас опознали.
– Звучит зловеще.
Он прошел в гостиную. Джулиана последовала за ним. Это была огромная комната, выходившая окнами на Центральный парк, который сейчас, под легким снежным покрывалом, напоминал рождественскую открытку. Она заметила, что он огляделся с таким видом, словно пыль на подоконниках и мраморном камине, на рояле и на разнообразной старинной мебели, на книгах, журналах, фотографиях, газетных вырезках, письмах, дипломах и на прочем барахле, разбросанном повсюду, была для него полной неожиданностью. Она сама заметила ее впервые после возвращения из Парижа. Два больших персидских ковра тоже требовали чистки.
– О, золотые рыбки? – сказал визитер, подойдя к аквариуму и заглянув в него. Потом обернулся к ней. – Славная у вас квартира. Ее некому убирать?
– Я некоторое время была в отъезде, а после этого не нашлось времени заняться уборкой и… Ну, у меня есть человек, который приходит убирать, но ее давно не было. Она появляется нерегулярно. Трудно сосредоточиться, когда работает пылесос и кто-то снует вокруг тебя, вытирая пыль. Мне, честно говоря, пыль не очень мешает.
– Не сомневаюсь.
Журналист смотрел на нее. Джулиана почувствовала, что резинка немного сползла с хвоста, и подумала, что, пожалуй, сейчас не очень привлекательна. Но она всегда выглядит так в это время дня, после нескольких часов работы. Пришлось собраться, чтобы стряхнуть с себя оцепенение.
– А что вы делаете, когда устраиваете здесь вечеринки? – продолжал он. – Я бы на вашем месте запихнул все под диван и приглушил свет, чтобы никто не заметил пыли.
Хозяйка игнорировала его деловитый тон.
– Я не устраиваю вечеринок.
– Вы просто ходите на них.
– На самом деле, да.
– Ла-ди-да.
Резинка сползла к самому концу хвоста. Джулиана сняла ее, позволив волосам рассыпаться по плечам, и заметила, как слегка вспыхнули его глаза. Она не увидела бы этого, если бы не смотрела на него пристально. Значит, подумала девушка, он обращает на нее внимание. Репортерская привычка замечать детали, тут же предположила она. Не более того.
– Мистер Старк, – холодно произнесла она, – вы хотите о чем-то спросить или пришли поиздеваться надо мной?
Он посмотрел на нее, и его темные, почти черные, глаза потеплели, став карими.
– Извините. – Прозвучало неожиданно, и ей пришло в голову, что это слово он произносит не так уж часто. – Вид вашей квартиры и вас самой говорит о том, что музыка требует большого труда. Я не предполагал этого.
– Вы думали, будто однажды утром я проснулась и обнаружила, что умею играть на фортепиано?
Он ухмыльнулся.
– Что-то вроде того.
– Это не так. – Она решила не развивать эту тему. – О чем вы хотите узнать?
– Я сейчас выхаживаю одну статейку, – сказал он, подойдя к пыльному роялю. Около дюжины карандашей было разбросано по полу под роялем и под стулом. Он поднял один длиной в два дюйма. – Полагаю, он еще может послужить.
– Я делаю пометки карандашом. Мне некогда точить их во время работы, и поэтому, когда я сажусь за рояль, имею в запасе около дюжины и, когда они тупятся, бросаю их на пол. Терпеть не могу тупых карандашей.
– Да, это ужасно.
Несмотря на его насмешливый тон, Джулиана чувствовала, что она восхищает его так же сильно, как и забавляет.
– А когда заканчиваю, я собираю их и точу все сразу. Это экономит время. Послушайте, мне надоело распространяться о том, что и как я делаю. Если мой образ жизни и моя квартира разрушили ваше представление о том, как должна жить пианистка, не обессудьте. А как это вы «выхаживаете» свою статейку?
– Если верить бессмертным словам Элис Фелдон, я – ленивая дрянь. – Он собрался было положить огрызок карандаша на подставку рояля, но передумал и бросил на пол. – Не буду нарушать ваш порядок. А разве не правда, что голландцы считаются очень аккуратными?
Джулиана нахмурилась.
– Откуда вам известно, что я голландка?
– Расследование.
– Что за расследование? Я не думала, что вы музыкальный обозреватель. Если это официальное интервью…
– Нет, не интервью. Расслабьтесь, ладно? – Он взглянул на нее и на шелкового Бетховена, сердито смотревшего с ее футболки. Джулиана почувствовала себя идиоткой. – Не возражаете, если мы присядем?
Старк уселся на диван среди потрепанных нотных тетрадей Шопена и Моцарта, пока хозяйка освобождала кресло от кипы газет и писем.
– Это корреспонденция за четыре месяца, я забыла предупредить на почте, что уезжаю. – Все потому, подумала она, что совсем недавно заказала доставку газет на дом. Ей казалось тогда, что, может, хоть утренние газеты помогут ей не чувствовать себя оторванной от мира. А может быть, хотелось иметь еще какое-нибудь занятие, до того как она усядется за рояль. – Я еще не просмотрела ее.
– Вижу. Помочь?
– Нет.
Собеседница ответила слишком поспешно. Она поняла, и он тоже. Ей не хотелось, чтобы Старк подходил к ней слишком близко. Он так отличался от мужчин, которых она знала. Усаживаясь в кресло, она украдкой оглядела его, отметив про себя шрамы на лице, сильные, темные руки, ботинки, которые выглядели так, словно их носили очень долго и проносят еще вечность. Шаджи он бы не понравился, подумала она.
– Ну, давайте спрашивайте.
Старк вольготно закинул ногу на ногу. Он выглядел совершенно непринужденно, и Джулиана вдруг спросила себя, что могло бы вывести из равновесия этого человека? Рассердить его? Заставить его рассмеяться?
– Я приходил в Линкольн-центр в субботу вечером, чтобы увидеть одного голландца, Хендрика де Гира, – сказал Старк. – Вы знаете его?
Джулиана принужденно засмеялась.
– А что, должна знать? – процедила она, наслаждаясь своим сарказмом.
Старк не отреагировал.
– Сэм Райдер не упоминал о нем?
– Нет. А он должен был упомянуть?
– Я не знаю, я лишь пытаюсь нащупать. Де Гир и Райдер должны были встретиться на концерте.
– Это вы так выхаживаете свою статью о сенаторе Райдере?
– Возможно.
Она задумчиво и сосредоточенно посмотрела на него, слегка прикусив губу.
– Он вам не нравится?
– Мне многие не нравятся. Вам никогда не приходилось слышать имя Хендрика де Гира?
– Если и слышала, то не запомнила.
– Тогда это мало что даст. И вы также никогда не слышали о Сэме Райдере.
Джулиана выпрямилась, напряженная и оскорбленная.
– Вы всегда так враждебно настроены к людям, которых интервьюируете, мистер Старк?
– Зовите меня просто Мэтью, ладно? – Он изобразил на лице что-то похожее на улыбку. – А почему вы все-таки не поехали в Вермонт?
– Я была на гастролях с самого сентября, и мне хочется пополнить репертуар чем-нибудь новым. Вермонт никуда не денется.
– Наверное, так. Вы много работаете?
– Сейчас да, минимум по восемь часов в день. Чтобы вернуть форму.
– Значит, вы последовали совету Шаджи.
– Он часто бывает прав в такого рода делах.
– И это вас бесит?
Она не могла сдержать усмешку, и ей пришла на ум сумасшедшая мысль. Как этот сильный, непонятный человек отреагировал бы на Д. Д. Пеппер?
– Временами да. Но расскажите мне что-нибудь о Хендрике де Гире. Вы подумали, что я могу знать его просто потому, что он голландец?
– Вообще-то, да. Я всегда проверяю совпадения. И ничего больше я вам рассказать о нем не могу. А ваша мать, как вы думаете, не может ли она знать его?
– Моя мать?
– Ну да. Ведь она тоже голландка.
Джулиана смотрела на него, не в силах понять, говорит ли он всерьез, но его темные глаза оставались непроницаемыми, а на лице была обычная усмешка.
– Моя мать уехала из Нидерландов более тридцати лет назад, – сказала она, – меня тогда еще не было на свете. У нее есть сестра в Роттердаме, но они не ладят между собой, а еще брат в Антверпене, которого она редко видит. Так что, боюсь, ни о каких де Гирах мне ничего не известно.
Есть еще Рахель Штайн, которая приходила к матери на чай, подумала Джулиана, но это совсем неважно.
– Ладно. Сэм Райдер был на концерте с одной старой женщиной, очень маленькой, темноволосой, хорошо одетой. О ней вы ничего не знаете?
Джулиана старалась сохранить спокойствие, придать лицу такое же непроницаемое выражение, какое было у него. Рахель Штайн! Наверняка это она! Но девушка автоматически помотала головой. Чутье подсказывало, что ей следовало отрекаться от любого, кто подходил бы под это описание. Нужно посоветоваться с матерью, прежде чем распространяться перед репортером о Рахель Штайн и ее отношениях с Катариной. Обе они голландки, также как и этот Хендрик де Гир. Но что их всех связывает с сенатором Райдером – да и друг с другом, если уж на то пошло?
– Нет, – сказала она, еще энергичнее помотав головой. – Не думаю.
– А о бриллиантах знаете что-нибудь?
Джулиана оцепенела.
– О бриллиантах? Нет, откуда? Я пианистка.
– Значит, вам ничего неизвестно о самом большом в мире алмазе?
О, Боже. Неужели он говорит о Камне Менестреля? Нет, не может быть. Джулиана едва сдержалась, чтобы не вскочить и не начать расхаживать по комнате. Ведь Мэтью Старк ничего не знает о фамильной профессии Пеперкэмпов. Как он узнал про Менестреля?
Мать, Рахель Штайн, голландец Хендрик де Гир, сенатор Райдер… Неужели это именно то, что их связывает? Таинственный, легендарный Камень Менестреля, который, если его огранить, будет стоить миллионы.
Нет, не глупи, сказала она себе раздраженно. Она никогда всерьез не верила сказке, которую рассказал ей дядя. То, что он вручил ей семь лет назад, – обычный камень, вокруг которого сложилась интересная легенда. Пусть даже алмаз, но не такой уж и ценный.
А что если?..
У нее оборвалось сердце, руки стали влажными, но она, призвав на помощь мастерство актрисы, отработанное за многие годы исполнительства, сохранила самообладание. Мэтью Старк внимательно смотрел на нее. Она чувствовала его сверлящий взгляд. Он ждал, что она выдаст себя. Не дождешься, подумала она.
– Я сказала вам, – спокойно произнесла она, – я ничего не знаю о бриллиантах. Мне они совсем не нравятся.
Старк медленно поднялся, ни на секунду не сводя с нее темных глаз. Он подошел к ней и потрогал бриллианты в ее ушах, сначала в левом, потом в правом. Это были обычные гвоздики, которые она носила почти постоянно, просто чтобы не приходилось каждый день снимать серьги. Его прикосновение было легким, но не очень вежливым.
– А что вы скажете об этих?
– Это совсем другое дело.
– Почему?
– Это голубые бриллианты. Сейчас все носят цветные бриллианты. Раньше они ничего не стоили.
