Текст книги "Огонь Менестреля"
Автор книги: Анна (Энн) Харрелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Она вспомнила о Вермонте, о Шаджи. Сейчас, когда умер дядя, проблемы, стоявшие перед ней всего несколько дней назад, показались банальными.
«Когда я умру, – дядя Джоханнес говорил это своим обычным тихим, мягким голосом, – ты можешь поступить с Менестрелем так, как сочтешь нужным. Никто не скажет тебе, правильно ты делаешь или нет. Это будут только твои решения. Понимаешь, Джулиана?»
Но она так и не решила. Крупнейший в мире алмаз, загадки, которыми он окружен, его легенда, традиция Пеперкэмпов – все это оставалось для нее тайной за семью печатями. К горлу подкатил ком, когда она вспомнила тихий голос этого интеллигентного человека, вспомнила нежность и гордость, сиявшие в его глазах, когда он семь лет назад пришел к ней за сцену. Она вдруг почувствовала, что неразрывно связана с ним и, что бы она ни делала, как бы ни поступила, – он всегда будет с ней. «Ты последняя в роду Пеперкэмпов», – сказал он. С тех пор она ни разу не задумывалась об этом. Пеперкэмпы всегда оставались для нее чужими.
Она спрятала Камень Менестреля и попыталась забыть о нем. И, как дядя и просил, не сказала о нем ни матери, ни тетке.
Сейчас она опять не знала, что делать. Всю дорогу, пока они летели в Нью-Йорк, она снова и снова возвращалась к мысли, а не рассказать ли тете Вилли о камне – вдруг та что-нибудь посоветует ей. Но она устояла. Говорят, что из-за Менестреля гибли люди. И если она расскажет о нем тетке, то не подвергнет ли опасности и ее?
Значит, и мне угрожает опасность?
Несмотря на то, что Вильгельмина впервые была в Америке, путешествие, похоже, не производило на нее никакого впечатления, и, пока они ехали до Манхэттена, она ни разу не поинтересовалась окрестностями. Джулиана не стала докучать ей пояснениями. Ее тетка только переспросила бы: «Центр Мировой Торговли? О-о!»
Вильгельмина, откинувшись на драном сиденье, задумчиво насупилась.
– Как ты думаешь, этот твой репортер вернулся в Вашингтон?
– Не знаю. Может, и вернулся. Он, наверное, теперь примется за мою мать.
– От нее он ничего не добьется, – уверенно заявила Вильгельмина.
– Наверное, вы правы. По крайней мере мне никогда не удавалось вытянуть из нее хоть что-нибудь.
– Ладно, думаю, нам нужно будет просто выяснить, где он находится и что делает. Джулиана, этим займешься ты, а я повидаюсь с Катариной.
– Я? Тетя Вилли! Мэтью Старку не понравится, если я буду крутиться вокруг него.
– Ну и что?
– А то, что я не стану за ним бегать. Не собираюсь вилять перед ним хвостом, как собачонка!
– «Бегать»! Ах, какие мы гордые! Что-то я не совсем поняла насчет собаки с хвостом.
– Это неважно. Просто мне кажется, что нам лучше действовать вместе.
– Да? А что мы знаем такого, что обязательно должны действовать вместе?
– Вы с мамой знаете, кто такой Хендрик де Гир. Вы могли бы рассказать мне.
Тетя Вилли пренебрежительно фыркнула.
– И что это нам даст? Разве мы узнаем, где он сейчас? Нет, не узнаем. Разве догадаемся, что нужно было этому сенатору Райдеру? Нет, не догадаемся. Разве мы выясним, была ли гибель Рахель и смерть Джоханнеса Божьей волей? Нет, не выясним. Разве…
– Ладно, тетя Вилли. Я вас поняла. Но все равно считаю, что мама должна рассказать мне о том, что произошло в Амстердаме.
– Я тоже так думаю, но при чем тут я? Я не могу заставить ее.
– Тетя Вилли…
– Ты уверена, что этот водитель знает, как водят автомобиль? Ненавижу машины. Мне не хотелось бы, проделав такой путь, закончить свою жизнь на нью-йоркском хайвэйе.
Джулиана вздохнула и сделала еще одну попытку:
– Тетя Вилли…
– Но если это все же случится, – не сдавалась старуха, – просто кремируйте меня. Не надо тратиться на то, чтобы перевозить тело в Нидерланды.
– Вы невозможная женщина.
– Да, знаю. Но я всегда говорю то, что думаю.
– К сожалению, – сказала Джулиана.
От усталости и невезения у Мэтью Старка раскалывалась голова. Он в сотый раз упрекал себя, что проболтался Джулиане о своей поездке в Антверпен. Дразнить ее такими заявлениями – это все равно что собственноручно вручить ей билет и отвезти в аэропорт. Как же он не сообразил, что она запросто может рвануть за ним?
Но ему пришлось признаться себе, что, столкнувшись с нею у дома ее дяди, он испытал некоторое удовлетворение. Значит, она не такая уж самовлюбленная фифа, и ей вовсе не плевать на старика-огранщика, который случайно оказался ее родственником. Значит, она достаточно сильная и упрямая, раз готова рискнуть и постараться выяснить, что происходит.
Значит, перспектива столкнуться с ним в Антверпене ничуть не испугала ее.
Однако сейчас все это перестало походить на забавное приключение. Ее дяди нет в живых. Уже две смерти. Многовато, чтобы считать все простым совпадением, подумал Старк. И Рахель Штайн, и Джоханнес Пеперкэмп как-то связаны с Отисом Рэймондом и его проблемами. А еще – с Сэмом Райдером и Филиппом Блохом. Но как бы то ни было, Мэтью не может втягивать в это Джулиану Фолл и ее толстую, чудаковатую пожилую тетку. Хватит заводить ее своими расспросами.
Делайте все, что вам заблагорассудится, леди, но оставьте меня в покое и не лезьте в это дело.
Но Джулиане известно что-то о Камне Менестреля, подумал он. Ты уверен, что известно. Возможно, и ее тетка кое-что знает. К черту эмоции, тебе нужны только факты.
Мэтью упрямо мотнул головой. Он видел перед собой темные, прекрасные глаза Джулианы Фолл, которые расширились и налились слезами, когда он сказал о смерти ее дяди. Господи помилуй, она же пианистка. Пусть тешит себя своей Д. Д. Пеппер. Возможно, ему и не удастся уследить за всем, что она предпримет, но собой-то он может управлять.
И первое, что он сделает, это оставит ее в покое.
На стол Мэтью спланировал клочок бумаги.
– Я нашел некролог Пеперкэмпа, – с гордостью объявил Аарон Зиглер. – Там было всего несколько строк, в основном повторение информации из его досье, все это я уже показывал вам. Он умер от инфаркта в Амстердаме. Происходил из вымирающего рода высококвалифицированных резчиков алмазов, которые в своей работе не использовали лазеры и компьютеры. Был женат на Анне Виссер. Ее отец до войны работал в Амстердаме в Доме Ашера и был убит нацистами в Аушвице. Сама она умерла десять лет тому назад.
– Спасибо, – сказал Старк. – Огромное спасибо.
– Не за что.
– Ты не окажешь мне еще одну любезность?
Аарон в своих кожаных туфлях потоптался на месте.
– Ладно.
– Попробуй разузнать об отставном сержанте Филиппе Блохе. – Он протянул Зиглеру листок из записной книжки, на котором он, пока летел из Бельгии, черкнул несколько имен. – Можешь порасспросить парней, перечисленных здесь. Может быть, у них будет какая-нибудь информация.
– Вы хотите узнать о нем что-то определенное?
– Да. Я хочу знать, где он.
Дом, в котором жила Джулиана, оказался просто вызывающим, но Вильгельмина удержалась от комментариев, молча следуя за племянницей мимо швейцара в униформе через мраморный холл к сверкающему лифту, рядом с которым, приветливо улыбаясь, стоял лифтер. Джулиана объяснила, что Централ-Парк-Вест всегда был районом, где селились артисты, и она чувствует себя здесь уютно. Тут она может быть самой собой. Вильгельмина недоумевала – а кем еще можно быть? По ее мнению, дом походил скорее на музей или на королевский дворец.
А квартира! Столько замков, столько комнат! Джулиана сказала тетке, что та может выбрать себе любую спальню, какая ей понравится, кроме «голубой» и «розовой».
– В голубой сплю я, – сказала Джулиана.
– А в розовой?
– Это спальня моей подруги Д. Д., она, когда приезжает в Нью-Йорк, останавливается у меня. Она оставила в шкафу кучу своего барахла.
– О!
Вильгельмина исследовала квартиру. Она входила и выходила, входила и выходила. Она пересчитала шкафы, ванные комнаты, трельяжи, камины, картины, вазы. Обнаружив слой пыли практически на всем, что было в доме, она почувствовала себя уютнее. Видимо, вещи не много значили для Джулианы.
В конце концов она выбрала крошечную, скудно обставленную комнатку в конце квартиры. Это была самая маленькая комната. Джулиана, приняв душ, стояла в дверях с намотанным на голову большим белым полотенцем и улыбалась тетке.
– Тетя Вилли, это комната моей бывшей домработницы, – сказала она.
– Да? Она очень мила.
– Вы хотите повидаться с мамой сегодня?
– Конечно.
– Но вы понимаете, что вам вряд ли удастся поговорить откровенно в моем присутствии?
– Ты в любой момент можешь оставить нас. Давай, поторопись. Одевайся.
Джулиана оделась и вышла в гостиную к тетке гораздо быстрее, чем та ожидала. На ней был симпатичный мохеровый жакет, а на голову она повязала черный мохеровый шарф. Ее волосы были слегка влажными. На плече висела кожаная сумка.
– Остановка автобуса через дорогу, – сказала Джулиана. – Мы доедем до Пятой авеню, а оттуда пешком доберемся до Медисон-авеню. Если только вы не захотите взять такси.
– Меня устраивает автобус, – сказала Вильгельмина, застегивая пальто. Она кивком головы показала на сумку. – Что у тебя там?
Джулиана улыбнулась.
– Автобусные талоны.
Однако, когда они вошли в автобус, Джулиана вытащила два талона из кармана жакета. Вильгельмина презрительно хмыкнула. Уж лучше бы прямо сказала, чтобы она не совала нос не в свое дело, чем врать. Но Вилли промолчала, поскольку гораздо больше ее заинтересовал человек, который, прислонившись к стволу дерева, стоял на углу неподалеку от автобусной остановки. Это был крепкий, приятной наружности мужчина лет тридцати пяти, с упитанным лицом. На нем был широкий непромокаемый плащ и кепка из твида. Вильгельмина, выйдя из Бересфорда и переходя через дорогу, заметила, что он наблюдает за ними.
– Тетя Вилли, что-то случилось?
Джулиана достойно вела себя в Роттердаме, узнав о преследовавшем их нацисте. На Вильгельмину произвели впечатление ее выдержка и уверенность. И похоже, она ничуть не гордится этим, что тоже хорошо. Вильгельмина считала, что не стоит изображать из себя героя, когда душа уходит в пятки. Она по опыту знает, что это очень помогает, когда случается беда. Уж лучше иметь дело с самым отпетым трусом, не скрывающим своего страха, чем с трусом, который хорохорится до тех пор, пока действительно не запахнет жареным. Она терпеть не может бессмысленной бравады.
Но одно дело, когда тебя преследуют где-то в Европе, и совсем другое – когда следят за твоим домом. Вильгельмина помотала головой.
– Нет, ничего.
– Вы тоже видели его, да? Мужчину в широком дождевике?
– Да.
Джулиана улыбнулась, ее глаза блеснули.
– Просто роман Агаты Кристи. «Человек в широком плаще».
– Джулиана…
– Все в порядке, тетя Вилли. – Ее глаза зло сверкнули, и в них появилась решимость, удивившая Вильгельмину. Да, она выдержит все, что бы ни случилось, и не раскиснет. – Мы ему еще покажем.
В этом Вильгельмина не сомневалась.
Сержант Филипп Блох ворвался к себе и так наподдал по ножке подвернувшегося стула, что тот вылетел из-за стола. Блох вложил в этот удар всю долго сдерживаемую ярость. Он не сел. Он рвал и метал, он чувствовал, что вот-вот лопнет от ярости.
Идиот Райдер, думал он. Идиот! Сволочь!
Блох попытался успокоиться. Такие встряски вредны для здоровья; нужно проще относиться к вещам. Уж Райдер-то не станет ворочаться всю ночь с бока на бок. Он запросто отпустил Хендрика де Гира на все четыре стороны, и теперь, когда Джоханнес Пеперкэмп мертв, Райдер понятия не имеет, где сейчас Голландец и где находится алмаз.
Проклятье!
Тот самый Райдер, который ни черта не смыслит в людях, заявляет ему, что де Гир оказался обычным пьяницей, и он только что отпустил его. Голландец исчез. Блох не верил в это. Де Гир по каким-то своим причинам не убил Райдера и собирается и дальше иметь дело с этой скотиной. Каковы бы ни были эти причины, Блох проверит их сам. Он должен убедиться в том, что чертов Голландец не затеял своей игры.
– О, Господи! – проскрежетал он. – Ну почему я должен все делать сам?
Ведь это же так просто. Теперь, когда старика нет в живых, нужно добраться до остальных Пеперкэмпов. До Вильгельмины Пеперкэмп, Катарины Фолл, Джулианы Фолл. Проверить их одну за другой. Это несложно. Просто сказать им, что их брат и дядя распорядился передать Камень Менестреля одной из них. Значит, у кого-то из них он есть. Дать им понять, что он тебе нужен. Они будут отнекиваться, но нужно взять их за горло и сказать: «Дай мне Менестреля, а не то…» И одна из них отдаст. Вот и все.
Только без слюнтяйства. Нужно всегда помнить, что камень обязательно у кого-то из них.
Когда он будет у тебя в руках, ты его обработаешь, отшлифуешь и оценишь. А потом постараешься спрятать концы в воду. Как, например, с Рахель Штайн. Пустяковое дело. И его нужно провернуть, чтобы достигнуть главной цели. Чтобы поставить точку. Так же приходилось действовать во Вьетнаме.
Затем ты получаешь деньги за самый крупный, самый таинственный из необработанных алмазов – который теперь обработан, – и перед тобой открываются все двери.
Чтобы сделать дело, никак нельзя доверять этим кретинам.
– Сержант, тебе легко рассуждать, – ныл Райдер. Господи!
– Пойми меня. Тут шныряет Мэтью Старк. Ты же знаешь, что он думает обо мне.
То же, что и я, Сэмми.
Блох хрюкнул, немного успокоившись. Пожалуй, насчет Старка Райдер прав. Никому из них не хочется, чтобы этот сукин сын сел им на хвост и начал вставлять палки в колеса. Похоже, ему пора кое о чем договориться со «стальным парнем». Боже, кто бы знал, как он ненавидит все эти дурацкие клички!
Он сел за стол и снял трубку телефона.
Джулиана нашла мать, печально сидевшую в дальнем углу кухни. Перед ней стояла чашка с чаем. Тетя Вилли сообщила ей о смерти брата и ушла в зал, чтобы выпить кофе и перекусить, как она сказала. Но Джулиана поняла, что она просто хочет дать им возможность поговорить.
– Только не рассказывай о том господине в дождевике, – прошептала тетя Вилли.
Джулиана и не собиралась. Он преследовал их автобус, а теперь, когда они приехали, торчал на другой стороне улицы напротив кондитерской. Джулиана одновременно ужаснулась и пришла в восторг, когда тетка вдруг помахала ему.
– Может, позвоним в полицию? – спросила она.
– И что мы скажем? Что на Медисон-авеню стоит какой-то мужчина, который курит сигарету?
– Но он преследовал нас.
– Да, конечно. Но даже если нам удастся доказать это, то знаешь, что он скажет полиции? «Я поклонник Джулианы Фолл, она такая хорошенькая».
И она выразительно махнула широкой ладонью.
Они решили, что, раз ему так хочется, то пусть померзнет, дожидаясь их.
Катарина закусила губу, и слезы хлынули по ее бледному лицу, когда она увидела дочь.
– Слава Богу! О Господи! Я так волновалась!
«Она никогда не узнает об этом, – поклялась себе Джулиана. – Я не скажу ей. Я придумаю, как мне выпутаться из этих неприятностей. Она ничего не узнает».
– Все в порядке, – наконец произнесла Катарина.
– Мама, я…
Джулиана замолчала, будучи не в силах продолжать. Она не может сейчас мучить мать расспросами, та слишком потрясена, ее рана кровоточит. И есть ли у нее вообще право допытываться у матери о тех давних временах, когда ее самой еще не было на свете? Да и мать, наверное, имеет право умолчать о каких-то вещах, случившихся в ее жизни. «Если бы у меня был ребенок, – подумала Джулиана, – разве захотела бы я, чтобы он знал обо мне все? Разве нет в мой жизни чувств, событий, поступков, которые я предпочла бы держать в тайне?»
– Я хочу, чтобы ты знала, как я сожалею о дяде Джоханнесе, – заговорила она. – Я знаю, в последнее время ты редко виделась с ним, но все равно любила его. Все вы по-своему были очень близки друг другу. Я только сейчас поняла это.
Катарина, покусывая нижнюю губу, выпустила руку Джулианы и вытерла слезы.
– Что ты собираешься делать?
– Не знаю, – призналась Джулиана.
– Разве ты не работаешь над концертом Шопена?
Джулиана улыбнулась, встала и обняла мать.
– Ты такая же невозможная, как и тетя Вилли, хотя и по-другому. Но я люблю тебя, мама.
– И я люблю тебя, – прошептала Катарина.
Она выпрямилась, вздохнула и решительно сказала:
– Позови-ка сюда тетю Вилли.
– Ну что, Стальной мужик, как поживаешь?
Мэтью сразу узнал этот голос и напряженно вжался в спинку кресла.
– Блох?
– Ты не прислушиваешься к советам. А?
– Что-то я тебя не понимаю.
– Тебя видели в Антверпене.
Черт! – подумал Старк. Надо же быть таким ослом. Ему не приходило в голову, что люди Блоха могут следить за мастерской и домом Пеперкэмпа.
А как же Джулиана?
О, черт! Если они следили за домом Пеперкэмпа, значит, они видели и Джулиану с теткой. Что еще известно этим ублюдкам?
Блох самодовольно продолжал:
– Тебя засекли у дома старика сразу после того, как туда вошли Джулиана Фолл и Вильгельмина Пеперкэмп. Ну и парочка! Просто умора. Говорят, Джулиана Фолл очень даже ничего. Что скажешь?
– Скажу, что при первом же удобном случае разобью тебе башку и размажу мозги по стенке.
– Ну да, если я буду играть по твоим правилам. Но это в прошлом. Сейчас ты играешь по моим. Хочешь, я расскажу тебе все, что мне известно?
– Нет.
– Мне известно, что ты ходил в Линкольн-центр в тот самый вечер, когда там были Райдер и Штайн. Мне известно, что ты ездил в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Джулианой Фолл, и в Антверпен, чтобы найти ее дядю. А знаете ли вы, сэр, почему вы оказались там? Потому что старый приятель, военный специалист Отис Рэймонд слишком много разболтал своему кумиру Мэтью Старку.
– Дай мне поговорить с Пронырой, – упрямо сказал Старк.
– Он сейчас не в состоянии разговаривать.
– Что ты хочешь этим сказать, черт возьми?
– Ты же понимаешь, я доверял ему, пытался помочь. Но так оно всегда и кончается.
Старк весь похолодел.
– Если ты тронешь Отиса, я сам приеду за тобой, Блох. Прячься сколько угодно, я все равно тебя достану.
– А лучше бы ты держался от меня подальше, – сказал Блох и ядовито добавил. – Стальной мужик.
– Блох…
Сержант повесил трубку.
Эй, кажется, мы вляпались в порядочное дерьмо, сэр.
Так говорил Отис Рэймонд. Мэтью, стараясь успокоиться, запустил пятерню в шевелюру. Проныра с того самого дня, как вернулся из Вьетнама, никак не мог твердо встать на ноги, он мало беспокоился о последствиях своих действий. У него нет будущего, было не такое уж богатое прошлое, есть только настоящее. Он ухаживал за своим М-60, за обычной пушкой любого вертолетного стрелка, нежнее, чем за женщиной. Но он же и плакал, как двухлетний ребенок, когда низкие облака помешали им выручить ребят их взвода и им пришлось потом – когда было уже поздно – собирать убитых. Он истерически смеялся и, сталкивая пехотинцев с вертолета, зависшего над землей на высоте восьми-десяти футов, вопил: «Развлекайтесь, мужики!» Он гордился своими наградами, спасенными им жизнями; он никогда не говорил о том, что убивает людей. Только один раз.
Я делаю то, что должен. Я как рассуждаю? Однажды придет и мой черед, и тогда уж я не буду хныкать. Значит, так тому и быть. И они должны рассуждать так же. Понимаешь? Черт, похоже, не понимаешь. Конечно, это ведь я убиваю их.
И это было правдой, по крайней мере, первое время. К концу своей первой вахты Старк пересел с «челнока» на боевой вертолет AH-1G Cobra. Ему, разнообразия ради, захотелось тогда пострелять назад. Но от этого не стало легче. Тогда ни от чего не становилось легче. На «кобрах» не стреляли из дверей, и они с Отисом Рэймондом расстались. Это продлилось недолго. Он пересел на легкие разведывательные вертолеты, и опять Проныра стал его стрелком. Сумасшедший, бестолковый, страшный, храбрый, нахальный военспец Отис Рэймонд. Он воображал, что настанет день и кто-нибудь снимет о нем кино. Лучший стрелок Вьетнама, так он не раз называл себя. Очень может быть. Ведь он остался в живых, разве не так? И фильм тоже сняли. Но Отис никогда не читал и не видел «Горячей зоны», и Мэтью так и не сказал своему давнему приятелю, что чокнутый, геройский, одинокий стрелок в книге и фильме был списан с военспеца Отиса Рэймонда.
Мэтью почувствовал пустоту и страшное одиночество.
Глава 16
В «Кондитерской Катарины» было тепло и людно. Вильгельмина на какое-то время окунулась в атмосферу покоя, она просто сидела, наслаждаясь тем миром, в котором жила ее сестра. Он казался таким благополучным. Она подумала о том, как было бы хорошо, если бы здесь сейчас сидел Джоханнес: они все вместе пили бы slemp – у них всегда на Рождество готовят этот молочный напиток с пряностями – и ели бы oliebollen – пончики с изюмом. Но этого не будет.
Из кухни вышла Джулиана; она была взволнована, но ей удалось улыбнуться.
– Теперь ваша очередь. Я скоро ухожу, вот ключ от квартиры. Встретимся дома.
– Куда ты идешь?
– В Сохо. Я ненадолго.
– А как же наш кавалер в дождевике?
– Не волнуйтесь, тетя Вилли, я разберусь с ним. – На этот раз ее улыбка была искренней, а темные глаза просияли. – Можете не сомневаться.
Вильгельмина отнюдь не была убеждена в этом и сочла самоуверенность Джулианы неуместной, но не стала спорить. Если бы соглядатай собирался как-то навредить им, то он бы, наверное, уже сделал это или, по крайней мере, вел бы себя осторожнее. Похоже, он только следит за ними. Но зачем? Кому это понадобилось?
Она вздохнула и кивнула племяннице.
– Будь осторожна. – Вилли тоже принужденно улыбнулась. – А то мне придется объясняться с твоей матерью.
Джулиана рассмеялась и пошла к стойке, собираясь перекусить на дорогу, а Вильгельмина направилась на кухню. Там, в кладовой, за маленьким столиком она и нашла сестру. На ней были повседневные брюки и джемпер, волосы, тронутые сединой, были сколоты на голове; но даже в таком виде Катарина выглядела очень элегантно. «Я в этом наряде, – подумала Вильгельмина, – смотрелась бы заурядной толстухой». Они с сестрой всегда были очень разными.
Перед Катариной стояли заварной чайник и тарелка со speculaas, хлебом и сыром, к которым она не притронулась.
– Вилли, – охрипшим голосом произнесла она и тут же перешла на голландский. – Терпеть не могу высокопарных слов, но я очень рада, что ты приехала. Ну, то есть, я имела в виду…
Вильгельмина ободряюще улыбнулась.
– Я знаю, что ты имела в виду, Катарина.
– Джоханнес… – Ее голос упал, на глаза навернулись слезы.
– Да. Нам будет не хватать его.
– Мне почему-то даже не приходило в голову, что он когда-нибудь умрет. Вилли, что же с нами случилось? Помню, когда я была маленькая, я и представить себе не могла, что смогу жить отдельно от семьи. Я думала, что вечно буду жить с мамой и папой. И с тобой, и с Джоханнесом. Думала, что вы всегда будете рядом.
– Но это ты уехала от нас, – возразила Вильгельмина без всякого осуждения, лишь констатируя факт, и налила чай в фаянсовые кружки.
– Знаю, но я не могла и подумать, что нас так раскидает по свету. Мне…
Голос Катарины прервался, и она дрожащими от волнения руками принялась поправлять прическу, рассыпав шпильки и уронив конец косы на плечи. Вильгельмина вспомнила, какими белокурыми были в детстве волосы младшей сестры, как она заплетала ей косу и делала это нежно и осторожно, чтобы не причинить боли. Руки Катарины дрожали, и она быстро убрала их под стол.
– Вилли, ты такая сильная, – опять заговорила она, пытаясь улыбнуться. – Не хочу обманывать тебя, да и себя тоже. Я действительно очень рада тебе. Не буду лукавить, твой приезд – настоящее облегчение для меня. Я столько лет… – Она глубоко вздохнула. – Я до сих пор полагаюсь на тебя.
– Это не страшно, Катарина.
– А ты? На кого можешь рассчитывать ты?
– На себя. Просто потому, что больше не на кого.
– А на меня?
Вильгельмина вздохнула, чувствуя неловкость. Она не любила обсуждать подобные вещи.
– Ты – моя сестра. Хватит того, что ты не испытываешь ненависти ко мне.
Катарина, всхлипнув, тряхнула головой, словно не веря своим ушам.
– Господи! Вилли! Разве я могу ненавидеть тебя?
– Катарина, – спокойно сказала сестра, – иногда я думаю, что тебе есть за что меня ненавидеть. Ну ладно, хватит болтать чепуху. Нам нужно поговорить откровенно. Как ты считаешь?
Они быстро и вкратце рассказали друг другу о событиях последних дней, но Вильгельмина поняла, что вопросов осталось больше, чем она рассчитывала.
– Значит, Хендрик не изменился, – наконец сказала она. – Он опять только за себя и всегда останется таким. Теперь, после стольких лет, он ищет Менестреля.
Катарина неопределенно кивнула, ничего не ответив.
– Но послушай, Вилли, неужели Джоханнес поехал с Хендриком по своей воле? – спросила она.
– Нет. – Вильгельмина положила кусочек сыра на ломтик черного хлеба. Это все, что ей было нужно после изнурительного полета. – Джоханнес никогда не отдал бы Менестреля Хендрику. Должно быть, Хендрик каким-то образом запугал его, он, наверняка, нашел тот рычаг, который заставит Джоханнеса пойти на уступки. Я думаю, он шантажировал Джоханнеса нами. Хендрик знал, что Джоханнес скорее умрет, чем отдаст камень ему, так что угрожать Джоханнесу смертью было бы бесполезно. Даже если бы его запугивали только моей смертью, он все равно бы не отдал Менестреля; он не питал ко мне никаких родственных чувств. И Хендрик знал об этом.
– Но Джоханнес всегда был так внимателен к тебе.
Вильгельмина нетерпеливо махнула рукой.
– Я знаю. Но он беспокоился обо мне иначе, чем о тебе. Катарина, ты всегда была нашей любимицей – матери с отцом, Джоханнеса, Хендрика, моей. Джулиану, конечно, Джоханнес знал не очень хорошо, но она – твоя дочь, и именно в ней заключено будущее Пеперкэмпов. И если опасность угрожала не ему и не мне, а тебе или Джулиане, то он мог рассказать Хендрику все что угодно, лишь бы отвести от вас беду. И сделать, что потребуется. Почти для всех нас Камень Менестреля и четырехвековая традиция ничего не значат.
– Но ты сама говорила, что Хендрик никогда не причинит мне вреда!
– Разумеется, не причинит. – Вильгельмина удовлетворенно вздохнула, доев хлеб с сыром. Она положила сахар в чашку, налила сливки и отпила чай. – Но чем больше я размышляю, тем меньше у меня убежденности в том, что Хендрик действует в одиночку. Возможно, и ему кто-то угрожает.
– Кто? Не сенатор же Райдер?
– Как знать. Уверена, что это очень запутанное дело.
Катарина вздрогнула.
– Вилли, пожалуйста, не надо об этом.
– А чего ты хочешь? Делать вид, что ничего не происходит?
– Я всего лишь хочу жить, как жила.
Вильгельмина испытующе смотрела на сестру.
– И ты думаешь, что это получится, Катарина?
Она ждала от младшей сестры ответа, но та замерла на стуле с отрешенным взглядом. Она так и не притронулась к чаю и еде. Вильгельмина же принялась за печенье с корицей и управилась с ним в два счета.
– Ты, конечно, права, – с трудом произнесла Катарина. Ее коса совсем растрепалась. Она помолчала и почти неслышно добавила. – Не получится.
– Я бы и сама хотела, чтобы все было как прежде. Поверь. Ты не замечала за собой слежки в последнее время?
Круглые глаза Катарины стали просто огромными, когда до нее дошел смысл сказанного.
– А за тобой… тоже?
– Да. И за Джулианой.
– За Джулианой?! – Катарина вскочила, ее лицо стало мертвенно-бледным. – Нет, Вилли! Не может быть!
– Почему же? Потому что тебе этого не хочется?
– Но это… чересчур.
– Мы не можем прятаться от фактов и предаваться иллюзиям.
– Нельзя впутывать в это Джулиану, – настойчиво продолжала Катарина, вновь садясь за стол.
– Мне кажется, нам не приходится выбирать.
– Это моя дочь, Вилли!
– Да, но уже достаточно взрослая. Она может сама принимать решения и отвечать за их последствия. Катарина, ей тридцать лет.
Катарина разломила печенье пополам, потом – на четвертушки, а затем полностью раскрошила его.
– У тебя нет детей, и тебе трудно понять меня.
– Ах, Катарина. Я понимаю гораздо больше, чем тебе кажется. Джулиана – пианистка, она росла в тепличных условиях и очень мало знает о суровой действительности. Но ты вряд ли помешаешь ей понять, что такое настоящая жизнь.
– Ты хочешь сказать, что я баловала ее.
– Ее баловала жизнь. Ей очень повезло, Катарина, что у нее есть ты и Адриан. У нее есть все. – Вильгельмина улыбнулась, стараясь говорить как можно мягче. – Ты не сделала ничего такого, чего не сделала бы я, будь я на твоем месте. Ну, разве что, я научила бы ее голландскому и рассказала о прошлом. Я понимаю, ты не хочешь, чтобы пережитое в Амстердаме коснулось ее. Мы тоже не хотели, чтобы война коснулась тебя, но это случилось. И тут никто не виноват – ни мы, ни ты. Просто так уж вышло, и все.
– Вилли…
– Катарина, поговори с ней.
– Не думаю, что я смогу. – Она высыпала крошки на стол, ее руки тряслись. – Вилли, я боюсь потерять ее.
– Знаю.
– Да?
– Думаю, да. Тридцать с лишним лет назад я смотрела на отплывающий пароход, увозивший мою единственную сестру. Она вышла замуж за американца, которого любила, и я была счастлива просто потому, что она была очень счастлива. Но я потеряла ее. Безвозвратно. И ничто не могло утешить меня. Ни разу в жизни я не чувствовала себя такой одинокой. – Она посмотрела в нежные, зеленые глаза Катарины. – Как видишь, я понимаю, что ты испытываешь.
Катарина была поражена.
– Вилли! Ты никогда не говорила мне о том, что ты против моего отъезда.
– Я хотела, чтобы ты уехала. Ты заслуживала лучшей жизни с Адрианом.
– Но если бы ты сказала мне, что тебе…
– То что? Разве это изменило бы что-нибудь? Ладно, Катарина, хватит. Ты же знаешь, я не люблю грустные разговоры. Давай лучше подумаем, что мы можем предпринять. Мне кажется, правильнее всего сейчас было бы выяснить, где находится Менестрель. Хотя бы для того, чтобы уберечь его от Хендрика.
Она взглянула на сестру и деловито спросила:
– Он у тебя?
– Конечно, нет! – Катарина была возмущена. – Я бы выбросила его в океан. Ты же знаешь об этом, и Джоханнес знал. Я ненавижу этот камень. Если тебе интересно, что я об этом думаю, я скажу – он канул вместе с Джоханнесом. Больше некому хранить традицию Пеперкэмпов.
– Что? – резко спросила Вильгельмина, вдруг насторожившись. – Катарина, что ты сказала? Некому хранить традицию?
Катарина испугалась безумного взгляда сестры.
– Ну да, некому. Джоханнес вполне мог отдать камень кому-то из людей своей профессии, чтобы другая семья стала его хранителем. То, что Пеперкэмпы так долго владели им, в конце концов, не так уж важно… Вилли!
Вильгельмина покачала головой. Она сидела бледная и окаменевшая. Она не испытывала таких потрясений уже очень и очень давно – с тех пор, как под окнами смолк стук сапог Зеленой полиции. Наконец старшая сестра безжизненным голосом произнесла:
– Другие – это не Пеперкэмпы.
– Ну конечно, но… – Вдруг у Катарины прервалось дыхание, она схватилась за грудь и шумно вдохнула. Она поняла, о чем подумала сестра. – Джулиана? Нет! Он не у нее! Она сказала бы мне!
– Ты уверена?
– Да!
Катарина принялась суетливо собирать со стола, ее руки страшно тряслись, одна чашка упала на пол и разбилась. Она не обратила на нее внимания, сложила посуду на поднос и, только отправив чашки и блюдца в огромную мойку на кухне, безудержно зарыдала, не желая смириться с очевидностью.
