Текст книги "Огонь Менестреля"
Автор книги: Анна (Энн) Харрелл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Глава 13
Добравшись до хижины, Отис Рэймонд повалился на койку, застланную вонючим матрацем. Перекатившись на спину, он тыльной стороной ладони вытер с лица грязь и пот. Он дрожал и потел одновременно. Здесь было не так холодно, как в Вашингтоне, но холоднее, чем он привык. Все кампании, в которых он принимал участие раньше, проходили в теплых местах. Он любил жару, любил те края, где не нужно было корчиться от холода. Он говорил ребятам: «Пусть москиты, дизентерия, малярия – но только не ваш долбаный снег».
Он почти слышал, как ноют кости. Он худеет с каждым днем, ему постоянно хочется есть, он не поспевает за молодыми ребятами и даже за парнями постарше, они здесь как рыбы в воде. Господи, сколько ему лет? Сорок? Он никогда не предполагал, что проживет так долго.
Он скрипуче засмеялся, приподнялся и сел, тяжело дыша.
– И это называется жизнью?
Голова тоже болела. Слишком много спиртного, слишком много наркотиков, несмотря на то, что Блох был строг насчет этих дел. Тут сержант даст фору самым заправским праведникам. Но Отис нашел, как обойти правила и запреты; он всегда находил обходные пути. У него в заначке есть бутылка. Хотя сейчас неважно, выпьет он ее или нет. Чем бы он ни занимался последнее время, все равно у него перед глазами прежние славные денечки и ребята, которых он спас, а чаще те, кто погиб. Хуже всего он чувствовал себя, когда они оказывались в его вертолете. Он помнит, как эти бедные дурни, несчастные ублюдки визжали, вспоминали мамочек, невест, жен, как они вопили и матерились, или просто кричали без слов; он до сих пор видит кровь, и кишки, и кости, чувствует запах смерти и зловоние, исходящее от трупов. Они со Старком поливали вертолет водой до пропеллера, чтобы отмыть его от крови и кишок.
После Вьетнама ему тоже приходилось сталкиваться со смертью, но это было совсем другое. Может, потому что он стал старше, или потому что те погибшие мальчишки были первыми, а может быть, теперь это его уже не цепляло за живое. Если бы ему пришлось погибнуть, то он бы сделал это без звука. Когда он в первый раз отправился во Вьетнам, он вовсе не рассчитывал, что выживет. А потом, уцелев, не знал, что с собой делать дальше. Вернуться домой и выращивать помидоры?
Ему и сейчас все равно, жив он или уже сдох. Интересно только – если бы он подох, кто бы вместо него подставил свою тощую шею, чтобы помочь Райдеру и раздобыть информацию для Старка?
– Черт, – выругался он и достал бутылку. – Райдер – сволочь. И Старк тоже. Что им неймется? А, ну их!..
Он отпил из бутылки и снова лег. Матрац кишел клопами. Каждое утро он просыпался в сплошных укусах. Наплевать. Все равно.
– Ох, Старк, дружище! – Слезы навернулись на глаза. – Старина, только на тебя я и надеюсь.
Мэт выручит Райдера, и тот спасет свою задницу, но сейчас Отис считает, что не только из-за него он втянул в это дело Старка. Да, он хотел помочь Сэму, почему бы и нет? Но еще сильнее он желал, чтобы Старк добрался до Блоха. Только он сможет сделать это. Если он решил написать рассказ, то доберется до лагеря.
Кто-то должен наказать Блоха. Сержант – сущий зверь. Он всегда был таким. Непонятно, какого черта он, Отис, связался с этим подонком; разве только оттого, что ему решительно нечего было делать, а сержант предложил хорошие деньги. Старк, тот с самого начала понял, кто такой сержант, и сказал об этом Отису, но он не послушал его тогда, точно так же, как не послушал своего папашу, который постоянно твердил ему, чтобы он возвращался домой, жил бы с ним и с матерью, нашел постоянную работу и хорошо питался. Господи, когда он в последний раз видел старика? Пять лет назад? Или шесть? Наверное, помер уже.
Он глотнул из бутылки. Теплая влага, стекая по подбородку, капала на матрац и, может быть, уморила пару-другую клопов. Блох-то спит в главном доме; обжился, ублюдок.
Видел бы его Мэт сейчас. Отис хрюкнул, представив, как давний друг посмотрел бы на него своими черными глазами, которые лучше любых слов сказали бы ему, какой он болван, раз подчиняется Блоху. И раз не предупредил старого товарища сразу о том, что здесь замешан сержант. Ну и ладно. Мэтью Старк работает над статьей – и между прочим, благодаря Отису Рэймонду. Скоро они все скажут ему спасибо. Вот так. Именно благодаря Проныре Райдер спасет свою шкуру, а Блох пойдет ко дну.
Проныра всегда был молодцом.
Все считали, что он ни на что не годится. Он помнит, как ребята удивились, когда он отличился меткой стрельбой в Северном форте. Все тогда просто обалдели. Поэтому его и поставили вертолетным стрелком. «Ты пригодишься нам, приятель», – сказали они.
Он усмехнулся и закрыл глаза. Веки жгло – от недосыпания, отвратительной жизни и от проклятых воспоминаний. Но это все чепуха. Дело стоит того. Старк опять скажет ему: «Ну что, Проныра, все идет неплохо», как говаривал раньше, там, во Вьетнаме, когда Отис еще не был бесбашным наркоманом, у которого тормоза отказали. Но сейчас он действительно ничего не боится. Он знает, чем рискует, и знает зачем. А когда все будет позади, он вытащит свои медали. Побренчит ими немного.
Дверь скрипнула, и в хижину вошел Блох с двумя телохранителями, так словно они уходили рыбачить. Блох был чистым и отутюженным. Рядом с ним Отис всегда чувствовал себя грязным, склизким червяком. Сержант называл это субординацией и ценил Отиса за это.
Отис вытер стекающий по подбородку виски. Он не боялся, что сержант заметит бутылку. Он следил за сержантом и охранниками из своего темного угла, ожидая, чтобы они поскорее закрыли чертову дверь. Они впускают к нему холод.
– Рэймонд, – сказал Блох.
Отис неловко поднялся. Правила солдатской службы – вот и все, что для него имело значение сейчас, а может, так оно было всегда. Он подтянулся, подобрав живот.
– Да, сержант.
– Тебя не было в лагере, Рэймонд. – Голос Блоха звучал твердо, в нем не было ни обвинения, ни сомнения. – Ты уезжал в город без разрешения.
Отрицать было бесполезно, так что Отис молча смотрел прямо перед собой. Он не мог понять отчего, но он перестал видеть. Перед ним был даже не мрак, а пустота. Ничто. Это было странно.
Блох прошелся по грязному полу.
– Ты звонил из города. Что ты можешь рассказать об этом?
– Разве это нужно, сержант?
– Нет, – мягко, почти печально, сказал Блох. Но Отис знал, что сержант не опускается до чувств. – Думаю, не нужно, Рэймонд. Ты звонил в Вашингтон. Говорил с Мэтью Старком, так?
Отис не шелохнулся и не произнес ни слова. Отнекиваться бессмысленно. Блох знает, кому он звонил, и что говорил. Блох знает все. Отис не был ни удивлен, ни растерян, он даже не испугался. В этом весь Блох. Единственное, что неприятно, – теперь Старку придется иметь с ним дело. Жаль, что не удастся предупредить Старка о том, что Блох в курсе их разговоров. Ну, да ладно. Мэт – парень не промах.
– Рэймонд!
Отис лениво почесал покусанную клопами руку и вдруг улыбнулся. Сознание было исключительно ясным. Все это чепуха. Все навязчивые видения – то ли наяву, то ли во сне – не имеют ничего общего с бредом двинутого лунатика.
Это сны мертвеца.
Нет, думал он. Блох не сможет меня, убить. Я уже мертв.
Глава 14
Джулиана и Вильгельмина вышли из автобуса у небольшого дома на окраине района, где расположились мастерские огранщиков. Поднявшись по ступеням, Вильгельмина окинула хмурым взглядом засохшую герань, торчавшую из ящика под окном. Непростительная лень. Она позвонила. Дверь им открыл полный, лысый человек, представившийся Мартином Деккером. Он оказался моложе, чем ей показалось на первый взгляд, ему было под пятьдесят. Но сейчас уже многие люди кажутся ей молодыми. Они не помнят войны, бомбежек, голода, вероломства нацистов и тех, кто сотрудничал с ними. Но если такие, как она, не расскажут им, не захотят вспомнить, то откуда им и узнать об этом? А разве можно быть уверенным, что все это не повторится?
Заговорив по-голландски, она представила себя и Джулиану. Она не утруждала себя переводом, сочтя, видимо, что Джулиана при желании поймет, о чем идет речь.
– Я очень рад, что вы приехали, – оживленно приговаривал бельгиец, ведя их наверх и позвякивая огромной связкой ключей. – От вашего брата до сих пор нет известий.
– Вы сообщили в полицию?
Деккер покачал головой.
– Я решил, что сначала дождусь вас.
И свалю на вас все это, раздраженно подумала Вильгельмина. Она понимала, что люди каким-то образом чувствуют ее способность принимать трудные решения. А ей это нравится ничуть не больше, чем им, и она совсем не считает, что имеет на это право, но она не из тех, кто отказывается от грязной работы. И ведь что характерно: сначала люди ждут от нее решимости, а потом бывают недовольны ею.
– Исчезнуть так неожиданно… Как это не похоже на мистера Пеперкэмпа, – говорил Деккер. – Он всегда был образцовым съемщиком. А сейчас он задолжал мне за квартиру, – он вздохнул с преувеличенным отчаянием, – и ничего не сообщает о себе. Ни слова.
Вильгельмина надеялась, что ей не придется хотя бы платить за квартиру брата. Она собиралась разыскать его, но расплачиваться с его долгами не входило в ее планы. Домовладелец, не дождавшись реакции, открыл ключом дверь в квартиру Джоханнеса и, извинившись, бесшумно удалился вниз.
– Он не говорит по-английски? – спросила Джулиана.
– Не знаю, – сказала Вильгельмина. – Я не спрашивала.
Они вошли в двухкомнатную квартиру. В медной пепельнице лежала толстая, наполовину выкуренная сигара, а рядом с хитроумным, устаревшим проигрывателем стоял конверт одной из пластинок Джулианы. На конверте она улыбалась, тогда ее волосы были длиннее, чем сейчас. У Джоханнеса хранились все ее пластинки. У Вильгельмины нет ни одной, но она слышала иногда ее игру по радио.
– Для меня Джоханнес всегда оставался сильным, упрямым мальчишкой, каким он был до войны, – сказала Вильгельмина. Она говорила словно сама с собой, однако по-английски. – Он все время побеждал в конькобежных соревнованиях, которые проводились на каналах. Я любила смотреть на него – тепло укутавшись и попивая с подругами горячее какао.
Джулиана мягко спросила:
– А сами вы катались на коньках?
– М-м, кажется, да, я сейчас уже плохо помню.
Прошло слишком много лет, и все ее силы ушли сначала на то, чтобы выжить, а потом – на то, чтобы уйти от прошлого и жить дальше. Нет, не забыть, а просто продолжать жить.
Впервые в жизни Вильгельмине стало жаль старшего брата. Знаменитого Джоханнеса Пеперкэмпа, огранщика алмазов. Ни у кого не было такого верного глаза, как у него.
А сейчас он влачит жалкое существование.
Не обращая внимания на участливое выражение лица Джулианы, она прошла в крохотную кухню, которая едва ли превосходила размерами стенной шкаф в гостиной, и автоматически поставила на плиту чайник. Кухня была опрятной, но на окнах не было цветов. И она ощутила одиночество, которое пропитало жизнь брата. Здесь не осталось и следа от радостной, сияющей чистоты, которой всегда отличалась та большая квартира, где он жил с Анной.
Она проверила содержимое холодильника. Сыр четырех сортов и половина угря были аккуратно завернуты в бумагу; еще стояла жестянка с масляным печеньем, но молоко прокисло, а от коробки с устрицами начинало попахивать. Даже в дни благополучия и славы, в дни, когда ему сопутствовала удача, Джоханнес не транжирил деньги. Бережливый по натуре, он тратил на себя очень мало. Что он делал с деньгами, откладывал ли их, Вильгельмина не знала, но она и сама поступала точно так же. И оба они бережно относились к пище. В их жизни было слишком много дней, когда приходилось обходиться без нее.
– Что-то здесь не так, правда? – спросила Джулиана, стоя у тетки за спиной.
Вильгельмина молча покачала головой и выключила газ. У нее пропала охота пить чай. Они с Джулианой прошли в спальню, но и там не нашли ничего особенного. Двуспальная кровать была аккуратно застелена, а на бюро стояли две фотографии – смеющаяся Анна, в глазах которой как всегда угадывалась печаль, и свадебное довоенное фото Джоханнеса и Анны. Вильгельмина вспомнила – она не могла бы так отчетливо припомнить события прошлой недели, – как они с Рахель мечтали, чтобы и у них когда-нибудь была такая же свадьба, как у Джоханнеса и Анны. Они тогда любили помечтать.
Мечты ушли, остались воспоминания.
– Пошли, – сказала она.
– Тетя Вилли…
– Со мной все в порядке. Отнесем мистеру Деккеру угря. Это его утешит.
Но внизу в дверном проеме маячила темная фигура какого-то мужчины, который пытался на плохом французском объясниться с хозяином-бельгийцем. Джулиана вскрикнула и отскочила, но слишком поздно.
На нее уже смотрели темно-карие глаза.
– Черт! – выругался мужчина.
Она смерила его взглядом, дерзким и нахальным.
– Вот уж не ожидала встретиться с вами, мистер Старк.
– Господи! А вы-то здесь зачем?
Значит, это и есть тот самый американский репортер, подумала Вилли, с интересом оглядывая его. Довольно-таки хулиганская физиономия, темные, непроницаемые глаза, шрамы на лице, но неотразим, и в нем есть обаяние. Ничего нарочитого, показного, просто неотразим и все. Уверенный, опытный, он знает, что такое страдание. Если бы ей предложили разгадать его, она бы сказала, что этот человек понимает, как трудно оставаться беспристрастным. И это неплохо, подумала она. Она была убеждена, что по-настоящему беспристрастным быть невозможно.
Вилли взглянула на Джулиану. Та старалась изображать возмущение, но сквозь него проглядывала симпатия и – как почудилось Вильгельмине – восхищение. Очень интересно. Ей казалось, что Джулиана совсем не от мира сего, что земные радости вызывают у нее скуку; такое впечатление она вынесла из немногочисленных встреч с племянницей, которые у нее были.
Мэтью Старк тяжело вздохнул, по его лицу проскользнула беспокойная неуверенность, и у Вильгельмины екнуло сердце. Этот человек явно не станет нервничать по пустякам. Видимо, произошло что-то серьезное.
– Господи, как же я не люблю этого делать! Я так полагаю, вы ничего не знаете. – Он плотно сжал губы и помолчал, его лицо приняло суровое выражение, но в нем чувствовалось участие. – Сегодня утром в Амстердаме найдено тело Джоханнеса Пеперкэмпа. Он умер от инфаркта. Он ушел из мастерской с одним голландцем, и я имею основания думать, что это был Хендрик де Гир. Мне очень жаль.
В Амстердаме, подумала Вильгельмина. Ну конечно же, в Амстердаме.
Хендрик…
Она закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на подступившие слезы, и перед ней поплыли образы прошлого – картинки из волшебного фонаря, – живущие сейчас только в ее памяти. Она увидела брата – юного, высокого, он смеялся и мчал по льду красавицу Анну.
– Тетя Вилли, с вами все в порядке?
Нежный голос Джулианы, наполненный болью и огорчением, развеял видения и вернул ее к действительности. Вильгельмина сошла с последней ступеньки, поравнявшись с Мэтью Старком, который все еще стоял в дверном проеме. Джулиана нетвердой походкой последовала за ней. Катарина оказала дочери плохую услугу, подумала Вильгельмина. Джулиана совсем ничего не знает о жизни. У нее есть деньги и здравый смысл, прекрасная одежда и блестящее образование, уникальный талант, но она не имеет представления о том, что такое холод, голод или смерть. Джоханнеса больше нет. Как нет и Рахель. Застывшее, побледневшее лицо Джулианы казалось ей сейчас неуместным. Вильгельмина призналась себе, что вряд ли сможет испытать симпатию к тому, кто никогда не страдал.
И как печально – и неправильно – что ее племянница, совсем не знала своего дядю. Хотя в этом нет ее вины. Вильгельмина уже раскаивалась в том, что плохо думала о Джулиане. Она – хорошая и добрая, и Вильгельмина гордится ею. Она ведь племянница и, кроме того, последняя в роду Пеперкэмпов.
О, Боже! Вильгельмина отогнала эту догадку. Взбудораженное воображение вдруг подбросило ей мысль о том, что Джоханнес мог передать Камень Менестреля, а вместе с ним и четырехвековую традицию Пеперкэмпов своей племяннице-пианистке. Какой бы замечательной ни была Джулиана, она вряд ли сможет всерьез воспринять эту традицию. После Амстердама никто из Пеперкэмпов не упоминал о камне. И скорее всего Джоханнес выбросил его в море. Хотя, неужели у него хватило на это решимости?
Господи Всевышний! Вильгельмина вдруг испытала острое чувство ужасной утраты. Мой брат мертв. Его нет.
– Я в порядке, – сказала она наконец. Она должна была сказать так, это нужно было прежде всего ей самой. – Джоханнес прожил долгую жизнь. Он был прекрасным человеком.
– Да, я знаю, – сказала Джулиана. Вильгельмина взглянула на Мэтью Старка. Он с непроницаемым видом наблюдал за Джулианой. Но она чувствовала напряжение, исходившее от него. Он не сдвинулся с места, хотя по всему было видно, что его единственным желанием было подойти к Джулиане. Ох, подумала Вильгельмина, ведь он уже почти влюбился в девочку.
Темные глаза остановились на старой женщине.
– Вы – тетя Джулианы? Вилли, не так ли?
– Вильгельмина. – Ее голос прозвучал ясно и уверенно. Теперь нужно идти до конца. Найти Хендрика. Помешать ему. Она будет всегда скорбеть о брате, но потом, когда останется одна. А пока, похоже, предстоит сделать кое-что еще. Хендрик… Какое предательство ты замыслил на этот раз? – Меня зовут Вильгельмина Пеперкэмп.
– Еще одна Пеперкэмп. Сестра Катарины и Джоханнеса?
– Да. Я живу в Роттердаме.
– Вы знаете, зачем ваш брат поехал в Амстердам?
– За алмазами. – Ложь пришла сама собой. У нее нет оснований доверять этому американцу и что-либо рассказывать ему. – А я приехала покормить его кошку.
– Неужели вы проделали такой путь только для того, чтобы покормить бедную киску? Ладно, пусть, как вам угодно. Если не хотите, можете мне ни черта не рассказывать. Я сам узнаю все, что нужно. Я хочу попросить вас только об одном одолжении – езжайте-ка вы домой. Обе. Нечего вам впутываться в это дело.
– Мы всегда будем помнить о вашей заботе, мистер Старк, – невозмутимо ответила Вильгельмина. Она ненавидела, когда ей указывали, что делать. – Но это вы принесли нам плохие новости, так что я думаю, именно вам нужно бы поторопиться уйти.
– Хорошо. Вам известно что-нибудь о Хендрике де Гире?
– Tot ziens, мистер Старк.
– То есть?
– То есть, до свидания.
Старк перевел тяжелый взгляд на Джулиану.
– Вы хотите, чтобы я ушел?
Джулиана несколько секунд смотрела на него, и Вильгельмина увидела в глазах племянницы сомнение. «Господи, помилуй! – подумала она. – Джулиана сейчас скажет ему „нет"! Ах, что все это значит?»
Но Джулиана мужественно кивнула.
– Да, думаю, вам лучше уйти.
Мэтью, не сказав ни слова, развернулся и вышел. Вильгельмина, стоя рядом с племянницей, смотрела ему вслед, пока он спускался по ступеням крыльца.
– Тяжелый человек, – заметила она.
– Да. Но я не уверена, что мы поступили благоразумно, просто так отпустив его, тетя Вилли. Он что-то знает, и он не сказал нам об этом.
– И мы знаем кое-что, о чем не сказали ему. Разве нет?
– Да, но… – Она упрямо выпятила подбородок. – Не знаю, как вы, тетя Вилли, но я не намерена просто уехать домой и забыть обо всем. И пошел он к черту, этот Вермонт.
– Вермонт? А что там, в Вермонте?
– Там безопасно. Там я могу сделать вид, что ничего не знаю. Туда меня хочет отправить мать.
– М-да. Но есть вещи, от которых не спрячешься. Ну что, пошли?
– Куда? Мне бы хотелось поехать за Старком в Америку.
– И я бы тоже поехала.
– Но у вас нет паспорта.
– Есть. Когда-то я собиралась поехать в Нью-Йорк навестить твою мать, но потом передумала.
– Почему?
– Она приехала сама.
– Понятно. Паспорт у вас с собой?
– Да. Сегодня утром, когда я собиралась в Антверпен, я подумала, а вдруг мне придется отправиться в Нью-Йорк и встретиться с твоей матерью. – Хендрик, мелькнуло у нее в голове. Неужели опять он? Вдруг она почувствовала страшную усталость и поняла, что годы все-таки берут свое. – Пошли. Мы должны убедиться, что за нами нет слежки.
Она отдала угря домовладельцу, который незаметно все это время стоял рядом с ними, и сказала ему, что придет попозже, чтобы уладить дела брата.
– Что случилось? – спросил мистер Деккер. Он явно ничего не понял из их разговора. – Где ваш брат?
Она посмотрела на бельгийца и спокойным, ясным голосом сказала:
– Он умер, мистер Деккер. Джоханнеса больше нет.
Глава 15
На лице американского сенатора Сэмюэля Райдера было прекрасно отработанное выражение задумчивого превосходства, когда он поверх орехового стола смотрел на кресло, обитое темно-красной кожей, в котором сидел помятый, пепельно-бледный, усталый, старый Хендрик де Гир. От него несло потом и джином. Райдер не испытывал к нему ни капли сочувствия. Помощники предлагали ему вызвать охрану – даже настаивали на том, чтобы он разрешил им позвонить, – но сенатор отказался. Он приказал, чтобы де Гира припустили к нему в офис – в тихое, казенное обиталище одного из американских сенаторов.
Офис находился в том же кабинете, где раньше сидел Сэмюэль Райдер-старший, долгое время занимавший сенаторское кресло от штата Флорида. Сэм, после того как сам был избран в сенат, вынес отсюда все – стол, ковры, кресла, воспоминания. Все до последнего карандаша. Он оставил только портрет. Портрет был написан незадолго до смерти Райдера-старшего. Зловещий образ отца, детские голубые глаза и пугающая проницательность которого навсегда отпечатались в памяти знавших его людей, нависал над столом, за спиной сына, так чтобы Сэму-младшему не приходилось все время сталкиваться с ним взглядом.
– Вы точно знаете, что у Джоханнеса Пеперкэмпа не было камня? – переспросил Райдер, пытаясь скрыть панику, охватившую его после краткого, бесстрастного отчета Голландца о недавних амстердамских событиях. – Он должен быть у него!
– Я тоже так думал, – спокойно возразил Голландец.
Ты убил его? Райдера жег этот вопрос, но он не задал его, сказав себе что технические детали работы де Гира его не касаются. Он облизнул пересохшие губы и провел пальцем по краю полированного стола из орехового дерева. Он избегал бесстрастного, проницательного взгляда Голландца, словно это могло оставить его в стороне от событий, запущенных им самим.
– Тогда у кого же он? – спросил Райдер.
– Ни у кого. Менестрель потерян – если он когда-либо существовал.
Райдер захлопнул записную книжку.
– Он должен существовать, и никак не мог потеряться!
– Почему? Потому что вам так хочется?
– Проклятье! Вы хоть понимаете, что это значит?
Голландец устроился в кресле поглубже; казалось, он в любой момент может заснуть – или умереть. Он уже был свободен от всех обязательств.
– Это значит, что вам придется разработать другой план, чтобы достать деньги для Блоха, – сказал он. – Вы – умный человек, сенатор Райдер, и что-нибудь придумаете. Теперь, когда нет Рахель Штайн, вы уже не можете командовать мной. Даже если бы я знал, где найти Менестреля, я больше не считаю себя обязанным искать его для вас. Если бы я узнал о ее смерти раньше, то ни за что не поехал бы в Антверпен.
– Не думаю, что это единственная причина, заставившая вас сотрудничать со мной. Несомненно, это повлияло на ваше решение, но Пеперкэмпы были вашими друзьями…
– Это было очень и очень давно. Боюсь, что сейчас они с радостью узнали бы о моей смерти. Вы помните, что вам рассказала обо мне Рахель Штайн. Все это правда.
– Вы убили ее? – вдруг низким, охрипшим голосом спросил Райдер. И тут же пожалел об этом. Как у него повернулся язык произнести подобное обвинение?! Почему он не может оставаться таким же бесстрастным и невозмутимым, как де Гир? Или каким всегда был Мэтью Старк? Стальной мужик. Если уж приходилось лететь, то их парни всегда предпочитали Старка. Его мастерство, чувство ответственности, железные нервы, надежность высоко ценили люди, которых он перевозил, которых выручал, которым помогал в бою. К Райдеру они никогда не относились с таким уважением, и ему пришлось примириться с этим.
Голландец вытащил сигару, маленький перочинный ножик и с наигранным отчаянием покачал головой.
– Вы принимаете меня за человека, который способен убить старую женщину, подставив ей ножку в гололедицу? – Он вздохнул, ловко отрезал кончик сигары, положил нож в карман и сунул сигару в рот. – Когда погибла Рахель, я сидел в вашей машине. Мне незачем было убивать Рахель Штайн. Я и без того слишком многим ей навредил.
Райдер обхватил голову и яростно потер лоб, стараясь собраться с мыслями.
– Значит, это был несчастный случай.
Хендрик де Гир, держа в губах незажженную сигару, засмеялся. Его смех звучал холодно и неприятно.
– Вы – идиот, сенатор Райдер. Наивный, опасный идиот. У вас не хватает фантазии представить, что кроме меня это могли сделать другие. Это ведь вы рассказали сержанту Блоху о Рахель, не так ли? А ему ничего не стоит устроить, чтобы старая женщина поскользнулась на льду. Это ненамного сложнее, чем шантажировать какого-нибудь сенатора.
– Здесь нет никакого шантажа, – резко возразил Райдер. – Я помогаю Блоху создать мощный кулак для утверждения свободного…
– О-о, бросьте это, сенатор. Я прожил на свете очень-очень много лет. Не стоит оправдываться передо мной. Что вы рассказали Блоху?
Райдер ответил не сразу. Он некоторое время сидел неподвижно, стиснув руки и пытаясь справиться со злостью и отвращением, которые вызывал в нем Голландец. Сейчас очень важно не пороть горячку. Он спрашивал себя, что имеет смысл рассказать Хендрику де Гиру, а с чем он может справиться сам. Как отреагирует Голландец, если Райдер полностью передаст ему разговор, состоявшийся у него с Блохом?
Де Гир был спокоен. И как всегда от него невозможно было что-то утаить.
– Вы рассказали ему все. Так?
– Я не…
– Не лгите мне! – Голландец не повысил голоса, но напрягся, подавшись всем телом вперед. Его пронзительные голубые глаза потемнели, он мгновенно отбросил в сторону невозмутимость. – Вы рассказали Блоху о Менестреле?
– Мне не оставалось ничего другого. Как вы не понимаете? Послушайте, де Гир, вы ведь знаете Блоха. Ему нужен этот алмаз. Вы должны достать его, поймите. Если вы не… Господи! Если вы не сумеете, он сам будет искать его. Вы этого хотите?
– Это не мои проблемы, – с нескрываемым презрением сказал Голландец, поднимаясь с кресла.
Райдер едва удержался от того, чтобы не вскочить и не удержать его. Его опять снедала нерешительность, он чувствовал внутри саднящую пустоту; она появлялась всякий раз, когда он не знал, как поступить.
– Мне не остановить Блоха. Он найдет этих Пеперкэмпов. Он не отстанет от них, пока не убедится, что у них нет алмаза, или пока не получит его. А может, будет ждать, что этим займусь я, хотя мне решительно не хочется впутываться в это дело. Вы не можете допустить этого! Де Гир! Ради Бога, помогите мне!
Хендрик де Гир прикурил, затянулся и бросил спичку на стол сенатора. Она пустила дымок и потухла, оставив отметину на блестящей поверхности. Комнату заполнил удушливый аромат сигары. Голландец нехотя посмотрел на Райдера и улыбнулся.
– Нет, я помогу себе.
Элис Фелдон не проявила никаких признаков радости, когда в отдел новостей ввалился Мэтью Старк. Она, с очками на лбу и с ногтями цвета африканской фиалки, стояла за своим столом. Старк явно пробыл в Антверпене всего несколько часов. А она только что имела наверху беседу с парнями из финансового управления, которые были недовольны тем, что Старк шляется где хочет, транжирит деньги газеты, а никаких подвижек со статьей – неважно, большой ли, средней или маленькой – нет.
– Вы же сами говорили, чтобы я дала ему шанс, – сказала им Фелди. «Так что сами теперь и расхлебывайте», – чуть не добавила она.
Да, сказали бы они, но известно ли ей, сколько стоит поездка в Бельгию?
Старк прошествовал мимо ее стола. Его черная кожаная куртка была расстегнута, под ней виднелась черная рубашка из саржи. Сегодня, видимо, разнообразия ради, он был в других штанах, из плотного вельвета. Ну и, конечно, в этих чертовых ботинках. Элис попыталась представить его в мокасинах, но ей это не удалось. Его небрежность в одежде была почти вызывающей. Но она знала, что он не задумывается о подобных вещах. Ему наплевать, какое впечатление он производит на людей.
– Я думала, что ты в Антверпене.
– Я и был там.
– Ну и?..
Его темно-карие глаза пытались пронзить ее насквозь.
– Ну и вернулся.
– Скотина, – взорвалась она, не испугавшись его взгляда. – Чтобы через час у меня на столе лежал отчет о поездке. Тебе нельзя верить, Старк.
– Зиглер здесь?
– Забудь о нем. Он больше не будет гнуть на тебя спину. У меня не так много людей, чтобы я могла позволить им всем работать над статьей, которой конца не видно. Если докажешь, что у тебя действительно есть что-то важное, то я дам тебе все необходимое. Мне нужны, наконец, хоть какие-то факты. А если их нет, крутись сам.
– А, вот он, – сказал Старк так, словно не слышал, о чем она говорила. Все это время он вертел головой, оглядывая большую, просторную комнату. – Вижу. У тебя божественные ногти, Фелди. Ты с ними – вылитый дракон.
Фелди, пряча руки, нервно подвинула под собой стул.
– Старк, прекрати! Я говорю серьезно.
Его губы медленно расползлись, и он, показав зубы, улыбнулся ей одной из своих обезоруживающих улыбок.
– Ты всегда так серьезна, Фелди. Расслабься.
– Если ты и на этот раз не напишешь статью, то получишь пинка под зад и вылетишь отсюда. Имей в виду.
– Подумаешь, напугала, – сказал он.
Он не торопясь направился к массивной копировальной машине, за которой с задумчивым видом стоял Аарон Зиглер; он заряжал ее бумагой и явно скучал. Этот новоиспеченный репортер был в темном костюме, репсовом галстуке, белой рубашке и блестящих кожаных туфлях. Элис подозревала, что он живет не только на зарплату. Ежу понятно, что он не смог бы купить такую одежду на те деньги, которые ему платят в «Газетт». Он просиял, увидев Мэтью Старка, но, вспомнив разнос, устроенный ему Элис Фелдон, похоже, задумался, как усидеть между двух стульев, выражаясь фигурально. И боязливо покосился на Элис.
Она кивнула. В самом деле, почему бы и нет? Кто-нибудь другой может обслужить копировальную машину.
Тетя Вилли в стоптанных туфлях и поношенном пальто, с хозяйственной сумкой, которую она крепко держала под мышкой, слегка смахивала на контрабандистку, когда они с Джулианой проходили таможню в аэропорту Кеннеди.
– Где остановка автобуса? – спросила она.
– Мы можем взять такси, – сказала Джулиана, ведя ее за собой.
– Такси? Зачем? Здесь нет автобусов?
– Такси удобнее. Пойдемте.
Вильгельмина промолчала, но Джулиана чувствовала, что старуха не одобряет ее решения. Американцы – слишком экстравагантны и расточительны. Зачем племяннице тратить деньги на такси, если можно воспользоваться общественным транспортом? Тетя Вилли не придает значения материальному комфорту, как не обращает внимания на неудобства, связанные с автобусами и метро. Джулиане стало любопытно, что сказала бы тетка, если бы узнала, что в гараже у нее стоит спортивная машина. Она редко ездила на ней, разве только когда случалось вырваться в Вермонт.
