Текст книги "Меж молотом и наковальней (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

Глава пятая. Кладбище

На следующий день я запретила себе думать о Маман. Временами приходится забыть обо всем на свете и сосредоточится на чем-то для тебя очень важном.

Мои родители ушли рано, когда мне не исполнилось и тринадцати, и вместе. Так бывает. Встаешь утром, ничего не подозреваешь, перекидываешься с родными шутками, идешь себе в школу, не обращая внимания на неожиданно острое покалывание в сердце.

А на улице снег. Первый, мокрый. Тяжелые, налитые водой хлопья. И почему-то не хочется куда-то идти, хочется вбежать обратно в подъезд, на третий этаж, в нашу двухкомнатную квартиру, и…

И что «и»? Мама-папа, у меня сегодня семестральная контрольная по английскому, а я решила остаться дома? И вас дома оставить?

В школе, когда раздавали задания, я почувствовала, что слабею. Почему-то поплыло перед глазами и, напуганная моей бледностью, старенькая учительница, Анна Ивановна, спросила:

– С тобой все в порядке?

– Да, – ответила я. – Просто немного переучилась.

В тот же миг мучавшее весь день напряжение отпустило. Я уже знала, что ничего не изменишь. И когда через полчаса, прерывая контрольную, дверь открылась, и вошел директор, я и тогда знала, что ничего не изменишь. И что жизнь моя, подобно скинутой со стола хрустальной вазе, разлетается на мелкие, ослепительно яркие осколки.

Потом я не плакала. Я просто застыла на стуле в учительской, опустив лицо на ладони и мелко-мелко дрожала. Мне пытались объяснить… сухо так, будто из газетной хроники… плохие погодные условия. Не справился с управлением. Влетел в дерево. Не было никаких шансов выжить. Нам очень жаль. Жаль им! Мне почему-то не верилось. Я не чувствовала, знала, что на самом деле им… неловко. И от моей бледности, и от безмолвных слез. И что хочется им скорее от сюда выйти, оставить меня с моей бедой… одну. Совсем одну.

Дверь открылась, вошла чужая женщина. Рыжие, коротко стриженные волосы, по-мальчишески угловатая фигура. Она всунула в мои дрожащие ладони маленькую бутылочку с какой-то пряно пахнущей жидкостью и заставила сделать несколько глотков. Горло обожгло. Сердце похолодело. И стало вдруг все равно.

– Я тетя Кати, – незнакомка подала удивленному директору папку с бумагами. – Забираю девочку с собой.

Дальше я почти ничего не помню. Помню лишь дурацкое завещание. «Прошу наши тела сжечь, а прах развеять над тайгой». Они мне ничего не оставили… даже могилы, куда я могла бы пойти и выплакаться. Даже дома, в котором я могла бы о них вспомнить: квартиру продали уже через месяц. Даже родных, что бы меня поддержали… Тетку, которой я не знала, особо родной не назовешь.

На следующий день после похорон она дала мне маленький амулетик на тонкой, как паутинка, цепочке. Вот тогда я и узнала, почему отец в шутку называл меня «ведьмочкой». Я и была ведьмой.

За время, что я жила с Алиной, она не стала мне ближе, оставаясь холодной и далекой. Она была первым и последним моим учителем. Она долго и нудно рассказывала о нашей родоначальнице. Она была тем, кто запретил возвращаться к былой жизни… Мол, родители так хотели. Она увезла меня в чужой город, устроила в чужую школу, достала чужой паспорт с чужой фамилией, заставила при чужих называть себя мамой. Она же выхлопотала мне пенсию по утрате кормильца.

Я послушно порвала со всеми друзьями и знакомыми и не возвращалась в прошлую жизнь. Но все равно в душе осталась какая-то пустота, которой ничто не могло заполнить. А довериться кому-то после смерти родителей было сложно. Мешала фраза Алины:

– Мы все ходим под мечом, девочка.

Рассказывать о «мече» подробнее Алина отказалась, просто просила быть осторожнее и не связываться со странными людьми. Кем были эти «странные люди» я так и не узнала. Да мне было и все равно. Я ни с кем не связывалась, ни со странными, ни с нестранными. Желания не было.

В день моего совершеннолетия Алина вместо подарка приказала мне одеться. Стояла на дворе осень. Ярко светило солнце, путаясь лучами в золотистых листьях. Я смотрела на медленно проплывающий за окном автомобиля парк и про себя вздыхала, не ожидая от поездки ничего хорошего. Алина ведь вообще не любила праздники, а дни рождения называла днями смерти молодости, отказываясь их отмечать. Никаких вечеринок, никаких подарков.

Через некоторое время, к моему удивлению, мы подъехали к невзрачной на вид пятиэтажке, прошли по дорожке, с обеих сторон обрамленной высокими, в человеческий рост, кустами акации, свернули к среднему подъезду, вошли внутрь.

Тут было тихо и спокойно. На втором этаже жужжала муха, упорно билась в закрытое, запылившееся окно. На лимонно-желтой стене сажей было выведено А+С=Л. Алина уверенно остановилась на площадке окруженной неприязненными, чужими дверями, и повернулась к одной из них, достав из кармана связку ключей.

Странно… откуда у нее ключ от чужой квартиры? А квартира была чужой, иначе бы я о ней знала – такие вещи от меня Алина скрывать не считала нужным.

Тетка нашла в связке нужный ключ, подала его мне и показала взглядом на дверь. Все еще не понимая, я послушно всунула ключ в замочную скважину, повернула, раз, другой, открыла дверь и неуверенно войдя в коридор, сглотнула.

Казалось и не было прошедших лет. Казалось, что сейчас я вбегу на кухню, а там будет мама в фартуке, что готовит ужин. Казалось, я войду сейчас в гостиную и увижу отца в любимом кресле. Он оторвется от газеты, посмотрит на меня и взглядом попросит сесть на диван по другую сторону журнального столика:

– Расскажи, как прошел день, ведьмочка.

Я вбежала в комнату, знакомую до последней черточки и только сейчас поняла… квартира внешне та же, но она пуста. Навсегда пуста…

Я опустилась на диван, глотая слезы обиды, и лишь тогда услышала спокойный голос Алины:

– Ты дома, детка. Я нашла квартиру с идентичной планировкой, что и квартира твоих родителей. Я привезла сюда все ваши вещи. Но жить тут ты будешь одна… мне очень жаль. Пора повзрослеть и смириться. Ты дома.

– Бросаешь меня?

– Нельзя бросить того, кто никогда не был твоим, – усмехнулась тетка. – Мы чужие. Я всего лишь сестра твоей матери, ничего более, брать на себя ответственность за чужого ребенка я не собираюсь. Я буду переводить на твой счет достаточную сумму, чтобы ты могла жить безбедно… но дальше ты сама. Завтра я привезу твои вещи. Забудь о моем существовании.

В ту ночь я полностью познала, что такое одиночество. Я лежала в холодной кровати, горько плакала в подушку и постепенно понимала, что детство действительно закончилось. Началось взросление.

На рассвете, с трудом открыв глаза, я рванулась с кровати, вбежала в гостиную и посмотрела на висевший над диваном портрет.

– Почему? – спросила я то ли у моей прапрабабки, то ли у ее собаки… со слишком умными глазами. – За что?

Портрет, естественно, молчал. Но по-собачьи преданные глаза черного пса не давали мне покоя еще долго.

– Даже могилы нет, – прошептала я. – Я даже на могилу сходить не могу… Даже этого они мне не оставили.

Вечером я уже знала, что делать. Вошла в интернет через мобильный, быстро отыскала через поисковик нужный мне телефон. Лихорадочно набрала номер:

– Похоронное бюро «Палома», – ответил мне холодный голос.

– Вы занимаетесь поиском утерянных захоронений?

Через неделю я стояла на старом деревенском кладбище возле простой на вид мраморной плиты с надписью «Алиция Орлова». На плите, высеченная из того же мрамора, сидела молодая женщина в красивом, длинном платье и c моим лицом. Ошибки быть не могло…

– Вот я тебя и нашла… – прошептала я. – Единственная, кто у меня остался.

Я положила две ярко-красных, крупных розы на колени женщины и некоторое время простояла рядом, чувствуя, как текут за ворот горькие слезы.

– Странно это, плакать по умершему более трех веков назад, – сказал чей-то голос.

– Это вас не касается.

– Ты меня слышишь? – голос казался удивленным.

– А с чего бы это я не должна вас слышать?

Резко обернувшись, я опешила… рядом никого не было.

– Что это за шутки? – прошептала я.

– Да какие там шутки? – воздух очертил прозрачную человеческую фигуру, и от неожиданности я села на мраморное надгробье рядом со своей родоначальницей.

– Понимаю… – схватилась я за голову. – Я как бы ведьма, но это уже слишком.

– Ведьма? – протянул неугомонный собеседник. – Это хорошо. Ведьмы нам нужны. Останешься здесь, за памятником поухаживаешь.

– Он и так ухожен, – отрезала я, сообразив – а ведь и правда ухожен… Кем?

– Ну так просто останешься.

Я посмотрела на едва различимую фигуру Призрака и решилась. Так я попала в Магистрат.

Нужные мне вещи я быстро перевезла в наш «замок», квартиру сдала в аренду – не могла я жить в «родных» стенах, в Магистрате мне было гораздо удобнее. И, что главное, не одиноко.

Кладбище я навещала достаточно часто. Просто становилось как-то спокойнее на душе, стоило только войти под сень вековых сосен. И когда я вглядывалась в каменное лицо статуи, мне иногда казалось, что я разговариваю с бесконечно родным и близким человеком. Это не был кто-то конкретный: иногда родители, иногда бабушка, которую я помнила совсем смутно, иногда и сама Алиция… Но я уже не чувствовала себя покинутой.

В годовщину ее смерти я заказывала молебен в костеле, а потом, под вечер, приходила на кладбище с цветами и молча клала их у ног статуи. Мой букет не был единственным: из года в год в один и тот же день кто-то с маниакальным упорством приносил на могилу Алиции охапку белоснежных роз.

Но в этом году роз на было… "Чтож, – подумала я, опустив рядом с памятником свой букет. – Все начинается, все заканчивается". Наверно, этот странный человек больше не придет, и я никогда не узнаю, кем он был и зачем он приносил цветы. Жаль. У нас было что-то с ним общее, я это чувствовала.

Но в этот день я не хотела думать ни о ком, кроме своей семьи. Они все там, а я тут. Одна.

Вновь наполнились слезами глаза и, смахнув ненужную влагу, я тихо одернула саму себя:

– Не гневи Бога, душа моя. У тебя есть друзья. Есть Магистрат. Чего еще ты хочешь?

Поднявшись, я направилась по заросшим дорожкам прочь с кладбища. Откуда-то издалека разносился мерный голос экскурсовода, щелкали объективами туристы, доносился тихий смех. Это кладбище слишком старое, чтобы хранить чужую боль… но мою – еще хранит.

Глава шестая. Долг платежом…

За окном было серо и невзрачно. Небо плакало крупными, теплыми слезами, закрываясь занавесом тяжелых туч. Несмотря на белый день и середину лета, оказалось холодно, сумрачно и пришлось-таки, хотя я этого страшно не любила, закрыть окна, зажечь свет и надеть свитер, молясь о тепле и уюте.

Я вновь зависла в работе, стараясь забыться, и даже не заметила, как миновала холодная, промозглая ночь.

О приходе утра возвестил потрясший замок вой. Впрочем, вполне ожидаемо. Со вздохом взяв со стола приготовленный пузырек, я сунула его в карман джинсов и быстрым шагом направилась на кухню: туда, где рвала и метала только что проснувшаяся после последней, жаркой ночи Маман.

– Его нет, нет! – кричала она. – Машка, где он?

«Машка» бросила в мою сторону острый взгляд, явно не зная, что сказать и что делать. Я тоже знала не совсем. Вернее знала, но не знала – поступаю ли правильно. Уже много лет творя всевозможные зелья я, по сути, впервые сама воспользовалась своим творением, выплеснув незаметно содержимое пузырька в стакан с коньяком.

– Пей! – протянула я стакан Маман. – Будет лучше.

– Не хочу лучше! – закричала Маман. – Хочу вампира…

Хотя фраза была по-детски смешной, но смешно не было никому: по веснушчатым щекам Маман катились крупные слезы, во взгляде застыла тяжелая тоска, похожая на безумие. Призрак тихонько поблескивал в темном углу, Пу смотрела на мать глазами испуганного щенка, а Маша так судорожно сжала в пальцах карандаш, что тот хрустнул, развалившись на две половинки.

От хруста Маман вздрогнула, потом огляделась затравленно и тяжело опустилась на стул. Плечи ее затряслись, и я, решившись, еще раз сказала по возможности твердым голосом, суя в ладони Маман стакан:

– Пей!

Маман стакан взяла, но пить не спешила. Она вертела его в холодных, дрожащих пальцах и все плакала и плакала:

– Он жениться обещал. Понимаешь? Говорил, что любит, что жить без меня не может… как в фильмах…

Я прикусила губу, почувствовав себя последней сволочью. Некрасиво получилось, но сделанного не воротишь, можно лишь постараться хотя бы что-то исправить.

– Пей, – еще раз сказала я, обнимая ладони Маман своими. – Пей, станет легче, обещаю.

Маман подняла на меня заплаканный взгляд и сделала первый глоток, скривившись от горькой, наверняка неприятной на вкус жидкости. Но боль из ее глаз быстро ушла, сменившись легким недоумением…

– Пылищи сколько-о-о-о… – прошипела Маман, уже с видимым удовольствием допивая коньяк. – Убраться надо…

Затем, вытирая с лица еще невысохшие слезы, она медленно поднялась, вытянула из кармана невесть как туда попавшую тряпку и, что-то счастливо мурлыкая под нос, принялась вытирать со стола крошки.

– Вот и все, – устало прошептала я, выходя из кухни.

В зале было совсем темно. На улице бушевал ветер, и за стенами натужно поскрипывали деревья. Я поднялась на второй этаж, чувствуя себя на диво разбитой. Все закончилось. Так почему же продолжает терзать плохое предчувствие? И на сердце тяжело, будто случилось что-то, что поправить уже никогда не удастся…

Весь день я варила зелье, полностью сконцентрировавшись на работе. Работа, на счастье, спорилась. Вместе с усталостью пришло отупение, охватившее тело и разум, зато ушло проклятое предчувствие, и в часов в двенадцать, сладко зевнув, я разлила по маленьким бутылочкам зелья и некоторое время стояла под портретом Алиции, вглядываясь в столь похожие на мои черты.

– Интересно, ты была такой же? – прошептала я. – Такой же… безответственной? И тоже делала ошибки, принося боль любимым? Или это я от кого другого унаследовала?

Мне вдруг показалось, что выразительные глаза сидевшего у ног Алиции зверя засветились пониманием и… любовью.

Бред какой. И уже который раз… то к вампирам тянет, то к собакам. Все, пора в отпуск или на природу. Хотя нет, на природу нельзя, там еще медведи имеются, что для сумасшедших ведьм смерти подобно.

Я пожелала портрету спокойной ночи и пошла спать.

Проснулась от странного звука в кабинете: там будто что-то упало и разбилось на мелкие кусочки. Села на кровати, откинув одеяло и прислушавшись. Надеялась, что показалось, но легкие, едва слышные шаги в соседней комнате, увы, сожрали все сомнения.

– Пу! – прошипела я, заворачиваясь в халат и нащупывая босыми ногами тапки. – Несносный ребенок! Опять к зеркалу полезла!

Все больше раздражаясь, я выбежала в открытую дверь кабинета. Не успела и шагу сделать в темноте, как кто-то грубо схватил меня за волосы, шарахнул лбом о стену и, зажав мне рот, прошептал:

– Тихо!

Узнав и не узнав голос одновременно, я кивнула, чувствуя как растекается по всему телу липкий ужас. Голова раскалывалась от боли. Да, уж кого-кого, а этого… человека видеть я не желала. И прижиматься к нему спиной я не хотела. А меня, простите, кто-то спрашивал? Внезапно ослабев, я оказалась на грани сна и реальности, чувствуя, как все более и более слетаю в вязкую темноту. А и хорошо… там безопаснее будет.

– Даже не думай терять сознание! Я еще с тобой не наигрался.

Он впился мне ногтями в плечо. Боль, острая, жаркая, вмиг отрезвила. Я зарычала, пытаясь вырваться, но все усилия разбивались об его тихий смех. Он был слишком силен. И все так прижимал меня в себе.

– Так-то лучше. Долг платежом красен! – шепнул мне в шею вампир. – Слышал, что у каждой ведьмы есть своя сфера влияния, что колдовать тут можешь только ты. Так?

– Так, – вновь попыталась вырваться я, вновь тщетно. Да пусти же ты, морда бессмертная!

Тело его оказалось на удивление горячим. Видимо, Призрак был прав… все, написанное о вампирах в книгах – сказки. И Анри живой. Нет, слишком живой. Но, надеюсь, ненадолго.

– Вот видишь, хорошая девочка, быстро призналась. Даже мучить не пришлось… очень жаль. Говори, кому понадобились три дня моей жизни?

Ладонь отпустила мой рот, и я наконец-то смогла дышать.

– Ну! Говори, пока я добрый!

Что я могла сказать? Запаниковав, я забилась в объятиях вампира еще сильнее. Но толку было столько же.

– Какая красивая кожа… мне испортить ее синяками? Или чем похуже? – холодно поинтересовался вампир, вдавив меня в стену, и сам тон его голоса подействовал отрезвляюще. Стало вдруг все равно, и Остапа понесло…

– А тебе трех дней жалко, да? Ты же у нас вечный, вот и не жмотничай. Вернула тебя живым, здоровым – радуйся!

Вампир тихо засмеялся.

– А девочка-то с характером. Люблю таких. Вернула откуда?

Я сглотнула.

– Кое-кто хотел посмотреть, каково это быть любимой вампиром, – почти не соврала я.

Врать было опасно. Это я не только знала, чувствовала всем телом. Его не обманешь, как и большую часть бессмертных… ненавижу таких бессмертных!

– Ага… богатая дамочка, которой захотелось развлечься, – усмехнулся вампир. – Острых ощущений за наверняка хорошую цену. Я ее хорошо развлек?

Он провел пальцем по моей шее.

– Да… – простонала я.

Странные ощущения. И уже вовсе не похожие на страх или боль: дорожка удовольствия по коже. Боже, что я творю? Он же меня убивать собрался!

– Дама довольна? – шептал вампир мне в волосы.

– Да…

Тихий смех над ухом. Легкая боль, когда Анри острым ногтем царапнул мою шею…

Горячее и липкое пробежало дорожкой по коже, и у самого основания шеи было поймано еще одним нежным поцелуем. Я шумно вдохнула воздух через сжатые зубы. Сладко-то как…

– Даже не сомневался, – продолжал шептать Анри, голосом разгоняя кровь жилах. – А ты симпатичная… ведьмочка-то. Видишь ли, обычно мне дней не жалко, ты права. Для такой милой девочки, как ты, мне ничего не жалко, стоило только попросить. Но и мы, вампиры, представь себе, бываем заняты. Из-за тебя я опоздал на важную встречу… чем расплачиваться будешь?

Я живо очнулась от наваждения, задрожав. Что я творю? Есть только один способ расплатиться с Анри, и этот способ мне явно не понравится. Как и дыхание вампира на моей шее.

А бывший суженный Маман явно хорошо развлекался: лизнув еще раз горящую царапину он томно протянул:

– Сообразительная девочка. Все правильно поняла.

– Убьешь?

– А у меня есть выбор? Либо стану посмешищем, либо – убью.

– Посмешищем ты и так стал… – прошипела я. А что? Все равно убивать собирается, так хоть кровь напоследок попорчу! – Даже жениться обещал.

– Уж не на тебе ли? – издевался вампир, играя с поясом моего халатика. – А что? Может, идея не так и плоха. Дай опробую. Фигурка у тебя, вижу, ничего… коль не понравишься, всегда успею шею свернуть. Вдовцом быть мне не привыкать… говорят, черное мне идет, красиво контрастирует с цветом кожи. Богатенькие дамочки так и плывут… пожить к себе пускают. Кормят… вкусно.

Я вновь пыталась вырваться, но тщетно. Вампир вдавил меня в стену, покрывая поцелуями шею и быстро справляясь с халатом. Есть он меня явно не собирался, пока не собирался, но легче от этого не было… Я правилась под опытными руками, и последние здравые мысли растворились в томной, ласковой неге.

Не понимая, что делаю, я выгнулась в его объятиях, запрокинула голову на его плечо, поймала на миг губами его губы и ответила смехом на его гортанный смех. Анри скользнул ладонью по моей груди, ниже, властно раздвинул коленом мои ноги. И чуть толкнул снизу бедром, умножая мое удовольствие.

– Умница, – нежил меня голосом вампир. – Хорошая девочка. Сладкая…

Он топил меня в сладких волнах, издевался, терся об меня бедром, ласкал пальцами, доводил до исступления, сам умудряясь оставаться холодным.

– Какая горячая, – шептал он. – Давай же!

И мир взорвался ярким фонтаном…

Кусая губы, я дрожала в его объятиях. Было стыдно. Ой как стыдно. Хорошо, что хоть темно… и лица моего не видно. Взрослая девка, а как последняя… Это что, простите, было?

– Я бы поигрался чуточку больше, – прошептал Анри. – Но ты так аппетитно пахнешь, а я так голоден.

Что он сказал? Осознание приходило медленно, будто продираясь через густой воздух. Да Анри, казалось, уже никуда и не спешил… он лизнул мою шею, примерился и тут же вскрикнул, отшатнувшись:

– Пусти ее! – взвизгнул тоненький голосок.

Мелькнуло в воздухе что-то белое и пушистое, вцепилось вампиру в ногу. Дитя ночи взвыл и хватка его заметно ослабела. Как раз настолько, чтобы я смогла вырваться. Недолго думая, я хватила со стола тяжеленную статуэтку-ангелочка и огрела вампира по наглой роже. Больно? Нефиг ночью набрасываться! У ангелочка отвалилось крыло, вампир охнул, схватился за лицо, и меж его пальцами засочилась темная жидкость.

Вид крови, пусть даже и вампирьей, живо отрезвил. К чертям собачьим, что я творю! Уже проклиная свое человеко-(вампиро-?)любие, я поспешно включила свет.

– Прости! – прошептала я, усаживая собственную жертву в кресло и наколдовав на столе тазик с холодной водой.

– А на черта ему помогать? – Пу прыгнула на стол и уселась на забытом мной томике прикладной магии. – Он же тебя убить хотел.

– Я бы тоже хотела на его месте, – ответила я, хлопоча возле вампира. – Убери руки, герой-любовник, дай, я посмотрю.

Вампир перестал стонать, послушно убрал от лица ладони, и я аккуратно промокнула его лоб смоченным в холодной воде полотенцем, шепча заклинания, останавливающие кровь. Вообще-то я раньше их даже на людях не пробовала, как-то оказии не было, но на вампира подействовало – кровь успокоилась, рана затянулась, а на лбу остался едва видный, в сантиметра полтора, шрам.

– Лихо тебя, – с гордостью сказала я.

Чем это я так гордилась, удачным ударом или своим лечением, я понятия не имела, но страх почему-то ушел, оставив за собой пустое равнодушие.

– Интересно чем? – не открывая глаз, спросил вампир.

– Ангелочком, – призналась я.

– Ага! – вампир криво усмехнулся. – Кара божья?

– Не смейся над такими вещами. – Ведьма я или нет, а в костел на мессу ходила каждое воскресенье и считала себя образцовой католичкой. – Не тебе над ними смеяться.

– Странная ты, но оно и к лучшему. Оно даже интереснее объездить столь норовистую лошадку.

Я вздрогнула, почуяв неладное. И тихонько прошептала:

– Ты вообще о чем?

– О женитьбе. Мы, вампиры, коль слово дали, так его и держим. Не то, что вы, смертные…

– Э… – я было начала собираться с мыслями, да только мне не дали. Пу, как всегда, оказалась быстрее:

– Не хочу такого отчима!

– Ну золотце… – вампир открыл, наконец-то глаза и критически посмотрел на взлохмаченную, злую Пу. – Если у тебя такие детки, то, пожалуй, от потомства мы воздержимся.

Пу оскалилась, я было испугалась, что она вновь вцепится в вампира, но тут дверь открылась, и в кабинет проплыла Маман. Видимо, сегодня у меня тут народное собрание… или проходной двор – все норовят в три часа утра навестить бедную ведьмочку.

– Я за Пу, – невозмутимо сказала Маман. – Спать ей давно пора. А ты…

Маман повернулась к вампиру:

– О свадьбе и думать забудь. Дал слово? Так на, держи обратно. На черта мне такой муж? Одна кожа, да кости, по ночам где-то бегает. Как прилетает, так кровью на километр несет. И спать с тобой вообще удовольствие сомнительное – во сне храпишь и все мою шею покусываешь. Еще съешь, ирод клыкастый. Я лучше по старинке, в старых девах похожу.

Д-а-а-а… мои зелья действуют, оказывается, отлично. Впрочем, мне бы сомневаться… клиенты-то довольны. И рожу вампира точно хорошо бы на фото и в контактик… разойдется по пабикам мгновенно. С подписью "Пипец подкрался незаметно".

Маман качнула головой, так что косички дернулись, взяла сопротивляющуюся Пу на руки и вышла из кабинета. Вампир так и остался сидеть в кресле с открытым ртом.

– Э… это что было?

– Ты не захочешь знать, верь мне, – ответила я, открывая шкафчик.

Зачем бедняжку еще больше шокировать? И без того как шкафом приплюснутый…

Порыскав среди колбочек с зельями, я нашла-таки наполовину полную бутылочку вишневой наливки и налила себе немного в чудом отыскавшуюся там же рюмку.

– И мне! – потребовал вампир.

– Это не кровь, это наливка.

– Боже, опять? – картинно возмутился Анри. – Дурные фильмы и книги совсем подмочили нам репутацию. Не волнуйся, ведьма, пьянствовать мы тоже умеем и любим.

Вспомнив, как хорошо я «попьянствовала» в прошлый раз, я слегка засомневалась. Может, не стоит? Но, посмотрев в ледяные глаза вампира, решила, что стоит, и наливку-таки выпила. Только легче все равно не стало.

Я налила полную рюмку вампиру и протянула через стол. Но вампир не взял.

Ошеломленно он смотрел на мое лицо и тяжело дыша, медленно бледнел, хотя до этого мне казалось, что бледнеть ему больше некуда.

– Алиция? – прохрипел он.

– Катя, – ответила я. – Алиция там – и показала на портрет.

Вампир посмотрел на портрет, потом на меня, вновь на портрет, выхватил у меня рюмку с наливкой и выпил ее содержимое одним залпом.

– Некрепкая, зараза…

Потом потрогал свой шрам, пошатываясь, встал на ноги, превратился в летучую мышь и сиганул в открытое окошко.

– Сама виновата… закрыть забыла, – пробормотала я, захлопывая окно.

Теперь, как бы душно не было, ночью я его открою вряд ли… больше мне клыкастых гостей не надобно. Хотя… может щит наколдовать? Да, завтра и наколдую, давно пора. Только раньше надобности как-то не было – кто ж в окно к ведьме добровольно полезет?

И кондиционер поставлю. Завтра же.

Ангелочка жалко, все же отец на первое причастие подарил. Я подняла отвалившийся кусочек крыла, положила его на стол и только сейчас заметила, что дрожу. От холода или пережитого ужаса? Я и сама не знала. Меня сегодня как-никак, а чуть не убили. А все же, почему не убили?

Никак не могу забыть эти глаза вампира… Ну похожа я на портрет, ну и что?

Я еще раз посмотрела на родоначальницу, пожелала ей доброй ночи… нет, наверное, уже утра, и почапала в спальню. Надо попытаться уснуть. Только вот получится вряд ли.