Текст книги "Меж молотом и наковальней (СИ)"

Автор книги: Анна Алмазная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава двадцать три. Пробуждение

Янтарный вечерний свет, темные росчерки теней по траве, огромное поле, усыпанное ромашками. Смех, наверное, мой. Нагретое солнцем разнотравье под босыми ступнями, и я бегу, бегу, пока не падаю в эту самую траву, и смеюсь, смеюсь застывшему над лесом солнцу.

А он падает рядом, смотрит на меня так странно… будто пронзает взглядом. И темные кудри его в свете солнца кажутся каштановыми, а глаза… глаза бездонными. И смех утихает на моих губах. Слишком серьезно. Слишком близко… такого еще никогда в моей жизни не было.

Он молча пододвигается, проводит ладонью по моему бедру, комкает в пальцах пышную юбку, добираясь до кожи… и от его прикосновения бежит по венам огонь, а туман застилает глаза. Я уже не помню, где я и зачем. Я вижу лишь его, растворяюсь в его нежности.

Его губы пахнут солнцем… его объятия дарят покой. Его сердце стучит так бешено под моей ладонью, и страсть, кажется, лучиться через его кожу.

– Люблю тебя, – шепчет он мне в волосы. – Не бойся. Можно?

Конечно можно… только ему… что угодно. Хотя домой я могу после этого не возвращаться. Отчим не позволит.

Последующие дни прошли как в тумане. Подготовка к похоронам, сами похороны, соболезнования от друзей… приставленная ко мне вездесущая охрана и настороженные лица тех, из инквизиции. Сны, которые я помнила смутно. А еще апатия… куда дали погрузиться… ровно на три дня.

На четвертый с самого утра меня разбудила Пу. В часов так восемь, после бессонной ночи во власти каких-то странных сновидений. Вредная Пу! Наглое создание прыгало на мне и счастливо орало:

– Снег. Снег!

Пришлось-таки вставать, нет, сползти к кровати, потому что спать мне все равно не дали. Уговоры бы не помогли, да и сил не было на уговоры. Холодно. Муторно. И не то, что вставать, ничего не хочется…

Я посмотрела на себя в зеркало и сама себе ужаснулась: осунувшаяся, похудевшая. На бледном лице глазищи такие, что кажется – кроме них ничего и не осталось. И смысла в этих глазищах никакого, какой смысл, если в голове туман, а мысли в этом тумане движутся медленно… будто стоит им ускориться, и голова взорвется.

А волосы? Пакля, а не волосы! Я провела по них пальцами, пытаясь распутать густые пряди. Черт! Опять при последнем мытье забыла о кондиционере, теперь до-о-о-о-о-оого буду их распутывать.

А ну и черт с ним!

Кое-как проведя щеткой по волосам, я уложила их в простой хвост и закуталась в теплый халат, даже не снимая ночнушки. Кто мне удивит-то? Из своей комнаты выходить я, как бы, не особо и собираюсь, надо только Пу отсюда выдворить, тогда вообще будет покой и… об «и» думать не хотелось.

Очарованная внезапно продравшимся через сонливость запахом, я взяла со стола кем-то там оставленную кружку с ароматным кофе, выглянула в окно. Красиво же. Снег кутает лес в мягкое одеяло, деревья покрыты белоснежным инеем и все блестит так, что глазам больно.

– Снег! – кричала Пу, все так же терроризируя мою бедную кровать. И охота же ей…

– Снег! Снег! Снег! Зима началась, ура! Зима, зима, зима! И все теперь будет хо-ро-шо! Слышишь, Катя!

И снова прыг, прыг на кровати.

Кофе ударило в голову и, к своему сожалению, я поняла, что от Пу так просто я не избавлюсь. Судя по оставленному кофе и нашествию Пу спать не дадут, это точно. Страдать тоже не дадут, достаточно только на морду Пу взглянуть. А что дадут? Ну жеж… Поработать что ли? Лень, да и не поможет. Вылезать из дома не хочется, да и не пустят меня. Просто поваляться в кровати тоже нельзя… книжку что ли почитать? Да я даже не простом сосредоточиться не могу, живу как ежик в тумане, какие тут книжки!

– К тебе Сашка приехал! – между прыжками умудрилась выкрикнуть Пу.

Интересно, моя кровать выдержит? Как бы должна, Пу не такая и тяжелая… только подпрыгивает аж до потолка. Как бы не врезалась в этот потолок…

– Пу, хочешь конфетку? – спросила я, вытаскивая из ящика стола спрятанную там заначку.

Пу сразу же оказалась на столе, протянула лапку и, получив лакомство, зашелестела оберткой. Я взяла вторую конфету, съела ее, запивая кофе, и отставила кружку на стол.

Сашка приехал, говорите?

Ну что же, поговорим с Сашкой. Неизвестно о чем… но это точно лучше, чем просто сидеть и ничего не делать.

– Кать, Кать, пойдем погулять! – заканючила вдруг Пу. – Ну пойдем, пойдем, пойдем!

– Ты же знаешь, мне нельзя.

– А мы мальчиков Маши заберем и Сашку! Ну К-а-а-а-а-а-а-а-ать!

Я посмотрела в окно, где солнце путалось в белой паутине ветвей, и вдруг подумала… а, может, Пу и права?

– Я подумаю, – пообещала я. – А теперь шмыть, мне переодеться надо. Не выйду же я к гостям вот так.

– А что такого? – нахмурилась Пу. – Ты у меня всегда красивая!

Ага, красивая! Тень одна осталась, еще немного и буду отличной сестренкой для Призрака.

– Ли не одобрит, – рассмеялась я раньше, чем поняла, что смеюсь.

А потом повисла вдруг тишина. Мне казалось, что я сделала что-то… неприличное, наверное. Алина еще недавно умерла, а я… Но Пу, будто почуяв изменение в моем настроении, прыгнула мне на руки и потерлась мордочкой о мой подбородок.

– Ну ты чего? – прошептала она. – Чего опять грустишь?

– Ты же знаешь.

– Знаю. Но все равно грустить не дам!

Ну и как ей не улыбнуться? Прости, Алина. Прости, ради Бога, если можешь.

И вдруг приковал к себе взгляд темных глаз на портрете Алиции. Отставив Пу на стол, я подошла к картине, провела пальцами по морде чудного зверя и вздрогнула, вспомнив тихое:

Люблю тебя. Не бойся. Позволь…

– К-а-а-а-а-атя! – не потерпела невнимания Пу.

А я стояла ошеломленная вдруг понимая… мои сны… они теперь не только о жизни Алиции… та девчонка в них, молодая, свободная, далеко не аристократка, но темноглазый незнакомец, чьего лица я как бы не могла вспомнить, как не силилась, был тем же, что и в прошлых снах… тот самый, на чьей шее Алиция собственными руками защелкнула ошейник. И почему-то именно мне было за это стыдно.

Сашка говорил, что это ему что-то напоминает. И я уже знала что. Но не хотела в это верить.

Это больно. Я бы тоже хотела, чтобы это было правдой, но…

Люблю тебя…

Катя…

Вновь Анри? Надо отрешиться от происходящего и подумать… может, разговор по душам этому очень даже поможет. По душам? Я вспомнила о припрятанной бутылочке коньяка и поняла, что я буду делать этим вечером. И сразу же стало легче. Почему-то.

Сашка ждал на кухне, за чашкой кофе и с махоньким, почти прозрачным кусочком тортика. Танцор жеж, фигуру бережет. Сладкого вроде как не любит, так и оставил бы умирающей от горя подружке… последний кусок же. Я знаю, я ж ночью к холодильнику наведывалась. Впрочем, мне тоже фигуру беречь надо. Вопрос только для кого?

– Зачем приехал? – спросила я, вовсе не готовая к милым приветствиям. Настроения не было ни с кем разговаривать, да разве меня спрашивали?

– Наши люди порылись в архиве, – невозмутимо начал Сашка, принимаясь за кофе и торт. – И подняли дело твоей родоначальницы. Оказалось, что оно там очень даже есть.

Я напряглась, усаживаясь напротив Сашки.

– И? – тихо просила я.

– Что и? Ничего особенного. Твоя Алиция была из древнего дворянского рода, впрочем, оно и неудивительно, ведь другим таких красивых картин не рисуют, таких статуй на кладбище не ставят. В семнадцать вышла замуж за друга своего детства, через год родила дочь, а через три года… Алиция и ее муж вместе со всей прислугой сгорели в собственном доме. Что там стало, никто не знает, но не осталось ничего, даже костей, настолько все выгорело. Пламя сушили всей округой, боялись, что на лес перекинется. Думали, что ребенок их там же погиб… но в ту же ночь его вывел к людям пес Алиции. Девочка звала пса Мики, Алиция почему-то человеческим именем Николай.

Саша посмотрел мне вдруг в глаза, странно так посмотрел, будто что-то там хотел увидеть, и, вновь вернувшись к кофе, продолжал:

– Инквизицию очень интересовало, что стало со знаменитой на всю округу ведьмой. Они хотели допросить ее дочь, но в тот же день за ней приехал брат Алиции… и выкрал ребенка. И спрятал, да так, что никто его больше не нашел. А инквизиция была бессильна: брат этот слишком уж высокое положение в обществе занимал, чтобы его самого допрашивать. Вопрос только, зачем он так ее прятал?

– Может, потому что вы умеете «допрашивать»? – прошипела я.

– Не преувеличивай, – спокойно парировал Сашка. – То, что произошло с тобой, не имеет ничего общего с обычным поведением инквизиции. К девочке выслали телепатов, допрос был бы очень мягким… наверное, ее дядю бы уговорили. Но через пару недель его изувеченное тело нашли в одном из поместий. Его пытали… долго пытали. И все думали, что ребенка все же нашли, и девочка погибла, но, судя по тому, что ты существуешь – мы сильно ошибались.

– А пес?

– Правильный вопрос… брат Алиции отправил пса в одно из своих поместий, откуда красивейшая, говорят, бестия просто пропала. Деревенские шептались, что ушла за своей хозяйкой, может это и правда, откуда мне знать. Но на самом деле интересно не это. Никто не знает, кто заказал статую на кладбище для Алиции, никто не знает, кто каждый год переводит нехилую сумму на счет людей, которые за этой могилой ухаживают. Никто не знает, кто оставляет Алиции цветы в день ее рождения и в годовщину ее смерти. Каждый год, со дня ее смерти. Хотя… инквизиции это было неинтересно. Дело о смерти Алиции сослали в архив и о нем забыли… в те времена инквизицию трясло реформами, вот и не досмотрели.

Недосмотрели…

– Бессмертный, – выдохнула я.

– Даже в этом не сомневаюсь, – ответил Саша. – Другой вопрос, почему вокруг Алиции крутилось так много бессмертных-то? Мы имеем минимум двух – того, кто сеет смерть среди твоих родственников и того, кто бережет память Алиции. Или же одного…

Я нахмурилась, что-то вспоминая. Это что-то выглядывало из глубин моей памяти и манило чем-то странным… и я вспомнила, что. Посмотрела на Сашку, размышляя, можно ли ему доверять, и вдруг устыдилась своих мыслей. Саша мой друг. Много раз мне это доказывал. А одна я все равно не справлюсь.

– Когда Анри увидел меня в первый раз, он назвал меня Алицией. И был так удивлен, будто призрак увидел.

Саша вздрогнул, будто его ударили, а я продолжила:

– И в этом году цветы появились на пару дней позднее ее дня рождения… потому что… потому что в эти дни… я лишила Анри памяти.

Я дотронулась проклятой розочки на шее и вспомнила вдруг, что в последние дни Анри меня почему-то совсем мало звал. Может, знал о смерти тетки? Может, сам ее и убил? И это Анри тот знаменитый охотник?

– Нет, – прошептала я. – Тетку убили днем.

– Вампиры не так и беззащитны днем, как тебе кажется, у них свои способы переместиться в такие дни и при этом не сгореть. Но я честно не думаю… то, что осталось после твоей тетки… не думаю, что это Анри.

Я вздрогнула, будто мне сыпанули солью на рану. «То, что осталось» было в закрытом гробу и посмотреть мне на это не дали, да я, сказать по правде, и не настаивала. Понимала где-то в глубине души, что это не просто так.

– Что ей сделали? – тихо спросила я.

Саша лишь перегнулся через стол, поймал мою ладонь и сжал мои пальцы.

– Что бы не сделали, все уже позади. Она отмучилась. Надеюсь, теперь ей там лучше, что следующая ее реинкарнация будет удачной, потому что она так страдала в этой. И ничего уже не изменишь. Это не твоя вина, слышишь? Ты жертва, как она, как все из твоего рода. И не смей даже думать иначе. Никто не позволит, чтобы это случилось и с тобой. Он не позволит.

– Анри?

– Нет. Твой зверь, Катя. Твой зверь никогда тебя не бросит, верь мне. Анри же… боюсь, тебе стоит забыть о нем. А я ему о тебе.

– Что ты несешь?

– Я знаю, что я несу.

И вдруг сменил тему:

– Пу сказала, что ты хотела прогуляться? Хорошо. Прогуляемся. Я скажу ребятам, чтобы они за тобой присмотрели. И подумай, Катя. Разберись в себе, сама. Не бойся, время у тебя будет. У вас обоих будет, я обещаю. Чего ты на самом деле хочешь, девочка?

Сашка расплылся перед моими глазами, в горле вновь запершило. Но я уже знала, что хочу. Я хочу, чтобы мои сны оказались явью.

Люблю тебя. Не бойся.

– Анри придется смириться, – серьезно ответил Сашка, стирая слезу с моей щеки.

Я лишь беспомощно прошептала:

– Я люблю его.

– Конечно, любишь, кто же сомневается.

И так скучаю. Боже, как же я по нему скучаю! Как не хочу верить, что он хотел мне навредить, как я боюсь вновь увидеть этого странного зверя!

Катя…

Я так привыкла к этому зову, что уже его ждала. Даже сама не знала, как сильно я его ждала.

Прогулка пошла на пользу. Успокоила расшатанные нервы. И вернулась я домой уставшая и почти умиротворенная. Пу сиганула сразу на кухню, греться, Сашка вежливо попрощался и вышел, а я… я сняла куртку и сапоги в прихожей прошла в свой кабинет и в бессилье прислонилась к косяку. Ну и что дальше-то?

Солнечный свет окрасился красным, все вокруг погружалось в ту самую снежную тишину, и хотелось… общества хотелось. Смеха. И забытья.

Я решилась. Нашла в столе припрятанную бутылочку коньяка, коробку конфет и, выглянув в коридор, убедилась в отсутствии кого-то в поле зрения. Вновь балагурить с Маман не хотелось… в прошлый раз нам всем это слегка боком вышло. Еще одного влюбленного в кого-то вампира я бы не пережила. Хотя… может, именно этого мне сейчас и не хватает? Чтобы все забыть в чертовой матери?

Бочком, на цыпочках, я проскользнула в коридор, потом по лестнице… мимо пустого зала, в котором доносилось бормотание химичившей с чаем Пу, и вниз… к своей драгоценной русалке.

В гроте было тихо как-то… слишком тихо. Я осторожно пристроила бутылку на неровном полу, подошла к воде и позвала:

– Зеленая!

Ничего, все тихо. Стало обидно. До боли. Я тут забыться в хмельной угаре пришла, и что… не с кем!

Пить одной нельзя, это все знают! Еще и алкоголичкой мне стать не хватало, для полного счастья!

– Зеленая… не отзовешься, я к тебе до самой весны фиг приду.

Гладь слегка подернулась рябью, на поверхности показалась заспанная рожица. Зеленая зевнула, подплыла по мне, сразу же потянулась к коньяку и прошептала, едва слышно:

– Ну что ты кричишь? Поспать русалке не даешь…

Поспать? А это новость! Ранее Зеленая сонливостью не отличалась, как не придешь, все бодрячком. Я даже, грешным делом, подумала, что спать она и не умеет…

Мало ли? А может, таким, как она, и спать не надо?

– Что ты ночью делала-то, русалка?

О па! Я и не думала, что Зеленая так вспыхивать умеет, таким красивым изумрудным румянцем. А ей идет. Ей все идет, она у нас красавица. Видимо, ночка у нее выдалась веселая, не чета моей. Русалка наколдовала два бокальчика а-ля «сфинтер», отлила мне коньяка, себе, принюхалась в темной жидкости и протянула:

– Н-у-у-у-у-у-у-у… ночь… ночь была красивая…

– Холодная, – не удержалась я.

– А звезд сколько!

– Хвост не отморозила, звездная ты наша?

– Любовь греет…

Что любовь греет даже русалочью кровь, я не сомневалась. И больше язвить не смела, поязвишь тут, сразу хвостом получишь! Устроившись на краю бассейна, я слушала счастливое щебетание Зеленой, пила с ней коньяк, и слегка успокаивалась. Чужая радость оказалась заразительной. Искрометной. И оставляла какое-то странное томление в груди.

Я ведь тоже чувствовала что-то подобное. Но, увы, не с Анри.

– А ты? – спохватилась Зеленая, поймав мой взгляд в зеленоглазый плен.

– А что я?

Зеленая улыбнулась, недобро так улыбнулась, прислонилась к краю бассейна и мягко шлепнула по воде хвостом. От нетерпения, наверное. И я сразу же поняла, что сейчас язвить будут надо мной.

– Говорят, – протянула она, – из-за тебя на балу чуть вампиры не подрались…

Теперь вспыхивать пришлось мне. Ну было, чего уж там… самой вспоминать стыдно. А эта откуда знает? Уж я ей точно ничего не рассказывала!

– И что один тебя из ревности отметил, – продолжала Зеленая.

Пометил скорее. Как «мое». Вопрос зачем оставался открытым. Не буду я его и точка, откуда-то я это теперь ой как хорошо знала. Да и тогда. Потому и бесилась, сказать по правде. Анри слишком много себе вообразил, сам за то и поплатился. Или поплатится…

Анри… Надеюсь, инквизиция до тебя все же не доберется.

– А целуется он хорошо?

О да! Отлично целуется. Аж мурашки по коже и бабочки в животе. Куда уж лучше! Только вопрос – зачем?

– Кать, да чего ты молчишь-то? Рассказывай!

И я начала рассказывать. Как все было на самом деле. А Зеленая, сначала такая веселая, начала почему-то грустнеть. Коньяка становилось все меньше, как и радости в глазах подруги, рассказ близился к концу, я захмелела и тихо спросила…

– Я дура, да?

– Нет, – возразила Зеленая.

– Эти сны… они сводят меня с ума, понимаешь?

Как-то незаметно я рассказала и о снах. И о Сашке, с его странными разговорами. И о своих подозрениях насчет Анри и Алиции. Обо всем рассказала. А Зеленая лишь слушала и молчала, облокотившись на край бассейна и не спуская с меня внимательного взгляда.

– Это ты о том портрете, где в твоем кабинете висит? – спросила она меня.

– Да, – уже не удивляясь ничему. Откуда она только о том портрете знает? Будто собственными глазами видела, а я ведь картину в грот показывать не таскала. Впрочем, с этими бессмертными никогда и ничего не знаешь.

– А пса ты видела во сне, который написован вместе с Алицией?

– Да.

– А видела его когда-то вместе с тем черноглазым красавчиком, в которого ты умудрилась влюбиться?

– Я ни в кого…

– Отвечай!

– Нет.

– А лицо своего мужа из прошлой жизни ты видела?

Я задумалась. Я помнила его в том проклятом коридоре, лежащим на полу… его светлые, запачканные в крови волосы. Помнила его руки на моей талии, когда мы стояли на балконе и вдыхали и не могли надышаться ароматом цветущих лип.

Но лицо… нет. Я никогда не видела во снах его лица. Странно. Никогда ведь об этом не задумывалась. Никогда о нем не думала. Может, просто боялась думать?

– Н-е-е-е-е-е-ет.

Зеленая выдохнула сквозь зубы и резюмировала.

– И твои сны начались с первого ноября, да?

Если задуматься…

– Нет, просто они стали более навязчивыми… наверное.

– И Сашка взбеленился после того, как ты ему о псе рассказала?

– Да.

– Дура ты, Катя!

Ну вот… и она туда же.

Но мне было все равно.

Я устала, как же я устала… голова стала тяжелой и через пелену сна я чувствовала, как Зеленая ласково гладила мои волосы и шептала мне что-то на ухо. Опять со своей магией пристает. Надо бы сказать, чтобы перестала. Что так такие дела не делаются, но сил не было. Совсем. Хотелось отдохнуть, хоть немного, насладиться пьяным оцепенением.

– Завтра все будет лучше, обещаю, – шептала Зеленая. – Когда твоя боль уйдет, когда уйдет твой страх, ты сама сядешь и во всем разберешься. Если не разберешься, приходи, помогу.

– Не приду. Ты вредная. Ты обзываешься, – пьяно ответила я.

– Больше не буду, – рассмеялась Зеленая, кутая меня в какие-то водоросли. Стало мягко, тепло. И так спокойно, как уже давно не было.

Но откуда-то я точно знала, что все это только передышка. Успокоившись, зарывшись носом в водоросли и слушая плеск воды, я вдруг поняла, что не верю, никогда не верила в вину Анри. Значит, убить меня пытался кто-то другой. Значит, этот кто-то все еще за мной охотится. А, может, этот кто-то на самом деле и убил всю мою семью?

Все же как это сложно быть слабой смертной… как же хочется временами стать такой же сильной и крутой, как мои друзья. Я стану. Наверное. Но завтра.

– Что? Без меня пьете? – раздался где-то обиженный голос Маман. Зеленая живо скрылась в темных водах. А я? Я уже спала.

Глава двадцать четыре. Выбор

Ночь, полная огней, самая короткая в этом году. Холодит роса босые ноги, льняной подол уже мокрый насквозь, приторно сладко пахнут липы. Хоровод. Хоровод вокруг, опьянение праздника. Радость в крови, веселые песни, улыбки деревенских парней. И никого, кто затронул бы мое сердце. Мне всего тринадцать. У меня еще есть время! Много, много времени!

– Дай погадаю, милая, – пробирается сквозь веселье тихий голос.

Глаза у цыганки черные, красивые. Утопаешь в этом взгляде. В мудрой улыбке, в отблесках света от сережек. Мягко звенят монеты на ее платке, льется мелодия, выводимая ее сородичами, и, смеясь, я подаю ладонь…

– Трое в твоей жизни. Один любит, второй ненавидит, третий – думает, что любит. Годами, веками… навсегда. Никуда от них не денешься, даже в смерти не спрячешься.

И я ловлю на себе страстный, безумный взгляд. Подружки смеялись, что он влюбился, а мне вот смешно не было. Было почему-то страшно. Вырываю из тонких пальцев цыганки руку, убегаю в толпу, несусь по поляне, меж пылающих костров, меж танцующих пар… и рвусь из крепких рук:

– Ну что же ты, что же ты, – смеется кто-то, и я сразу успокаиваюсь. Оборачиваюсь, прячусь в крепких объятиях, вдыхаю такой родной, такой любимый запах…

И сердце мое бьется быстро-быстро, подобно раненой птице. Но уже не из-за страха.

Проснулась я в тех же водорослях. Едва живая, но уже гораздо более спокойная, от навязчивого звонка. Адам Ламберт выводил мелодию из печально известного фильма, я сонно потянулась за мобильным и, увидев высветлившееся на экране имя, тихо сказала:

– Привет, Ли.

– И тебе привет, красавица, – ответил чужой голос.

Сонливость как рукой сняло. Голос казался смутно знакомым, и морозил позвоночник волной страха. Как-то странно говорил этот незнакомец. Как-то недобро, и в каждом слове его плескалась волной… ненависть.

Чувствуя недоброе, я высвободилась из водорослей и спросила:

– Где Ли?

– Неужели у нас нет других тем для разговора, детка? Совсем нет?

– Где Ли и кто ты такой!

– Уже лучше. Я все расскажу, золотко. Все, что захочешь услышать. При личной встрече.

– Ну так приходи в гости, – тихо прошипела я.

– Не могу, твои друзья вряд ли обрадуются. Они так тебя оберегают. Даже погулять уже одну не выпускают. А ты такая послушная стала, без охраны ни ногой. Даже в лес под охраной. И куда давалась моя вздорная, сбегающая от друзей Катерина, м? Пора бы ей вернуться. А то как мне до тебя добраться-то?

– Где Ли? – выдохнула я, начиная бояться еще сильнее.

– Хочешь увидеть подругу? Так приходи в гости. И поскорее, не придешь до вечера, подпорчу ей шкурку. Серьезно подпорчу… как твоей тетушке.

Я похолодела, чуть было не выронив телефон. Нельзя. Нельзя сейчас цепенеть от страха. Надо слушать. Надо…

– Хочешь послушать, что я с ней сделал? Что я сделал с твоими родителями? С твоим тупорылым дядюшкой?

– Да ты…

– Что, девочка? Я всего лишь исправлял твою ошибку, такие как вы не должны жить. Не имеете права. Кто-то гадит, кто-то убирает. Я всего лишь убираю. За тобой, моя хорошая. Приходи ко мне, и мы все это закончим. Все, что не закончили, когда ты была Алицией.

– Бредишь, сволочь! Я ничего тебе не сделала!

– Ненавижу. Всегда буду ненавидеть. Тебя, деточка. А что ты думала? Сделаешь меня таким и забудешь? Переродишься раз, второй, и будешь жить счастливо со своим уродом? Никогда! Не позволю. Я зачаровал твою метлу, позови ее и прилетай ко мне, жду с нетерпением. Без тебя в кровати так холодно, – мне стало тошно. Какая кровать?

А он, тем временем, продолжал:

– И одна приезжай. Верь мне, попробуешь надуть, узнаю. Скажешь кому-то, куда полетела, узнаю.

– Зачем я тебе?

– Терпеливее надо быть, душа моя. Я тебе все расскажу, все, что захочешь. При личной встрече. Или ты сегодня умрешь, или твоя подруга. Выбирай. И она-то перерождаться больше не будет. Она уйдет навсегда, как бессмертная. Ты помнишь об этом, да? Выберешь жить, убью кого другого из твоих дружков. Благо, у тебя их много. Могу даже тебе дать выбрать, кого первым.

– Я сделаю все, что ты захочешь, – выдохнула я.

Ну пару часов помучаюсь… и что… и все… а Ли… я не выдержу, если Ли из-за меня… Ли, моя тигровая лилия, почему вот так?

– У тебя два часа, – хмыкнул он. – Чтобы попрощаться. Видишь, какой я добрый? Зацени, детка.

И повесил трубку.

– Катя? – как сквозь туман долетел до меня голос Зеленой. – Родная, ты чего так побледнела? Кто это звонил?

Гуляли водяные тени по стенам, а я собирала свою душу. По кусочкам. Всего ненадолго, но этого хватит.

Что слышала Зеленая из нашего разговора? Что поняла? Скорее всего, немного, иначе бы разговаривала совсем иначе. Иначе я не смогла бы улыбнуться, как можно более широко, и сказать:

– Ничего страшного. Просто недовольный клиент.

Зеленая моргнула удивленно, но, вроде, поверила.

– Что ты сделала тому клиенту, что он так недоволен?

– Забудь, глупости, – усмехнулась я. – Мне пора идти… прости.

Мне надо так много сделать. Так многое сказать. Осторожно, чтобы никто не догадался. Улыбаться, чтобы они запомнили меня такой. Счастливой. Милой. Доброй.

Встречу ли я их в следующей жизни? Надеюсь, что нет.

Иначе… иначе все это повторится. Он никогда не оставит меня в покое.

Но сначала… как безумная летела я по ступенькам, на ходу тыкая в кнопки телефона. Гудки. Никогда в жизни эти паршивые гудки не были столь мучительными.

– Катя? – отозвались, наконец, в телефоне, и я, стараясь говорить как можно спокойнее, спросила:

– Ли? Где Ли? Не могу до нее дозвониться.

– Я тоже не могу, – спокойно ответил Саша. – Наверное, опять забыла зарядить телефон, или бросила его в бардачок, а сама пошла гулять. Или вырубила звук у косметички и забыла включить снова. Бывает. Когда вернется, от меня получит, не сомневайся.

Получит вряд ли… скорее, будешь счастлив до жути, когда она к тебе вернется. Интересно, как можно убить бессмертного? Наверное, как-то все же можно.

– Не сомневаюсь, – постаралась улыбнуться я, и остановилась, глядя, как за небольшим окном блестит, переливается снег. – Наверное, точно звук выключила. Ладно, я позвоню позднее…

– Катя… – осторожно спросил Саша. – Что случилось?

И я даже на миг сама поверила своим беспечным словам:

– Ничего не случилось. Скажи Ли… что я ей очень сильно благодарна.

– За что? – переспросил Саша, в голосе которого явно начала читаться тревога.

Что ж, дураком он никогда не был, правильные выводы делать умел. И «чувствовать» собеседника, увы, тоже.

Я лишь ответила:

– Она знает, – и повесила трубку раньше, чем Сашка начал задавать вопросы.

Войдя в свой кабинет, я кинула вибрирующий телефон на диван и села за стол. Сашка пробовал перезвонить, но что я ему могла сказать? Что я им всем могла сказать?

Меня бросало то в жар, то в холод, ручка дрожала в пальцах, буквы не хотели складываться в слова, но страдать над последней запиской у меня не было времени. Надо спешить. А уходить так, не прощаясь, наверное, не совсем хорошо.

Мне было хорошо с вами. На самом деле хорошо. Я знаю, что расставание будет болезненным, для меня и для вас, но это должно было произойти. Вы живете дольше, чем я… значительно дольше. И, может, лучше, если вы запомните меня такой: молодой и веселой, а не занудной и надоедливой старухой.

Не жалейте о том, что произошло. Не отравляйте болью память обо мне. Ведь иначе даже там, за чертой, я не смогу обрести покоя.

Я люблю вас, и тебя, Маша, твою строгость, твою серьезность, и тебя, Пу, твою шаловливость и любознательность, и тонкую иронию Призрака. Я люблю и Маман, ее мудрость, которую она прячет за маской безразличия. Я люблю царственную Ли и ее заботливого Сашу…

Скажите Анри, что я и его любила. И жаль… что не могу ему это сказать при встрече. Жаль, что не смогла ему до конца поверить. И не вините его в том, что со мной произошло… Анри никогда не хотел мне зла.

Теперь я это понимаю. Теперь, когда увидела, что такое настоящее зло, я на все смотрю иначе.

Будьте счастливы, это сделает счастливой и меня. Даже там… в другом мире.

Осталось совсем немного времени. Я долго стояла под душем, глядя, как стекают в решетку слива струи воды и пыталась успокоиться. Ничего страшного. Все через это проходят. Когда-нибудь. Высушила волосы, убрала их в замысловатую прическу, быстро нанесла макияж: умирать так красиво. И даже одежду получше подобрала, к случаю… Пусть и джинсы, но марковые, которые я так любила. Сапожки на высоком каблуке, а что? И шапки не надо, к чему прическу портить, и капюшона короткой, до талии, куртки хватает.

Маша бы не одобрила. Маша это курткой не считала. Но в более длинной на метле сидеть неудобно, а кто в такие моменты беспокоится о насморке? Интересно, ведьмы действительно попадают сразу в ад? Даже если никому, по сути, ничего плохого не сделали?

Я провела пальцами по письму, белым прямоугольником выделяющимся на столе, механически сунула в карман четки, попросив у Бога сил на следующий шаг, открыла окно, впуская морозный воздух, и восхитилась. Солнце золотило свежевыпавший, пушистый еще снег искорками, иней укутал деревья, и все казалось таким… сказочным, наверное. Я натянула перчатки, закрыла глаза, вдохнула всей грудью морозную свежесть и позвала.

Метла отозвалась как-то неохотно и далеко не сразу, я уже начала думать, что не получится. И одна мысль об этом напугала гораздо больше, чем неведомая встреча и ее последствия. Ведь если я не смогу попасть к этому уроду, я не спасу Ли…

Боже, только не это… пожалуйста!

Боль скрутила внутренности, страх провел лапой по позвоночнику, и в тот же миг на кристально чистом небе показалась черная точка. Она росла, вытягивалась в линию, и вскоре ручка метлы привычно и аккуратно скользнула мне в ладонь.

Моя хорошая… что же ты позволила пометить себя кому-то помимо хозяйки? Да и как он тебя нашел-то… в пещерах Анри?

От одной мысли о вампире стало горько и тошно. Надо было выслушать. Надо было доверять. Анри ведь явно знал больше, чем говорил. Но… теперь поздно.

Может, в следующей жизни я буду умнее.

Если эта следующая жизнь когда-нибудь будет.

Телефон вновь занудно завибрировал, ему вторил стук в дверь и тихое Машино:

– Катя?

Но уже все решено. И ничего уже не изменишь. И, вскочив на метлу, я вылетела в окно. В морозный, такой пленительный воздух. В чарующую красоту моего последнего полета.

И вдруг на миг так захотелось жить, аж до боли.

– Катя! – крикнул кто-то снизу, но я уже не слушала. Временами лучше не оглядываться. Потому что как оглянешься, так больше и не полетишь…

– Каа-а-а-а-а-а-а-атя!!!

Кричала Пу. Неслась внизу по сугробам белой тенью, а потом упала вдруг в снег и заплакала. Прости, родная. Но коленки заживут, а вот Ли, если я останусь, вернется вряд ли.

Лес проносился внизу белоснежной паутиной, мороз все крепчал, и руки в перчатках закоченели, как и неприкрытые курткой бедра. Да и капюшон то и дело слетал на плечи, и тогда начинали мерзнуть щеки и уши.

Вырядилась, чтоб тебя! Сколько лететь-то? Надеюсь, что недолго, иначе получит мой враг бездыханную ледышку. А, может, оно и к лучшему?

Проблеском в частой чаще мелькнула речка, березки вдруг как-то резко сменились елками, запахло хвоей и смолой. Метла не слушалась хозяйки, неслась куда-то сама, над лесом, на счастье, минуя городские постройки… ибо объяснить ведьму на метле, пролетающую над деревней, наверное, было бы не слишком легко.