Текст книги "Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо"

Автор книги: Анджей Выджинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

О подробностях, добытых на трассе Линден – Утика. Бисли послал в папке дипкурьера сообщение Этвуду с просьбой передать его Уинну.

19

«Гавана». Полумрак и духота, приглушенный гул. Несколько парней, с виду рабочих, громко чавкая, едят суп из черной фасоли, время от времени отрываясь, чтобы потянуться за глиняной бутылкой и глотнуть водки из агавы. В углу зала старый пеон развлекает девушку, которая визжит и смеется. Несколько оборванных бродяг, очевидно, «вьехо», – так называют доминиканцы эмигрантов с Гаити, про которых никогда нельзя сказать, разыскиваются ли они полицией или на нее работают, – играют в «семь с половиной». Возле бара сидят две молоденькие девушки с высоко – задранными юбками.

У стены, под плакатом с изображением Трухильо, возле гитариста с массивной челюстью сидит очень красивая женщина, по-видимому, Моника Гонсалес. А вот мулат, о котором уже упоминал Бисли; он работает на доминиканскую полицию. Мулат подозрительно глядит на меня и шевелит смешными усами, острые и длинные концы которых торчат в стороны, четко вырисовываясь на фоне щек.

– Que desea ud, – обратился ко мне мулат. – Что вам угодно?

Я попросил две большие рюмки водки.

Он спросил, для кого вторая. Я сказал, что хотел бы угостить его.

– Con mucho gusto, с удовольствием, – ответил мулат, принес бутылку водки и две рюмки и сел за мой столик. В дальнейшем мы говорили по-испански.

– Чем могу быть вам полезен? – понизив голос, спросил он.

– Выпейте со мной еще рюмку, – сказал я.

Внезапно у меня появилось желание напиться, отупеть, забыть о Гарриэт, Лоретте Флинн, Доминиканской Республике, Галиндесе и всех прочих историях, в которых я не мог разобраться и из которых не мог выпутаться. Каждая из них, как опухоль, давила мне на мозг. Зачем я здесь торчу, черт побери, какое мне до всего этого дело? Заработаю, что ли, несколько лишних долларов? В Нью-Йорке я мог бы заработать больше. А идиотская история с Гарриэт и Мерфи, этим «порядочным парнем», который пропал, не успев с ней переспать? Может быть, ночь с Гарриэт придала бы, наконец, какой-то смысл жизни этого «порядочного» щенка. Он бессмысленно умер, да и жил бессмысленно. Впрочем, так же как и я, как многие другие.

Мулат снова наполнил рюмки и произнес:

– Я знаю. Мне ничего не надо говорить, я знаю.

– Что вы знаете?

– Вам не с кем выпить. Когда пьешь в одиночку, не получаешь никакого удовлетворения, только зря отравляешь себя алкоголем. Если же выпьешь с кем-нибудь, вот тогда можно сказать, что действительно выпил, да и денег не жаль, даже когда приходится за всех платить. Вот вам не с кем выпить, а в эти минуты становится так одиноко и грустно, как никогда. Тут уж конец, печальнее ничего не придумаешь. Я-то знаю, мне объяснять не надо.

– Вы мне нравитесь, – сказал я. – Не многим людям на свете я мог бы сказать, что они мне нравятся. Налейте-ка еще.

– Теперь я угощаю, но для меня эта рюмка последняя. Нужно оставить местечко в желудке, впереди целый вечер. По вечерам здесь весело – того и гляди обсчитаешься, придется потом доплачивать из своего кармана. Да еще за всем успевай следить!

– Выходит, я должен пить один? Вы же говорили, что если пить в одиночку…

Он подмигнул мне.

– Видите двух девочек у бара? Очень рекомендую. С ними можно выпить.

Я повернулся, делая вид, будто оцениваю этих шлюх. Осмотрев зал, я остановил взгляд на столике, за которым сидела Моника с гитаристом.

– А та? – спросил я. – Кто это? Она с мужем?

– Какой там муж! – пренебрежительно бросил мулат. – Это наша baillarina[9]9
  Танцовщица (исп.).


[Закрыть], Моника Гонсалес. Огромный талант. Хотите посмотреть, как она танцует? Вот она могла бы с вами выпить. Вам с ней в этом деле не сравниться будьте спокойны.

– Вы думаете, она подойдет сюда?

– Si[10]10
  Да (исп.)


[Закрыть]. У нас с ней уговор, она присаживается к самым важным гостям. Тем более к иностранцам. Вы ведь не из Доминиканы? Хо, хо! Но испанский вы знаете, тут уж я ничего не могу сказать!

– Я временно работаю здесь переводчиком.

– Что вы переводите? С какого на какой?

– Да все что угодно. С разных на разные.

– Ну и как, выгодное это дело? Неплохо зарабатываете?

– Больше, чем в состоянии потратить.

– А латынь вы тоже знаете?

– Как же без латыни!

– А негритянский, африканский?

– Это моя специальность!

– Я пошлю ее к вам.

– Если ей будет неприятно, тогда не надо…

– Какое там! – пробормотал он и кивнул Монике.

Она зевнула, закуталась в темную кашемировую шаль и не торопясь, покачивая бедрами, направилась к нашему столику.

– Сеньор хочет с тобой поговорить, – сказал мулат, – Мне пора к гостям, да и на кухню надо заглянуть. Что тебе принести, Моника?

– Херес.

Мулат, отошел. Я заметил, что Моника чем-то озабочена или расстроена. Она уставилась прямо перед собой на одно из изображений Трухильо; казалось, никто и не просил ее подойти, и она продолжает сидеть у стены возле гитариста с огромной челюстью.

Я припомнил шифр Моники, который мне дал Бисли как опознавательный знак, и тихо произнес:

– РД 112С.

Никакого внимания. Я испугался – вдруг это какое-нибудь подставное лицо? Но необходимо было немедленно все выяснить, времени для исправления ошибок не оставалось. Я повторил:

– РД 112С.

– Cindado[11]11
  Берегись (исп.)


[Закрыть]! – сказала Моника. Мулат ставил перед ней бутылку.

– Не беспокойтесь, – сказал он, – После нескольких рюмочек Моника разойдется. Я знаю, так всегда бывает. Мужчина обычно робеет, если ему по-настоящему нравится какая-нибудь женщина; он боится рискнуть и десять раз продумывает каждое слово, прежде чем его произнести. Я-то знаю. А китайский вы тоже знаете?

– Своей бабушке я всегда пишу по-китайски.

– И она понимает?

– Нет, но ей нравится, как я пишу по-китайски.

Когда он вернулся к стойке, я сказал:

– Моника, меня прислали из центра. Дайте ваш адрес. Я должен встретиться с вами без свидетелей.

– А вам не дали моего адреса в центре?

– Нет. Только назвали кабачки: «Гавана» и «Аристос».

Она медленно потягивала херес, не спуская глаз с портрета Трухильо.

– А знаете, почему? Потому что он им неизвестен. Никто из вас не должен знать мой адрес, это было бы слишком рискованно. Я просила также, чтобы мне никого сюда не присылали. Что вам надо?

– Как звали приятеля Мерфи?

– Приятеля кого…?

– Вы прекрасно знаете, о ком я говорю. Вы были у этого летчика в «Космосе». Приятель Мерфи.

– Октавио де ла Маса?

– Давайте не будем вспоминать покойников. Вы знаете больше. – Она продолжала изучать лицо Трухильо.

– Он умер? Это верно?

– Да. Говорят, он покончил с собой после того, как убил Мерфи.

– Кому так сказали?.

– Так собираются напечатать в газетах.

– Откуда вы знаете?

– Не от вас.

– Я очень рада, что он умер. Вот был с-сукин сын… Вас не шокируют мои выражения?

Нет, такие слова в устах женщины, живущей среди самых низов предместья, меня не удивили.

– Дайте мне адрес невесты Октавио.

– Невесты?

– Может быть, жены или любовницы. Она была здесь с Октавио, еще одним летчиком и Мерфи в тот самый вечер, когда вы пошли с Мерфи в «Космос».

Она придвинула ко мне пустую рюмку.

– Ее зовут Хуана Манагуа. Адреса я не знаю.

Я наполнил рюмку и подал ее Монике.

– Мне необходим ее адрес.

– Думаю, вы найдете его в телефонной книге. Хуана Манагуа.

– Так как же все-таки зовут приятеля Мерфи, того, который был с ним в «Гаване»? Вы сами сообщили нам, что сидели тогда вместе.

– Хулио Руис Оливейра.

– Адрес?

– Авенида Сан-Кристобаль, четырнадцать или шестнадцать. Запомнили? Хорошо. Теперь ответьте на мой вопрос: где вас можно найти?

– Неважно. Я еще приду к вам.

– Для меня это очень важно. Положение становится опасным. Возможно, мне придется бежать, хотя бы из-за того, что я встречалась сегодня с вами.

– И не дала своего адреса, который известен, по крайней мере, нескольким сотням людей.

– Не могу. Зачем вам понадобилась Манагуа?

– Я хотел бы проверить, насколько хорош был вкус у Октавио. Еще одно: с какого аэродрома в Штатах вылетели Мерфи с Галиндесом?

– Он взял напрокат самолет, но где – не знаю. Не знаю я и того, останавливался ли он по дороге. Он мне не докладывал.

– Хозяин за нами наблюдает, – сказал я. – Пейте и улыбайтесь.

Моника улыбнулась и погладила меня по лицу.

– Где вас искать, если мне придется бежать? Из-за вашего упорства в деле Мерфи погибнет много других людей.

– Вы должны незаметно пробраться в посольство. Там я назову свою фамилию и номер. Тогда можно будет подумать о вашей переброске.

– Вы работаете в посольстве? Наверно, в той комиссии, которая изучает причины гибели Мерфи?

– Возможно.

Я не мог ей сказать ничего больше. Я верил в подчас поразительную ловкость женщин-разведчиц, но и не сомневался в том, что они не смогут выдержать физическую боль. Кричат они меньше мужчин, но сломить их легче.

Я выпил еще, поглядел на дно рюмки и подумал, что водка не оказывает на меня обычного действия: она не притупляет ни чувствительности, ни памяти, значит, я потерял еще одну возможность забыться. Гарриэт тоже умела так находить забвение. Я любил ее и за это, но ведь все было так давно, я даже забыл, когда…

Я погладил руку Моники. Она тоже видела, как внимательно следит за нами мулат. Отняв руку, она пригрозила мне пальцем и прижала его к моим губам.

– Мне надо идти, – сказал я.

– Посидите еще немного.

– Скажите хозяину, что мы условились на завтра.

– А когда вы придете на самом деле?

– Пожалуй, завтра.

Я подумал, что лучше не говорить правды. Если уж я появлюсь здесь еще раз, то только сегодня или через несколько дней, но не тогда, когда меня будут ждать.

– Пожалуй, – повторила она. – К чему такая преувеличенная осторожность?

– Я очень не люблю умирать.

20

Час спустя Моника сидела у майора Паулино.

Она рассказала ему о неожиданном появлении незнакомца. Да, в «Гаване». О ком он спрашивал? О де ла Маса и Оливейре. О чем еще? Больше ни о чем.

Майор встревожился.

– Кто-то его к тебе прислал. Но кто? И зачем? Из Штатов или здешние? Как он попал в «Гавану»?

– Понятия не имею, Мигель. Я говорю тебе только то, что знаю сама. Я подсела к нему по его просьбе, и тут он начал. Может быть, ему сказали, что я знала Октавио и Оливейру.

– Как его фамилия? Даже если она ненастоящая, ее необходимо знать.

– Я спрашивала, но он отказался себя назвать. Скорее всего он связан с комиссией Этвуда. Вы ведь ищете кого-то, работающего с Этвудом? Наверно, это он.

– Когда его можно увидеть? Он придет к тебе еще?

– Мы условились на завтра, на то же время. Пришли кого-нибудь в «Гавану»… Мигель, скажи мне, что случилось с Октавио?

– А как ты думаешь?

– Вы его убрали.

– Не преувеличивай. Мы его перевели.

– На небо?

– Такие люди на небо не попадают… Завтра в «Гавану» придет Тапурукуара и подождет там твоего янки… Тебе жаль Октавио?

– Очевидно, у вас были какие-то основания, Мигель.

– Меня тебе тоже не было бы жалко?

– Очевидно, нашлись бы какие-нибудь основания, Мигель.

– А себя? – спросил майор Паулино.

– Всегда находятся какие-нибудь основания, Мигель.

21

Я отправился на Авенида Сан-Кристобаль. На третьем этаже дома номер шестнадцать на двери висела визитная карточка Оливейры. Я постучал. Дверь открыла пожилая креолка с аристократическими манерами, вся в черном.

Я сказал, что работаю в аэропорту и хочу повидать Руиса Оливейру. Она пригласила меня в прихожую и захлопнула дверь.

– Сеньора Оливейры нет.

– А когда можно его застать?

– Не могу сказать ничего определенного. Я сама начинаю беспокоиться. Не хватает кое-каких вещей сеньора Оливейры, но сумка, которую он обычно берет с собой в полет, висит на вешалке. И мундир в шкафу.

– Вы полагаете, он уехал?

– Он непременно сказал бы мне, если бы – уехал, обычно он меня предупреждает. Если меня нет дома, он оставляет записку. Я всего лишь хозяйка этой квартиры, после ареста семьи сеньора Оливейры квартиру у него отобрали. Из больницы сеньор Оливейра вернулся прямо ко мне. Я была близкой приятельницей его бедного, несчастного отца. О Хулио я забочусь, как родная мать.

– Кто бы мог мне что-нибудь подсказать?

– Он дружил с малосимпатичным человеком, капитаном де ла Маса. Тот, очевидно, знает больше. Но я не решаюсь позвонить ему.

– Вы чего-нибудь опасаетесь?

– Я всегда остерегаюсь людей типа сеньора де ла Маса. Вы знаете капитана?

– Я слыхал об их общей знакомой, сеньорите Манагуа.

– Ах! – воскликнула она. – Хуана Манагуа! Бедняжка еще лежала в колыбели, когда в 1934 году во время предвыборной кампании был убит ее отец. Вот уж действительно была кампания, – подчеркнула она, – судя по количеству убитых.

– Вы, наверно, не ведете счет годам с момента наступления эры Трухильо?

– Вы тоже не похожи на человека, который пользуется новым календарем. В нашем доме даже имени этого чудовища не упоминают. Пожалуйста, проходите в гостиную…

– Благодарю вас, но мне необходимо где-то отыскать сеньора Оливейру.

– Он понадобился на аэродроме? Странно, что там о нем ничего не знают. Может быть, вы все же…

– Вы знаете адрес сеньориты Манагуа?

– Да, она живет в двух шагах отсюда, в доме с колоннами. Дом построил еще ее отец. Кажется, номер двадцать девять. Если вы что-нибудь узнаете, пожалуйста, известите меня, очень вас прошу. Сеньор Оливейра – человек молодой, он иногда не ночует дома, но вот уже второй день от него нет никаких вестей. Такого еще не случалось.

На взятом в гостинице «форде» я подъехал к дому двадцать девять.

Тяжелую окованную дверь приоткрыла красивая девушка; красота ее была спокойной, но манящей. «Куколка», – подумал я и догадался, что передо мной Хуана Манагуа. Я протиснулся внутрь, почти касаясь ее груди, потому что Хуана даже не пошевелилась – она продолжала стоять так же неподвижно, как и в тот момент, когда я появился в полуоткрытых дверях.

– Кто вы такой?

– Заприте дверь. Я должен с вами поговорить.

– По вопросу о капитане де ла Маса?

– По нескольким вопросам.

– Но я вас не знаю и не могу с вами разговаривать.

– Пожалуй, я гость опасный. Перед вами – член комиссии госдепартамента США, которая занимается выяснением обстоятельств гибели американского гражданина, летчика Джеральда Лестера Мерфи.

– Я читала об этом. Но вы все еще не назвали своего имени.

– Мы можем сесть и спокойно поговорить?

– Я не знаю вашего имени.

– Меня зовут Мартин Гордон, я личный секретарь руководителя этой комиссии, мистера Даниэля Этвуда.

– Пожалуйста, проходите.

Легким и уверенным шагом она направилась в глубь квартиры. Мы вошли в комнату, обставленную в старомексиканском стиле. Манагуа указала мне на тяжелую, богато украшенную резьбой скамью из черного дуба. Сама она села на один из нескольких табуретов того же стиля, окружающих стоящий перед скамьей стол.

В противоположном углу я увидел скульптурное изображение бога дождя Чок Мооль; он полулежал на подставке из темного дерева, прижимая к животу плоский сосуд и обратив лицо в нашу сторону. Справа, тоже в углу и на точно такой же подставке, помещалась ацтекская скульптура бога радости Куауксикальи в виде лежащего ягуара. Слева с деревянной панели свисал портрет Руфино Тамайо. Мне показалось, что я попал в музей.

– Портрет я купила сама, – сказала Манагуа. – Здесь была любимая комната моего отца, он готов был разорить нас, лишь бы приобрести все это. После его смерти, во время нескольких обысков отсюда украли довольно много предметов меньшего размера. Моя мать утверждает, что они представляли гораздо большую ценность, чем те, которые остались… Простите, я так много болтаю… Впрочем, если бы не помощь капитана де ла Маса, мы бы потеряли этот дом.

– Де ла Маса был вашим женихом?

Она кивнула.

– Он часто бывал здесь?.

– Он фактически жил здесь последние два года.

– Вы знаете, что с ним произошло?

– Знаю. Собственно говоря, понятия не имею, что именно, но знаю, что его нет в живых.

– Еще один нескромный вопрос: откуда вы это знаете?

– Мне сказал наш общий знакомый, сеньор Оливейра. Где он теперь? Я не знаю, где теперь сеньор Оливейра. Он боялся, что его постигнет такая же участь… И предпочел исчезнуть.

– Он не сообщил вам, куда едет?

– Обычно все удирают через Гаити или из какого-нибудь доминиканского порта на частных яхтах и рыбацких ботах… Вам не следовало сюда приходить. Вы подвергаете меня опасности.

– Я пытаюсь разоблачить убийц капитана. Разве вам это не доставит удовлетворения?

– Тем более вам не следовало сюда приходить. Я не получу никакого удовлетворения. Я не любила Октавио.

– Третий нескромный вопрос: разве такую красивую девушку, как вы, можно было заставить жить с нелюбимым?

– Женщинам любить не полагается, на любовь имеют право мужчины. Октавио меня любил.

– И оберегал вас от Национальной доминиканской полиции?

– И оберегал меня, мою мать и наш дом от Национальной доминиканской полиции… Вам пора уходить, мы не в Вашингтоне. Вы должны понять мои опасения.

– Я не понимаю только вашего спокойствия. Капитан де ла Маса писал вам письма?

– Почему вас это интересует?

Я протянул ей фотокопию письма де ла Маса, написанного в тюрьме.

В комнате было темновато, Хуана подошла к окну и там два раза перечитала письмо. Сев на табурет, она отдала мне его.

– Понимаю. Они хотят обвинить его в убийстве, – сказала она.

– Я не сомневаюсь, что де ла Маса этого не писал.

– Да. Я покажу вам его письма. В этом только подпись подделана неудачно… Очевидно, они не предполагали, что кто-нибудь сфотографирует письмо… Я поступаю очень неразумно, что столько говорю, я не должна ничего рассказывать. Вы уладите свои дела и вернетесь в Штаты, а я останусь здесь, на их милость, до конца жизни.

– Если бы я раньше с вами познакомился…

– Не говорите так. Мне эти песенки хорошо знакомы, я нередко их слышу… Надеюсь, вы никому не передадите наш разговор.

– Не могли бы вы показать мне какое-нибудь письмо сеньора де ла Маса?

Хуана принесла несколько писем. Де ла Маса писал ей из многих городов и стран. На одном конверте я обнаружил штемпель нью-йоркской почты с датой «11 марта»… На следующий день был похищен де Галиндес.

– Вы можете мне оставить этот конверт?

– Берите. Но не забывайте, что моя жизнь в ваших руках. Меня не интересует, обвиняет ли кто-нибудь Октавио в убийстве, которого он не совершал. Мне его не жаль. Мне жаль себя; в том положении, в каком я оказалась после его смерти… Скажите, а вам жаль Мерфи? Он тоже был влюблен.

– Мне не жаль Мерфи. Почему же я вмешиваюсь в эту историю? Потому что не могу примириться с существованием системы, при которой людей, чаще всего невинных, убивают без суда, при которой безнаказанно уничтожают личных врагов правящей семьи. Не для того мы платим им налоги, служим в армии, работаем за полцены и поддерживаем их, чтобы нас убивали. С этим я не могу примириться. Если бы Мерфи умер от воспаления легких или от рака, я бы ни к кому не имел претензий.

– Но ведь так и могло случиться. Когда они кого-нибудь уничтожают, я уговариваю себя, что убитые умерли от рака или попали под машину. Их отсутствие среди нас в обоих случаях имеет одинаковый смысл: они перестают существовать. Мой убитый отец умер от рака. Разве я не права?

– Нет. Но сохраняйте эту иллюзию. Ее человек создает, когда он бессилен.

22

За Ван Оппенсом следили.

Когда он входил в дом Манагуа, его заметили люди Тапурукуары и остались ждать, пока он выйдет.

Они видели, как, выйдя оттуда, он пересек Авенида Сан-Кристобаль и направился прямо в квартиру Оливейры. Может быть, Хуана дала ему адрес? Агенты поджидали его внизу. Один из них по телефону сообщил Тапурукуаре о маршруте Ван Оппенса.

Тапурукуара приказал ему продолжать слежку. Двум другим агентам он велел ждать его у дома Манагуа; сейчас он к ним присоединится.

Тапурукуара приехал очень скоро.

Он нетерпеливо ударил колотушкой в дверь, однако никто не открывал. Тогда он отыскал звонок, изо всех сил нажал кнопку и так и стоял, не отнимая руки.

Манагуа отворила дверь. Лицо ее было спокойно, но в глазах мелькнул ужас. Она спросила у Тапурукуары, зачем он пришел, что ему нужно.

Отстранив девушку, Тапурукуара и вслед за ним два агента вошли в дом.

– Запри дверь, – сказал он.

Щелкнув замком, Манагуа повернулась, глядя на незваных гостей.

Тогда Тапурукуара наотмашь нанес ей сильный удар в подбородок. Хуана затылком стукнулась о дверь и соскользнула вдоль нее на каменный пол.

– Ну и рука у вас, – сказал один из агентов.

– Разве обязательно было бить? – спросил другой.

– Приведите ее в чувство, – приказал Тапурукуара. – Вот теперь можно и побеседовать. Там, – указал он рукой, – в большой вазе цветы. Выброси эти сорняки и вылей на нее воду. Уж сейчас-то она заговорит.

Возвращаясь по Авенида Сан-Кристобаль, Ван Оппенс заметил трех человек, выходящих из дома Манагуа. Одним из них был известный ему по фотографии Тапурукуара.

23

Мне не хотелось второй раз заходить в посольство; по крайней мере, это посещение нужно было как-то оправдать.

В гостинице я принял ванну, переоделся и велел Эскудеро запаковать все вещи, купленные для профессора Кастельфранко в соответствии с составленным им списком. Я вызвал еще одного боя, чтобы тот помог Эскудеро перенести свертки в машину.

– Куда мистер Кастаньо ехать? – спросил Эскудеро.

– Не будь слишком любопытен.

– Вы ехать в посольство?

– Не задавай вопросов, поедешь вместе со мной.

Он обрадовался, решив, что добудет, наконец, хоть какой-нибудь материал для управления полиции.

По дороге я объяснил сидящему рядом Эскудеро, что мы перевозим все вещи в посольство, так как профессор не будет жить в гостинице.

– Где жить знаменитый профессор?

– Профессор приезжает по приглашению правительства Республики, и оно предоставит ему квартиру.

– Эскудеро понимать.

Я спешил встретиться с Этвудом, чтобы о многом ему рассказать. Прощаясь с Манагуа, я спросил, не знает ли она подробностей закончившегося катастрофой на Дженерал Эндрьюс путешествия Октавио, из которого он вернулся вместе с Мерфи.

– Да, – ответила она, – Октавио рассказывал мне о своих делах. Если бы я ничего не знала, я считала бы, что они поступили с ним ужасно. Но Октавио заслужил такую смерть – он частенько придумывал нечто подобное для других.

– А не помните ли вы названия аэродрома?

– Лантана. Там Октавио ждал Мерфи.

– Это мне известно. Я хотел бы узнать, с какого аэродрома Мерфи увез профессора Галиндеса.

– Вы и об этом знаете? Октавио считал, что отлично все провел и не оставил следов. Давайте условимся: если я не пострадаю из-за того, что вам сегодня рассказала, по окончании работы вашей комиссии я назову аэродром, на котором «Феникс» принял на борт Галиндеса.

– Сообщение о том, что письмо Октавио подложное, мы должны передать дальше, но я гарантирую вам соблюдение полной тайны. Сведения же, которые мне нужны, имеют огромное, решающее значение для расследования нескольких убийств и похищения Галиндеса из центра Нью-Йорка. Успех дела может решить только быстрота, с которой мы их получим. А это зависит от вас.

– Галиндес умер от рака, мистер Гордон. Я придерживаюсь этой точки зрения – он ведь мог умереть от рака. Если бы я так не думала, я сошла бы с ума в этой стране…

– Вы можете мне доверять. Я очень вас прошу не отказывать – ведь вы единственный человек, который знает название аэродрома.

– Я не должна ничего говорить, да и не скажу. Разве несколько дней отсрочки могут иметь значение? Вы считаетесь с тем, что они убьют меня прежде, чем ваша комиссия закончит работу? Прошу вас – в ваших же интересах – устроить все так, чтобы я не умерла… от рака. Тогда я скажу. Это моя единственная гарантия.

Я остановил машину перед посольством.

Пока Эскудеро и швейцар вносили свертки, я стоял с Этвудом в зале, куда мой бой входил через каждые несколько минут. Я хотел все время оставаться на глазах маленького шпиона.

В перерывах между появлениями Эскудеро я успел сказать Этвуду, что письмо де ла Маса подделано. Я объяснил, откуда узнал об этом, и попросил ни в коем случае не устраивать очной ставки с Манагуа. Я обрадовал его, что, очевидно, разыщу другие письма де ла Маса. Пусть люди Ван Оппенса тоже их ищут, но я предпочитаю, чтобы они не шли по моим следам.

Взятый у Манагуа конверт Этвуду я не отдал.

Этвуд передал мне полученные от Бисли новости. Бисли подчеркивал необходимость выяснить название аэродрома Икс.

Я сказал, что узнаю это название раньше, чем обещала Манагуа. В стране, где люди мрут, как мухи, всякая проволочка опасна.

Тогда Этвуд сказал, что у Манагуа побывал Тапурукуара.

Ну что ж, я допускал такую возможность. И тогда я принял рискованное решение.

– Мистер Этвуд, срочно вызовите Тапурукуару, заявите, что письмо де ла Маса неумело подделано и потребуйте немедленной очной ставки с Манагуа.

Когда Эскудеро входил с последней пачкой, мы уже закончили разговор.

Я устал за этот день; бесконечные поездки из одного места в другое и климат, к которому я не мог привыкнуть, вконец меня измотали. Чувство свежести и облегчения после горячей ванны, принятой перед отъездом к Этвуду, бесследно исчезло.

Я вернулся в гостиницу и прилег, обдумывая разные варианты плана действий на следующий день.

Через два часа позвонил Этвуд. Характерный треск в трубке свидетельствовал о том, что нас подслушивают.

– Мистер Кастаньо, – сказал он, – я получил от вас вещи, купленные для профессора Кастельфранко. К сожалению, вы не оставили списка покупок…

Я прекрасно знал, что список ему оставлен. Очевидно, Этвуд ищет предлог для встречи.

– Мистер Этвуд, – сказал я, – в полученном от профессора списке я подчеркнул те предметы, которые приобрел, и возле каждого проставил цену. Эта записка у меня, я собирался отдать ее профессору…

– Если вы случайно окажетесь возле нас, пожалуйста, зайдите и передайте ее мне. Я хочу, чтобы все было в порядке. И сделайте это побыстрее, потому что Олджернон де Кастельфранко приедет, вероятно, завтра.

24.

Тапурукуара равнодушно выслушал Этвуда. Письмо де ла Маса – подделка? Как это можно было установить, не имея оригинала?

– Оригинал оставить вы не захотели. Поэтому, чтобы избежать ошибок при переписке, я велел сделать фотокопию. Пожалуйста, вот она. Вас интересует, с каким настоящим письмом я ее сравнивал?

– Да, об этом и идет речь, господин сенатор.

– Вы знаете невесту де ла Маса?

– Я не знал, что у него была невеста.

– Ее зовут Хуана Манагуа, она живет на Авенида Сан-Кристобаль, № 29.

– Странно. Нам ничего о ней неизвестно.

– А нельзя ли нам туда поехать? Сейчас же?

– Пожалуйста.

– Мне хочется, чтобы при этой очной ставке присутствовало несколько свидетелей. Один с нашей стороны, другого можете указать вы.

– Меня подвез сюда майор Мигель Анхело Паулино, он ждет в машине. Мы готовы отправиться. А кто едет с вами?

– Эксперт следствия, Ван Оппенс. Вы были готовы к такой неожиданности, господин судья?

– Я готов к любой неожиданности. Генерал Эспайат мечтает как можно быстрее закончить это неприятное дело. Поэтому мы просто не имеем права быть захваченными врасплох.

Два автомобиля остановились перед изящным домиком с колоннами на Авенида Сан-Кристобаль. Вслед за Этвудом из первой машины вылез рослый мужчина – Ван Оппенс, начальник следственного отдела, полуофициально переданного в распоряжение комиссии госдепартамента. Ван Оппенс тоже напал на след Оливейры и Манагуа. Через полчаса после Уинна он явился к Хуане. От нее он узнал, где живет Хулио Руис Оливейра, и немедленно отправился к изысканной креолке, называвшей Оливейру «родным сыном».

Ван Оппенс передал Этвуду, что сказала Манагуа при виде фотокопии письма де ла Маса. Она уже видела точно такую копию, письмо действительно поддельное, она все уже объяснила мистеру Гордону, который только что у нее был. Еще она сказала, что никого больше не впустит, что их преследования приведут ее к гибели и что с нее довольно, все это дело ее нисколько не интересует.

Все четверо – Этвуд, Ван Оппенс, Тапурукуара и майор Паулино – вошли в дом.

Пока Тапурукуара представлял посетителей и самого себя, Этвуд, пораженный красотой Манагуа, заметил у нее на виске и на скуле два сильно припудренных кровоподтека. Нетрудно было догадаться, что здесь произошло.

– Прочтите, пожалуйста, – сказал Этвуд, протягивая ей фотокопию письма.

Манагуа прочла и с прекрасно разыгранным удивлением посмотрела на всех по очереди.

– Ничего не понимаю, – произнесла она. – Почему я должна это читать? Последние два дня творятся совершенно непонятные вещи.

Этвуд хотел что-то сказать, но его опередил Тапурукуара:

– Господин сенатор, в данном случае мы постараемся поступать как можно деликатнее. Мы не хотим, чтобы нас обвинили в нажиме на особу, которую, впрочем, мы видим впервые в жизни. Поэтому мы выйдем в холл, а вы со своим секретарем…

– Этот джентльмен вовсе не мой секретарь, – прервал его Этвуд.

– Я не знаю, кто этот джентльмен. Член комиссии госдепартамента? Допустим. Итак, мы вас покидаем… Видите ли, – обратился он к Хуане, – присутствующий здесь майор Паулино был близким другом сеньора де ла Маса. К сожалению, он и не подозревал, что у капитана была такая очаровательная невеста, хотя мистер Этвуд утверждает обратное.

– Я никогда не была невестой сеньора де ла Маса.

– Но ведь он целых два года жил в вашем доме! – воскликнул Этвуд.

– Мне об этом не было известно. Кстати, прошу учесть, что подобными подозрениями вы меня оскорбляете. Я живу с матерью, которая никогда не согласилась бы на такоё…

– Ваш отец погиб в 1934 году во время вторых выборов эры Трухильо? – вмешался Тапурукуара. – Об этом меня сегодня уведомил господин сенатор.

– Мой отец умер от рака.

– Благодарю вас, – Тапурукуара поклонился и обратился к не проронившему ни звука майору: – Выйдем из комнаты.

Послышались удаляющиеся шаги.

Этвуд указал на фотокопию.

– Это почерк де ла Маса?

– Я не знаю почерка сеньора де ла Маса. Мы случайно несколько раз встречались с ним в большом обществе, но нас ничто не связывало.

– Почему вы лжете? – спросил Ван Оппенс.

– Если вы еще раз скажете что-нибудь в этом роде, я попрошу вас покинуть мой дом.

– Вы не помните о моем вчерашнем посещении?

– Конечно, вы здесь были.

– Вы мне сказали…

Манагуа умоляюще взглянула на своих собеседников.

– Ничего я вам не говорила. Я попросила вас уйти и не морочить мне голову своими дурацкими россказнями. Сегодня я повторяю то же самое.

– Что с вами случилось? – спросил Этвуд.

– А что с вами?

– Мистер Гордон…

– Да, здесь побывал и мистер Гордон. За полчаса до того, как я попросила уйти из моего дома этого джентльмена, – она кивнула в сторону Ван Оппенса, – я выставила отсюда мистера Гордона… До свидания!

Она подошла к двери и позвала:

– Господин судья!

Послышались быстрые шаги. Тапурукуара вошел первым, торопливо пряча что-то в кармане. Этвуд решил, что это аппарат для подслушивания.

– Ну как? Узнали правду? Мне очень жаль, господин сенатор, но кто-то ввел вас в заблуждение.