Текст книги "Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо"

Автор книги: Анджей Выджинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

– Я знаю, кто, – ответил Этвуд. – Знаю, не хуже вас.

Тапурукуара ничего не сказал в ответ.

– Мне чрезвычайно неприятно, – обратился он к Хуане, – что мы побеспокоили дочь такого выдающегося и заслуженного человека, каким был сеньор Педро Мартинес де Манагуа.

Манагуа ничего не отвечала.

Тогда вмешался майор Паулино:

– Очевидно, дело дойдет до суда или трибунала ОАГ.

– Что такое ОАГ? – спросила Хуана.

– Организации Американских Государств. А перед судом или трибуналом вы повторите то, что сегодня сказали господину сенатору?

– Я не понимаю вас, майор, не стану же я придумывать что-то другое.

– Мой секретарь представит на судебном разбирательстве адресованный вам конверт, написанный рукой капитана де ла Маса, – сказал Этвуд.

– Такого конверта не существует. Сеньор де ла Маса никогда мне не писал.

– Не потому ли, что он здесь жил? – спросил Ван Оппенс. Его низкий бас гудел в этой квартире, как в колодце.

– Вы уже второй раз обвиняете меня во лжи. Не будь вы представителем правительства США, я позвонила бы прислуге и приказала проводить вас до двери.

– А что вы скажете на суде по поводу синяков на лице? – спросил Ван Оппенс. – Таким способом вас заставили замолчать? Вчера этих синяков у вас не было.

– Они у меня уже вторую неделю, – спокойно произнесла Манагуа. – Неделю назад я подала в полицию заявление о том, что меня избил один мужчина. Вас интересуют подробности? Этот человек, видевший меня всего два-три раза, в течение нескольких месяцев беспрерывно звонил мне по телефону, настаивая, чтобы я с ним встретилась. Я отказывала ему, наконец, перестала подходить к телефону или вешала трубку, услышав его голос. Неделю назад он в страшной ярости явился сюда – доминиканцы очень вспыльчивы, особенно если дело касается женщин. И тогда он меня ударил. Можете проверить: в полицейском управлении нашего района лежит мое заявление.

– Мы не станем проверять, – сказал Этвуд.

– Рада, что вы мне верите.

– Ну как? – спросил Тапурукуара. – Я полагаю, вам этого достаточно.

– Еще одно, – сказал Этвуд. – Вы, вероятно, знаете летчика Хулио Руиса Оливейру?

Манагуа задумалась.

– Кажется, я где-то слышала это имя. Может быть, там же, где мне представили сеньора де ла Маса?

Этвуд спросил Тапурукуару:

– А вы, господин судья? Именно Оливейра, а не де ла Маса был лучшим другом мистера Мерфи.

– Не помню… Повторите, пожалуйста, имя. Как? Хулио Руис Оливейра? – валял дурака Тапурукуара. Потом он обратился к майору: – А вы, майор?

Майор улыбнулся Тапурукуаре.

– Я его знал. Но я еще не успел вам кое-что сказать, господин судья. Узнав об убийстве Мерфи, Руис Оливейра украл все его деньги и скрылся в неизвестном направлении. Полиция прилагает все усилия…

Что за удивительные совпадения, господин майор, – сказал Этвуд, – стоит нам начать разыскивать какого-нибудь человека, связанного с Мерфи или имеющего возможность внести некоторую ясность в обстоятельства его смерти, как вы заявляете: он повесился, мы его не знаем, он исчез, совершил преступление, убежал…

– Жизнь полна поразительных неожиданностей, – назидательным тоном изрек Тапурукуара, – и никто не в силах этого изменить. Пытаться постичь неведомое или не считаться с неизбежным – значит, не понимать самой сущности жизни.

– Мистер Этвуд, – произнес майор, – даю вам честное слово, мы найдем Оливейру. Не только из-за кражи, мы учитываем то, что он мог быть свидетелем убийства.

Этвуд как бы шутливо погрозил майору палкой.

– Это неправда. У мистера Мерфи была при себе только очень небольшая сумма. Все деньги, оставшиеся после нескольких переводов матери, он поместил в банк. У меня есть номер его счета, и я знаю величину находящейся там суммы. Оливейра не мог украсть этих денег. Поэтому-то меня беспокоит исчезновение очередного свидетеля, – спокойно сказал Этвуд и взглянул на Манагуа. – Напомнить, где вы встречали Оливейру? В «Гаване» в день прилета мистера Мерфи в Сьюдад-Трухильо.

Манагуа сказала:

– До свидания, господин сенатор. Когда вы начинаете выступать в роли человека, знающего мою жизнь и моих знакомых намного лучше меня, вся эта история перестает вызывать раздражение и становится просто смешной. «Гавана», кажется, какой-то второсортный ночной бар. Я никогда не бываю в подобных заведениях. И я впервые в жизни слышу о прилете какого-то мистера Мерри…

– Мерфи, – поправил ее Тапурукуара.

Этвуд, пожимая протянутую руку Хуаны, почувствовал, как острый ноготок впился ему в запястье, и перехватил ее отчаянный взгляд. Незаметно для других, прощаясь с Манагуа, он положил на стол серебряную зажигалку.

Когда все вышли в холл, он сказал:

– Ах, я, кажется, забыл зажигалку.

– Сейчас я вам ее принесу, – торопливо предложил Тапурукуара.

Этвуд удержал его.

– Нет, нет, спасибо, – и поспешил в направлении гостиной.

Их опередила Манагуа, попросив подождать, – она сама принесет зажигалку. Тапурукуара отступил.

Когда он брал зажигалку, Манагуа прошептала, едва шевеля губами:

– Спасибо. Прислать Гордона. – И вслух добавила: – Пожалуйста, господин сенатор.

Тяжелая окованная дверь захлопнулась.

Этвуду показалось, что Хуана прислонилась к ней и зарыдала.

25

– Вот видишь, голова дубовая, – сказал я Эскудеро после звонка Этвуда, – мы забыли оставить в посольстве список покупок.

– Эскудеро не видеть такой список. Мистер Этвуд звонить?

– А ты думал, что звонит святой Харлампий?

– Мистер Кастаньо смешно говорить. Голова дубовая и святой Харлампий. Вы знать святых. А что значить дубовая голова?

Я поехал к Этвуду. Его вызов нарушил все мои планы, – мне вовсе не хотелось лишний раз появляться в посольстве, за входом в которое, безусловно, следили. Я рассчитывал только на донос Эскудеро – может быть, он поможет оправдать это, уже третье за сегодняшний день, посещение Этвуда.

Этвуд был сильно взволнован.

– Зачем вы только придумали эту очную ставку! Манагуа все категорически отрицает. Ван Оппенс считает, что ход был неудачен.

– Еще сегодня, благодаря очной ставке, я буду знать название аэродрома, с которого увезли де Галиндеса, – ответил я. – Здесь, в Сьюдад-Трухильо, мы, по-видимому, ничего не добьемся, во всяком случае, ничего не сумеем изменить. Однако у нас есть возможность добраться до нью-йоркского центра «Белой Розы» или разоблачить руководителя сети тайных агентов полиции Трухильо.

Этвуд рассказал мне, как прошло посещение Манагуа. Я сразу догадался, что Ван Оппенс, направившись к Хуане, потянул за собой шпика.

Я сказал об этом Этвуду.

– Уж не знаю, кого они выследили – вас или Ван Оппенса, – ответил он, – Где конверт от письма де ла Маса, отправленного из Нью-Йорка? Он должен быть у Ван Оппенса.

– Ван Оппенс его не получит, мистер Этвуд.

– А я? Мне вы его доверите?

– Мистер Этвуд, какого черта Ван Оппенс полез к Манагуа? Что он оттуда принес, чего добился? У Манагуа было несколько таких конвертов, и он мог попросить у нее еще один или все сразу.

– Ван Оппенс непременно должен…

Я перебил его:

– Ван Оппенс непременно должен выбросить из головы даже мысль о том, что я буду на него работать.

– Это наше общее дело, мистер Уинн.

– Нет. Ван Оппенс занимается разными делами, нужными разведке, действующей неофициально и нелегально на территории чужого государства…

– В Доминиканской Республике генералиссимуса Трухильо вы защищаете законность? Это звучит несерьезно.

– Я защищаю свои принципы. Я работаю для открыто действующей комиссии, созданной конгрессом и утвержденной государственным департаментом Соединенных Штатов Америки? Никакая другая роль меня не устраивает.

– Что вы собираетесь сделать с конвертом? Ведь для нас это бесценное доказательство!

– Такое доказательство ровно ничего не стоит. Они могут сказать, что конверт нами подделан. Давайте пока условимся, что письмо не существует. Что это только трюк, который должен сбить с толку Тапурукуару.

– Вы не имеете права так поступить.

– Я не имею права погубить Манагуа. По-моему, это важнее.

– Ах да, Бисли предупреждал меня относительно вашей совести. Совесть – неудобная вещь в таком климате и в такой ситуации. Вряд ли стоит изображать перед ними Дон-Кихота.

– Не будем тратить времени, мистер Этвуд. Существуют положения, в которых приходится идти ва-банк, пустив в ход самые крупные карты. Ван Оппенс забыл, что мы должны действовать согласованно. Кто знает, не наткнулся ли он на дом Манагуа и квартиру Оливейры только потому, что следил за мной?..

– У них есть и другие способы…

– Не сомневаюсь. Вы осведомлены о том, что еще собирается сделать Ван Оппенс?.

– У него был какой-то план, деталей которого я не знаю, но мне кажется, теперь он от него отказался. После этой истории с Манагуа и исчезновения Оливейры он решил изменить тактику.

– Надеюсь, он не рассчитывал, что Манагуа радостно во всем признается в присутствии майора полиции и Тапурукуары и что Оливейра обвинит полицию в убийстве Мерфи! Ну и план! Но вы знаете больше, мистер Этвуд.

– Завтра я вам скажу, в чем сущность его плана. А каковы ваши намерения, позвольте узнать, раз уж вы отвели мне роль посредника?

– Послушайте, мистер Этвуд. Через час я скажу вам, с какого аэродрома увезли де Галиндеса. Далее. Через несколько часов в Нью-Йорк отправляется самолет. Этим самолетом вы пошлете абсолютно надежного человека, которому прикажете передать сообщенное мною название аэродрома Бисли. Пускай Бисли немедленно туда отправляется – это, наверно, какая-нибудь дыра в штате Нью-Йорк – и проведет всестороннее расследование. Ваш посланец дождется результатов поисков Бисли, поговорит с ним по телефону и тут же вернется в Сьюдад-Трухильо.

– Это займет очень много времени, – сказал Этвуд.

– Очень мало. Человек, которого вы пошлете, передаст название аэродрома из Майами. У него будет билет до Нью-Йорка, но он сойдет в Майами. Оттуда он позвонит по телефону в «Эверглэйдс Отель». Один человек, который живет в этой гостинице и работает в Майами для Бисли, поможет ему немедленно получить разговор по правительственному проводу. Я назову вам фамилию этого агента – его посредничеством я уже пользовался. При этом я ставлю категорическое условие: ваш посланец не должен быть обременен другими делами – никаких встреч, никаких разговоров, никаких поручений от Ван Оппенса. Вы мне обещаете?

– Хорошо, я пошлю человека, не имеющего ничего общего с разведкой, которого ни в чем не могут подозревать? Мою секретаршу.

– Эту рыжую девушку, которая должна была переписать письмо де ла Маса?

– Да, ту самую, мистер Уинн. Ее зовут Салли. Как член комиссии она пользуется дипломатической неприкосновенностью. По возвращении она сразу же с вами свяжется.

– Ол райт, мистер Этвуд.

26

Полковник Аббес вернулся из министерства в управление полиции. Стоя перед Тапурукуарой в кабинете майора Анхело Паулино, он размахивал обезьяньими Ручищами.

– Ты надеешься на полную безнаказанность, Тапурукуара, но когда-нибудь ты просчитаешься.

– Я надеюсь только на свои огромные заслуги и милостивую благодарность генералиссимуса.

– Иногда достаточно тридцати секунд опрометчивого поведения, чтобы тридцать лет самоотверженного труда пошли насмарку.

– Это несправедливо, – сказал Тапурукуара.

– Но так случается сплошь да рядом. Мы гордимся нашим реализмом – ведь мы считаемся только с тем, что существует в действительности. Твоя драка в «Гаване» в теперешней сложной политической обстановке может вызвать недовольство у солдат гвардии. Почему ты ударил ножом сержанта гвардии?

Накануне вечером в «Гаване» за столиком сидели сержант и капрал национальной гвардии имени Трухильо, состоящей из европейцев, главным образом остатков фашистской армии, и пользующейся особым покровительством генералиссимуса. Там же томился Тапурукуара, который уже несколько часов напрасно ждал приглашенного Моникой Гонсалес «янки, говорящего по-испански»; он чувствовал, что это его главный противник в деле Галиндеса и Мерфи.

Однако янки не появлялся. Тапурукуара хотел было подсесть к уже сильно выпившим гвардейцам; с одним из них, сержантом, бывшим эсэсовцем, он был знаком, но тот крикнул:

– Убирайся отсюда, паршивый шпик.

Он вернулся на свое место у бара, и тогда пьяный сержант заорал: «Смотри, не подсыпь нам яду в вино, индейская каналья».

– Берегись! – крикнул сержанту стоящий за стойкой мулат, но было уже поздно. Сержант с ножом, по рукоять вонзившимся в прикрытую лишь поплиновой рубашкой спину, пошатнулся, наклонился всем телом вперед, потом назад, снова вперед и рухнул на пол, стукнув по нему торчащей из-под лопатки рукояткой мексиканского ножа.

– Что случилось? – воскликнул капрал.

Тапурукуара кивнул двум сидящим за соседним столиком людям и приказал им арестовать капрала гвардии, приятеля убитого сержанта. Тело сержанта быстро вынесли в соседнее помещение. Там Тапурукуара вытащил нож из его спины и обратился к мулату, сердито шевелившему тонкими усами:

– Слыхал, что сказала эта белая свинья? Что он сдерет со стен все портреты Трухильо и подотрется ими.

– Да, – равнодушно произнес мулат, – кажется, он говорил что-то в этом роде.

Тапурукуара повторил Аббесу те же слова, которые вчера бросил мулату.

– И поэтому я кинул нож. Если вы опасаетесь недовольства гвардии, можно заявить, что сержанта убил капрал, сидевший вместе с ним в «Гаване». Мы скажем, что капрал арестован и предстанет перед военным судом. Это их успокоит.

– Такие истории с ножами следует поручать другим, – вмешался майор Паулино. – Постарайся никогда больше не впутываться в дела подобного рода.

– Я сегодня беседовал с генералиссимусом, – сказал Аббес. – В связи с создавшимся в стране положением он хочет перевести тебя в личную охрану. Будешь ездить с генералиссимусом и его шофером, капитаном Захариасом де ла Крус. С делом Мерфи ты должен покончить как можно скорее.

– Сначала надо раскусить Гордона. Как раз его я ждал вчера в «Гаване». Этого типа невозможно выследить – его никто не знает в лицо. Фотография с визы секретаря Этвуда ни о чем не говорит; она не соответствует ни одному из тех лиц, которых мы видим перед посольством. Должно быть, это совсем другой человек, но в таком случае он дьявольски хитер.

– У тебя есть какой-нибудь план?

– Манагуа получила единственный шанс на спасение: она должна вернуть конверт, который дала Гордону. Это станет ловушкой. Когда мы с Этвудом были у нее, она сделала, как я велел: прощаясь, подала знак, что хочет поговорить с ним наедине. Этвуд попался на удочку. Он вернулся в гостиную за якобы забытой зажигалкой, и тогда Манагуа попросила его прислать к ней Гордона. Гордон в расчете получить новые разоблачительные сведения по делу Мерфи, очевидно, придет. Тогда он окажется в наших руках: мы увидим, как он выглядит, а там уж нетрудно будет найти способ его задержать.

– Прелестно, – сказал Аббес, – просто прелестно.

– Тапурукуара поистине гений злодейства, – вставил майор Паулино, ободренный похвалой Аббеса.

– Гений преданности, – поправил его Тапурукуара.

– Еще одно, – сказал майор. – Мой человек, которого я послал в Буэнос-Айрес вслед за Гарриэт Клэр, не нашел ее ни в одной из гостиниц. Он утверждает, что она не возвращалась самолетом «Пан-Ам» и перестала летать с экипажем «Супер-Дакоты». С помощью малютки Николь, которая получила разрешение завести роман с офицером американского экипажа Нэдом, мы узнали, что Клэр была освобождена от работы на основании присланной в Буэнос-Айрес телеграммы из Нью-Йорка. Содержания телеграммы и способа, которым Клэр оттуда выбралась, мы не знаем. У нас есть только копия телеграммы, которую Мерфи послал Клэр в пансионат «Колибри» в Форт-Лодердейл во Флориде. Мы направили туда агента, но ее не оказалось и там. Очевидно, Мерфи отправил телеграмму по вымышленному адресу, чтобы замести следы.

– Прелестно, уважаемые господа, – сказал Аббес, – но все это не так важно, как вам кажется. Генерал Эспайат считает, что следствие по делу Мерфи будет прекращено. Мы постараемся выйти из игры победителями. До сих пор все шло неплохо. Теперь наша важнейшая задача – расшифровать Гордона. У этого человека, безусловно, есть более важные задания, чем поиски такой падали, как Мерфи. На самое ближайшее время запланирована беседа генерала Эспайата с послом, военным атташе и Этвудом. Этвуд получит соответствующее указание из госдепартамента, и мы должны одержать верх. Этвуд нам не верит, но он бессилен. В этом-то и суть дела.

Полковник Аббес угостил всех гаванскими сигарами, заканчивающимися соломинкой со стороны мундштука. Тапурукуара от сигары отказался.

– С какого расстояния ты попадаешь ножом в цель? – спросил его Аббес.

– Тем, мексиканским, убиваю или лишаю возможности двигаться с пятнадцати метров.

– Прелестно. Ты еще силен, Тапурукуара. Сколько тебе лет?

– Не помню. Иногда мне кажется, что пятьсот, и тогда я чувствую усталость.

– Я еще никогда не видел тебя усталым или больным.

– Потому что ни усталость, ни слабость нельзя показывать другим. Так поступают белые и цветные, индейцы же никогда этого не сделают, разве что в подражание белым.

– Вместо того, чтобы собирать скальпы, ты ставишь зарубки на своем ноже.

– Этим занимаются только дети. Я собирал скальпы раньше.

– Когда «раньше»?

– Раньше, чем вы себе можете представить.

– Единственный человек, которого я не могу раскусить, это ты, Тапурукуара. Генералиссимус сказал мне сегодня, что не взял тебя в личную охрану только потому, что не знает, о чем ты думаешь. Ему известно лишь одно – ты любишь убивать. Ты убил, наверно, втрое больше людей, чем следовало.

– Никто никогда не убил больше людей, чем надо было. Если бы кому-нибудь удалось это сделать, правители могли бы спать спокойно. А они не спят спокойно, господин полковник.

– Генералиссимус спокоен. Он сегодня сказал мне, что спокоен, но немного расстроен. Бремя власти его гнетет, хотя он рожден для того, чтобы освободить мир и управлять им. «Мир труслив, – сказал он сегодня, – в нем не находится места настоящей отваге, таланту или гению истории. В таком мире Наполеон умер бы лейтенантом». Генералиссимус – гений истории, которого мир держит в золотой клетке в заключении на этом острове, как когда-то Наполеона на Эльбе. Он напомнил мне сегодня, как Фидель Кастро в 1947 году принимал участие в экспедиции против нашей Республики, пытаясь разжечь здесь антиправительственный мятеж. Это была первая выходка молодого Фиделя Кастро. Теперь генералиссимус мог бы справиться с Кубой в несколько недель, он бы уже не промахнулся, как янки. Так он мне сказал. Но мир разинет свою паршивую глотку и начнет лаять.

– Я слышал, что готовится новое вторжение на Кубу, – сказал майор. – И что Республика не может в нем принимать участие.

– Не может, конечно, не может. Республика даже не может подчинить своему влиянию ни Гаити, ни Кубу, ни другие ничтожные государства зоны Карибского моря. А всей этой зоне надлежит находиться под господством генералиссимуса. Первый шаг к власти должен быть таков: Трухильо – император Карибских островов. Потом постепенный захват Венесуэлы, Аргентины и, наконец, всей Южной Америки.

– Война продлилась бы всего несколько лет, – вставил майор.

– Генералиссимус говорил, – продолжал полковник, – что он свою жизнь прожил, что управление доминиканской голытьбой его утомляет. Здесь генералиссимус задыхается. Вместо того чтобы подавлять восстания на границах империи, о которой он мечтал, где-нибудь на побережье Чили или Уругвая, он вынужден бороться с забастовками потребителей масла и творога, производящихся на его фабрике по переработке молока. Такова печальная проза жизни. Эта голытьба не покупает товаров «Централь-Лечера», оправдываясь тем, что у нее нет денег. Она не осмеливается сказать, что ей не нравятся продукты, чтобы не попасть под суд за клевету. «И с помощью этого сброда я хотел когда-то покорить мир! – сказал мне сегодня генералиссимус. – Люди, которые отказываются покупать мое сливочное масло и мой творог, должны были стать губернаторами и командующими моими легионами в Венесуэле, Бразилии и Аргентине… Наверное, бог все предвидел и поэтому изменил мое предназначение и судьбу тех стран. Александру Великому и Цезарю посчастливилось больше меня». Так сказал генералиссимус.

«Цезарь не торговал творогом», – подумал Тапурукуара.

– Как все это печально, – сказал майор Паулино.

– Но у генералиссимуса есть отличная идея. Главное управление безопасности представило ему положительную оценку внутреннего положения… Ты согласен с такой оценкой, Тапурукуара?

– Господин полковник, я недавно читал статью Уолтера Липпмана о ЦРУ. Липпман писал, что разведка, которая в силу собственной политической тенденциозности дает правительству неверную информацию, приносит больше ущерба, чем пользы.

– Ты слишком много читаешь, Тапурукуара. Я бы рекомендовал тебе читать поменьше.

– Тапурукуара, очевидно, имел в виду последние события, забастовки и покушения, – вмешался майор. – Если ЦРУ к этому непричастно, следует серьезней заняться эмигрантской Революционной доминиканской партией. Она действует из Венесуэлы, а центр ее находится в Пуэрто-Рико. Нужно убрать секретаря этой партии Рамона Кастильо.

– Мы обычно ждем, пока эмигранты сами не перегрызутся друг с другом. Это совсем новая партия, и, прежде чем она разрастется, ее в борьбе за власть могут уничтожить другие группировки. Если этого не случится, мы возьмемся за дело сами, – уверенно заявил Аббес. – А пока не стоит менять тактику.

– Управление безопасности составляет слишком оптимистические отчеты. Поэтому я и процитировал Липпмана, – объяснил Тапурукуара.

– Если отчеты будут пессимистические, – проворчал Аббес, – генералиссимус распорядится провести новые репрессии. Опять будут переполнены тюрьмы, опять польется кровь и раздадутся голоса протеста. В сложившемся положении нам следует некоторое время переждать; нельзя увеличивать панику, создавая возможность для распространения слухов об арестах, которые и так неизбежны.

– Да, это правильная позиция, – сказал Тапурукуара, а сам подумал: «Эх ты, мясник, ведь теперешней ситуацией Трухильо обязан тебе. После покушения на президента Венесуэлы, после непродуманной затеи с зеленым «олдсмобилем», начиненным динамитом, который должен был разорвать в клочья Бетанкура за то, что тот критиковал Трухильо и отказался повысить налоги с доходов нефтяных монополий, – после этого покушения Совет Организации Американских Государств применил коллективные санкции против Республики. И все благодаря тебе».

Тапурукуару раздражало ослабление бдительности Трухильо. Ведь его можно было бы подбить на развязывание гражданской войны, и тогда к нескольким десяткам тысяч убитых противников Трухильо, к двадцати тысячам трупов гаитян прибавилось бы по крайней мере столько же новых. Другой такой случай представится не скоро. Сейчас в Республике действуют два пока еще слабых партизанских центра; имена их руководителей уже известны Тапурукуаре. Но он пока не собирался их выдавать, предпочитая подождать, чтобы получить возможность увеличить эти несколько десятков трупов до нескольких десятков тысяч. Ради такой цели стоило подождать.

Но все это не мешает тому, что должно произойти. За последние несколько недель арестованы тысячи людей, сотни других убиты, в Сан-Педро-де-Макорис вся учащаяся молодежь брошена в тюрьмы. Бывшие соратники Трухильо, не будучи уверены в переменчивой милости диктатора, удирают за границу, опасаясь, что в один прекрасный день их обвинят в заговоре и подготовке покушения на Трухильо. Может повториться 1930 год или даже 1954 – год неудачного покушения на диктатора. Несколько недель назад Рамон Кастильо заявил в Пуэрто-Рико, что Трухильо падет в течение ближайших двух месяцев.

Второй месяц был на исходе.

27

Я поехал к Манагуа. Едва я ударил тяжелой колотушкой в форме головы тигра в дверь, как она отворилась: казалось, Хуана поджидала меня. Она загородила мне дорогу. Я заметил два кровоподтека у нее на лице.

– Вы меня вызывали.

– Лучше уходите!

Я постарался как можно деликатней втолкнуть ее в холл и захлопнул за собой дверь.

– За домом следят, – сказала она.

– Через несколько минут вы меня выставите и крикнете, чтобы ноги моей здесь никогда больше не было. Неплохо бы при этом выругаться, но достаточно громко, чтобы могли услыхать шпики.

– Мне придется позвонить в полицию и сообщить, что вы здесь были. Так они мне велели.

– Звоните, но после моего ухода. Как называется аэродром?

– А вы захватили конверт, который я вам дала?

– Да.

– Мне пришлось рассказать об этом конверте – они меня били… Если я его им не отдам, меня убьют. Вы должны мне его вернуть.

Я протянул Хуане конверт.

– Я обещал, что не причиню вам вреда.

– Все же меня избили.

– Из-за кого-то другого. Когда я заходил к вам, дом еще не был окружен шпиками. Так как же называется аэродром?

– Эмитивилль, на Лонг Айленде.

Я не знал такого аэродрома, да и никогда не подумал бы искать его на Лонг Айленде.

– Вы уверены?

– Октавио меня не обманывал. Он ничего не скрывал, видимо, надеялся, что его участие в секретных делах Республики польстит мне.

– Эмитивилль, – вслух повторил я.

– Да, Теперь у меня к вам просьба. Я сказала им, что вы просматривали письма и, очевидно, взяли конверт тайком от меня. Я не призналась, что дала вам его сама. Они грозили убить меня, если я не получу его обратно.

– Но ведь вы отдадите им конверт.

– Я понятия не имею, кому его надо отдать. Меня страшит сама мысль о том, чтобы пойти в управление полиции. Они просто меня оттуда не выпустят. Достаточно прихоти какого-нибудь мелкого служащего – и мне конец, тогда уж никакой конверт не поможет.

– Вы думаете, что я туда пойду?

– Ах, нет! Но есть другой выход. Меня вчера навестила одна наша общая с Октавио знакомая. Моника Гонсалес. Я ей все рассказала, тогда она предположила, что знает вас, потому что, как ей кажется, вы узнавали у нее мой адрес. Вы действительно обо мне спрашивали?

– Не помню.

– Моника танцует в «Гаване». Туда часто приходят разные люди из полиции; она кое-кого из них знает и обещала мне отдать письмо кому следует. Ее тоже допрашивали по делу Октавио, и человек, который вел допрос, упомянул, что уже разговаривал со мной. Она отдаст конверт прямо ему. Так будет лучше всего.

– Пошлите конверт с кем-нибудь из прислуги.

– Нет, об этом никто не должен знать. Я не доверяю прислуге, которую рекомендовал мне Октавио. Вы скажите Монике, что конверт нашелся.

– Если дом окружен, за мной будут следить.

– У вас есть машина. Вы удерете от них, петляя по городу. Впрочем, какая разница, узнают ли вас здесь или увидят потом в «Гаване». Они только что вас видели и знают, что это вы отняли у меня конверт. Вы ничем не рискуете.

– Пожалуй, так можно сделать… Мне как раз хотелось бы познакомиться с Моникой Гонсалес. Вы не говорили ей, что я узнавал название аэродрома?

– Конечно, нет! Я скорей бы умерла со страху. И так у моей матери сердечный приступ, не знаю, чем все кончится… А на мое лицо вы обратили внимание? На теле тоже несколько синяков. Умоляю, отдайте конверт Монике. – Она сунула конверт мне в боковой карман пиджака.

– Хорошо.

– Теперь я вытолкну вас за дверь. Спасибо за все… И не приходите сюда больше ни под каким видом.

Я сел в машину и, не оглянувшись, отъехал от дома Манагуа. Промчавшись по шумной центральной улице, я принялся кружить по городу: неожиданно сворачивал в узкие переулки и выезжал из них, чтобы, резко повернув, снова скрыться в одной из боковых улиц. Через двадцать минут я остановил машину в старой части Сьюдад-Трухильо, неподалеку от «Гаваны».

Возле бара сидела Моника Гонсалес. Ни мулата, ни гитариста я не заметил.

Я поклонился и громко спросил, можно ли к ней подсесть.

Она кивнула.

– А где мулат?

– Они с моим аккомпаниатором в управлении полиции. Их допрашивают по делу об убийстве какого-то сержанта гвардии Трухильо.

– Кто же его убил?

– Это будет видно. Вы должны были прийти вчера…

– Поскольку вчера произошла такая история, оказалось очень удачно, что меня в «Гаване» не было. Моника, я от Манагуа. Она просила передать вам конверт.

– Ах, вот оно что! Значит, это вы! У нее из-за вас были ужасные неприятности. Вы безжалостны и готовы на любого навлечь опасность, лишь бы только раздобыть какую-нибудь маловажную деталь.

– Манагуа пострадала не из-за меня.

– Но ведь вы Гордон, секретарь Этвуда.

– Нет.

– Теперь уж я ничего не понимаю.

– Манагуа посетили два человека, заинтересованные в этом деле, – я умышленно пытался заморочить Монике голову. – Я – второй, а конверт мне дал тот, первый.

– А он сам не мог прийти к Манагуа?

– Нет. И мне пришлось его выручать, – продолжал я выдумывать, стараясь как можно больше запутать представления о моей особе.

– Я была уверена, что вы и есть Гордон. Кто же вы на самом деле? Как вас теперь зовут, где вас можно найти?

– Вам это знать ни к чему, поскольку мне известно, где вас можно найти. Давайте будем считать, что я – Гордон. И на том остановимся.

– После убийства сержанта гвардии «Гавану», вероятно, закроют, да и все остальные ночные рестораны тоже. Вы, наверно, разбираетесь в сложившейся ситуации?

– Я видел в городу множество полицейских патрулей и войска, слышал об отдельных арестах, но не знаю, в чем дело.

– Предполагают, что было произведено покушение на Трухильо. Вы не догадываетесь, кто на сей раз инспирировал это развлечение?

– Нет, не представляю себе.

– Никто ничего не знает. Очень страшно жить в стране, в которой никогда ничего не знаешь.

– Я знаю, что у власти находится Трухильо. И этим все объясняется.

– Мы утратили способность с такой легкостью ставить диагнозы. С конверта снята фотокопия?

– Нет. Гордон не показывал его Этвуду. Я возвращаю его на свою ответственность, потому что не хочу подвергать опасности Манагуа.

– Хуане повезло, что она так красива. Однако это забавно. Ваша разведка отказывается от старых методов?

– Возможно, ее агенты позволили миссионерам обратить себя в новую веру, – сказал я. – Ну, пора идти. Если обо мне будут спрашивать, скажите, что я пытался назначить вам свидание у себя в гостинице, но вы отказались, и, обидевшись, я ушел. До свидания, может быть, мы еще увидимся.

Нет.

– Вы узнали название аэродрома Икс?

– Может быть, мне кое-что удастся выяснить. Будьте осторожны, за «Гаваной», наверно, следят.

– Почему же вы хотели затащить сюда настоящего Гордона?

– В связи с осложнившимся внутренним положением в нашей Республике и последними арестами мне нужно было передать ему очень важные сведения. Кроме того, я просила прислать его сюда еще до вчерашнего убийства сержанта; тогда за «Гаваной» не следили.

– Можете все сказать мне.

– Вы же занимаетесь исключительно делом Мерфи.