Текст книги "Последняя ночь в Сьюдад-Трухильо"

Автор книги: Анджей Выджинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

Ясно было лишь одно: если им известно, что я жив, то после разговора Аббеса с генералом они примут все меры, чтобы меня уничтожить. Пока меня спасало обычное в таких случаях отсутствие координации между разными отделами.

Мы поднялись в воздух с опозданием на час.

Вот мы пересекли границу Доминиканской Республики, остались позади ее территориальные воды. Окончилась моя последняя ночь в Сьюдад-Трухильо. Можно разрядить револьвер.

Я подумал, что сейчас в Трухильо собираются кремировать несколько трупов, в том числе трупы Моники Гонсалес и Тапурукуары. Я подумал, что Эскудеро еще спит, и после одиннадцати полиции придется потратить по крайней мере час на то, чтобы по приказанию Аббеса выломать из двери моей комнаты замок с предохранителем. Меня ни на минуту не покидали мысли о Монике Гонсалес, я думал о ее поразительном спокойствии, превратившемся внезапно при появлении Тапурукуары в холодную ярость.

…Когда спустя несколько дней я разговаривал в Нью-Йорке с Бисли, он сказал мне:

– Погиб наш лучший человек в Сьюдад-Трухильо.

– Да? Интересно, кто? – спросил я.

– Эта красотка-танцовщица. Моника Гонсалес. А не кажется ли тебе, что она погибла по твоей вине, из-за допущенной тобой неосторожности?

– Кто тебе об этом сообщил?

– Ее помощник, который работает на коротковолновом передатчике. Он аккомпанировал Монике на гитаре.

– Фрэнк, не связывайся ты больше с этим типом, – сказал я. – Я видел его в управлении полиции, он на них работает. Только он мог засыпать Монику Гонсалес.

– Я так и подозревал. Его сообщение о смерти Моники было весьма сбивчиво. Он передал также, что ты погиб от взрыва бомбы в автомобиле возле управления полиции, но среди разорванных на куски тел нескольких полицейских твоих останков найти не удалось… Очевидно, эти полицейские заметили, что тебя в машине нет, и подбежали, чтобы столкнуть ее вниз под уклон улицы. Поскольку все они погибли, Аббес так и не узнал, что тебя в машине не было. Так я себе это представляю.

…Мы миновали раздавленный бублик острова Грэйт Инагуа, в центре которого лежало огромное озеро, и теперь летели над тянущейся от Эспаньолы до самой Флориды полосой Багамских островов. Гарриэт заснула, положив голову мне на плечо.

…Когда несколько дней спустя я разговаривал с Бисли, он рассказал мне о результатах исследования содержимого жемчужины, насаженной на острие булавки, которую я вырвал из отворота куртки Тапурукуары. Состав яда сравнили с данными анализа кусочка, который Бисли в свое время срезал с черепа Ральфа Баллока.

Из жидкости, наполнявшей искусственную жемчужину, пытались различными способами выделить бруцин, строфантин и стрихнин, то есть растительные яды, но химический анализ показал, что в нем содержится лишь немного экстракта коры и побегов лиан вида «стрихнос», обладающего курареподобным действием.

Большинство составных частей, имевших животное происхождение, проанализировать не удалось.

– Совсем недавно один крупный ихтиолог, занимающийся токсикологией подводного мира, дал описание этого яда, – рассказывал Бисли. – Кроме уже упомянутого экстракта, яд содержит концентрированные вытяжки из так называемой рыбы-мухомора, потребление которой даже в вареном виде вызывает паралич дыхательных путей, слепоту и поражение органов чувств, при котором холодное начинает казаться горячим, а высокая температура вызывает озноб.

Приготовленный из этой смеси яд, подобно яду кураре, сохраняет свою отравляющую способность в течение по крайней мере двухсот лет (как выяснилось при изучении старых индейских стрел); сердце и гладкую мускулатуру он не поражает. Даже самая минимальная доза действует молниеносно и немедленно разносится по кровеносной системе. Убийцы кололи своих жертв в голову не только потому, что среди волос нельзя обнаружить следа укола, но также для того, чтобы мгновенно начинающийся паралич охватил прежде всего мышцы лица, рта и шеи, пищевод и аорту. Вслед за тем быстро наступает расслабление мускулатуры, яд достигает конечностей, брюшной полости и диафрагмы. Поскольку процесс начинался с головы, на лицах убитых всегда сохранялось выражение испуга.

Передо мной возникло лицо Лоретты Флинн, такое, каким оно было, когда она лежала в ящике с песком; я думал о ней, пока Бисли рассказывал о действии яда; я вспоминал ее и раньше, когда летел над Багамскими островами, сидя в кресле рядом с дремлющей на моем плече Гарриэт. Я думал о Лоретте, и меня охватывало чувство тоски и одиночества: мне так хотелось бы еще когда-нибудь увидеть ее.

Я думал о невозможной встрече с Лореттой и тогда, когда Бисли показывал мне рыбу-мухомор, плавающую в аквариуме Океанологического музея. Она была длиной в полметра, и окраска ее, фантастически прекрасная, менялась, как в калейдоскопе. Золотисто-желтая хищная маленькая морда, обведенная идеально ровной красной окружностью, пурпурные и желтые полосы на лбу, оранжевые пятна на спине и крупные белые горошины на золотистом брюшке. Наверно, из-за этих белых пятнышек она и получила название рыбы-мухомора. Ее плавники были совершенно прозрачны и покрыты симметричными складками, как на плиссированной юбке.

Но все это происходило неделей позже.

Пока же мы пролетали над Андросом, крупнейшим из островов Багамского архипелага. Гарриэт проснулась. Мы говорили о ее дальнейшей работе: она останется в «Пан-Ам», но перейдет на линию Гавайи – Аляска и будет летать по маршруту Нью-Йорк – Сан-Франциско – Гонолулу.

Наш самолет приземлился в Майами. Гарриэт хотела выйти, но это было слишком рискованно. Мы остались ждать отправления в самолете.

Вскоре мы летели вдоль побережья Флориды в направлении Вест Палм Бич. Я надел наушники, попал на конец какого-то чепухового репортажа и решил подождать краткого повторения новостей. Внезапно вмешался второй диктор, прервав передачу сообщением последних известий.

– Национальное доминиканское радио, – говорил диктор, – только что передало, что правительство Доминиканской Республики подтверждает сведения госдепартамента США. Официальное правительственное сообщение мы приводим полностью: «На тридцать втором году счастливой эры Трухильо, 30 мая 1961 года, Благодетель Родины, Спаситель Народа, величайший руководитель доминиканского государства, защитник доминиканского рабочего класса, покровитель народа и отец возрожденной родины, светоч мира и самый выдающийся государственный деятель американского континента, первый враг коммунизма, генералиссимус доктор Рафаэль Леонидас Трухильо и Молина погиб трагической и геройской смертью при покушении, организованном потерявшими человеческий облик заговорщиками, преступную руку которых направляли изменники родины, враги свободы и демократии. Наш народ, охваченный безутешным горем и беспредельной скорбью, в дни траура не забудет о том, что убийцы и их пособники должны понести заслуженное наказание».

– Известие о смерти доминиканского диктатора, – комментировал диктор, – слухи о которой дошли до нас уже вчера, доминиканское агентство печати сообщило со значительным опозданием, причины которого до сих пор не ясны. Неизвестны также обстоятельства покушения. В Доминиканской Республике объявлено чрезвычайное положение, многочисленные военные и полицейские патрули контролируют всю территорию Республики. Наш специальный корреспондент сообщает о массовых аистах. Ночью возле здания управления полиции, в котором находился руководитель главного управления безопасности полковник Аббес, взорвалась бомба.

Вмешался другой диктор.

– Представитель госдепартамента США, еще вчера извещенный о смерти Рафаэля Трухильо, выразил надежду, что теперь доминиканский народ получит возможность создать в своей стране такие условия, которые позволят ему занять надлежащее место в демократической всеамериканской системе сосуществования и Мирного сотрудничества.

– Это сообщение, – подхватил первый диктор, – наш политический комментатор рассматривает как предзнаменование отмены коллективных санкций, примененных к Доминиканской Республике после покушения на президента Венесуэлы.

– Сенатор Джордж Смартерс из штата Флорида предложил послать в Доминиканскую Республику войска ОАГ с целью предотвращения гражданской войны. Сенатор Портер расценивает такой шаг как нарушение суверенитета Республики и добивается проведения в этой стране свободных выборов при участии доминиканской эмиграции. Сенатор Эллендер высказал пожелание, чтобы в каждой стране Латинской Америки нашелся такой человек, как Трухильо. Он утверждает, что в Доминиканской Республике царила дисциплина и порядок, что по состоянию народного образования и здравоохранения и по общему уровню жизни Республика находилась впереди других стран Карибской зоны. Среднегодовой доход жителя Республики составлял 225 долларов, что превышает средний доход во всей Центральной Америке. Сенатор Портер в свою очередь просит обратить внимание на то, что в этой статистике отсутствует следующий факт: из каждых 225 долларов по крайней мере сто приходилось на членов семьи диктатора и руководителей режима.

И снова голос первого диктора:

– К власти в Доминиканской Республике пришел начальник генерального штаба Рафаэль Трухильо, сын убитого диктатора, прозванный Рамфисом. В день покушения Рамфис развлекался в Париже, и, очевидно, поэтому доминиканское правительство задержало опубликование сообщения о смерти Трухильо.

– Приход к власти Рамфиса соответствует желанию его трагически погибшего отца. Рамфис был любимцем Трухильо и самым близким доверенным лицом среди членов его семьи и окружения. Трухильо предоставил ему несколько высших должностей в Республике, ради него вносил изменения в законы, прощал ему серьезнейшие проступки и неслыханное расточительство. Во время пребывания Рамфиса в Штатах к его поведению там отнеслись весьма критически, что вызвало серьезный конфликт между госдепартаментом США и доминиканским правительством.

– Рамфис, играющий главную роль в руководстве доминиканской армией, прибыл в Штаты для учебы в высшей школе генерального штаба. Однако он предпочитал проводить время в Голливуде в атмосфере беспрестанных скандалов либо на своей яхте с экипажем в восемьдесят человек и собственным джаз-оркестром. К числу самых известных романов Рамфиса относятся его связи со знаменитой актрисой Ким Новак и с Заза Габор, которая получила от него специально заказанную модель «мерседеса» и шиншилловое манто ценой в восемнадцать тысяч долларов. Такие щедрые подарки приятельницам Рамфиса не были редкостью, и в общей сложности за время пребывания в Штатах молодой Рафаэль Трухильо истратил свыше миллиона долларов. Экзаменационная комиссия школы генерального штаба не выдала Рамфису диплома об окончании. Разгневанный диктатор в утешение назначил его генерал-полковником, то есть первым маршалом армии, следующим чином после генералиссимуса. Рамфис унаследовал от отца состояние, оценивающееся в миллиард долларов.

Я снял наушники и поглядел на других пассажиров, слушавших радио. Их лица ничего не выражали. Этим людям было скучно, они ждали эстрадной программы, песенки о черных чулочках малютки Мод, биржевых новостей.

– Что-нибудь интересное? – спросила Гарриэт.

– Заговорщики убили Трухильо.

– Какие заговорщики?

– Пока ничего неизвестно.

– Хорошо, что мы уехали. Может, в Доминикане начнется революция.

– Госдепартамент не любит, когда начинаются революции. С них вполне достаточно кубинской.

– Теперь я понимаю, почему вчера такая паника охватила Сьюдад-Трухильо. А ты раньше знал о покушении?

– Я не работаю в ЦРУ.

– Ты думаешь, это дело рук ЦРУ?

– Еще ничего неизвестно.

– Ты знаешь больше, Майк… Ты сам любишь так говорить другим, когда они не хотят рассказывать всего, что им известно… В Нью-Йорке мы поедем к тебе?

– Да.

– Хорошо, Майк.

– Тебе уже надоели порядочные мальчики, да, Гарриэт?

– Он был действительно очень порядочным.

– Одна дама в Трухильо говорила о нем то же самое.

– Между ними что-нибудь было?

– Я никогда не спрашиваю об этом женщин, особенно, когда речь идет о порядочных мальчиках. Такими делами занимается Бисли.

– Если бы не ты, Майк, я бы и не подумала о Джеральде. Все произошло из-за тебя. Я хотела поступить тебе назло. Со зла я могла даже выйти за него замуж. Но ты ничегошеньки не понимал.

– Наверно, нет, Гарриэт, и если ты еще когда-нибудь сотворишь что-либо в этом роде, я тоже ничегошеньки не пойму. Давай сразу условимся – в подобных ситуациях я никогда не сумею тебя понять.

– С тобой страшно трудно разговаривать… А ты скучал без меня? Неужели тебе не жалко было меня потерять? Скажи, Майк, ты хоть немножко еще меня любишь? Так, как раньше, или сильнее? Я по тебе очень тосковала…

Так она щебетала еще с полчаса.

А ведь во мне что-то умерло, и этот эпизод Гарриэт – Джеральд отразится на нашем будущем. Я подумал о безжалостной памяти, о следах, которые остаются в ней вопреки нашей воле, несмотря на усилия стереть их.

Я не испытывал ни капли ревности, только сожаление, что и в Гарриэт я ошибался, что и на нее нельзя было положиться. Гарриэт думала точно так же и мысленно упрекала меня в том же, а это означало, что ее любовь уже никогда не будет прежней.

Конечно, это не было чувство ревности. Оно не возникало у меня даже после того, как мы расстались, когда я часами просиживал над стаканом виски в баре на том самом месте, где сидела Гарриэт, закусывая сухой мартини своими любимыми пирожными с сыром.

Это была уверенность в том, что я потерпел еще одну катастрофу; меня настойчиво преследовала мысль, появившаяся еще в самолете над Флоридой: что бы мы ни старались сделать и как бы ни сложились наши отношения, нам не удастся преодолеть ощущения неизбежного одиночества и отчужденности, той отчаянной и невыразимой отчужденности, которая будет разделять даже наши сплетенные тела.

46

Оливейра не вытащил револьвер, не застрелил их.

Он повернулся, как ему велели.

«Идиот, – подумал он о себе, – еще секунду назад ты мог их прикончить».

Струи дождя хлестали по земле с силой падающих камней.

– Ты – Хулио Руис Оливейра, – сказал вьехо, прикасаясь губами к кончику его уха. – Мы шли за тобой от границы и видели, как ты ждал нас под деревом мапу.

– А ты кто такой? – спросил Оливейра.

– Я должен тебя убить.

– За что, почему?

– Не задавай бессмысленных вопросов. Ни я, ни мой товарищ – мы этого не знаем.

– Отпусти меня. А им скажешь, что убил. Я сбегу с Гаити, и никто обо мне даже не услышит. Клянусь. Отпустите меня, люди добрые.

– Уши мира велики, – сказал вьехо, – Если кто-нибудь о тебе прослышит, нас убьют, и мы уже не станем спрашивать, за что, потому что будем отлично знать.

– Я дам тебе много денег, все, что у меня есть.

– Ты не умеешь думать, – сказал вьехо. – Убив тебя, мы заберем все, что у тебя есть, а тем, кто нас послал, отдадим только бумаги. Им твои деньги не нужны, у них денег хватает. Теперь молись, сеньор Оливейра. Начинай молиться, и тогда ничего не почувствуешь.

В разговор вступил второй – он до сих пор молчал. Говорил он тихо, хриплым голосом, и в шуме ливня его было трудно понять.

– Тотойе, – обратился он к своему товарищу, – скажи ему еще кое-что. Скажи ему, пусть знает. Может, ему будет легче умирать, если ты скажешь. Может, ему захочется думать об этом, когда ты будешь его убивать. Скажи ему, Тотойе.

– Что ты можешь мне сказать? – спокойно спросил Оливейра. Чувство страха исчезло. Он понял, что эти двое не злые люди, что их заставляют убивать, так же, как и его когда-то заставили поехать в Виллемстад и охранять там Тапурукуару, когда тот будет стрелять в Хесуса Эрнандеса. Он поехал, думая, что послушанием и покорностью заслужит освобождение отца и сестры. Но так и не заслужил. Они останутся в тюрьме и уже никогда оттуда не выйдут. И не узнают, что его давно нет в живых. Они будут думать, что он о них забыл, бросил их, заботясь о собственной шкуре… Через минуту станет светло.

– Ты можешь мне все сказать, Тотойе.

– Ты называешь меня Тотойе, – ответил вьехо. – Его, – он указал на товарища, – зовут Консуэло. Я знаю, чего хочет Консуэло. Я должен тебе сказать, что сегодня заговорщики убили нашего отца и благодетеля генералиссимуса Трухильо.

– Какой там отец и благодетель, он же был вашим палачом! Разве ты этого не знаешь?

– Ты говоришь неправду, сеньор Оливейра. Трухильо сказал, что если мы будем уничтожать его врагов, он не станет нас убивать и даст еду. И он оставил нас в живых и накормил. Мы всегда были голодны, а он накормил нас. Скажи ему, что так и было, Консуэло.

– Было все, как говорит Тотойе, – подтвердил Консуэло.

– Послушайте, – сказал Оливейра. – Если Трухильо нет в живых, вам не надо меня убивать. Приказ, который вы получили, уже не имеет силы, клянусь вам. Я был врагом Трухильо, и если его нет в живых, значит, я больше не враг. Мертвецам не мешают живые враги. Теперь будет править кто-нибудь другой.

– Ты смешно говоришь, – сказал Консуэло. – Да кто другой может править? Мы не ходили в школу, как ты, но твердо знаем, что никто другой править не может.

Шумел ливень, потоки воды обрушивались на землю, как водопад. Почва не могла впитать всю влагу, и ноги Оливейры по щиколотку погрузились в воду. Он чувствовал сильный озноб, по телу пробегала дрожь. Но разве для него имеет значение, что через минуту или через несколько минут дождь прекратится так же внезапно, как начался, так же внезапно, как спускается в этих краях ночь…

…Нет, это невозможно – умереть таким образом, здесь, под деревом мапу, после кошмарной гонки, по другую сторону границы. Остается еще надежда все им объяснить, убедить их. Нужно только взвешивать каждое слово. Я скажу им, что эра Трухильо окончилась, что доминиканцы достанут старый календарь и снова будут считать время со дня рождества того бога, в которого они верили, которому молились в церквах.

Он хотел все это им сказать, но его неожиданно поразила непоколебимая уверенность этих профессиональных пистольерос в его гибели. Они даже не стали его обыскивать, не отобрали револьвера – к чему это делать, когда через минуту они опорожнят карманы убитого? Как сломить их тупую уверенность, как объяснить, что его нельзя убивать, потому что тот, кто придет к власти в Республике, вспомнит о нем, а если узнает, что Оливейры нет в живых, прикажет их обоих повесить… «До чего же наивны мои рассуждения, – подумал он, – разве кто-нибудь бескорыстно вспомнит о мертвецах. Да никто и не станет преследовать убийц…»

– Скажи ему еще, – хрипло произнес Консуэло, – кто теперь пришел к власти. Скажи ему, пусть знает. Я думал, ему легче будет умирать, если ты скажешь ему то, первое, но он хочет услышать второе. И теперь ему уж не удастся легко умереть. Он сам так хотел.

– Выслушайте меня, – сказал Оливейра с отчаянием в голосе. – Если Трухильо нет в живых, меня нельзя убивать. Ребята! Да послушайте же вы меня, эры Трухильо уже не существует.

– Существует, – сказал вьехо. – Ты не разбираешься в истории. Сегодня к власти пришел его великий сын, Рамфис Трухильо…

– Именно это ты и должен был ему сказать, – тихо прохрипел Консуэло. – Пусть знает.

– Я сказал, – подхватил Тотойе. – Сеньор Оливейра, молитесь. Пора.

– Друзья… – начал было он и внезапно умолк.

С левой стороны под последним ребром он почувствовал укол направленного снизу вверх острия. Он бросился в сторону, но узкий клинок уже рассекал слои кожи, пробивая путь к сердцу.

Он слышал усиливающийся шум ливня и сквозь него еще какие-то слова.

Наверно, их произнес Консуэло или Тотойе; а может быть, и он сам.

– Эра Трухильо продолжается.

Дождь перестал.

Послесловие автора

Затратив почти шесть лет на сбор и систематизацию материалов, я закончил «Последнюю ночь в Сьюдад-Трухильо» в середине мая 1961 года, описав в последней главе подготовку покушения на генералиссимуса Трухильо. А спустя две недели представитель государственного департамента США сообщил о смерти диктатора, прошитого двадцатью семью пулями не пойманных до сего дня заговорщиков. На следующий день эту новость подтвердило доминиканское агентство: Рафаэль Леонидас Трухильо и Молина погиб 31 мая 1961 года на шоссе, ведущем из Сьюдад-Трухильо в Сан-Кристобаль.

Тогда я дополнил повесть описанием успешного покушения на Трухильо и прихода к власти Рамфиса, сына убитого диктатора и начальника штаба вооруженных сил Доминиканской Республики, завершив тем самым повествование о длившейся в течение тридцати одного года «эре Трухильо»; судьба оказалась чрезвычайно снисходительна к моей книжке.

Дальнейшие события развивались с огромной скоростью. Генерал Хосе Роман, которого заговорщики прочили на пост главы нового правительства, заявил, что не желает иметь ничего общего ни с оппозицией, ни с заговором против режима Трухильо, пока своими глазами не увидит останков диктатора. Но осторожный генерал так их и не увидел: участники покушения спрятали труп в багажнике своего автомобиля и подкинули на виллу бывшего в немилости генерала Диаса, чтобы навлечь на него подозрение. После известия о покушении Хосе Роман удрал с острова; впрочем, через несколько дней он был убит за пределами Республики.

Диктаторская власть перешла к Рамфису, который ознаменовал начало своего правления кровавой резней всех подозреваемых в недоброжелательном отношении к семье Трухильо; в его распоряжении тогда еще находилась стотысячная армия и чудовищно разросшийся аппарат полиции.

Рамфису удается удержаться у власти всего несколько месяцев. Нового диктатора начинают всерьез тревожить угрожающие его жизни демонстрации, протесты, саботажу сжигание портретов и уничтожение памятников генералиссимусу Трухильо. Ни залпы по толпе, ни усиление террора, ни массовые аресты и ссылки не помогают – пример Кубы вдохновляет доминиканцев. Рамфис пытается заручиться поддержкой Вашингтона. Но американский посол в Сьюдад-Трухильо отказывает в благословении членам семьи Трухильо.

Вскоре государственный секретарь США Раск делает довольно двусмысленное заявление: «В связи с возможностью создания опасной ситуации правительство Соединенных Штатов решит, какие еще можно было бы принять меры, которые будут оправданы непредвиденным развитием событий в Доминиканской Республике».

Вашингтонские корреспонденты Юнайтед Пресс Интернэйшнл и Ассошиэйтед Пресс доводят до сведения читателей, что американский авианосец «Франклин Рузвельт» получил приказ покинуть порт Мэйпорт во Флориде и направиться на учения к берегам Доминиканской Республики… Корреспондент ФПА сообщает, что на рейде порта Сьюдад-Трухильо появились четыре эсминца военно-морских сил США.

Братья диктатора ведут себя весьма осторожно и предусмотрительно: генерал Гектор Бьенвенидо Трухильо и генерал-лейтенант Хосе Арисменди Трухильо, владельцы огромной части богатств Республики и всех ее публичных домов, взваливают всю тяжесть власти на плечи Рамфиса и улетают на Бермуды, чтобы там переждать самые горячие деньки. Они не верят в закат «Эры Трухильо».

Все обещания и угрозы Трухильо-младшего не действуют: правительство США отказывает ему в поддержке, настаивает на «отречении».

Встает вопрос: кому передать власть?

Власть переходит к доктору Хоакину Балагеру, назначенному Трухильо-старшим президентом Республики. Перепуганный, оставшийся в одиночестве Рамфис отказывается от поста главнокомандующего вооруженными силами Республики.

Балагер – по сообщению агентства Пренса Латина – «не сделал ни одного шага в защиту интересов доминиканского народа и под угрозой интервенции иностранных войск предоставил Рамфису и другим членам семьи Трухильо возможность свободно покинуть территорию Республики».

Клан Трухильо теряет почву под ногами. Тогда братья диктатора – Гектор и Хосе – покидают Бермуды и в своих сверкающих золотом мундирах приземляются на доминиканском аэродроме Дженерал Эндрьюс. Они решили взять власть в Доминиканской Республике в свои руки.

Доминиканцы протестуют: они организовывают пятнадцать крупных рабочих и студенческих забастовок, требуют проведения демократических реформ. 18 ноября в столице устраивается огромная демонстрация молодежи. Полиция открывает огонь по демонстрантам, несколько человек убито, многие ранены.

На следующий день революционный подъем охватывает весь город, участники новых демонстраций несут национальные флаги, обагренные кровью убитых полицией товарищей. Демонстранты требуют отставки Балагера и проведения свободных выборов. В северных районах Доминиканской Республики начинается мятеж в армии: военные настаивают на изгнании из страны братьев генералиссимуса. Образуется демократическая партия «Революционное движение 14 июля».

Балагер посылает каблограмму с требованием немедленного вмешательства Соединенных Штатов. Американский крейсер «Литтл Рок» и три эсминца бросают якорь возле порта Сьюдад-Трухильо, направив дула орудий на город. 1800 солдат американской пехоты на крейсере ожидают приказа вступить в столицу.

Агентство ФПА передает, что США решатся на «непосредственную интервенцию в Доминиканскую Республику, если братья Трухильо совершат государственный переворот при поддержке армии».

Балагер объявляет военное положение, его декрет написан характерным для Трухильо стилем:

«Временно отменяются все права людей, за исключением права на жизнь».

– Что сделать, чтобы спасти это последнее право? – ежечасно твердят доминиканские радиовещательные станции. – Надо хранить полное спокойствие, не выходить из домов, доверять правительству Балагера.

Чтобы успокоить население, правительство издает декрет об изгнании из страны двух членов семьи убитого диктатора: Педро и Хосе Луиса Трухильо, советников доминиканской делегации в ООН. Доминиканский конгресс возвращает столице старое название – Санто-Доминго, присвоенное ей еще братом Христофора Колумба Бартоломео и измененное в 1936 году в честь диктатора на Сьюдад-Трухильо (город Трухильо). Однако эти меры не удовлетворяют доминиканцев: они протестуют против вмешательства Соединенных Штатов. Одновременно Куба подает в Совет Безопасности жалобу на США за «вооруженное вмешательство в дела Доминиканской Республики».

Трудно обвинить в излишней лояльности по отношению к госдепартаменту специального корреспондента «Нью-Йорк Таймс» Шульца, который пишет в своей газете:

«Вмешательство США связано с решением, принятым президентом Кеннеди в мае этого года после убийства генералиссимуса Трухильо. Кеннеди тогда пришел к выводу о том, что ни в коем случае нельзя допустить создания в Доминиканской Республике революционной ситуации, в результате которой власть могли бы захватить крайне левые элементы, сочувствующие премьеру Кубы Фиделю Кастро».

«Все надеялись, – сообщает спустя несколько дней «Нью-Йорк Таймс», – что времена открытой и односторонней интервенции морской пехоты США уже принадлежат прошлому…» Но надежды эти оказались преждевременными.

Газета «Дейли Ньюс» пошла дальше в разоблачении реакционных американских кругов, написав безо всяких оговорок:

«Нам всегда казалось бесспорным, что Трухильо никогда не представлял опасности для Соединенных Штатов, в то время как коммунизм Фиделя Кастро на Кубе представляет такую угрозу и к тому же для всего западного полушария. Только с помощью тотальной блокады с моря и воздуха Соединенные Штаты получат реальную возможность уничтожить коммунизм на этом острове». О существовании такого плана пишет также реакционный орган «Панама Америкэн».

Братья Трухильо оказались в весьма шатком положении: их пребывание в Республике могло вызвать революцию. И вскоре в Форт-Лодердейле во Флориде приземляется самолет Пан-Американской авиакомпании с двадцатью девятью доминиканскими эмигрантами на борту; в их числе находятся Гектор и Арисменди Трухильо, девяностошестилетняя мать убитого диктатора (донья Хулия Молина Трухильо), несколько других членов знаменитого семейства и наиболее выдающиеся деятели свергнутого режима. Все они – миллионеры; Арисменди еще успел взять в доминиканском банке семь миллионов долларов, а Гектор Бьенвенидо – девяносто миллионов.

Тем временем Рафаэль Леонидас Трухильо-младший плывет на нагруженной несметными сокровищами роскошной яхте «Анхелита» к берегам Европы; в европейских и североамериканских банках на его счету лежит сумма в двести миллионов долларов.

Дружная семейка проявила беспокойство о судьбе обреченных на поругание останков «Отца, Спасителя, Благодетеля и Обновителя Родины». Набальзамированное тело диктатора в огромном ящике красного дерева на специально нанятом самолете «Пан-Ам» привезли на парижский аэродром Орли.

Наследники оставленных генералиссимусом миллиардов соорудили ему надгробный памятник ценой в двести тридцать тысяч новых франков. В последний путь абсолютного властелина Доминиканской Республики провожали только трое самых близких родственников: пятидесятидевятилетняя жена донья Мария, тридцатидвухлетний любимый сын Рафаэль Леонидас (Рамфис) и второй сын, двадцатидевятилетний Нети Трухильо.

А в это время из старинного собора Санто-Доминго был извлечен покоившийся возле останков Христофора Колумба прах неграмотного конокрада – отца генералиссимуса Трухильо.