Текст книги "Драконовы кончары (Smocze koncerze) (KG)"
Автор книги: Анджей Савицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)
Дорота внимательно следила за их поведением, только схемы, которой те пользовались, не выявила. Один раз в сарай ворвались бестии, не имеющие гротескно прицепленных конечностей, и они выбрали совершенно случайных пленников, чтобы неспешно и жестоко, на глазах всех присутствующих выпустить у несчастных внутренности. Было понятно, что они сделали это ради устрашения, чтобы посеять среди плененных еще больший ужас. Дорота понимала, они могли этого и не делать – пленникам хватало того, что они слышали через стены и видели в щели между досками.
Третий отбор минул Дороту с Папатией, паукообразные выбрали жертвы еще до того, как приблизились к двум женщинам. Когда они ушли, таща с собой дергавшихся и вопящих людей, аль-хакима спросила у дервишки, как она себя чувствует, но та не ответила. Папатия невидящим взором вглядывалась в пространство и ни на что не реагировала. Перед этим Дорота собрала и зафиксировала ее сломанную ногу, других серьезных повреждений у подруги не было. К тому же Папатия отказалась принять лекарство, снижающее боль, утверждая, что ей следует оставаться в сознании. Она подслушивала призрачные разговоры чужих, как называла одержимых, и ей нужно было иметь ясный ум.
– Мы для них словно домашний скот, а может даже еще что-то меньшее, – сообщила она, когда находилась в сознании. – Тела захваченных людей они используют в качестве одежды. Они обязаны носить их в нашем мире, потому что свои утратили, но по этой причине они не проявляют к нам ни малейшего уважения. Мы для них всего лишь орудия, которыми они пользуются. Бесстрастно и чисто предметно. Вот почему паукообразные кажутся нам жестокими. А ведь они не мучают людей из злобы или ненависти, но только лишь по причине полнейшего отсутствия понимания к нашим чувствам. Они не знают, что такое сочувствие, не понимают, что такое страдания других существ. Они другие, чужие…
– Они все такие? – бдительно спросила Дорота. – Я заметила, что они отличаются по внешнему виду и поведению.
– Ты права. Родом они из различных стран и народностей, – согласилась дервишка. – Их внедрили в армию вторжения и используют. Все они слуги, а может и пленники, могущественного существа. Сатаны? Павшего бога? Во всяком случае, чего-то чудовищно прожорливого и беспощадного.
– Зачем они строят ту чудовищную штуку? – Дорота жестом указала в направлении северной стенки их тюрьмы.
Ночью у нее была возможность насмотреться на весь этот кошмар, впрочем, в подобных условиях заснуть тоже нельзя было. Искалеченные несчастные, распятые на железном, шарообразном стеллаже, неустанно кричали криком или скулили от боли. Плакали и те несчастные, что были закрыты в сарае, в том числе, множесво женщи и детей, которые не успели сбежать от быстрого наступления чужих. К сожалению, пауки не обращали внимания на пол и возраст жертв, иногда они грубо вырывали из рук матерей их детей, чтобы через пару мгновений подвергнуть их чудовищным операциям. Дорота каким-то образом пыталась зарыться от всего этого ужаса, она пыталась глядеть на окружающее глазами человека науки, исследователя и медика. То есть, бесстрастно.
– Это устройство, которым они воспользуются, чтобы вызвать свое падшее божество. Объединенные нервные системы людей, через которые будут пропущены бурные потоки данных, создадут нечто, называемое информационной личностью, – отбарабанила Папатия. – Ты что-нибудь из всего этого понимаешь? Я повторяю тебе мысли их командующего.
– Командующего? А ты можешь с ним объясниться?
– Не знаю. Вообще-то, я немного боюсь к нему обращаться, пока что только подслушиваю. Их командир отчасти человек, в голове у него клубятся знакомые нам образы и чувства. Его офицеры – это тоже полулюди. Я открыла, что они устраивают против него заговор и желают ему смерти. Но больше ничего не узнала, так что не мешай, потому что я сейчас слушаю!
Дорота оставила приятельницу, хотя ее обеспокоили горячечное состояние и возбуждение раненной. Еще аль-хакиму беспокоило то, что дервишка не испытывает боли в ужасно поломанной ноге. У нее самой болели все кости и мозоли, вот только голод ее не мучил, но это потому, что царящий повсюду смрад отбирал аппетит. А кроме того, достаточно было поглядеть в щели в стенах сарая, чтобы есть расхотелось ой как надолго. Ведь неподалеку высилась куча отходов от неудачных и отброшенных имплантов – людские останки, на которых жировали паукообразные монстры. Ужас!
– Слушай, у нас в сумке имеется что-то такое, что их отпугивает или для них противно… – шепнула на ухо Дороте Йитка. – Вот уже три раза я ею заслонилась, и эти гады оставили меня в покое.
Аль-хакима приказала девушке снять сумку. Невольница и вправду могла заметить нечто любопытное, поэтому Дорота решила обязательно проверить. Она и сама отметила, что паукообразные перед тем, как выбрать жертву, нюхают товар и пробуют его на вкус. Они ведут себя словно купцы на базаре, перебирающие продукты в поисках наиболее свежих и ценных. Она и сама подобным образом осматривала «тела» на невольничьих торгах, заглядывала им в рот, ощупывала мышцы, разыскивая следы болезни или иных дефектов, которы могли бы сделать невольника непригодным.
Дорота высыпала вещи из сумки: ланцет и нож, щипцы, ножницы, лезвия для вскрытия фурункулов и чтобы пускать кровь; свертки чистой материи, мази и зелья, несколько готовых микстур в бутылочках. Так что же их всего этого отпугивает паукообразных? Они объединяют людей, вытаскивая наверх их нервы, тонкие волокна, разносящие боль по всему телу – так, по крайней мере, говорила Папатия. То есть, пауков может отвращать нечто такое, что неблагоприятно действует на системы нервов. Но что же это такое? Какое-то время Дорота перебирала баночки и бутылочки. Нечто такое, что замедляет работу нервов или же усмиряет боль!
– Есть! – Дорота с триумфом подняла бутылочку. – Это лауданум. Уже раньше он спас Папатию от могущества этих гадов, именно он их так отвращает. Человека оно делает непригодным, а может, вообще вредным!
Аль-хакима быстро осмотрелась, достаточно скоро обретая самоконтроль. Ведь вокруг толпились пленные, и не все они были погружены в крайнее отчаяние. Случались и такие, которые еще не поддались. К женщине приглядывались несколько сидевших молча типов: два кожевенника, какой-то старик и присевший рядом с ним юноша. Неизвестно, услыхали ли они, что она сказала, но наверняка отметили выражение триумфа на ее лице и то, как она прижала бутылочку к груди. И наверняка догадались, что у нее имеется нечто исключительно ценное.
Дорота прокляла собственную глупость. К счастью, мужчины не стали пытаться сразу же отобрать ее сокровище, а только продолжали за ней наблюдать. Тогда Дорота разоралась на Йитку и даже ударила ту по лицу, обзывая глупой девахой. Полька приказала девушке собрать лекарства, делая вид, будто бы подбрасывает к ним и бутылочку, на самом деле пряча ее в карман. Теперь необходимо переждать, пока все не забудут об инциденте. После этого выпьет глоточек лауданума, прикажет сделать то же самое Йитке и Папатии. Лекарство станет дозировать осторожно, маленькими порциями, приносящими лишь блаженство и легкое головокружение. Она знала, что этого будет достаточно, чтобы удержать восприятие боли. Наверное, растворенный в спирту опиум достаточно притупляет нервную систему. Похоже, именно в этом была и суть!
Быть может, это и сделает их невидимыми для паукообразных?
Все польское посольство было пропущено через Имперские Ворота на территорию дворца Топкапи, где остановилось на обширной Алай Мейдани – Площади Янычаров. Но гостей не провели дальше, через Средние врата, на второй внутренний двор. Им пришлось разбить шатры в обширном парке, окруженном многочисленными хозяйственными постройками, конюшнями и складами купцов, снабжающих императорский дворец. Коронный канцлер приказал поставить свой шатер под знаменитым Деревом Янычар, именно там, куда складывали военную добычу и привязывали осужденных.
Толпы обитателей, слуг и невольников пялились на прибывших из окон окружающих парк построек. А вот ворота, ведущие в глубины дворца, обставил укрепленный гарнизон из белых евнухов и полутора десятков янычар. Гусары на это внимания не обращали – все оружные до сих пор еще были возбуждены вчерашней выигранной битвой. Гнинский даже приказал выдать военным водки и меда, в связи с чем у многих рыцарей до сих пор еще шумело в головах. Так что они еще засматривались на скрытых за паранджами дам, что пришли поглядеть на чужаков. Очень быстро начались попытки объясниться, так что был вызван пан Спендовский, чтобы помочь завести разговоры с турецкими дамами.
Тем временем посол вновь отправился на обед к великому визирю, но на сей раз уже не в качестве просителя с целой горой подарков, но как партнер в переговорах. На приеме встретились члены Дивана, которые не сбежали из города сразу же после отбытия султана, а так же представители сил, с которыми следовало считаться, то есть, мастера ремесленных цехов, военные командиры и религиозные предводители, и даже представители национальных меньшинств во главе армянами, греками и евреями.
Гнинский чувствовал себя среди них странно, немного прибитым и затерянным. Его сопровождали два гусара в доспехах и леопардовых шкурах, а так же ксендз Лисецкий; толмачом же был имперский драгоман. Посла быстро отметили и возвысили, его посадили рядом с Кара Мустафой, ведь это лишь поляки одержали превосходящую победу в столкновении с одержимыми.
Начались сложные и ужасно долгие переговоры, ведь каждому было что сказать. Часть участников собрания советовала эвакуировать жителей и покинуть город, другая часть предлагала решительно сражаться за каждый дом и каждую улицу. Размышляли над тем, что делать с беженцами, с грозящим городу голодом и эпидемиями по причине валяющихся трупов. Какой-то паша требовал от великого визиря указать срок, в который с помощью прибудут отряды имперской армии. О чудо, Кара Мустафа не разгневался, а только спокойно пояснил, что в столь короткое время мало кто вообще знает, что в столице происходит нечто нехорошее. Поддержку уже вызвали, но ее прибытия следует подождать.
– Мои рыцари советуют ударить немедленно, всеми силами, которые имеются в распоряжении, и задавить врага, пока он не пришел в себя после поражения, – так сказал пан Гнинский, когда ему предоставили голос. Он указал на сидящего рядом Семена Блонского, который нетерпеливо вертелся на низеньком стульчике. – Присутствующие здесь военные шли во главе наступления, и они считают, что у одержимых нет шансов при быстро проведенной атаке сплоченных масс армии. Помимо того они считают, что врагу мешает не только отсутствие дисциплины и спаянности, но и их малая численность. Достаточно будет провести несколько одновременных атак с различных направлений, чтобы попросту раздавить эту мерзость.
Когда драгоман закончил переводить, сановники загудели; одни соглашались с поляком, но были слышны и голоса тех, которые советовали не слушать гяуров. Более всего недовольным казался имам, он говорил о том, что этот совет дают не только иноверцы, так еще и присяжные враги империи. Их рекомендации могут быть продиктованы злыми намерениями; так что будет лучше окружить территорию, занятую заразой, и подождать прибытия спахи под командованием Шейтана Ибрагима Паши. Пускай заразу вытравит армия под зеленым знаменем Пророка, которая уничтожит зло с именем Аллаха на устах. А появление одержимых – это кара за грехи, и уничтожение их должно быть искуплено кровью турецких солдат, а не пришельцев-гяуров.
– Но ведь я вовсе не собираюсь высылать людей на бой с одержимыми, – заметил Гнинский. – Понятное дело, если вы попросите, мы предоставим вам помощь, но, напоминаю, мы здесь исключительно гости. В Стамбул мы прибыли не для того, чтобы добывать славу в бою, но потребовать от падишаха выслушать наши постулаты.
Драгоман перевел слова посла, и говор вспыхнул снова. Кара Мустафа следил за всем с непроницаемым выражением лица, не отреагировал он даже тогда, когда кто-то из военных погрозил кулаком Гнинскому.
– Вы, быть может, еще и оплату потребуете за предоставленную помощь? – горячился офицер. – Потребуете отмены дани, чтобы вам отдали южную Украину и Каменец-Подольский взамен за уничтожение одержимых? А вот это как раз и начинает смердеть провокацией! А что если все это ваши делишки? Вы специально вызвали заразу, чтобы тут же ее и усмирить взамен за политические уступки?!
– Давайте не возвращаться к этому в очередной раз, – отозвался наконец-то великий визирь. – Мои доверенные люди клянутся, что поляки со всем этим никак не связаны, так что с оскорблениями можно покончить.
Только вот сам он не производил впечатления до конца убежденного. Визирь приказал слугам внести еду, которую ставили на полу, прямо перед собравшимися. Преобладала жареная птица и самые различнейшие салаты, которые турки очень любили. Семен к ним даже не прикоснулся, считая подобную еду недостойной воина, зато попробовал финики в меду и халву. Последней он был просто восхищен.
Прием тянулся час за часом, обсуждения не прекращались даже в ходе еды. Блонский вертелся все сильнее, раздраженный всем этим бесплодным сеймиком. А ведь за это время можно было приготовить наступление и до вечера расправиться с одержимыми. А здесь, похоже, остановятся на том, чтобы блокировать территорию одержимых кольцом войск. Наконец совещания пошли к концу, и в какой-то момент, когда часть сановников уже покинула комнату, великий визирь обратился непосредственно к Гнинскому.
– Я рассчитываю на то, что ваши слова не были пустыми обещаниями. Прошу вас держать отряды в готовности, – сказал визирь. – Видите ли, если бы я был обязан слушать советников, мы врагов никогда бы не победили. Но так оно во всем свете: как только дашь власть группе мудрецов, они будут болтать годами, и результата из всего этого не будет. Именно потому пали республики и древние демократии. Только мне этого объяснять не следует, вы сами прекрасно знаете, что значат сеймы и сеймики. Так складывается, что султан назначил меня сераскиром, и я могу делать все, что захочу, не слушая этих говорящих голов. Пока мы тут советовались, ополченцы подтянули брошенные вчера пушки из береговых батарей. Сейчас все они нацелены на квартал кожевенников. Перед закатом солнца мы начнем обстрел, который будет длиться до утра. А на рассвете я раздавлю врага атакой с нескольких направлений, как вы советовали.
– Если возникнут неприятности, мы будем в вашем распоряжении, – поклонился Гнинский. – На рассвете мои три хоругви тяжелой кавалерии и две легкой будут готовы к бою. Без каких-либо обязательств, исключительно в качестве почетной подмоги.
– Именно это я и хотел слышать, – улыбнулся Кара Мустафа. – Неожиданностей я не предвижу, но люблю иметь гарантии. Сам я располагаю лишь небольшим отрядом спахи, которые находились в городе в отпусках, а помимо того у меня есть только пехота и артиллерия. Десять тяжелых кулеврин и столько же пушек из береговой батареи уже на местах, еще два десятка пушек подтянем на место к вечеру. Еще я располагаю двумя тысячами солдат дворцовой гвардии, тысячей морских пехотинцев, девятью тысячами янычар и почти что пятидесятью – ополченцев.
– Могучая сила, – подтвердил Гнинский. – Но мы будем ожидать вызова.
Дипломаты пожали друг другу руки, после чего каждый их них отправился в свою сторону. Канцлер вышел из дворца и направился к Вратам Счастья. Казавшийся возмущенным ксендз Лисецкий не отступал от него ни на шаг.
– Напоминаю мил'с'дарю, что король прислал нас сюда, чтобы мы вели переговоры относительно уступок в пользу Речи Посполитой и выкупили земляков из неволи, – заметил он, акцентируя слова. – Не было и речи о том, чтобы посвящать жизни наших рыцарей в интересах империи Османов! Ваши действия – это балансирование на грани измены! Мы обязаны решительно отказать в предоставлении помощи поганым и потребовать, чтобы нас эскортировали до границы. А помогать им – это же укреплять врага, то есть действовать во вред Польше! Безбожники используют нас, и мил'с'дарь еще им аплодирует и дает обещания бескорыстной поддержки. Это же измена, воистину измена!
– А ты, долгополый, следи за словами! – рявкнул Семен Блонский. – Никакая это не измена, наоборот, почетный выход, воистину рыцарский и христианский. Таким образом мы достойно представляем Речь Посполитую! Одержимых мы били, чтобы показать: польский воин, это вам не какой-то там неуклюжий пацан, но истинный рыцарь! А пан тут что-то про измену торочит? Да я морды бил за меньшие оскорбления…
– Это угроза? Здесь я представляю конгрегацию веры, не только священником, но и церковным сановником. И ты смеешь на меня руку поднимать? Да святой отец тебя проклянет…
– Хватит, – прошипел Гнинский. – Вы оба, милостивые судари, отчасти правы. Только кое о чем вы оба забываете. А что если взрыв заразы – это только начало чего-то большего? Если истребление грозит не только этому городу, но и всему свету? Что тогда мы обязаны сделать? Помогать без выгоды и рисковать жизнью, спасая иных, или же сбежать, чтобы как можно быстрее предупредить своих?
Наступила тишина. Даже Лисецкий на какое-то время утратил дар речи.
– Вот именно. А я уже второй день над этим голову ломаю, – подвел итог Гнинский.
X
Я сидел на крыше дома с видом на залив. Вид моря меня успокаивал и поднимал настроение. Как Талаз я всегда его любил, оно мне казалось таким чистым и прекрасным, а в то же время – грозным и таинственным. Я ел вяленую рыбу и белый сыр с травами, еду, захваченную на занятом два дня назад рынке. В отличие от участников вторжения, лишенных людской части личности, мне не было безразлично, чем я питаюсь. Большинство моих подчиненных ела то, что подсовывал им Валь, исполнявший обязанности квартирмейстера, или же, как хирурги, питались сырым мясом убитых. Лично я даже не мог на это глядеть. К тому же мне мешал смрад и полнейшее отсутствие заботы о чистоте. Как Талаз, я считался не только красивым, но и заботящимся о себе мужчиной. Баню в обязательном порядке посещал через день, любил и морские купания. К сожалению, сейчас обо всех этих удовольствиях пришлось позабыть.
Ел я в одиночестве, присматриваясь к солнцу, которое медленно скатывалось к водной глади. Чем ближе оно было к горизонту, тем сильнее слабело его сияние, тем сильнее его излучение перемещалось в видимой части спектра к красному концу. Меня охватила меланхолия, а вместе с нею – потребность станцевать. Тогда я отложил недоеденную рыбу и начал танцевать на крыше, задавая ритм щелчками пальцами – поначалу медленно, перемещая стопы и сгибая колени словно фехтовальщик, а потом все быстрее. Рана в животе болела, но уже не так резко. Она уже практически затянулась, залечиваясь так же, как и остальные понесенные в стычке контузии. Движение улучшало кровоснабжение и ускоряло заживление, потому я и двигался, не обращая внимание на растяжения и режущую боль в поврежденных тканях.
Ох, как же это жалко, – заявляла базовая часть моей личности, – снова ты поддаешься телу, в которое вселился, позволяешь увлекать себя его эмоциям, воспоминаниям и привычкам. И совершаешь ошибки, которые демиург совершать не может.
Это правда. Совершенно по-дурацки я позволил обмануть себя Исубу и повел наступление на янычар, не подозревая, что это ловушка. Понятное дело, мои офицеры знали, что в зданиях скрываются несколько сотен тяжеловооруженных поляков, но эту информацию они утаили. Я позволил, чтобы меня увлекла любовь к бою, и втянулся в драку, вместо того, чтобы контролировать развитие ситуации. И финал был таков, что я позволил полностью застать себя врасплох, я потерял чуть ли не два штурмовых отряда, а это более пятисот воинов, да и сам чуть ли не погиб.
Я знаю, что это мне еще припомнят, что заплачу за ошибки. Мультиличность спросит с меня за каждое понапрасну затраченное тело, за каждый момент слабости, за каждый промах. Я понимал, что наказание связывается со страданием, когда его уже испытал. Как и сейчас, я поддался телесной сути и желанию жить. После осуществленного завоевания я сбежал, отказавшись от оцифровки, то есть от считывания записи мозга и ликвидации тела. Мне не хотелось гибнуть, я украл транспортную машину и бросился к ближайшей "червоточине", чтобы сбежать на другой конец галактики. Только мне не удалось выдержать даже одного цикла – мои командиры, высланные в погоню, догнали меня и жестоко убили. Помимо телесных пыток Мультиличность приготовила для меня еще и виртуальную преисподнюю, в которой, словно проклятую душу, меня пленяли в течение множества циклов. А под конец поместили в пакете данных, с программой, поддерживающей сознание, чтобы я мог вспоминать о собственных грехах.
Я почувствовал беспокойство и нажим возле виска, словно невидимая рука хватала меня за голову. Это кто-то пытался установить телепатический контакт, причем, в глубоком диапазоне, предназначенном для частных и секретных соединений. Тем не менее, я не открылся. Теперь мне следовало быть более осторожным, не исключено, что мои офицеры приготовили очередную провокацию. Но я прекратил танцевать, постепенно успокоил дыхание, а затем присел, чтобы закончить еду. Нужно было подумать, но нажим на лоб не прекращался.
Я прекрасно понимал, что времени на запуск биопроцессора у меня все меньше. Если этого не удастся совершить в течение ближайших нескольких часов, вторжение может закончиться позорным поражением. Люди перейдут в наступление и уничтожат конструкцию. Я прекрасно знал противника, а конкретно – правую руку султана, Кара Мустафу. Ведь в течение какого-то времени я был его любовником.
Мне было известно, что великий визирь – это человек действия, любящий брать инициативу на себя. Этого следовало опасаться, хотя, к счастью, он принадлежал к привыкшим защищать себя и осторожным политикам, его слабостью была любовь к удобствам и роскоши. Я рассчитывал на то, что он подождет помощи из загородных гарнизонов, кроме того, он будет стараться оттянуть массированную атаку, чтобы не рисковать уничтожением нескольких кварталов. Ведь хозяева разрушенного имущества могут обратиться с требованием возмещения убытков, а вот этого визирь наверняка пожелает избежать. Вендь султан может приказать покрыть все расходы из собственного кошелька визиря.
И я предположил, что у меня имеются, как минимум, сутки. Время, данное хирургам на запуск биопроцессора, закончилось еще в средине дня, так что мне было необходимо разжаловать их предводителя, девочку с множеством ладоней. Очередной ответственный пообещал запустить устройство до полуночи. Из того, что мне было известно, он ухватился за дело, подгоняя коллег нейробичом, ужасно болезненным орудием пыток. Сейчас, вне всяких сомнений, паукообразные резали доноров десятками и вписывали их в систему на ходу, не мелочась и не перебирая средствами. Ведь биопроцессор и не должен был жить вечно – он должен был проработать время, необходимое для сотворения необычности и заселения локального инфополя.
Я закончил ужин и направился к краю крыши, чтобы спрыгнуть и обойти все посты. При этом я планировал отыграться на ком-нибудь из офицеров. Ответственным за обеспечение и защиту территории был Исуб. Если обнаружу хоть какой-нибудь упущение в построении, какой-нибудь недосмотр или халатность, тут же снесу ему башку, да так, чтобы остальные командиры хорошенько к этому присмотрелись. Забавы закончились.
В последний раз я поглядел на море, залитое багрянцем заходящего солнца и глубоко вдохнул свежий воздух. Это было так чудесно! Жаль, что в эту пасторальную картинку грубо вступит Мультиличность.
Краем глаза я заметил вспышки среди застроек, а через мгновение донеслись глухие удары. Бум! Бум! Бум! Тут я почувствовал, как по спине пробежали мурашки, и обернулся туда, откуда доносился шум. Стоящие на возвышении дома, между которыми и появлялись вспышки, были окутаны тучами дыма. Зато воздух прошил свист, чем ближе – тем ниже. Я ссутулился, даже присел, хотя пушечные ядра пронеслись высоко над головой, чтобы с грохотом разорваться где-то в квартале кожевенников, выбрасывая в воздух пыль и обломки.
Я ошибся! Мустафа решил атаковать. Но не так, как я предполагал, а все так же в своем стиле, консервативно и прикрывая себя. Вместо того, чтобы повести массированное наступление, он поначалу приказал бомбардировать наши позиции. Причем, сразу же из тяжелых осадных орудий, мечущих чугунные, литые ядра. Он решил плюнуть на владельцев недвижимости и сравнять всю округу с землей.
Я очутился в сложной ситуации. Сейчас необходимо проявить искусство военачальника, или мне конец. Я спрыгнул с крыши и помчался в сторону биопроцессора. Его необходимо запустить сейчас или никогда!
Голова у Дороты делалась тяжелой, словно была из свинца, ну а веки она не могла поднять больше, чем до половины, хотя женщина и старалась. Она заставляла себя найти хоть сколько-нибудь энергии, только несколько глотков лауданума подействовало сильнее, чем она ожидала. Йитка, выпившая лишь половину того, что она, вообще потеряла сознание и теперь лежала лицом к земле, в облаке разбросанных волос. Аль-хакима наклонилась, чтобы потрясти невольницу, но вид светлых, русых волос на фоне грязной утоптанной земли показался ей настолько прекрасным и трогательным, что полька застыла, предаваясь созерцанию.
А вокруг них безумствовал ад. Многорукие дьяволы тучей ворвались в сарай, чтобы хватать кого ни попадя и тащить наружу. На лету, передавая несчастных из рук в руки, они сдирали с них кожу, надрезали когтями и извлекали из обнаженных, дрожащих мышц нервные окончания. Оперируемые живьем вопили от невообразимой боли и испуга, пытались вырываться, а некоторые даже сражаться. Паукообразные спешили так сильно, что слишком упиравшихся убивали на месте и тут же хватали следующую жертву. На сей раз чужие в пленных не перебирали, хотя поначалу каждого надкусывали и, в зависимости от результата, обменивались жертвами. Подготовленного таким начальным образом пленника они тащили бегом к кошмарной конструкции, на которой уже умирали тысячи искалеченных людей. Палачи уже не закрывали дверей сарая, ни с кем не церемонились – похоже, пришло время окончательной расправы со всеми пленниками.
К счастью, Дорота успела напиться лауданума, теперь пыталась влить подходящую дозу в Папатию. Но дервишка решительно отказывалась, утверждая, что ей следует оставаться в сознании, поскольку от этого, быть может, зависит спасение для всего человечества.
– Я его призываю, но он не отвечает, – сказала она какое-то время тому назад. – Я посылаю ему мысли, просьбы и предостережения, но все они попадают в бездну. Демиург вообще не слушает.
– Быть может, ты что-то делаешь не так? – размышляла все сильнее отуманенная Дорота. – А вдруг в тот призрачном мире видений необходимо громко кричать, чтобы тебя выслушали? Ты достаточно громко мыслишь?
– Молись, – посоветовала шатающаяся на ногах Йитка. – Горячая молитва обладает творящей силой, посредством нее можно пообщаться даже с Богом. Конечно, если он существует. Жаль даже, что на самом деле его и нет. Ведь если бы он был, разве он позволил бы это? – Она разложила руки и разрыдалась, а через мгновение упала лицом в землю и так и осталась.
Она не слышала нараставшего свиста пушечных ядер и грохота взрывов. Стены сарая заходили ходуном, когда одно из ядер попало в соседнее здание и разнесло его на куски. Пауки начали бегать еще быстрее, они размахивали конечностями и гневно шипели друг на друга, один из них, худющий тип с четырьмя руками, размахивал длинным металлическим бичом. Он обкладывал им по спинам кого ни попадя, а боль, похоже, была страшная, поскольку те, кому досталось, ужасно дергались.
Дорота задрожала, видя эти жестокости, и вспомнила, что и сама получила бичом. Всего раз, но она до сих пор чувствовала жжение в спине, которое не проходило даже после приема опия. Так что же это была за дрянь?! Вот если бы удалось вырвать у паукообразных тайну их оружия и умений! Эх, как жалко, что все здесь погибнут.
В течение какого-то времени ядра падали в сотне – двух сотнях шагов от цели, превратив в развалины половину квартала. Может, ядра сносил ветер, а может, это артиллеристы не могли пристреляться? Они наверняка не видели цели, стреляли по площадям в позиции чужих. Дорота прислушивалась к валящимся ядрам, упирая руки в землю, вслушиваясь в колебания, когда снаряд бил в цель. К тому же она все время приглядывалась к все так же лежащей будто поломанная кукла Йитке, на которую все сильнее действовал опиум. Слова время от времени отзывающейся Папатии доносились до нее как будто из-за стены. Дервишка говорила что-то об опасностях, грозящих демиургу, и о том, что, ради добра всего человечества, его следует об этой опасности предупредить.
Кто-то пнул аль-хакиму в бок, повалив на уплотненную землю. Женщина упала очень медленно, словно погружаясь в волны теплой, липкой жидкости. Старик и юноша, которые приглядывались к ней раньше, склонились над полькой, чтобы отобрать бутылочку с лауданумом. Целительница хотела их удержать, она пыталась сказать, что это для приятельницы, но старик наотмашь ударил ее по лицу и вырвал бутылочку из пальцев. Папатия вырвалась из летаргии и бросилась на помощь Дороте, но тут молодой человек бросился на нее с криком.
Замешательство и драка обратили внимание паукообразного с бичом. Он сделал гигантский скачок в сторону дерущихся и хлестнул парня по спине. Юноша душераздирающе завопил, дергаясь в конвульсиях. Дорота почувствовала рывок, когда конец бича ударил ее по ладони, но с ленивым изумлением поняла, что боли не чувствует. Не шевелясь, лежала она на спине, как ее толкнули нападавшие. Тем временем, к первому паукообразному присоединились два других. Один из низ, без церемоний, схватил дергающегося парня и вонзил ему зубы в шею. Жертва тут же поникла, бестия сунула тело под мышку и помчала к выходу.
Предводитель паукообразных склонился над Доротой и понюхал ее, чтобы тут же перестать обращать на нее внимание. Перескочил над Йиткой, тоже игнорируя ее, и схватил Папатию за волосы, после чего полизал ее по лицу. Девушка задрожала от отвращения, но быстро зяла себя в руки и не сопротивлялась. Он видела, что мечущихся пленников пауки тут же калечат, она предпочитала избежать подобного развития событий. Дервишку подняли и бросили в объятия ожидавшего сзади чудовища. Вооруженная бичом четырехрукая бестия повернулся к старику, который внезапно подавился чем-то и начал громко кашлять. Перед этим он присел на корточках в углу и попытался влить в себя содержимое бутылочки, но подавился крепким спиртом. Одержимый подскочил к нему, схватил за шею и полизал по лицу, как перед тем Папатию. Брезгливо скривился и одной рукой, как бы нехотя, раздавил старику горло. Труп он небрежно отбросил в угол и вернулся к отбору пленных. А тех осталось уже немного, всего лишь горсточка, да и то, распыленная под стенами сарая.
