Текст книги "Драконовы кончары (Smocze koncerze) (KG)"
Автор книги: Анджей Савицкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
– Что ты здесь делаешь, слуга? – демиург в редеющем дыму заметил знакомую фигуру.
Это был Ясмина-Мустафа, который после убийства своего предшественника исполнял должность полевого офицера. В соответствии с приказом, он должен был охранять крепость, чтобы позволить демиургу безопасно расправиться с неудачной копией. Но, вместо того, чтобы заниматься своим делом, он стоял на лестнице и глядел на начальника с сложным для расшифровки выражением лица.
– Пришли сюда несколько моих охранников, – скомандовал демиург. – И вызвыи хирурга, мне нужна помощь.
– Ты ранен, командир? – спросил Мустафа, подходя к котообразному.
Демиург, несмотря на жгучую боль и слабость по причине кровотечения, почувствовал беспокойство. Почему это Мустафа не прислал подкрепления сразу, а только пришел сам? Необходимо прервать тишину в информационном диапазоне и лично вызвать помощь. Верить нельзя уже никому.
Он прищурился, концентрируясь на телепатическом модуле. Перед тем сам приказал прекратить любые контакты, чтобы не встревожить жертву. Теперь нужно было время, чтобы вновь активировать систему. Но, прежде чем успел это сделать, демиург услыхал скрежет стали. Это Ясмина-Мустафа поднял тяжелую гусарскую саблю, которую упустил ободранец. Демиург, скорее, почувствовал, чем понял, что происходит, но было уже поздно. Его офицер находился слишком быстро и двигался слишком быстро, чтобы можно было уклониться. Сабля упала на раненого сверху. Тот вновь заслонился рукой, и клинок опять ее разрубил. Только на этот раз уда был более сильный, и кость, пускай и тверже, чем человеческая, не выдержала. Отрубленная лапа упада к ногам кота, а клинок еще и рассек ему морду. Тот фыркнул, брызгая кровью, но он был ослеплен дымом и заливающей глаза кровью, когда Ясмина-Мустафа ударил еще раз, разрубая череп демиурга.
Полевой офицер буквально завыл от радости, глядя на умирающего у его ног демиурга, еще сотрясаемого конвульсиями. Какое счастье! Он прибыл к командующему, рассчитывая на удовольствие видеть смерть копии демиурга, а вместо этого был вознагражден возможностью уничтожить ненавидимого вождя. Ну да, это сдыхающий теперь кот его сотворил, возможно, он даже должен бы испытывать к нему благодарность, вот только исходящая из Ясмины ненависть была намного сильнее. Опять же, людская часть ее личности, принадлежащая опытному политику и военачальнику, советовала сделать то же самое – воспользоваться случаем и уничтожить демиурга, чтобы занять его место. Ведь этот котик был излишне ласков и неспособен, чтобы командовать вторжением. А вот теперь Ясмина-Мустафа всем им покажет.
Он забрал у застреленного гвардейца плазмомет и направил на двери первого помещения. Ведь уничтожения ожидала еще одна версия демиурга, еще одна копия ненавидимого, безосновательно возвышаемого Мультиличностью кота. Ясмина-Мустафа выстрелил в замок. Разряд вырвал все железо вместе с солидным куском дерева, и новоявленный демиург пинком открыл дымящиеся двери, держа руку на спусковом крючке. Внутри стоял юноша с русыми волосами и лицом, на котором попеременно отражались то страх, то изумление.
Не тот, разочарованно подумал Ясмина-Мустафа и выстрелил, целясь человеку в живот.
Разряд вырвал у несчастного кишки вместе с позвоночником, бросило переломанное наполовину, дымящее и трясущееся в агонии тело под стенку. Новый демиург развернулся на месте, чтобы выпалить в дверь соседней камеры. Он рад был тому, что взглянет сейчас в глаза перепуганному Талазу, но вместо того увидал съежившуюся в углу девушку. Мгновение он стоял с поднятым метателем, переваривая провал. Пожал плечами, после чего вошел в камеру. Внимательно огляделся по сторонам, только никто не мог спрятаться или сбежать через зарешеченное окно.
Новоиспеченный демиург схватил девушку за волосы и поставил ее на ноги. Девонька была красивая и нежная, со светлой, практически белой кожей. Мустафе всегда нравились красивые вещи, он обожал окружать себя излишествами и произведениями искусства. Так почему бы не забрать эту в качестве украшения нового гарема? Часть его личности, взятая от пресмыкающего, предпочла бы вонзить зубы в практически прозрачную кожу на шее девочки, но она поняла сексуальную тягу человеческого носителя и превозмогла жажду убийства.
Ясмина-Мустафа рванул свой небольшой ясырь и подтолкнул Йитку к выходу. Та двинулась послушно, хотя и тряслась от ужаса. Вокруг стоял адский запах серы, смешанный с запахами крови и пота. Девушка простонала от ужаса, увидав трупы, но, подгоняемая рявкающими приказами Мустафы, послушно спустилась по лестнице.
ª ª ª
Семен приподнялся на локтях и сплюнул кровью. Вокруг царила темнота. У гусара болели все кости, к тому же при каждом вдохе у него кололо в боку. Тем не менее, он собрался с силами и с трудом поднялся на ноги. Весь пол был залит кровью, но тела котов исчезли. Остался лишь безголовый труп Кшиштофа. Выломанные двери камер лениво догорали, давая немного света. За одной из них поручик нашел чудовищно искалеченные останки Якуба. От Йитки не было и следа.
– И это все по вопросу спасения заложников, – тяжело вздохнул Семен, опирая руку на боку.
Он выглянул в окно, но на дворе не было ни единой живой души, только лишь догорающие разорванные трупы. Воздушных судов чужих тоже не было видно – похоже, что в брошенной крепости он остался сам. Ничего удивительного, что челядь просто сбежала. Любой, кто видел чудищ в деле, просто взял ног в руки. Те же, в свою очередь, сделали свое дело и улетели. Интересно только, зачем они забрали Йитку. Семен, прежде чем потерять сознание, видел, как ее выводят. А точнее, сделал это один з одержимых турок, мужчина с удивительно знакомым лицом. Поручик уже видел его где-то, наверняка в Стамбуле. Жаль только, что не было сил вызвать того на бой. Поляк валялся, втиснувшись в угол, с трудом хватая воздух. Одержимый его даже и не заметил. А вот Йитка поглядела на Семена с просьбой в громадных, наполненных страхом глазах.
Не повезло же девице. Сначала ее похитили татары, потом Якуб, затем гетман Пац, и вот теперь – чужие. Чудо, что еще живая, чертова потурчанка. Ну ладно, ему самому не оставалось ничего другого, как найти какое-нибудь спокойное и теплое местечко, чтобы выспаться до утра. Хотя приятных слов, скорее всего, он не увидит. Утром нужно будет найти лошадь и чего-нибудь пожрать, а потом мчаться, что было сил, догоняя армию.
А Йитка? Все время он видел перед собой ее блестящие глаза и губы, которыми она бесшумно пыталась что-то передать. Что же это было? Поручик даже остановился, чтобы припомнить.
– Спаси меня!
Киркларели
3 шаввала 1088 года хиджры
29 ноября 1677 года от Рождества Христова
Дорота, морща лоб, глядела на горящую мечеть. Клубы густого дыма валили через широко распахнутые ворота, языки огня выскальзывали изнутри и ползали по стенам. К пожару с безразличием присматривались польские драгуны, стоявшие лагерем на ближайшей площади. Местные турки метались туда-сюда с ведами воды, женщины в хеджабах завывали от отчаяния и страха, кое-кто из них угрожали полякам кулаками и выкрикивали в их адрес ругательства. Мало хватало, чтобы кто-то из военных вышел из себя и ударил или отпихнул визжащую бабу, и вот тогда наверняка бы до стычек, десятка полтора подростков присматривалось к драгунам с явной враждебностью. Для всех было очевидно, что это гяуры подожгли священное здание, что они, вроде как, творили во всех городах и весях, по которым проезжали.
Аль-хакиме все это ужасно не нравилось, она чувствовала, что такое положение способно закончиться кровопролитием и срывом хрупкого перемирия. Женщина повернулась и направилась к дому, исполняющему функцию лазарета. Местный госпиталь принял привезенных на телегах раненных и больных, которых расположили в соответствии с ее рекомендациями. Вход охраняла парочка аркебузиров, грозно поглядывающих на всех турок, не исключая и аль-хакиму. Один из них, увидав женщину, сплюнул на землю. Дорота не реагировала, хотя еще недавно, не раздумывая, вмазала бы грубияну по роже. Она понимала, что в последнее время ненависть к басурманам среди польских военных только возросла. И это не обещало ничего доброго – сложно ожидать от армии, чтобы она со всей ангажированностью сражалась за спасение враждебной империи. Словом, вещи творились беспокоящие.
Она нашла Семена Блонского, который, вместо того, чтобы лежать и отдыхать, пялился в окно на пожар мечети. Дорота дала ему выпить буру и попросила сесть, чтобы дать ей возможность сменить повязку, а точнее – смазать раны успокоительной мазью. Дело в том, что из своего похода рыцарь вернулся с поломанными ребрами и весьма беспокойные новости. Хотя он еще и не обрел всех способностей, но рвался в бой. Он пытался уговорить Талаза и гетмана Яблоновского, чтобы те послали его с разведывательной миссией в Стамбул, но те сообщили ему, что такой необходимости нет.
– Что-то тут не играет, – заявил гусар, когда Дорота смазывала его синяки мазью. – Все эти пожары мечетей, взрывающиеся дворцы и гибнущие турецкие сановники. Все выглядит так, будто бы мы не приходили с помощью, а просто напади на империю. Но Яблоновский клянется, будто бы он запретил нападать на турок, точно так же, как и остальные гетманы.
– Может быть, солдаты сами перехватили инициативу и творят это за спинами офицеров? – буркнула Дорота. – Мстят за то, что турки творят с захваченными духовными лицами…
– Вот тут я бы особо не стал удивляться, – гневно заметил Блонский. – У меня и самого возникает охота рубить басурман, как только об этом подумаю.
В течение последних десяти дней марширующая польская армия неоднократно сталкивалась с примерами варварства и жестокости, нацеленными в христиан. То разведывательный отряд обнаруживает дерево, на ветвях которого было повешено десятка полтора молдавских православных монахов из ближайшего монастыря, то кто-то подбросил в лагерь тело священника с вырванным мужским достоинством и выжженным на лбу крестом. Находил и жестоко изнасилованных, а потом еще и задушенных монашек, которые, похоже, попали в турецкий ясырь, но вершиной всего было распятие на поставленных вдоль дороги крестах недавно похищенных из Подолии христианских детей. Помимо того солдаты находили ограбленные из церквей и брошенные то тут, то там оскверненные дароносицы, поломанные кресты, разорванные Библии и измазанные нечистотами церковные изображения и иконы.
– Это в голове не умещается, – вздохнула Дорота. – Вот зачем кому-то делать подобны вещи? Совершенно, как будто бы этот кто-то желает рассорить два народа, враждебно настроить один к другому. Еще немного, и польские рыцари откажутся сражаться ради защиты Стамбула, или жк турки нападут на них, чтобы защитить мечети и свои города.
– Литовский гетман Пац? Думаешь, он мог бы пойти на такое? – Семен беспокойно пошевелился. – Он страстно желает поражения Собеского, но вот способен ли он на убийства священников, осквернять священные и церковные вещи? Обрек бы он свою бессмертную душу на вечное осуждение только лишь затем, чтобы свернуть все на врага? Мне кажется, он не так уже пропитан ненавистью. Он ведь, скорее, старается пробиться наверх из низов, но никак не безумец.
Дорота только покачала головой.
– Все это делает тот, кому наплевать на бессмертную душу, тот, кто не боится Бога – ни христианского, ни мусульманского. Хитроумный сукин сын, готовый к любой жестокости и подлости. Некто, до конца испорченный, лишенный совести и безразличный к несчастьям других… Кто-то чужой.
– Но не настолько, чтобы не знать, как настроить против себя две армии, – прибавил Семен. – Думаешь, это кто-то из одержимых? Кто-нибудь такой, как Талаз?
– Во всяком случае, кто-то очень на него похожий. – Дорота отложила мазь и вытерла руки куском ткани, которым должна была обвязать торс рыцаря. Женщина подошла к окну. – Вот уже десять дней на небе видны летающие машины, которые не нападают, но все время остаются в видимости. Это они тщательно следят за нами. Что-то мне кажется, что всеми ними командует одержимый, образованный из соединения человека с чужим.
– Турок, который захватил Йитку. – Семен тоже поднялся и подошел к окну. – Вот только никак не припомню, где я его мог видеть! Явно какой-то офицер, то ли янычар, то ли спахи. Не знаю, память подводит…
– Это неважно. – Дорота махнула рукой, а потом стала быстро паковать свою врачебную сумку. – Мне нужно как можно скорее сообщить об этом Талазу. Еще сегодня его, вместе с гетманом Яблоновским, должен принять Шейтан Ибрагим Паша, сераскир турецкой армии. Он должен знать, что происходит, поскольку они обязаны оговорить условия встречи Яна Собеского с Мехмедом IV. И существует угроза, что встреча монархов может и не состояться, ну а турки попросту скажут полякам выметаться или нападут на них. Нужно сообщить Ибрагиму, что все это вражеская хитрость! Я обязана с ним встретиться, он мне приятель!
– Но как ты докажешь туркам, что это не польская армия палит мечети? – взволнованно заявил Семен. – Погоди, знаю! Я иду с тобой!
Рыцарь бросился к своей одежде и лежащему в сундуке гусарскому снаряжению. Он начал быстро одеваться, шипя от боли при резких движениях. Дорота не пыталась его остановить, видя, что Блонский настроен решительно.
– И как же это сделать? Что мил'с'дарь придуимал? – только и спросила она.
– С врагом, использующим хитрости, необходимо драться его же оружием. Побеждай огонь огнем!
Пинаргисар
5 шаввала 1088 года хиджры
1 декабря 1677 года от Рождества Христова
Абдул Ага, дрожа от холода, сидел в кустах. Моросящий с самого утра дождь полностью промочил его, но не это было самым паршивым. Спрятанные в чащобе ракеты тоже могли подмокнуть, а вот это поставило бы всю операцию под угрозу срыва. Правда, он приказал янычарам обмотать оружие пропитанной маслом тканью, но никто не мог сказать, как долго удержит та влагу. Сами они прятались уже с добрых четыре часа, следя за дорогой в город и расположенной неподалеку мечетью. Они ожидали поляков, а те, как на злость, не спешили вступать в Пинаргисар.
Суповар сплюнул черной слюной. С самого рассвета он жевал гашиш, как советовала аль-хакима. Дело в том, что со вчерашнего дня Дорота Фаляк присоединилась к турецким вооруженным силам, а точнее – к свите сераскира Ибрагима. Это она запланировала засаду в договоренности с поручиком гусар, она же приказала янычарам жевать наркотик, сколько влезет. Пехотинцы все время с самого утра хихикали, пялились отсутствующим взглядом в небо или спали. Но на Абдула это чертово зелье никак не действовало. Быть может, из-за того, что он напился драконьей крови, так что на него ничего не действовало – ни вино, ни даже опиум. Так что с легким разочарованием он понял, что уже до конца жизни останется трезвым.
– Едут, – лишенным каких-либо эмоций сообщил янычар, забравшийся высоко на дерево и следящий за округой.
Абдул радостно потер руки. Наконец-то что-то вышло. И действительно, вдали появился идущий плотно сбитой лавой отряд. В колонне, похоже, было несколько тысяч человек, над ней развевались промокшие знамена, блестели доспехи и шлемы. В состав подразделения входили панцирные хоругви, которыми командовал Блонский; во всяком случае, так они договорились. Янычар оценивал христианские силы, не отдавая никаких приказа. Еще раз он констатировал, что залп пушенных низко над землей ракет, возможно, и не смел бы поляков, но вызвал бы страшное замешательство и панику. Какое-то время он тешился этой мыслью, но потом повернулся в сторону мечети.
Дом молитвы был приманкой. Как заверяла Дорота, как только поляки появятся в окрестностях, тут же прибудут и преступники, которые поджигают мечети. Это они были целью засады. А вот гашиш должен был сделать янычар невидимыми для врага, который основывался на наблюдении за следами, оставляемыми человеческими разумами в инфополе. Отупевшие от наркотика солдаты таких следов, якобы, не оставляют, так что разведка чужих их не распознает. Абдул не был полностью уверен в том, сработает ли эта странная идея, но по приказу сераскира сделал то, чего желала аль-хакима.
– Летят! – снова доложил наблюдатель, уже более живым тоном.
Суповар поглядел в указанную сторону. Машина чужих приближалась на малой высоте, практически касаясь шасси верхушек деревьев. Но он не направлялся к городу, а прямиком в сторону приближающегося отряда. Судно пролетело мимо мечети, затем мимо укрытия янычар, затем спустился на посадку в трех сотнях шагах далее, непосредственно на дороге.
– Хватай ракеты! – приказал Абдул. – Нужно подойти с ними поближе, потому что можем не попасть в гада. Шевелись, давай!
Он и сам подскочил к укрытой ракете и сорвал защитную ткань. Абдул знал, что с такого расстояния он не был бы в состоянии попасть в объект размерами с дом. Ракеты вели себя совершенно непредвиденно. Стабилизаторы у них не были отработаны, хватало малейшего их повреждения, искривления или неравномерного распределения заряда в трубе, чтобы снаряд поменял траекторию.
Суповар схватился за переднюю, а двое янычар – за заднюю часть ракеты. Вместе они направились вперед, пытаясь поддерживать равномерный темп. Тем не менее, один из пехотинцев споткнулся и упал в грязь. Его приятель рассмеялся, а через мгновение буквально переломился в поясе, не умея справиться с хохотом. Лежащий в грязи тоже не мог сдержать веселья. Абдул выругал их сдавленным голосом, но янычары настолько были одурманены гашишем, что им на разъяренного командира было глубоко плевать. Было понятно, что они приняли двойную или тройную дозу гашиша, выданного им аль-хакимой.
Тем временем двери транспортного средства чужих раздвинулись, изнутри выскочило несколько здоровяков в черных панцирях, таща за собой трех связанных мужчин в сутанах. Одержимыми командовало странное создание с вытянутым, составленным словно из отдельных палочек теле и с грушеобразной головой, на котором горели круглые черные глаза. Кожа чужого была абсолютно белой; в руке он держал светящийся белым огнем энергетический клинок. Пара одержимых держала одного из монахов, а костистый страшила вонзил пылающий меч ему в живот. Из внутренностей несчастного поднялись клубы пара, сам же он душераздирающе заорал.
– Ты гляди-ка! – прошипел Абдул, глядя на казнь.
Чужие планировали убить монахов и оставить их тела на пути поляков. Очередной элемент психологической войны и провоцирования несогласия между союзниками. Суповар приказал поднять ракету на деревянную стойку и нацелил ее приблизительно в машину захватчиков. Затем вытащил пистолет и приставил его замок к фитилю, воткнутому в заднюю часть ракеты. Он нажал на спусковой крючок, а спадающий курок с треском вытесал искры. Фитиль задымил и вскоре с шипением загорелся.
– Отступить! – предупредил суповар. – Оставить ракеты, готовиться к атаке. За мной!
Янычары вытащили пистолеты и ятаганы, но, прежде чем они успели сделать хотя бы шаг, первая ракета со свистом и грохотом помчалась в сторону неприятеля. О чудо, снаряд летел над самой землей, зато как по шнурочку. Абдул затаил дыхание. Одержимые обернулись, слыша подлетающую ракету. А та грохнула в борт машины и взорвалась.
– Аллах благословил нас! – завопил командир янычар и помчал в атаку.
Взрыв повалил на землю как одержимых, так и двух оставшихся в живых пленников, но вот на белокожего чужого не подействовал никак. Он повернулся в сторону нападавшего, поднимая энергетический меч. Абдул на бегу выпалил в него из пистолета, но промахнулся. Тогда он вырвал ятаганы из ножен и, размахивая ними со свистом, свалился на противника.
Один из его кликов столкнулся с энергетическим мечом, и плечо суповара тут же онемело, а отрубленный плазмой клинок свалился на землю, таща за собой дымовую полосу. Но Абдул не останавливался. С размаху он налетел на врага и левой рукой рубанул тонкую шею чужого. Металл заскрежетал на костях, но перерубил их, хотя и сам лопнул. Громадная голова с черными глазами покатилась по земле. Изумленный собственной драконьей силой суповар провел голову взглядом, а потом наклонился, чтобы вынуть из руки убитого горящий и сыплющий молниями меч. Повернул им несколько раз, поправляя захват на не слишком удобной рукояти, после чего накинулся на поднимающихся с земли одержимых.
– Бей гадов! – крикнул он подбегающим янычарам. – Пленников не брать!
И вонзил жаркий клинок в черный панцирь, перерубая противника наполовину.
Сурдиби – укрепления на предполье Стамбула
14 шаввала 1088 года хиджры
10 декабря 1677 года от Рождества Христова
Султан ожидал Собеского в окружении двенадцати пашей, членов Дивана, и своей личной гвардии. В его свите находились к тому же великий хан крымских татар Селим I Гирей, князь Семиградья Михал Апафи и толстенный дож в одеянии, избыточно украшенном золотом – представитель Венецианской Республики. Рядом стояли одетые в парадные доспехи командиры спахи, мамелюков, акинджи и остальных турецких соединений. Их сопровождали духовные предводители, имамы и шейхи орденов, присутствовал даже православный патриарх Константинополя, Дионисий Муселимис. Они стояли на возвышении, с которого раскрывался вид на разрушенный Стамбул с высящимся над нам черным творением, выглядящим словно дерево и заслонявшим солнце.
Польский король прибыл верхом в компании коронного хорунжего Лещинского, гетмана Яблоновского, канцлера Гнинского и нескольких рыцарей из королевской свиты. Их сопровождал кошевой атаман Евстахий Гоголь, который вместе с приднестровскими казаками перешел на польскую сторону. а так же хан татар липков, издавна сотрудничающих с Речью Посполитой. Помимо них в польской свите появился господарь Молдавии и Валахии Георгий Дука, в очередной раз отказывающийся от подданства османов, а так же герцог Карл V Лотарингский, посланник Священной Римской Империи. Рядом с последним ехали баварский и саксонский генералы, и даже один франк в вамсе и в шляпе с перьями.
Толмачами служили турецкие драгоманы, ротмистр панцирных Михал Пиотровский и Талаз Тайяр. Лишь только король сошел с коня и занял место на приготовленном для него стульчике, начались несколько спешные, но соответствующие церемониалу приветствия и поздравления. Одно только представление присутствующих заняло добрые полчаса, так что не похоже было, что какие-либо договоренности будут приняты раньше, чем перед обедом. Пан Михал казался нервничающим, ежеминутно он поглядывал на высящийся над ними объект. Громадное дерево пробуждало ужас, в чем можно было видеть и хорошие стороны, так как повелители и сановники выглядели придавленными и осознающими серьезность ситуации. Так что обошлось без словесных перепалок и попыток топорщить перья, даже великий хан удержался от каких-либо замечаний в адрес поляков. Всего лишь пару раз он обменялся ненавистными взглядами с канцлером Гнинским.
– Ты чего это, мил'с'дарь, так вертишься? В битву торопишься? – шепнул король стоявшему рядом с ним пану Михалу.
А в этот момент цветастую речь держал один из драгоманов, заверяя в любви всех собравшихся и ненависти к коварному врагу. Пиотровский не мог удержаться, чтобы не глядеть на корабли чужих, кружащиеся вокруг черного дерева. Его беспокоило безразличие, проявляемое чужими, вот уже несколько дней они не осуществляли никаких наступательных акций в отношении близящихся армий.
– Тот, кто командует ними – коварный сукин сын, наверняка он для нас что-то приготовил, – ответил панцирный королю. – Нам нужно хотя бы разведку в город выслать.
– Не горячись, – сказал Собеский. – Поначалу необходимо определить, кто командует здесь, и какое место в рядах планирует занять. Это может затянуться на несколько дней и закончиться срывом перемирия. Ты же прекрасно знаешь, какие события нас разделяют. Эти двое, сидящие на тронах, султан и великий хан, еще несколько лет назад лично командовали армиями, захватывающими мои города и крепости, они были такими же захватчиками, как сегодня – чужие. Я хочу, чтобы они проявили раскаяние и попросили у меня прошения и, что за этим идет, у всей Речи Посполитой за свои недостойные деяния. Только лишь тогда я соглашусь принять участие битве за Стамбул.
– Но, милостивый государь, басурмане никогда не покорятся, – вздохнул ротмистр. – Они горды даже больше, чем польские магнаты… К тому же, мне кажется, они считают, будто бы справятся и сами. На сегодня они собрали вокруг города армию в двести пятьдесят тысяч человек.
– Так в основном это только ополчение, – вмешался канцлер Гнинский. – Ничего не стоящая орда бедноты и оборванцев. Мы с союзниками привели сюда всего пятьдесят тысяч человек, но это ведь военные высшего класса. Оно больше стоит, чем весь их сброд, и они, похоже, это понимают.
Король успокоил их, махнув рукой, потому что прямо сейчас турецкие гвардейцы в панцирях из драконьей чешуи внесли захваченные в боях с чужими трофеи. Первым был огромный черед драконихи, который ввезли на телеге, затем шла башка чужого, отсеченная Абдул Агой, активные панцири, сорванные с убитых одержимых, несколько плазмометов и несколько хитиновых панцирей паукообразных хирургов, добытых в Каире.
Собеский незаметно кивнул Талазу, чтобы тот приблизился. Когда тот послушно подошел к толстому монарху, король указал на метатели.
– Драконовы кончары – штука замечательная, но вот нельзя ли как-то было сделать, чтобы оружейники и пушкари смогли смастерить эти вот мушкеты с молниями? Они в самый раз пригодились бы моим драгунам!
– Мне весьма жаль, но я не инженер, и тайны этого оружия мне не ведомы, – разложил руки Талаз. – Мне известно, что они запитываются генераторами высокой энергии, для создания которых необходимы очень специальные знания и умения. А они находятся за пределами моих способностей.
– Нужно поймать их фейерверкеров и ружейников, как можно больше, – буркнул король. – Передайте моим офицерам, чтобы они таковых высматривали. Уже ради самих их знаний стоило выступить на эту войну. Еще я хочу, чтобы мы добыли секрет летающих машин. Цена роли не играет. – Собеский кивнул коронному хорунжему. – Займись этим, сударь Лещинский. Не убивайте каждого одержимого, который попадет вам в руки. И пускай хлопцы возьмут столько пленных, сколько будет только можно.
Талаз покачал головой, восхищаясь проникновенностью и умением воспользоваться ситуацией, которые проявлял добродушный на вид толстяк. На первый взгляд король не производил впечатление интеллектуала или воина. Он даже не был способен влезть в доспехи, таким огромным было его пузо. Да, он походил на огромную бочку в золотом жупане, но ошибался тот, кто принимал его за не имеющего своего мнения тупого обжору. Собеского не без причины называли Львом Лехистана – это понимали даже приглядывающиеся к нему в данный момент недавние враги.
Пан Михал согласно кивал в такт приказаниям короля, ежесекундно поглядывая на захваченный чужими город. Посреди развалин и разрушенных домов двигались люди, одержимые или же охраняемые ими невольники. Высящееся над ними чудовищное творение начало искрить верхними ветвями, теряющимися в тучах. Неожиданно вспыхнула могучая молния, которая стекла по одной из веток и ударила в зеркало залива Золотой Рог. Через мгновение по округе прокатился басовитый гром.
Мехмед IV нетерпеливым жестом прервал цветистые словеса очередного турецкого сановника. Затем он поднялся с трона и приблизился к Собескому. Видя это, король тоже поднялся со своего сидения.
– Извини, брат, что я прерываю эту торжественную речь, – произнес он, а пан Михал тут же начал переводить его слова на ухо Собескому. – Только не могу я больше глядеть на то, что эти звери сделали с моей столицей. Кровь у меня внутри вскипает, когда я вижу столь огромную безбожную дрянь, выросшую на теле моего города и черпающие соки из османской земли. Я незамедлительно объявляю штурм. Окажи мне, прошу тебя, честь и обними командование левым флангом. Я даю тебе полную свободу, веря в твой необычный полководческий талант. По гроб жизни буду благодарен тебе, если ты поддержишь нас в сражении с нечеловеческим зло. Ну а теперь – извини, я собираюсь вновь обрести свой город или же погибнуть, мстя за его разрушение.
Султан поклонился Собескому, что вызвало ропот недовольства среди османских сановников, и, не ожидая ответа короля, отошел к стоящим тут же рядом спахи, которые держали султанского коня. Собеский подкрутил ус, незначительно усмехнулся, а потом подмигнул пану Михалу.
– Ну вот все и устроено. Я получил то, что хотел, – сказал он. – Такого рода извинения меня полностью устраивают. Ну а теперь давайте задавим эту дрянь и возвратимся домой. К Сочельнику я желаю быть в Вилянуве. Трогай!
ª ª ª
Тадеуш Янецкий поерзал в седле и похлопал своего коня по шее. Молодой каштелянич, все так же исполняющий функции разъездного у ротмистра Михала Пиотровского, в соответствии с приказом ожидал возвращения своего рыцаря, присматривая за лошадьми. Ему трудно было выдержать в бездеятельности, тем более, что ожидание сражения длилось с рассвета, а уже ведь минул полдень. Очередные хоругви перемещались все ближе к городу, занимая удобные позиции для наступления. Пехота отправилась вперед, чтобы распознать и удалить возможные помехи, блокирующие дорогу всадникам. Вдали уже щелкали первые мушкетные выстрелы, поднялись дымы после того, как турецкие пушкари отдали первые залпы. Что-то там происходило, первые смельчаки сражались с одержимыми. Грохотали литавры, пели трубы, были слышны песни и боевые кличи, рвущиеся из тысяч ртов. А Тадеуш должен был торчать возле обозов, где располагалась панцирная хоругвь под командованием Михала Пиотровского. Сам ротмистр все еще сопровождал короля, так что никто не знал, когда он поведет свой отряд на поле боя.
Из-за повозок вышли два ровесника каштелянича, парни, которые сопровождали памятное посольство: Стефан Ставиньский и Енджей Супелек. Оба пытались записаться в гусарскую хоругвь, но оказались слишком молодыми и малосильными. Даже в панцирную кавалерию их не хотели принять, но они воспользовались влиянием собственных отцов, как и Тадеуш, чтобы попасть в рыцарское сопровождение, причем, в одной и той же хоругви. Их начальником был поручик Мерославский, уже в возрасте, чрезвычайно опытный рыцарь, который относился к пацанам очень сурово, ничего им не спуская без скидок на возраст.
– Вся армия уже спустилось в предместья, а мы стоим тут с обозами, – заметил прыщавый Стефан. – Пришли поглядеть, может отсюда видно получше, но, похоже, вид тот же самый, что и с наших позиций на опушке.
– Ну, чуточку лучше. Достаточно напрячь глаза, и даже можно увидеть какого цвета знамена, – сказал на это Енджей. – Во всяком случае, некоторые.
