Текст книги "Смертеплаватели"

Автор книги: Андрей Дмитрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

Лондонский «маг»! Крошечный, нелепый среди пустыни в своём сюртуке и полосатых пасхальных брюках Доули. Без шляпы. А что это в руке? Свёрнутый зонтик! Доули мечется перед фронтом вязкой, пузырящейся тьмы. Он – словно боец-поединщик, этакий карикатурный Челубей[102]102
  Ч е л у б е й – татарский воин, вышедший на поединок с русским витязем Пересветом перед началом Куликовской битвы.


[Закрыть], вперёд высланный воинством мрака… Скачет толстяк, выпадами зонта силясь задержать Свет, открыть дорогу своим покровителям…

Да, да, конечно, это виртуал, фантомный спектакль, разыгрываемый Сферой по воле милейшей Виолы Вахтанговны и других координаторов Дела… но ведь сегодня слово и плоть едины, и мир призрачен, и призраки реальны, и никто не проведёт между ними разделительной черты! Всё очень, очень всерьёз. Я чувствую: непонятный мне самому, идущий из глубин души порыв принуждает меня молиться всё горячее и горячее… вернее, просить для Светоносного победы, как бы переливаться в Него всей своею волей, всем страстным желанием отстоять мир от этих проклятых Владык!

…Стиснув виски пальцами, опускаюсь на колени. Вот оно, вот! Накатило. Оборона прорвана?… Душно, будто в бетонном ящике, – психический и телесный гнёт достиг предела. Я читал, была в жестокие века такая казнь: замуровать человека живьём в бетонном кубе метр на метр. Темно, только искры вьются перед глазами… Что, если эти жуткие чудеса всё же разладят память Сферы, и она, позабыв наши атомные схемы, не сможет более воскресить погибших?! Нет, это другая казнь: на плечи навален блок от пирамиды Хуфу. Непомерная тяжесть ломает хребет, пригибает голову к груди… распластывает, раздавливает! Лоб втиснут в крупный песок с камешками, больно, больно!

…Голос наставницы чётко под черепом произносит фразу: «Силы Тьмы давно размазали бы нас по земле слоем в один атом, если бы за нами не стояли легионы Света…»

Открываю глаза. Пасмурное утро. Равнина без краёв, без единого кустика; пыльная позёмка. Низкие лиловые горы у горизонта, над ними просвет в тучах. Небо как небо… Отпускает. Отпустило. Снят со спины многотонный фараонов блок. Со стоном встаю, распрямляюсь…

Кругом поднимаются люди, отряхиваются, помогают друг другу, уж вовсе не глядя на языки и эпохи; какую-то античную гречанку ведёт, обнимая за плечи, Лада; рыцарь нежно приводит в чувство потерявшую сознание женщину из Камбоджи. Но я смотрю не на них. Ближе, чем я ожидал, всего метрах в тридцати от меня, сидя на земле и по-детски вытирая кулаками глаза, плачет Доули. Рядом валяется раскрытый, изорванный в клочья зонтик.

…В ту ночь в Австрии, в Иннфиртеле, где так и не выпал снег, в домике смотрителя заповедных лесов не находила себе места фрау Клара. Очень беспокоил её нервный, чрезмерно возбудимый Ади. За ночь мальчик вскидывался и кричал несколько раз, будя весь дом и даже заработав оплеуху от отца. А утром, едва проглотив завтрак (да и то под нажимом матери), Ади схватил альбом, привезённый герром Даниельсеном из Вены, взял рисовальные мелки и убежал со всем этим на своё заветное место над обрывом…

Когда фрау Гитлер пошла звать Ади к обеду, – изрядная часть альбома была изрисована, листы вынуты и разложены на поваленном стволе. Завидев мать, мальчик вскочил с пня и сделал такое движение, словно хотел закрыть собой рисунки и разом сгрести их в кучу. Но Клара уже сама собирала их, хлопотливо приговаривая… Озабоченная лишь тем, чтобы сын успел к столу и не разгневал «дядю Алоиза», она мельком взглянула на рисунки – а взглянув, не поняла совершенно ничего. Чёрным и красным набросанные решительно и грубо, маршируют войска, видимые как бы наискось снизу: чеканят шаг молодцы в ладной униформе с портупеями и ремнями, в касках горшком, насаженных по самый квадратный подбородок, а над ними вздымаются мрачно-торжественные дворцы со знамёнами на флагштоках, а ещё выше рядами плывут самолёты…

И это была лишь малая часть того, что в грохоте маршей, в скрещении сотен прожекторных лучей – видел во сне, отчего и вскидывался, юный Адольф Гитлер.

Но, поскольку на обед были поданы его любимая паровая рыба и апфельштрудель[103]103
  А п ф е л ь ш т р у д е л ь – яблочный пирог (нем.)


[Закрыть], отец же, заранее хлебнув добрую порцию «Варштайнера», был на редкость весел и даже остроумен, – а главное, потому, что утром в неведомой дальней пустыне победило Существо Света, – Ади скоро позабыл свои кошмарно-соблазнительные сны и сделался беспечен. А рисунки углём, небрежно сложенные в папку, там и остались пылиться – навеки…

В тот день, дождливый и пасмурный, малолетний Томасильо, ученик монастырской школы на улице Ангустьяс, вопреки своей обычной старательности, задремал на уроке. Да так крепко, что не ответил на вопрос падре Ласаро и получил знатный подзатыльник. Вскинувшись, ещё с минуту смотрел тупо вокруг, на лица смеющихся товарищей, в окно – на мокрый двор, обнесённый стеною, на игольные башни церкви Санта-Мария-ла-Антигуа.

Прошлой ночью привиделось Томасильо, что он – только не теперешний, а взрослый, важный – восседает на балконе рядом с двумя богато одетыми людьми, бледным остробородым мужчиной в чёрном и дамой с узким властным лицом. Под балконом распахивалась площадь, побольше, чем Пласа Майор здесь, в родном Вальядолиде, и сплошь забитая народом. Середину площади отсекало каре солдат, а в самом центре на кучах хвороста стояли привязанные к столбам мужчины и женщины в дико размалёванных балахонах, в острых колпаках, – не менее дюжины трагических шутов. Вот судейский, закончив кричать текст из развёрнутого свитка, машет рукой, и люди тычут факелы в хворост… Но взрослому, седому Томасильо на балконе ничуть не страшно: наоборот, он скромно счастлив, душа полнится негой, – очищенные огнём, взойдут к Искупителю былые враги Христовы… Кто сказал, что он жесток – великий инквизитор Испании Томасо де Торквемада? Он полон любви деятельной; мукою временной он спасает души от огня вечного. И в этом согласны с Томасо сидящие рядом монархи, дон Фернандо и донья Изабель…

Бац! Пухлая лапа отца Ласаро снова встряхивает хлопком голову Томасильо, и мигом вылетают из неё отголоски ночного бреда, чтобы никогда не вернуться и не помешать жизни умного, волевого юноши из Вальядолида, будущего философа и энергичного участника Общего Дела.

…В то утро за восемьдесят вёрст от Тюмени, в селе Покровском, на затоптанный снег двора, на крутой сибирский мороз выскочил в одной рубашонке и опорках на босу ногу Гришка, малолетний сын мужика-пьяницы Ефима Новых. Собирался Гришка за амбар по малой нужде, да вдруг застыл, невидящими глазами глядя на лес в инее, подступавший к селу, на соседа, за изгородью по улице ехавшего куда-то в санях. Дивно было Гришке: сон – не сон блазнился ему сегодня, чертовня какая-то… вроде бы как он, уже большой, бородатый, в рубахе белой и добрых штанах, заправленных в смазные сапоги, идёт покоями красы несказанной, по узорному блестящему полу, неся на руках бледного мальчонку в матросском костюмчике. Идёт это он, Гришка, а мальчик доверчиво обнял его за шею; и кланяются в пояс встречные генералы, барыни в кружевах, и слуги в красных кафтанах растворяют высоченные резные двери. А позади спешит, шурша платьем, заламывая руки в перстнях, тревожная такая, тощая барыня, – чёрные дуги под глазами…

Мотнул Гришка головой – привидится же! – и побежал своей дорогой, ведать не ведая, что никогда ему теперь не лакать царскую мадеру, не водить в баню графинь да фрейлин, не носить фамилию хлёсткую и срамную, будто надпись квачом на заборе: Распутин…

Многое ещё случилось в ту ночь и последовавший за ней день в умах и душах детей, некогда бывших взрослыми и опасными, словно сами Истинные Владыки. Но – всё в том дне и осталось. Вечер умиротворил беспокойных. Потом – забылось.

…Но не одны лишь дурные чувства колыхнулись той ночью, всплыли с утра в детских и иных взрослых душах. На границе двух Вселенных, где нет времён и расстояний, где свет скользит по незримой преграде и лишь дух человеческий может существовать, – синяя, сияющая девичья фигурка вдруг замерла; обернулось тонкое лицо, будто состоявшее лишь из пары глаз, и засверкало радостью. Дочь, Хельга-путешественница, узнала о победе своей матери – и жестом руки-луча сквозь мириады светолет послала Виоле вспышку восторга…

Лёд синел на речке Сороть, с горы, из окна тёплой комнаты хорошо видимой; пушились за рекой белые поля, и, глядя на них, чему-то неведомому, внезапно и светло пришедшему, улыбался Поэт. Только что умылся он, выпил чашку кофею, и пальцы сами тянулись к перу. Хотелось писать о победе солнца над силами мрака, просто и милозвучно, как в юности:

 
…Могучий богатырь летит;
В деснице держит меч победный,
Копьё сияет, как звезда…
 

XXV. Микрокосмос Макса Хиршфельда

Всё человечество в каком-то радостно-пьяном

безумии бросилось на путь войны, крови, заговоров,

разврата и жестокого, неслыханного деспотизма,

– бросилось и… обратило в прах и пепел все великие

завоевания мировой культуры.

Александр Куприн

…И было в ту ночь в пространственно-временной скорлупе Макса всё не так, как бывало во время визитов воскрешённых. В кабинете – ни мебели чиппендейловской, ни статуи Эрота со светильником в руке, ни других старинных вещей, изящных и грустных. Да, собственно, не было больше ни кабинета, ни гостиной, ни ванной с фарфоровым умывальником и настоящими ткаными полотенцами. Попади сюда кто-нибудь с обычным зрением, увидел бы в лучшем случае скольжение, смешение в черноте световых потоков, обтекающих изнутри несколько невидимых, пересекающихся выпуклостями пузырей: увидел бы солнечный и звёздный свет, захваченный в кривизну мини-вселенной.

Человек же новых времён, открытый для динамики, смог бы наблюдать в мире Хиршфельда сцену, абсолютно невозможную ещё два-три века назад. Общаются между собой пять динамических сущностей. Отдалённо подобные людям, с искристыми бликами на месте лиц, они меняют свой облик, то сжимаясь, то разбухая, то сливаясь, то прядая в разные стороны, то выбрасывая друг к другу отростки и соединяясь с их помощью, то снова расходясь и вытягиваясь наподобие струн…

Это – внутренний, невидимый никому спор раздельно-слиянной сверхличности, полигома, принимавшего во плоти образ «латинского любовника», черноусого Макса Хиршфельда. Спор – жестокий!

…Лет пятьсот тому назад Макс Хиршфельд и вправду существовал как отдельная личность, мужчина – правда, с другой внешностью. И был он руководителем исследовательской группы, одной из тех, что кропотливым вековым трудом подготовили успех Общего Дела. Коллектив Макса, и две его сердечные подруги в том числе, работал над щупами-искателями, предназначенными находить во всём Космосе следы частиц, некогда составлявших людские тела. Потом, когда пришла возможность развеществляться, коллеги стали всё чаще практиковать слияние – для лучшего понимания друг друга. Сверх того, Макс с подругами – втроём – всё дольше не выходили из романтического «эфирного» единства… Словом, однажды все пятеро обнаружили, что они уже не расстаются. А поскольку Макс был вожаком, любимым, самым талантливым и энергичным, – полигом сложился под его именем и подчас выступал в его (правда, уже совместном придуманном) облике.

Чуть ли не впервые за полтыщи лет «сиамские близнецы» крепко столкнулись¸ когда речь зашла об «эксперименте» Доули. Защитники «мага», в том числе одна сердечная подруга, твердили: реализация воскрешённых – важнейшая часть Общего Дела; более того, если не главная цель всего проекта, то близкий подход к ней. Одному вновь живущему не терпится написать лишь начатую в первой жизни картину, другому – дознаться правды о движении планет вокруг Солнца, третьему – воспитать сына-воина, ибо он погиб, когда отпрыск был малышом. Ну, так почему бы и английскому шаману не осуществить свою мечту? Этакий виртуальный спектакль, который сделает счастливыми его самого и верных единомышленников – вторжение Тёмных Богов, или как он их там зовёт… Потом разберёмся; придумаем финал, необидный для лондонца. В конце концов, это будет, если угодно, тренировка перед новой ступенью Общего Дела, о которой давно подумывает Макс, – перед материализацией самых ярких и памятных людям образов искусства. Хотя, собственно, мы ведь уже начали: каждый первовоскрешённый увидел своих богов и традиционное загробное царство. Фигуры из мифов – наиболее масштабны и значимы; но чем мельче иные классические персонажи? Мы ведь одухотворяем мир; значит, рано или поздно начнём заселять его героями великих вымыслов и фантазий. Что же, примем из их числа только дистиллированных праведников? Смешно и трусливо…

Так рассуждали защитники; но вот противники опыта вспомнили древнее, как сама информатика, понятие «вирус». Маленькая подвижная программа, способная взорвать изнутри и рассыпать иные смысловые постройки. Что, если помянутые «боги», доселе жившие лишь в воображении фанатиков типа Доули, станут такими вот вирусами для Сферы, которая, в конце концов, есть лишь мыследействующая машина? Кто знает, какие фокусы выкинет машина-матка, если наряду с требованием просвещать человечество в неё будет внедрено задание развращать людей?…

А тут ещё вторая сердечная подруга высказала новое опасение. Сфера, пожалуй, достаточно «дуракозащитна» для того, чтобы не впустить в себя даже самый изощрённый вирус. Зато иная беда более вероятна: начав вольно разгуливать по развёрткам, фантомы, созданные вымыслом Доули, могут попросту запугать или соблазнить бессчётные мириады воскресших. Вместо задуманной креатизации (отворчествления) незрелые души вернутся к той грубой и несправедливой жизни, из которой они уплыли через смерть, а то и выберут жизнь ещё худшую. Все исторические кошмары могут повториться вновь, да ещё в усугублённом виде, а светочи праведности – предстать своими противоположностями. Варфоломеевские ночи для целых народов, хан Тимур с водородными бомбами, Махатма Ганди – главарь шайки грабителей, оргии Элагабала[104]104
  Э л а г а б а л (Гелиогабал) (204–222) – римский император, отличавшийся чудовищным распутством и расточительностью. Убит преторианской гвардией.


[Закрыть] в орбитальных городах…

Макс и вместе с ним первая сердечная подруга, умница-футуролог, всячески доказывали обратное. Нянька рода людского воистину не допустит в себя ничего, даже отдалённо похожего на вирус; да и выдумки Доули нисколько не схожи с программами, определяющими приоритеты Сферы. Что же касается нравственности оживших, то грош ей цена, если она может сохраняться лишь в тепличной обстановке. Пусть идеалы людей пройдут испытание, хотя бы и виртуальное. Да и что такое невероятно соблазнительное могут предложить эти «Владыки»? Убийства, разврат, наркотики? Но это вряд ли привлечёт тех, кому открыта вся творческая мощь Сферы…

Споры продолжались, однако никто не помешал доминанту – Хиршфельду – запустить опыт с аморальными двойниками первовоскрешённых, «хайдами». Когда же копии, получившие внушение «мага», погибли от рук тех, кого должны были соблазнить (кроме Левкия-второго, погрузившегося в беспробудное пьянство где-то на окраине античной развёртки), – Макс и его единомышленница восторжествовали окончательно. Человечность не беззащитна, она побеждает, – страшиться более нечего! И, при слабом сопротивлении прочих «сиамских близнецов», Макс дал возможность Доули распоряжаться энергией, достаточной для того, чтобы создать фантомы Истинных Владык, а также устроить их вторжение на Землю.

Но тут вмешалась Виола Мгеладзе. По крайней мере, так сочли Хиршфельд в единстве с подругой-футурологом. Понятия обид и мести были вполне архаичны – тем более, что участники любого конфликта, перейдя в динамику, мигом узнавали побуждения друг друга; узнав же, постигали, и угасала любая стычка… Однако пылкий любитель экспериментов, Максов полигом стал исключением. Уверенный в своей правоте, Хиршфельд не пошёл на прямой разговор с лётчицей. А после провала вторжения объявил со-личностям: не было ни поражения Владык, ни победы Существа-Солнца; просто сверхмощная воля Виолы, ведя за собой множество подчинённых воль, оттеснила и подавила (удар ниже пояса!) импульс, заданный желанием Доули. Сфера, как положено, подчинилась более массовому и интенсивному «хотению»…

Не смирившись, Макс поведал прочим «я», что поставит вопрос о своём праве на продолжение исследований. Поставит перед советом экспертов. Такие советы – наименьшие людские общности, обладающие некими властными полномочиями; нечто вроде собраний опытнейших мастеров того или иного дела…

И что же, – со-личности возмущения Макса не поддержали. Даже верная подруга не пришла в восторг от желания вынести их внутреннюю перепалку на суд экспертов. Двое других передали, что, по их мнению, опыт окончен; вторая сердечная подруга призвала найти среднее решение…

Очертя голову, Макс ринулся в спор со всеми сращёнными душами; ответы были столь же страстны… Оттого и не услышал полигом внезапного зова; не ответил множеству волн динамики, бившихся о порог незримой крепости.

«Ответь нам, пожалуйста! Макс! Это важно, это срочно!..» (В общем хоре можно различить яркий, острый импульс Виолы.)

Не откликается крошка-космос. Отблеск заблудившейся кометы проползает по чёрно-зеркальному боку шара.

«Просим тебя, Макс, отзовись!..»

Молчит сборная душа. Любое оружие прошлых веков, вплоть до аннигиляционных боеголовок, лишь скользнуло бы по броне перестроенной мерности. Конечно, энергии Сферы достаточно, чтобы раскрутить завиток континуума, – но Сферой Обитания управляют люди, а люди давно уже не применяют насилия. Неужели придётся?…

Участники Общего Дела, находящиеся на разных планетах, в искусственных объёмах или в свободном полёте, мысленно оборачиваются лицами друг к другу и совещаются. Их уже не десятки, а тысячи. Это – ещё более высокая власть в Сфере, чем собрания мастеров-профессионалов; естественная, изначальная власть, какую ещё сотни веков назад обретал сход общины. Каждый призвал родных и близких, друзей, учеников или наставников к участию в беседе, важной для всего человечества. Чтобы мысли, мелькнувшие на этом сходе, упаковать в неуклюжие сцепления звуков, понадобились бы дни и недели; чтобы записать их, были бы нужны целые тома. Но иное время царит, и общение продолжается считанные секунды. Словно незримые молнии перекрещивают Сферу. Словно летящие со всех сторон струи космических ветров свиваются в один тугой вихрь… Басовой нотой гудит тревога нескольких знатоков психики: молоды исторически полигомы – далеко им до совершенства – несогласие между разными «я» подобно древнему безумию, звавшемуся расщеплением личности – неизбежный, но опасный путь…

В несколько микросекунд решение принято. Сфера получает приказ, исходящий от массы согласованных воль. Нет, никакого штурма крепости, никакого нарушения прав творца! Друзья всего лишь развернут перед чрезмерно увлёкшимся Максом картину того, к чему могут привести его опыты. Вернее, – к чему они, с наибольшей вероятностью, приведут…

И вот – в капсулу вторгается поток образов. Река искр. Водопад змеящихся вспышек. Река шаровых молний со спрессованным смыслом.

…Люди – не роботы! Если бы зачинатели воскрешений хотели просто заселить мир, а то и Галактику праведными, добродетельными существами, они бы наштамповали самых красивых, умных и безупречных биоргов. Затем: если бы непременной «правильности» требовали мастера от оживших, ничего не стоило бы провести массовое психопрограммирование. Но дело обстоит иначе. Сохранив всё богатство своих натур и всю свободу чувств, смертеплаватели должны познакомиться с миром Сферы и сделать выбор. Те из них, кто предпочтёт прежние отношения и прошлую жизнь, не будут подвергнуты никакому насилию. Спешить некуда, впереди вечность.

Могут возникнуть (и уже возникают) положения острые, трагические. Так, узнав, что они вернулись в мир, где нет ни господствующей религии, ни возможности для таковой появиться, где равно признаны все человечные учения, – фанатики из секты «Выбор Господень», скандально известной в США с 2019 года, совершили коллективное самоубийство. Ужасной резнёй обернулась одна из японо-китайских стычек, воскресшие оккупанты набросились на мирное население Нанкина. И подобные случаи множатся… В каждом из них координаторы Общего Дела принимают свои меры: одно опасное сообщество целиком переносят в изолированное место, другое – разделяют на части и расселяют; интригуют, плетут самые настоящие заговоры в средневековом духе, меняют духовных или политических лидеров; в группу, бредящую разрушением или суицидом, внедряют агентов, способных посеять иные убеждения… словом, создают обстоятельства, способные отрезвить заблудших. Повторим и воскрешения, и любые воспитательные меры, если понадобится, хоть сто раз кряду, но – не подвергнем человека тотальному воздействию, ничего не впечатаем в мозг!

А вот замысел Доули есть как раз проект воздействия тотального – и злого. Материализация любимых литературных героев, всякого рода изобретённых миров? Да сколько угодно, уже лет сто говорим об этом! Но ведь стоит заметить: ни в одном из шедевров литературы ли, театра, экрана – нет бесповоротного торжества зла! Пусть даже воскреснет Мордор[105]105
  М о р д о р – в серии сказочных романов Дж. Р. Р. Толкиена «Властелин кольца» королевство тьмы, управляемое чёрным магом Сауроном.


[Закрыть], – вместе с ним оживут и храбрецы, готовые сорвать хищные планы Саурона…А что можно противопоставить бродящим по простору развёрток монстрам-исполинам? Тем более, когда у десятков миллиардов воскрешённых, в основном – выходцев из давних времён, нет пока что ни ясного сознания, ни критического отношения к реальности. Воспитание – процесс долгий, он ещё впереди… Призывы Владык «опроститься и раскрепоститься», выпустить наружу запретные порывы, освободить «прекрасного зверя», – призывы, к тому же подкреплённые действиями безумных свит бесов, вакханок, хашишинов или кого там даст Доули в спутники своим Тёмным, увлекут за собой бессчётные толпы. И не потому, что люди плохи по природе, а потому, что для тех же десятков миллиардов их тяжкий и плохо вознаграждаемый труд был карой Господней, в то время как безделье и разгул страстей – недостижимым райским блаженством… Конечно, и после этого мастера Общего Дела от своих намерений не откажутся, – но работа их будет подобна восхождению по обрыву со встречным наклоном. Столько сил и, быть может, столетий труда будет потрачено! Ненужных, без которых можно было бы обойтись, если бы не союз мракобеса с любителем рискованных экспериментов. Начнётся роковое торможение Дела… как знать, не остынут ли и многие из самих энтузиастов Прекрасного Суда?!

Всё сказанное тут, в обличьях броских и ярких, пронеслось за миллисекунды перед самим Максом и его со-личностями. Полигом уловил всё до мелочей, включая малозаметные, но настойчиво предупреждающие пурпурные вспышки от Рагнара Даниельсена – намёки на то, что решительный скандинав, в случае чего, будет настаивать на созыве Референдума Сферы, этой вселюдской агоры, чей приговор имеет силу абсолютную…

Навеки осталось тайной (в своих тогдашних мыслях и ощущениях Макс и его подруга никогда никому не признались) – что сломило упрямство сердцевинной пары полигома? Что подействовало на неё? Логика коллег, помноженная на пыл искренних чувств? Ощущение угрозы – то ли от Доули исходящей, то ли от возмущённых сферитов? Внезапное осознание нелепости всей ситуации, в которой просвещённейший полигом XXXV столетия опекает древнего развратного колдуна?… Как бы то ни было, – голоса протеста в составной душе «Хиршфельда» возобладали. Лопнула пуповина, соединявшая Макса с Алфредом. Не властелином звёздных энергий стал Доули отныне, а лишь одним из воскрешённых, снабжаемых всем необходимым постольку, поскольку их потребности не несут опасных сюрпризов…

Впрочем, этого лондонец не ощутил. Из неведомого края, где было сорвано вторжение Истинных Владык, гонимый жарким стыдом, пожелал Доули перенестись в священное для него место. И стоял теперь на плато пирамид, жадно ожидая встречи с тем, кто сможет дать новую надежду…