Текст книги "Смертеплаватели"

Автор книги: Андрей Дмитрук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 30 страниц)

IV. Аиса. Берег Днепра

Посмотри на небо и сосчитай звёзды, если

ты можешь счесть их… Столько будет у тебя

потомков.

Книга Бытия, XV, 7

Пришла пора рожать.

…Тогда, в чаще леса, после поединка, не убил её чужак, и с собой не увёл, и не овладел её телом, как добычей… ушёл. Странный, странный рос! Уж и оскорбляла она его, лёжа на земле, покуда рос держал меч приставленным к её горлу; уж и плевалась, и в совершенном отчаянии пыталась сама в себя воткнуть этот меч… Выбор был прост: спасти честь или принять смерть; не удалось ни то, ни другое. Отняв клинок, рос показал на себя и назвал своё имя, прозвучавшее для неё, как Лексе. «Ещё встретимся, чёрная молния» – сказал непонятно, отвернулся и зашагал прочь по тропе, в сторону Данапра. Можно было, конечно, догнать его на коне и ударом сзади разрубить голову до подбородка; наверное, так поступила бы безжалостная Таби, но Аиса не смогла. Властно зашевелилась жизнь в её огромном чреве, тугой кулачок ударил изнутри. Должно быть, Матерь Богов внушила Лексе – пощадить девушку для великого дела…

Ещё день и ещё два дня скиталась она на рыжем коньке по низинному левобережью, где желтеющие сентябрьские рощи выходили к мелководным протокам и валами вставал опутанный подлеском бурелом. Как велела богиня, – Аиса мучила непривычную к сосредоточению голову, пытаясь в мелочах вообразить всех, кого знала. Вначале шло трудно, потом, должно быть, помогла-таки Матерь: удалось вспомнить даже гнилостный запах изо рта старухи-соседки, и то, как, заходясь, кашлял шорник Дахо, и розовые стеклянные бусы, которыми гордилась подруга – Апи…

Она отвлекалась лишь для того, чтобы поохотиться: и здесь помогали боги. В первое же утро удалось подстрелить гулявшую среди водорослей нутрию. На третий день попалась молодая косуля. Но не было уже сил разводить костёр, готовить мясо; ножом подпоров шкуру, впилась зубам и в сырое, ещё тёплое бедро… Долго лежала под дубом, отдыхая. Потом начались роды.

Женщин сайрима с юности учили рожать, если придётся, даже в поле, помогать себе известными приёмами. Так она и делала, корчась на подстилке из сухих листьев, ножом отсекая пуповины. Первые дети шли тяжело; несмотря на все старания сдержаться и не опозорить себя криком, девушка-боец громко выла сквозь зубы… На миг приходило просветление: она пыталась разглядеть тех, кого произвела на свет. Пусть говорила давеча Матерь, что те, кого взрослыми помнит Аиса, взрослыми и родятся, – но жутко было наблюдать это самой! Не успевал «ребёнок» оказаться на земле, как тут же вставал на ноги и удалялся шагом зрелого человека или семенящей походкой старика. Один раз показалось Аисе, что очередной рождённый, встав, замер и обернулся к ней… длинные волосы были у него, до самых широких, но сутулых плеч… отец! Радко! Не сумела позвать. Накатило, должно быть – от чрезмерных усилий, от бесконечных родовых схваток, горячечное забвение. В бреду казалось, что она уже не одна, что помогает ей видимая силуэтом женщина огромного роста. И выходили из Аисы не только люди, но и мычащие стада, и кибитки со скрипучими колёсами… и даже размалёванные брёвна, росские идолы!

Потом и вовсе утратила память Аиса. А когда очнулась, увидела, что вновь, как после соития с Отцом Войн, земля кругом орошена её кровью, и потёки крови буреют на дубовой коре. Кругом не было никого, ветер гнал рябь по седой траве, – но откуда-то знала Аиса, что всё кончено и боги ею довольны…

Лишь вечером она смогла добраться до реки и лечь в холодную быструю воду. Но это был счастливый миг, несмотря на боль, разрывавшую внутренности. Поскольку из-за тополей и клёнов тянуло дымком костра, слышался недальний шум стоянки сайрима. Стоянки её новорождённых взрослых детей…

V. Виола и Алексей. Остров Джоли-Бой

Все теории стоят одна другой. Есть среди них и

такая, согласно которой каждому будет дано по его

вере.

Михаил Булгаков

Они лежат рядом молча, слушая прибой и резкие, однообразные выкрики лесной птахи. Наконец, Алексей медленно садится. Подобрав плоский камешек, тщательно прицеливается – и пускает его плашмя в сторону крабовой заводи. Трюк не удаётся, камень с бульканьем тонет.

Виола. Осторожнее – убьёшь кого-нибудь из них!

Алексей. Ну, уж краба воскресить, думаю, для вас не проблема!..

Виола. Много ты знаешь о наших проблемах… (Смеётся, – но, увидев выражение обиды на лице друга, быстро целует Алексея в щёку.)

Алексей (сразу оттаяв). Знаешь, у меня самого есть одна проблема. Я давно хотел тебя спросить…

Виола. Это по поводу тех твоих… ну, с которыми ты боишься встретиться?

Алексей. Да нет… там я уже как-то внутренне подготовился, что ли. По крайней мере, уговариваю себя, что это так.

Виола. Тогда в чём же дело?

Алексей. В процессе моего воскрешения. В том, что я видел и пережил перед тем, как мне явилась некая богиня в шортах на берегу Матвеевского залива.

Напряжённая пауза. Отвернувшись, Виола чертит что-то на коралловом песке.

Алексей. Давно хотел спросить, но не решался. Вот сегодня как-то… всё располагает. Так как…

Виола. Я полностью в курсе, Алёша. Я знаю о твоих переживаниях… тогда. Это было трудно, может быть, жестоко, но, поверь, что необходимо.

Алексей (разом пружинисто сев и гневно глядя на Виолу). Так это вы что… нарочно меня мучили?! Ничего себе! Бестелесность эта, мигание, рёв этот ужасный… Ваше внушение?

Виола. Буду с тобой откровенна, дорогой. Мы специально никому ничего не внушаем. Только даём каждому возможность реализовать в образах своё представление о жизни за гробом… или об отсутствии таковой. То есть, сам мозг воскрешаемого диктует, как должно выглядеть посмертье. И сам же, при лёгком вмешательстве Сферы, моделирует эту реальность.

Алексей (чуть успокоившись). А, это вроде нашего развлечения – сублиматоров. Виртуальная среда, создаваемая на основе воображения зрителя. Правда, там была ещё подсказка. Хочешь, например, испытать приключения на океанском дне – вот тебе самое подлинное дно, со всеми световыми и прочими эффектами. Хочешь в Антарктиду…

Виола. Да, здесь почти то же самое. Только не подсказка, а, я бы сказала, оформление содержательной части галлюцинаций. Но – с моралью. С тем, чтобы человек сделал определённые выводы…

Как всегда неощутимо, словно переход ко сну, начинается динамика. Устав нанизывать слова, к тому же, неспособные передать и малую часть того, что хочется поведать, – Виола движет рать видений… Теперь Алексей знает, что чувствовали другие воскрешаемые: девица из Константинополя, «красный кхмер», юная сарматка – чем-то взволновавшая его «чёрная молния»; грек-философ и жутковатый лондонский оккультист. Чем проще и искреннее верит человек в то, что описывают священные книги, тем яснее и однозначнее является ему загробье. Пройдя последнее, как промежуточный этап, как некий инструктаж, где божества или предки наставляют к новой жизни, – смертеплаватель легче воспринимает подлинный, ошеломляющий мир. Специальной программы для каждого вправду нет, да и быть не может: по следам усопших идёт сама Сфера, и координаторам Дела до поры неведомо, к кому бежит дорожка элементарных вихрей, к охотнику-кроманьонцу или к профессору из Оксфорда. Просто машина-ищейка получила задание: смягчить каждому возвращаемому шок от прихода в иную действительность, а заодно в форме, наиболее для данного человека авторитетной (скажем, от имени богов или духов), преподать ему азы терпимости и настроить на участие в Общем Деле. Опять же, сырьё для своих мозговых призраков даёт сам смертеплаватель…

Отточенный, но лишённый веры ум Левкия, стихийного атеиста, не явил ему ни элизия, ни тартара; прямо с агоры, где он испустил дух почти сорок столетий назад, киник перенёсся на Землю 3473 года. Доули мучился в странном, давящем хаосе, где сражались, истребляя друг друга, фосфорически белые и смолисто-чёрные исполины в фантасмагории тьмы и света. С его болезненно-сложной и воспалённой верой, – Мастер Ложи безмерно долго метался в неких дымных и знойных мирах, уворачивался от ударов борющихся монстров… Алексей же, увы, полуверующий, да ещё с отягчённой совестью, «заказал» себе долгое страшное чистилище.

…Гаснет, расплывается цветистый водоворот, где кому-то вещает Зевс Тучегонитель голосами громов, а иные слушают в гипостильном зале суда, у роковых весов, тронную речь зеленоликого Осириса. Опять возвращены Алексею кипень волн, шумно играющих плавучим сором, и плоский бирюзовый купол моря, и опахала пальм под ветром…

Виола (встав и потянувшись так, что хрустнули кости). Ну, всё, надоело мне тебя просвещать. Заплыв! Даю сто метров форы…

Алексей. Благодарю вас, не нуждаемся!

Вдвоем, наперегонки, они врезаются в океанский прибой.

VI. Зоя и гетера. Новый Константинополь

Блудница и монахиня… так походили друг на друга,

что казались одной и той же женщиной, и никто уже

точно не знал, к которой из них вожделеет.

Стефан Цвейг

Скоро жизнь пошла почти что прежним чередом, – как без малого двадцать три века назад, до вторжения франков. Разве что стала Зоя посмелее выходить из дому, да семья к ней теперь относилась иначе: с некоторым почтительным страхом, словно рядом с ними жила, по меньшей мере, придворная дама василиссы. И отец, и мать, и сёстры, и прочие домочадцы, зная, что своим воскрешением они обязаны именно Зое, заговаривали с ней лишь по крайней необходимости; не смели тревожить, когда «заступница» уединялась в домовой церкви или в библиотеке для молитв о возрождении ромеев и их столицы… Кир Никифор только тогда и решился поговорить с дочерью откровенно, когда встал ужасный вопрос: кому быть автократором?!

Сама Зоя от пурпурных одежд отказалась сразу. Положение сложилось непростое: столичные жители, которых она вспомнила и воскресила, стали, по наущению дочери Никифора, усердно воображать своих родных и знакомых, молиться об их возвращении в дольний мир; те послушно оживали, росло население Константинополя… но среди него явились и императоры! Одновременно восстали во плоти, вспоминаемые своими друзьями и приближёнными, и Алексей II, убитый Андроником, и сам Андроник, погибший более мучительно, чем его жертва, и злосчастный Исаак Ангел, и преступный брат его Алексей III; и ещё один Алексей, сын Исаака, посаженный на трон крестоносцами, и велевший задушить его в тюрьме Алексей Дука Мурчуфл, и Константин Ласкарис – последний, даже не успевший короноваться, греческий василевс перед установлением Латинской империи…

Сонм ненавидящих друг друга самодержцев спорил о первенстве. Но и предводитель франков, выбранный ими императором, – граф Балдуин Фландрский, – не спешил оставить престол. Захваченный им дворец Вуколеон окружало всё железное воинство Запада. Тогда каждый из бывших властелинов, исключая Исаака, принявшего постриг, и Константина, выбравшего тихую сельскую жизнь, – каждый из них также занял один из дворцов. Стали собираться дворы и дружины… Однако в преддверии Последнего Суда, в странной и приподнятой обстановке ширящегося восстания мёртвых – кровавых столкновений пока не было.

На вопрос отца, кому царствовать, Зое было нетрудно ответить, поскольку эту тему она до того не раз обсуждала со своим женихом, графом Робером. Граф был уверен, что для спокойствия в городе и в возрождающейся империи следует сохранять status quo[70]70
  Status quo – прежнее положение (лат.).


[Закрыть], то есть главенство императора Балдуина. В конце концов, знаменитый ученый Никита Хониат недаром писал, что ромейские воины подобны глиняным горшкам, а солдаты Запада – железным котлам… Всем надоела чехарда со сменой «своих» василевсов, в большинстве жестоких, трусливых и неумелых, – пусть лучше правит твёрдой рукой высокородный рыцарь-франк.

Так она и сказала Никифору; тот передал Зоины слова посланцам царей-соперников, ожидавшим в Большом дворце, и в городе воцарился покой под скипетром Балдуина. За дочерью Аргирохира все видели самого Господа…

Оставаясь в одиночестве, Зоя часто повергалась на колени перед любимой иконою Богоматери. Трудно было ей, скромной и по природе, и по воспитанию, нести на себе такой груз – ответственность за людские судьбы, за жизнь воскресающего государства… Но людям, приходившим за советом и помощью, отказать не умела. Входила в их беды, в дела столь запутанные, что и опытный адвокат-нотарий сломал бы в них ногу…

Для многих бедами обернулось пришествие умерших. По призыву Зои, вещавшей от имени самого Христа, каждый вспоминал всех, кого только знал, – и начиналось… К одной патрикии, дважды овдовевшей и затем много лет, до самой смерти, благополучно прожившей с третьим мужем, явились разом все три супруга, и лишь общее богомольное настроение удержало их от стычки. Бедный скриба-писец воскресил по памяти двоих братьев своего отца, понятия не имея, что один из дядьёв убил другого из-за женщины; соперники, ожив, тут же воскресили свою возлюбленную, ничуть не помудревшую после двух тысяч лет в гробу. Благодаря её дьявольскому кокетству мужчины с ножами стали гоняться друг за другом, и Зое пришлось пригрозить им Божьим гневом… Знакомая монахиня, не выдержав душевных мук, вернула на свет своего младенца, тайно прижитого в келье, удавленного и тут же, в монастырском саду, ночью зарытого. Заодно она вспомнила, а стало быть, оживила и всех сестёр монастыря во главе с настоятельницей. Но и эти святые женщины не изменились за века лежания во прахе: узнав о грехе своей воскресительницы, они тут же выгнали несчастную из обители…

Несколько стариков-епископов претендовало на главенство в Святой Софии, поливая друг друга бранью, достойной погонщиков скота. В квартале Друнгарион пара молодожёнов восстановила и заняла старинный особняк, принадлежавший семье новобрачной; жена при этом имела неосторожность воскресить любимую бабушку, а та – своего отца. Едва ожив, прадед, известный крутым нравом, стал выгонять юных супругов из дому, крича, что он здесь хозяин и не потерпит каких-то молокососов…

Иногда Зое удавалось самой справиться с задачей, – богомольные, а чаще просто суеверные ромеи не дерзали долго перечить ей, по слову Спасителя вновь населявшей мёртвый Константинополь… Реже – звала на помощь стражников или солдат графа Робера. Но вообще, положение усложнялось с каждым днём. Цепи воскрешающих детей и воскрешаемых родителей, поколение за поколением, протягивались в прошлое так же быстро, как раскидывалась по земле паутина взаимных воссозданий родственников и знакомых. Уже пращуры, жившие сто и двести лет назад, также разбрасывали нити в пространстве, возрождали свой привычный круг. Зоя трепетала, представляя себе возвращение Василия Болгаробойцы[71]71
  В а с и л и й Б о л г а р о б о й ц а – император Василий II (976-1025), получивший свое прозвище за жестокость по отношению к болгарам (14 тысяч пленных были им ослеплены).


[Закрыть], а там и великого Юстиниана[72]72
  Ю с т и н и а н – император Юстиниан I (482 или 483–565 гг.), прославленный строительством собора Софии и созданием свода законов.


[Закрыть], с их блестящими свитами и бесчисленными легионами…

Она неустанно советовала, уговаривала, увещевала. Под влиянием дочери Никифора многие люди, особенно последних поколений, стали селиться в новых домах на север от Галаты и за Босфором. Отрадно было, взойдя на башню Кентинария, видеть за синим щитом гавани строительные леса, слышать стук топоров… Городским стенам грозила судьба скоро стать внутренними, – не рубежом обороны, но лишь памятником старины в окружении молодых кварталов. Впрочем, это было закономерно: откуда ждать врага? Христос правит миром, со дня на день начнётся Суд…

В конце октября, на святого Димитрия Фессалоникийского, Зоя возвращалась домой из Перы, после визита в небогатую семью, где ей в очередной раз пришлось мирить прадедов с правнуками и терпеливо объяснять, что казна охотно даст и земли, и денег на строительство нового дома. У дворца Вуколеон в тот вечер что-то затевалось тревожное, сходились с разных сторон войска; граф Робер с воинами, конечно же, был в оцеплении. Зою сопровождала одна лишь служанка.

Сиренево темнело, угли заката дотлевали за крышами; одно за другим ближние окна уютно озарялись изнутри свечами или масляными светильниками. Служанка пожаловалась, что откуда-то несёт гнилой рыбой; это была холёная домашняя девушка, не терпевшая ничего грубого. Зоя хотела успокоить её улыбкой, шуткой… но вдруг что-то с шумом обрушилось ей на голову, окутав со всех сторон. Две пары сильных рук обернули дочь Никифора плотной тканью, пахнувшей мужским потом; оторвали от мостовой, понесли легко и скоро… Вдали потерялся вопль служанки, явно заглушённый чьей-то ладонью.

Поначалу Зоя вовсю отбивалась, – весь ужас давнего насилия в домовой церкви вновь охватил душу и тело… Затем она принудила себя смириться и молча обратилась к Распятому. Он с ней, Он не допустит новых унижений…

И правда: хотя Зою замотали, словно младенца, и тащили на руках, но ничем не обидели и были, пожалуй, деликатны. Малое время спустя её как будто подняли по лестнице; заскрипела отворяемая тяжёлая дверь, кто-то с кем-то обменялся невнятными фразами; другая дверь отворилась почти бесшумно, и Зою бережно поставили на пол, а затем сняли ткань с её лица.

Показалось девушке, что всё кругом багрово, точно в лавке мясника, и залито какими-то зловещими тусклыми лучами… Зоя с именем Господа отшатнулась назад – и тут же поняла, что перед ней просто комната, где многое окрашено в оттенки красного и золотого. На стенах были написаны бордовые листья и золочёные грозди гигантского винограда; сказочные птицы перепархивали среди лоз. Под балдахином из парчи, на четырёх витых ножках, раскинулось ложе, застеленное тканью цвета спелых вишен; по сторонам от него горели золотые светильники в виде деревьев с цветами и плодами. В комнате было душно от тепла и сладких запахов горящего оливкового масла, амбры, мускатного ореха.

Зоя выросла в богатом, но благочестивом и строгом доме Аргирохиров; зрелище подобной чувственной роскоши было для неё внове. Не часто приходилось встречать и женщин, подобных той, что манерно полулежала на кровати, опершись на локоть, подперев щёку кончиками пальцев и скрестив ноги в расшитых бисером туфельках. Разве что за столом у василевса, один или два раза, когда отец приводил Зою ко двору, видела она жеманных красавиц, набелённых и раскрашенных по моде, идущей еще от василиссы Феодоры: не то жён или дочерей высших сановников, не то знаменитых гетер… На белой маске выделялись глаза, сильно увеличенные тушью, да круглая земляничина губ.

Капризным взмахом руки хозяйка отпустила двоих, принёсших Зою, – то были хмурые глыбоподобные негры, уже не первой молодости. Затем вынужденной гостье жестом предложили занять низенькое кресло с парчовой подушкой, у лакированного столика, и взять себе с блюда, чего душа пожелает. Отнюдь не воинственная, склонная миром и мягкостью решать все вопросы, Зоя послушно села, потянулась к винограду… и вдруг, не удержавшись, ахнула.

В изысканной тунике цвета палых листьев, надушенная мускусом, с огромными алмазами на пальцах и жемчужной нитью, перевивающей волосы, лежала перед ней её собственная копия, Зоя-вторая!..

– Наконец-то ты догадалась, сестрица, – сказала двойняшка, одобрительно кивнув. – Да-да: Тот, Кто воскрешает, способен сделать это с каждым из нас и дважды… Разве не так?

– Зачем ты… похитила меня? – придя в себя от ласкового обращения хозяйки, спросила Зоя. – Разве я не пришла бы к тебе по первой просьбе, как хожу ко всем, кто ищет моей помощи?…

Женщина на ложе рассмеялась по-актёрски звонко и мелодично, словно позируя.

– Но я не нуждаюсь в твоей помощи, дорогая! Наоборот, хочу помочь тебе: ведь мы с тобой больше, чем сёстры…

– И всё-таки…

– Ты могла испугаться моей недоброй славы, – сказала Зоя-вторая. – Люди не любят тех, кто живёт свободно и весело, и распускают о них всякие грязные слухи. И потом… признаюсь честно, я просто хотела показать тебе свою силу! Согласись, не каждой женщине служат так, чтобы по её приказу схватить кого-нибудь на улице и принести к её ногам!..

Настал черёд Зои усмехнуться – добродушно и снисходительно, как в разговоре с хвастливым ребёнком.

– Если мы с тобой ближе, чем сёстры, – ты должна знать, что подобные вещи меня не восхищают. Даже наоборот… – Она подобралась, собираясь вставать. – Прости меня, но… я должна вернуться домой до ночи. Иначе мать с отцом станут беспокоиться. Да и граф Робер может прислать кого-нибудь – он часто…

– Граф Ро-бер!.. – фыркнув, словно злая кошка, и внезапным сверканием глаз обнаружив свою истеричную, неистовую натуру, перебила Зою женщина-близнец. – Только и свету у тебя в окошке, что этот рыжий боров, который нас изломал и убил!..

– Но ведь ты знаешь: один раскаявшийся дороже Господу, чем…

– Знаю, всё знаю! – вновь прервала копия. Налив из кувшина вина в две чаши бело-синего, просвечивающего серского[73]73
  С е р с к и й – китайский (Китай в Византии называли Серика, Страна шелка).


[Закрыть] фарфора, она залпом выпила до дна свою. – Зубрили, слава Богу, в детстве под палкой воняющего чесноком кир Михаила… Нет, – я хочу подарить тебе другое. Совсем другую жизнь… Выпей, и пойдём со мной!

Дальнейшее представилось Зое тяжким сном, когда знаешь, что это сновидение, и хочешь проснуться, но не можешь; не хватает воли вырвать себя из удушливого бреда… Её заставили выпить вина с пряностями. Вслед за чёрным рабом, в сопровождении другого негра, хозяйка и гостья прошли долгими коридорами, озарёнными светом лампад, много раз свернули за угол, – дом, должно быть, занимал чуть не целый квартал, как это водилось у больших столичных вельмож. Спустились по ковровым ступеням к арке. За ней, в рассеянном свете, мешались плеск воды и гул молодых голосов под каменным, рождающим эхо сводом…

– Тут у меня всё, как у римских патрициев, – гордо сообщила Зоя-близнец, входя под арку. – И кальдарий, и тепидарий, и фригидарий[74]74
  К а л ь д а р и й, т е п и д а р и й, ф р и г и д а р и й – разные отделения в римских термах (банях), соответственно горячее, тёплое и холодное.


[Закрыть], и… сады Приапа[75]75
  П р и а п – в античной мифологии божество производительных сил природы и телесной любви, изначально – просто фаллос.


[Закрыть]!

Перед Зоей предстал сводчатый зал, сплошь красновато-рыжего, с кровяными прожилками мрамора. Мозаика на вогнутом потолке изображала хромого Гефеста, заставшего свою жену Афродиту в объятиях воинственного Ареса (Зоя сразу потупилась, столь бесстыдно-натурально сплетались розовые тела). По полу также вился мозаичный узор, с венками и Эротами в медальонах. Посередине курился паром прямоугольный, окаймлённый ступенями бассейн.

Зал не был пуст, в нём резвилось или отдыхало не менее дюжины рослых, с развитыми мышцами, нагих молодых людей. Синеглазый блондин-франк с чуть пробившейся бородкой, гибкий улыбчивый мулат, кудрявый семит с надменным профилем верблюда, – все они великолепно представляли свои расы… Одни беспечно плескались в тёплой воде, усыпанной лепестками роз, топя друг друга и звонко шлёпая по мокрому телу; другие подкреплялись вином и фруктами или возлегали, праздно болтая, в стенных нишах, обтянутых малиновым бархатом; третьи затевали борьбу между собой… Когда в сопровождении мрачных негров вошли обе женщины – говорившие умолкли, лежавшие приподнялись, все обернулись к двум Зоям. Впрочем, разница в лицах, одежде и манере держаться была слишком велика; никто не проявил удивления…

Хозяйка успокоительно махнула рукой – мол, считайте, что нас нет…

Оторопевшую от обилия мужской наготы гостью Зоя-вторая подвела к ближайшей нише, усадила на застеленную мягким скамью, сама опустилась рядом:

– Передохни, сестричка, приди в себя. Понимаю, о чём-то подобном ты только читала – у Петрония, у Апулея… – Двойняшка обняла Зою за плечи, но та достаточно резко высвободилась и потупила взгляд.

Зоя-копия снисходительно покачала головой:

– А-а, осуждаешь блудницу Вавилонскую… Думаешь, если Страшный Суд близок, значит, пора покаяться и надеть рубище?… Зря, зря…

За подбородок, нежно, но твёрдо взяла Зоя-вторая упрямую «сестрицу», заставила встретиться взглядом… Почти страшно было Зое глядеть в эти глаза, тушью густо подведённые до висков, с веками, присыпанными алмазной пылью; а страшнее того – слушать свой голос, говорящий вкрадчиво:

– Вообще, интересный у нас получается Судный День… Потомки встречаются с предками, наша добрая столица скоро вырастет на пол-Греции; все воскресшие благополучно живут, работают, пируют, затевают интриги, влюбляются… И это, по-твоему, похоже на написанное в Евангелии?! Разве не помнишь? «Как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого»… – Ближе склонилась женщина-двойник, и Зоя с трепетом узнала под слоем белил, слева от носа, маленький косой шрам, оставшийся после того, как пятилетней девчушкой она убегала от злой собаки и упала на камни. – Подумай, милая! Освободи свой ум от страха – и рассуди: не сбывается ли совсем иное, также предсказанное?! «И дана была ему власть над всяким коленом и народом, и языком и племенем»…

Запах духов и благовоний близнеца, и без того сильный, в нагретом тепидарии становился удушающим. Зоя отклонилась, насколько могла, и, собрав всю свою решимость, ответила:

– Нет, сестра, прости – в дурное я не поверю. Ангел Господень ввёл меня в горний Иерусалим. Я внимала речам Искупителя и видела Его крестные раны. Нам ли судить о Его намерениях? Суд может начаться, когда вся земная нива заколосится для жатвы…

– Внимала, видела… – Взгляд Зои-второй блеснул капризным бешенством. – А что ты видела-то? Вспомни отцов-пустынников, отшельников Фиваиды! Читала жития? Ну-ка!.. Кто подчас являлся им в виде ангелов и даже самого Царя Небесного? Откуда ты знаешь, в чьём царстве ты побывала на самом деле?…

Вскрикнув, Зоя спрятала лицо в ладонях.

– То-то же… Небось, сама об этом думала, да самой себе не признавалась! Всё-таки, ты – это я, а я – это ты, только свободная… Ну, ничего. Я тебе обещала помочь – и помогу.

Гибко поднявшись (Зое-первой и не снились столь грациозные движения), хозяйка сбросила с плеч накидку, взялась за пояс туники. Спокойно оголила плечи, и туника упала на пол. Как ни была возмущена и подавлена Зоя, женским глазом она против воли отметила, что тело двойняшки находится в значительно лучшей форме, чем её собственное. Хорошая пища, гимнастики, мази и притирания сделали гетеру гибкой и округло-соблазнительной; кожа была подобна нежной кожице персика.

Бесшумные верзилы-негры подобрали сброшенную одежду. В одних своих бисерных туфельках, лёгким, танцующим шагом хозяйка подошла к бассейну. Обернулась со странной, пугающей улыбкою:

– Ты ещё не понимаешь? Ну, ну…

Шепчась, перемигиваясь, толкая друг друга локтями, молодые люди оставляли свои занятия, собирались вокруг Зои-двойника; те, что плескались в бассейне, стали манить её и звать к себе. Потрепав одного по щеке, взъерошив другому волосы, тронув третьего за причинное место, копия лукаво позвала:

– Эй, сестрёнка, чего ждёшь? Давай, иди сюда, поплаваем вместе! Когда вода смоет с меня краску, мы станем совсем похожи, и пусть эти дурачки угадывают, кто у них в объятиях!..

Тепло, возникнув под животом у Зои, поднялось и затопило изнутри её всю; полная томительной сладости, она чуть было не шагнула туда, где среди нагих смеющихся красавцев, розовая и хрупкая на фоне их тёмных мускулистых тел, стояла Зоя-близнец.

– Иди, иди! Поверь, лишь такая жизнь сейчас праведна. Не отказывайся от радостей, живи по законам бога земного…

– Нет! – крикнула Зоя так, что эхо прошло раскатами по залу и, казалось, быстрее заиграла на мраморе сеть отражённых водой бликов. – Сказано: «Взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана, и сковал его на тысячу лет, и низверг его в бездну»!.. Не верю я в царство врага Божьего, не верю в его победу, и тебя заклинаю, сестра: покайся, оставь блуд и мерзость!

Ударив себя по колену, копия издала яростный кошачий вопль, – видно, и вправду она не знала отказа своим желаниям.

– Ах, так?! Ну, так я тебе скажу его главную заповедь: будь свободен, позволяй себе всё! Ты могла бы блаженствовать, исполняя этот закон; теперь, согласно ему, будешь мной наказана… Сюда её!

Грубее, чем на улице, с двух сторон схватили Зою могучие чёрные руки.

– Раздеть!

Когда рабы стали сдирать с нее столу и тунику, – столь живо предстала перед Зоей сцена двухтысячелетней давности, насилие у алтаря, что женщину вырвало. Вино, только что выпитое в спальне двойняшки, едко ударило в ноздри…

– Ничего, сестрёнка, сейчас мы тебя вымоем и вычистим – с обоих концов! – крикнул мужской голос, и загремел общий смех.

…Всё, что было потом, она воспринимала отчуждённо: «это не со мной происходит, Господи, не со мной; со мной НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТАКОГО!». Раздев, Зою швырнули в тёплую воду, – «словно в мочу», почти весело подумала она. Ее топили в двадцать рук, так, что она почти потеряла сознание; Зоин желудок раздулся от проглоченной воды, водой были полны уши, крики и гогот этих доносились, будто через подушку. Резко, ясно звучал один беспощадный смех копии.

Наконец, Зою выволокли из бассейна. Чьи-то губы, голые или обросшие волосами, тыкались в её сжатый рот, тёрлись о стиснутые зубы, пытаясь разжать их. Один наглый язык она изо всех сил укусила – и порадовалась, услышав вопль боли… Зое целовали шею, соски, лоно; бесстыдно разводили в стороны ноги, пристраивались, – она вертелась угрём, не даваясь… В животе опять предательски потеплело, когда услышала страстные выкрики и стоны двойняшки. Открыв глаза, Зоя увидела чудовищную путаницу рук, спин, ног и ягодиц; вдруг из месива поднялась женская рука в перстнях, обняв чей-то лохматый затылок…

Собрав последние силёнки, она рванулась прочь, но тщетно. Трое молодцов, жутких и манящих, впрямь как бесы в келье святого Антония, распяли её на полу, держа за руки и за щиколотки; четвёртый уже лез своим волосатым животом на её живот… но вдруг вскочил и попятился, глядя в сторону входа.

Зою отпустили.

На площадке под аркой, вглядываясь в затянутый паром зал, стоял граф Робер де Бов. Были на нём полные доспехи, только шлем снят. Кольчужная перчатка шевелилась на рукояти боевого чекана. В полутьме за спиной графа виднелись два франкских воина; у ног одного лежал, извернувшись, чернокожий раб.

Зоя села на полу, сдвинув колени и обхватив грудь. Не стала даже отводить с лица мокрые волосы, – просто ожидала, что будет.

Между солдатами мелькнул зелёный мафорий служанки, – так вот почему здесь Робер, умница Меланто…

Он подошёл, на ходу развязывая тесёмки плаща. Миг, – и Зоя уже окутана плотной тканью… Она попыталась улыбнуться дрожащими губами, граф на ходу ответил лёгким поклоном.

Юноши жались в стенных нишах и по углам, ожидая расправы. Лишь Зоя-двойник, гневная, как бы не замечая своей наготы, стояла с раздувающимися ноздрями… Рыцарь вздрогнул, увидев вблизи её лицо; оглянулся, чтобы убедиться, вправду ли его возлюбленная сидит на полу… но хороша была закалка, и, перекрестившись, граф Робер потащил из-за пояса чекан.

– Не забывайся, варвар, – ты в чужом доме! – хрипло, угрожающе, почти мужским голосом заговорила копия. – И если ты посмеешь…

Граф Робер ещё раз осенил себя крестным знамением и пробормотал начальные слова молитвы от нечистых духов.