355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Андрей Дмитрук » Смертеплаватели » Текст книги (страница 19)
Смертеплаватели
  • Текст добавлен: 26 июля 2017, 20:30

Текст книги "Смертеплаватели"


Автор книги: Андрей Дмитрук



сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 30 страниц)

Виола. Да выскочили, выскочили, не беспокойся! А главное – не вскакивали… Книги эти, Алёша, писал человек очень умный, очень многознающий, очень талантливый, но… увы, – мещанин. Пусть и сверхобразованный, и сверхинтеллектуальный… мещанин! Он наделил всемогуществом, фармакологическим или другим, героев, во всём похожих на его современников, причём современников западных. Те, задавленные «бизнесом» или тяжёлым наёмным трудом, ничего не хотели, кроме безделья; а если получали возможность побездельничать, то, действительно, дурели, изобретая себе всякие «экстримы», новые щекотки для нервов. Кто победнее, тот, скажем, на резинке с вышки прыгал; побогаче – на машине гонял без тормозов или покупал турпутёвку «Неделя в концлагере». А потом всё сначала: пухни от скуки, выдумывай, чем себя потешить… В общем, узковато мыслил пан Станислав. Даже не предполагал, что, стряхнув гнёт «добывания» и «зарабатывания», забыв о нудной вынужденной работе, мы станем жить так полно, что попросту не будем нуждаться ни в каких искусственных возбудителях…

Алексей. Хм, в самом деле! Кому нужны иллюзия вдохновения, иллюзия свободной любимой работы, если всё это можно иметь в реальной жизни?!

Виола. А вот тут-то и поймал бы тебя пан Станислав. Ты для чего, брат, трудишься? Если для славы, для успеха, – так это тебе враз даст пилюля! Выпил, и ты уже Рафаэль, и все с ума сходят от твоей Мадонны… Но знаешь, что?

Алексей. Что?

Виола. Подлость одна есть, паном фантастом забытая… а может, ему и неведомая. Никакой наркотик, никакая биохимия тупицу и лодыря не сделают гением по ощущению. Да, тобой будут восхищаться, рукоплескать, наденут на тебя все лавровые венки, как на Нерона… но ты никогда не почувствуешь, что эти почести твои по праву. А ведь это для творца – главное. Иначе вечно будет зудеть внутри, портить всю малину: «не я сделал, не моё»… От того, кстати, и Нерон рехнулся. От вечного ощущения, что – врёт, врёт сам себе, а все кругом врут ему. Творчество, как таковое, не моделируется, понял? А если бы и моделировалось, то на кой чёрт это делать? В чём разница, написал ты десять черновиков стихотворения собственной рукой – или тебе привиделось, что ты сидел и мучился над десятью черновиками?… Тут нам батюшка Абсолют поставил капканчик, ловушечку – и правильно сделал, потому мы и не скурвились окончательно ни в какой «матрице». «Душа обязана трудиться», – этого западный человек не разумел; для него, загнанного коммерцией, дармовщина всегда была высшим счастьем. Кончилась коммерция, кончился труд, как тяжкая повинность, – и накрылись все фантазии о пилюлях… Фу! Ну, ты провокатор. Глотка так пересохла, что сил нет…

Алексей (берясь за бутылку). Ну, что ж… как это? Бог Троицу любит…

Повторяется всё та же церемония – с наполнением рюмок, с их торжественным подъёмом и неторопливым смакованием питья. На сей раз пьют без тоста. Синяя гуашевая тьма наползает на океан, только тлеют сиренево-розовые полосы над горизонтом. Голосом привидения, нарочно пугающего гостей острова, вскрикивает ночная птица.

Алексей. Да, мадам наставница: длинная была лекция. Темень такая… ты знаешь, я почти не вижу твоих губ!

Виола. Можем махнуть туда, где много света. Уже воскрес Париж, Большие бульвары… Честно говоря, хочу потанцевать. Пойдем в какой-нибудь ресторан 1908 года, где играют новый танец – танго. Сейчас сочиню себе платье: вот такущий вырез, тут кружево… или стеклярус? Наверное, стеклярус, ряда в три… Бордовое!

Алексей (с тяжким вздохом). В Париж, так в Париж. Допьём только, грех оставлять. Но, вообще-то, я имел в виду другое… Виола…

Виола (уклоняясь от его объятий). Не торопись. Не подгоняй события…

IX. Тан Кхим Тай и «красный кхмер». У реки Сиемреап

Люди, не обладающие знанием, будут

поносить и оскорблять нас, а также

побивать мечами и палками, но мы всё

вытерпим!

Сутра о Цветке Лотоса Чудесной Дхармы

Ему хотелось остаться здесь навсегда.

Больше никого не было рядом; все, кого вспомнил Тан, разошлись по своим городам и весям. Однажды, непонятным образом, на столе оказалось письмо из столицы, от Чей Варин. Круглым полудетским почерком она писала, что очень счастлива; что они с мужем вспомнили немало знакомых, а те – своих, и теперь Пном-Пень быстро отстраивается. Но больше радости, чем все родственники и друзья, воссозданные её воображением, даёт Чей новая маленькая жизнь, которую она сейчас носит во чреве…

Тан теперь жил один в доме у реки, подаренном небесными покровителями, – в скромном доме из двух комнат и кухоньки, под цинковой крышей. С крыльца открывался вид на заводь, полную розовых лотосов, и на противоположный берег, где за стеной леса вставал священный город.

Ещё попросил Тан у богов простой джип с брезентовым верхом, чтобы ездить к дальним храмам.

Честное слово, можно было всю свою здешнюю (неведомо, насколько долгую) жизнь провести, общаясь с этим каменным, густо населённым кумирами городом среди джунглей! Едва оседал рассветный туман, бывший начкоммуны садился за руль и спешил на королевскую дорогу. Прямая, словно меч, устланная растрескавшимися плитами, она вела к трём розовым башням Ангкор Вата. Тишь стояла, нарушаемая лишь беседой деревьев, птичьими вскриками да лепетом реки.

Бросив машину во дворе храма, Тан поднимался мимо сторожевых, изъеденных временем львов и многоголовых кобр-нагов по ветхим ступеням террасы, входил в нижнюю галерею. Там по стенам сплошной узловатой тканью теснились тысячи фигур, схваченных в миг бурного движения. Их столь усердно гладили когда-то паломники, поколение за поколением, что до сих пор лоснились мышцы воинов и крупы коней, изящные колёса боевых колесниц…

Он взбирался выше, на свидание к апсарам[76]76
  А п с а р ы – в индуистской мифологии высшие существа, небесные красавицы.


[Закрыть]
второго этажа. В замкнутых уютных покоях выступали навстречу из стен горделивые красавицы, круглогрудые, полногубые; их мягкая отрешённость возбуждала сильнее, чем это смогли бы сделать откровенные сцены любви. Привыкший за последние месяцы мыслить без спешки, Тан пытался понять: случайно ли головные уборы апсар похожи на здешние храмы о трёх или пяти башнях, на сам Ангкор Ват, или здесь скрыта некая символика?…

Иногда, если было настроение, Тан ехал дальше, и брюзгливый говорок джипа вторгался в безмолвие лесных дорог… За подмятыми зеленью, тонущими в плетении лиан воротами Ангкор Тхома высился храм Байон, словно взрыв одушевлённого камня. Будь студент-недоучка чуть более сведущим в европейском искусстве, сразу вспомнил бы он больные, неизъяснимо манящие видения сюрреалистов… Не то великанским тортом с шоколадными статуями, не то раскрытым сундуком бродячего кукольника вставал на скрещении каналов Байон, пучок башен с человеческими лицами. Зеркально умноженные лики давно усопшего короля из-под опущенных век с улыбчивым презрением взирали на муравья-смертного.

Бывало, Тан добирался и до Неак Пеана, где в бассейне с гниющей дождевой водой, на спине свёрнутой кольцами змеи цвёл лотос, рождая из себя малое подобие горы богов Меру; или доезжал до просторных королевских купален Сра Сранг, а то ещё – бродил вокруг Преах Кхеана, где покрытые каменной оспой гиганты с широкими лицами, присев от натуги, тащили вдоль аллеи брус, обозначавший тело змея…

Он чувствовал себя то ли владельцем, то ли хранителем двадцатипятивекового города – и оттого каждый раз с тревогой проверял, не пошло ли дальше разрушение ступеней, стен и статуй, не готова ли рухнуть мощная кладка под напором баньянов, оплетавших здания серыми щупальцами-корнями.

Но вот вчера вечером с собственного крыльца что-то странное увидел Тан в привычном силуэте Ангкор Вата. Как всегда в последние месяцы, выйдя пожелать доброй ночи родному храму, – поразился, уловив внезапные перемены. Нет, не дай Господь, не к худшему; не расплылись, оседая, закруглённые навершия, – наоборот: словно за несколько часов пройдя полную реставрацию, чётко, строго рисовались башни на небе!..

Поздно было ехать выяснять, что случилось, – темнело быстро, да и тучи плыли с юга, набухая близким дождём, и посверкивали в них зарницы. Воздух быстро насыщался электричеством. С чувством близких ошеломительных перемен, со звоном в ушах и часто бьющимся сердцем, Тан вернулся в комнату, лёг…

Помаявшись в тщетных попытках уснуть, поворочавшись с боку на бок, он зажёг ночник и, как часто бывало, принялся читать «Алмазную Сутру»[77]77
  «А л м а з н а я С у т р а» – одно из главных произведений буддийской канонической литературы, приписываемое индийцу Кумарадживе (343–413 гг.).


[Закрыть]
. Сутра успокаивала неизменно, и сны потом бывали светлые, распахнутые в залитое хрустально-золотым светом пространство, какого нет в материальном мире. Вот Гаутама Будда говорит своему ученику: «Субхути, любой благочестивый последователь, который начинает практику концентрации своего ума в усилии достижения Наивысшей Совершенной Мудрости, должен лелеять только одну мысль, а именно: «Когда я достигну Наивысшей Совершенной Мудрости, я освобожу в вечном мире Нирваны всех чувствующих существ». Это утверждение Тан понимал и принимал, как перечёркивающее любой эгоизм, даже в стремлении к духовному совершенству; это было близко и к учению коммунистов, конечно, без чудовищных извращений и крайностей ереси «красных кхмеров»… Освободиться в одиночку от проклятия телесных воплощений нельзя – надо позаботиться о товарищах!..

Ночью его разбудили удары в дверь, не совпадавшие по ритму с барабанной дробью дождя, падавшего на крышу. Первой мыслью со сна было: обновляется Ангкор, пришли послы от великого короля Джайявармана… Вскочив, Тан закричал: «Сейчас, сейчас!» – и, танцуя на одной ноге, стал натягивать брюки. Снаружи колотили настойчиво, властно; не без трепета он вспомнил о жестоких нравах XII века…

Действительность оказалась куда хуже. Сквозь потоки ливня, превращая их в пляску огненных нитей, слепил фарами бронетранспортёр, полный солдат; за ним пыхтели, извергая гарь, еще какие-то высокие машины.

На крыльце под навесом стоял мужчина в клеёнчатом плаще с откинутым капюшоном. Тан всмотрелся в его мокрое лицо – и почувствовал, что ему отказывают ноги, а к горлу подступает недавно выпитый чай.

Пришедший внешностью был вполне подобен ему, Тан Кхим Таю, лишь более подтянут и суров, с аскетически впалыми щеками. Рука его выразительно шевелилась в кармане.

– Бока отлёживаешь?! – крикнул двойник Тана высоким яростным голосом, принятым у «красных кхмеров» для пламенных обличающих речей. – О революционной присяге забыл, перевёртыш?…

– Сейчас революция в другом… – попытался было возразить Тан, но его свирепого близнеца просто рвало бешеными словами, будто он долго носил их в себе и мечтал выплеснуть:

– Помогаешь мировой реакции?! Видишь, что вокруг тебя творится, и пальцем не шевельнёшь! Классовые враги, угнетатели трудящихся – цари, феодалы, капиталисты – встают из могил, чтобы снова эксплуатировать бедняков, а ты и рад им прислуживать! Сам воскрешаешь тех, кто был справедливо покаран твоей рукой, – предатель, отступник, изменник делу Вождя!..

Вдруг настроение близнеца резко изменилось, он стал презрительно-холоден, выпятил губу:

– Ты ещё можешь искупить свою вину. Вождь собирает верных. Поверь, многие будут на нашей стороне. С нами революционеры всех стран и веков… Ты идёшь?!

Тан Кхим Тай стоял, не замечая, что ветер обдаёт его брызгами ливня, что холодные струи змеятся по крыльцу, втекая внутрь теплого, уютно освещённого дома. Рычал, сотрясаясь, транспортёр, тряслись яростно-белые круги его зарешёченных фар. О да, нынче они все найдут друг друга, – «вязальщицы Робеспьера», готовые пить кровь из-под гильотины, и «воины джихада» с замотанными лицами, плясавшие свой танец в салонах «Боингов», ритмично пуская пули в стюардесс и матерей с детьми, и бледные лохматые анархисты-безмотивники с бомбами, предназначенными для любой встречной толпы, и смертники, несущие динамит в букете навстречу приговорённому лидеру… рвота праведных революций, паразиты национальной борьбы, грязь на чистом лике Справедливости! Они столь ничтожны, что чувствуют себя полноценными, лишь мучая и убивая других. Они, конечно же, объединятся… Если им позволят.

Время в ту дождливую ночь замедлило свой бег возле реки Сиемреап. Молча стоял Тан, склонив голову и смирившись со своей судьбой; как сказано в «Алмазной Сутре», расставался с ложным, себялюбивым ощущением своего «я», – ведь всё, происходившее с ним, было лишь проявлением божественной, безошибочной кармы. А ещё Тан радовался тому, что многое успел, и живут десятки воскрешённых им людей, заново строят свою жизнь; и Чей Варин в далёкой столице спит, обняв мужа, и растет в её чреве новый человек, уже не воссозданный воображением, но всё же обязанный своим приходом в мир ему, Тану…

Он сам удивился тому, что так рад счастью своей возлюбленной, зачавшей ребёнка от другого мужчины, – а затем подумал, что это в духе учения Гаутамы, и тихое блаженство затопило его душу.

– Ещё улыбается, контрреволюционная сволочь! – бешено закричал двойник и, вскинув руку с пистолетом, несколько раз подряд выстрелил в грудь Тана.

…А час спустя произошло то, что до последней секунды осталось непонятным для отряда «красных кхмеров». На дороге среди лесов, ведущей к городу Кампончгтхому, ныне занятому армией Вождя, бронетранспортёр в бурной ливневой тьме едва успел затормозить, осветив перед собой завал срубленных стволов. По слову командира одни бойцы бросились разбирать преграду, другие, соскочив с грузовиков, рассыпались по обочинам. Присев и съёжившись, тщетно сверля глазами мглу, солдаты ворочали стволами китайских автоматов…

Но никто не бежал, не полз и не шёл к дороге. Зато в кронах ближних баньянов коротко пропели, одна за другой, тетивы луков, и стали падать автоматчики, бесшумно поражаемые сверху. Стрелы прочно сидели у них в глазу, в горле или между лопатками. Сияние фар делало отряд хорошо видимым, лучники же таились в ночи и в листве.

Выстрелы всё же прозвучали: командир, псевдо-Тан и ещё несколько старших, прячась за бронированными бортами, наугад палили в чащу из пистолетов. Тем временем водитель последнего из трёх грузовиков дал задний ход и стал было разворачиваться, чтобы удрать со страшного места; но точно посланная стрела заставила его оторвать руки от руля…

Получилось, может быть, лучше, чем ожидали нападавшие. Грузовик без управления, продолжая разворот, углом кузова саданул среднюю машину так, что она, в свою очередь, впечатала радиатор в тыл переднего грузовика. Кто-то, раздавленный между машинами, взвыл кошачьим голосом; с бортов сыпались наземь доселе залегавшие в кузовах «кхмеры». Продолжая слепое движение, задний грузовик нырнул носом в кювет и с громовым лязгом завалился набок.

Творилось немыслимое. Тающая кучка «красных кхмеров», паля во мрак и в дождь, металась вокруг своих искалеченных машин, – а стрелы всё летели ниоткуда, тонко посвистывая и разя… Вдруг Тан-второй, не выдержав, махнул вниз из транспортёра и помчался по разбитому асфальту назад, к давно оставленной реке. За ним устремились бойцы.

Навстречу им выступили из-за стволов полуголые, бритоголовые, с блестящей мокрой кожей воины. Сомкнулись поперёк полотна. Наставили копья.

Двойник на бегу распорол воздух выстрелом – впустую: наконечник копья, откованный в форме древесного листа, посланный недрогнувшей рукою, вбежал ему глубоко под межрёберную кость. «Кхмеры» попятились, – но сзади тоже были эти, ловкие и беспощадные… Иным бойцам, схватив их со спины, кривыми ножами перерезали глотки. Трупы сволокли с дороги, и всех поглотила ненастная ночь.

Перед своей гибелью, разрядив все обоймы, командир отряда решил было, что он бредит. Транспортёр закачался, подобно барже на больших волнах, и начал медленно опрокидываться. Молния огненной рекой пронеслась под сплошными тучами. Командир увидел извивавшуюся над ним толстую змею – и тут же сообразил, что это хобот.

Гигантский слон с башенкой на спине и железными кольцами, нанизанными на бивни, упираясь передними ногами, толкал тяжёлую машину, пока та не перевернулась. Тогда вожатый поспешил отвести животное обратно на лесную тропу. Отступили и другие воины. Словно гвардейцев короля Джайявармана предупредили, что сейчас вспыхнет и начнёт разливаться горящий бензин.

И бензин вспыхнул…

X. Кристина Щусь, Алексей Кирьянов и Геннадий Фурсов. Развёртка Киева, Печерский домоград

Наш конец будет концом Вселенной.

Иозеф Геббельс

А был ли мальчик? А может, мальчика-то

и не было?…

Максим Горький

– По-моему, это очень скучный мир, – сказал Балабут, пока мы все втроём провожали взглядами вертолёт.

Странная трескучая машина будто по невидимой мостовой выползла из-за правого крыла нашего домограда. Была она похожа на опрокинутый древний ветряк с крестом вертящихся крыльев наверху и летела неуклюже, скованно, ничем не напоминая привычные мне минилёты или авионы. На бортах вертолёта блестели ряды круглых окон. Должно быть, платная экскурсия в XXII век, затеянная каким-нибудь турагентством из Киева 1990-х или 2020-х годов…

От Виолы я знал, что Днепр теперь не уступает длиной величайшим рекам мира (нежданно воплотилась фантазия Фармера), и много раз повторены вдоль него киевские горы, и вытянут Тугорканов остров… Трудно осознать, что я сам начал, пустил в рост эту развёртку! Киевляне разных эпох вспоминают, а стало быть, и возвращают к жизни своих родных и близких; те – своих… Растёт, раскидывается не только вдоль Днепра, но и вширь живая сеть городов, сёл и местечек; уже и Десна, и Припять достигают размеров Нила или Конго, и каждое село возле них приобретает чудовищные размеры и невероятный вид: на одной околице дымят какие-нибудь черняховские курени, на другой высятся домограды… Спирально-слоистая Сфера позволяет любой размах; распускает лепестки от Земли-сердцевины давно предсказанная «роза мира»…

И отважные хозяева наши, начинатели Общего Дела, даже не думают ставить преграды между землями различных времён. Ведь история таких барьеров не знала, и любое новое поколение было, по сути, промежуточным, – швом, соединявшим прошлое с грядущим…

– Это оч-чень скучный мир, – повторил Балабут, туманно глядя вслед вертолёту, плывшему сквозь густой минилётный рой возле кубастой глыбины Центрального домограда. Словно и не лежала между нами и нашим минувшим пропасть в тринадцать веков, – сидели мы на просторном балконе жилблока Щусей, и плети багряного осеннего винограда сбегали из фарфоровых китайских ваз на широких перилах.

– Вроде бы всё здесь возможно, – но чувствуешь себя каким-то придавленным, обречённым! Нет, правда, у нас было больше каких-то уголков… щёлочек, что ли… где можно было отсидеться. Почувствовать себя независимым. А тут… делай, что хочешь, заказывай себе любые вещи, шляйся хоть по всей Галактике… но! Сидит вот здесь это «но»… – Он постучал согнутым пальцем себя по виску. – Сфера! Контроль не то, что над мыслями… не знаю… над самыми слабыми побуждениями! И если сочтут нужным, то вмешаются… причём так, что ты будешь уверен, что это ты сам изменил своё мнение, своё решение! Цин юань лян[78]78
  Ц и н ю а н ь л я н – прошу прощения (кит.).


[Закрыть]
, – это не для меня!..

И Генка плеснул себе в бокал белого холодного «ркацители», и выпил залпом, не дожидаясь общего тоста.

– Но ведь это же неправда! – воскликнул я, останавливая у рта ложку с фисташковым мороженым. Не ведая того, Генка обидел Виолу. – Никто и никогда против твоей воли…

– Нет, ты знаешь, в этом что-то есть! – сказала Крис, и хорошо знакомая мне двойная складочка вдавилась у неё между бровями…

Это было уже шестое или седьмое наше свидание; первое, истомив меня жуткими перепадами чувств, случилось почти месяц назад, на исходе сентября, в моём деревянном доме на Тугоркановом острове, вслед за тем, как я долепил завершающие мелочи в облике моих жертв. Формируясь, витая перед глазами, чёртова троица и пугала отчаянно, и манила, и требовала себя воплотить…

Наконец, воскрешение состоялось! Белокурая стройная Крис в любимом мною нежно-розовом платье с вышитыми в кругах пионами; облитый чёрным, бледный, пасторски строгий Балабут; пятнистый трясущийся богомол в мандаринском халате и подштанниках, с запахом неопрятной старости, – Щусь-старший: все трое сгустились и зажили, задвигались посреди гостиной.

Само собой, в свободное время я то так, то этак воображал себе эту встречу. Молодые, конечно, не признают во мне виновника своих предсмертных кошмаров, – просто порадуются тому, что миновал гнетущий ужас, и самую свою былую смерть сочтут лишь бредовым видением; ко мне же потянутся, как к родному, искать объяснений внезапной, незнакомой обстановке. Но тут вмешается зловредная мумия; заскрипит, закаркает на своем неандертальском языке что-нибудь вроде того, что «эта падла нас замочила». И все окончится диким скандалом, возможно, даже с рукоприкладством. Окончится, теперь уж точно, навсегда: велика Сфера, можно никогда не видеться…

Виолу Вахтанговну я не пригласил. В то, что она сама вмешается и смягчит первую реакцию воскрешённых, я не верил, – хозяйка сама в поддавки не играла и, по возможности, не позволяла другим… Что-то во мне протестовало и против заранее принятых защитных мер, вроде энергобарьера, – совесть, а может, брезгливость. Оттого, глядя, как они наливаются плотностью, я просто сидел в своем кожаном кресле, курил сигару и ждал. Пусть события идут естественным путем.

Раньше всех обрёл способность воспринимать и мыслить неуемный Степан Денисович. Пошатываясь, глазёнками в кольцах морщин обвёл комнату… Чуткость почти бессонного гада или зверя из болотных чащ, утерянная более поздними поколениями.

– Ах ты ж, б…ь! – приветствовал Щусь-старший XXXV-е столетие, впрочем, адресуясь ко мне лично. – Так это ты нас усыпил, что ли, паскуда? А я думал, завалил на хрен… Смотри, и привёз ещё куда-то… Выкуп, что ли, брать будешь? А чем? Бабок-то сейчас нет?…

– Натурой, – невольно подыграл я старику – и тут же, не выдержав, захохотал столь громко и, надо полагать, заразительно, что и Крис, и Генка вступили в новый мир с дружным смехом. Спасибо старому богомолу, напряжение было заранее снято…

Теперь, во время очередной нашей встречи, пообвыкший в Сфере Фурсов развивал за бокалом свой тезис о том, сколь скучен сей совершенный мир.

– Чёрт побери, они ведь сами себя выдумали! Сделали из своей жизни сплошной витакль, заигрались – и поверили, что это они сами такие, а не их роли! Помните у Заратустры? «Бывают ещё и такие, что подобны часам с ежедневным заводом: они исправно выполняют свое «тик-так» и хотят, чтобы это «тик-так» почитали за добродетель»… Да! Тыщу лет внушали себе и друг другу: какие мы, мол, мирные, добрые, терпимые, справедливые… соревновались, – кто глубже загонит в себя матушку-природу. Загнали! Ангелы… Парад мертвецов! И нам вместе с ними жить вечно?! Сесе[79]79
  С е с е – спасибо (кит.).


[Закрыть]
! Не хочу…

– Да другие же они, Гена, послушай, – совсем другие! – пытался я урезонить Балабута. – У них настоящие страсти, богатая, яркая жизнь, – только без жестокости, без насилия друг над другом, без…

– «Без» чего-то – это уже значит, не яркая и не настоящая… Ну, ничего! Я этот морг ходячий… и летучий… ещё тряхну хорошенько!..

Тогда, в своём доме на Тугоркановом, обрадовавшись, что воскрешение проходит мирно и даже весело, я не поспешил с исповедью, а вначале открыл троице поразительный факт Общего Дела, собирания из межзвёздной пыли тел и душ всех ушедших. В конце концов, новая диковинная жизнь как бы перечёркивала для возвращенных их давнюю гибель, делала убийство малозначащим эпизодом, а меня – лишь условным злодеем… Дождавшись, когда, пожив в своих комнатах и малость приспособившись к динамике, они станут совсем беспечными, – я накрыл для троих добрый ужин с вином на веранде и, всё же внутренне дрожа, рассказал правду…

Крис восприняла жуткий мой рассказ с видимым удовольствием, – подняла светлые брови: «Неужели ты так меня любил?…» Генка не то обидел меня, не то похвалил, назвав мои преступные действия «что ни говори, мужскими»: значит, до сих пор ничего мужского он, подлец, от меня не ожидал… А Степан Денисович мудро подвёл итог, заявив, что теперь вообще «один хер, кто там убивал, кого убивали»… Воистину, не был создан мир Сферы для драк и сведения счётов!..

И вообще, удавалась рискованная игра авторов Общего Дела. Никаких стен между людьми и цивилизациями… может быть, это и было одно из главных условий Апокатастасиса, «восстания в прославленном виде»?… Вертолёты, катера, автобусы или даже телеги – с одной стороны; гравиплатформы, авионы, вариаторы вероятности с другой… Транспорт, возивший туристов из прошлого в будущее и наоборот, сновал всё бойчее. Мастеровые поры Владимира Красное Солнышко, гонористые шляхтичи эпохи войн за веру или интеллигентные курсистки кануна Первой соцреволюции, – все они оказывались довольно гибкими и сообразительными людьми. Быстро привыкали к каретам без коней, к воздушным кораблям над головами и странно одетым иновременникам на улицах среди стеклянных дворцов. Нечего и говорить о киевлянах поздних веков: опыт телесериалов или витаклей помогал им даже без особого любопытства, добродушно-снисходительно встречать ладьи викингов на Днепре, ватаги средневековых ремесленников с хлебом в узелках, крестящихся от ужаса и восторга посреди залитого светом Крещатика, а то и гусарскую компанию, спьяну доскакавшую на конях до Центрального домограда…

Генка снова выпил залпом целый бокал, словно его сушило и жгло изнутри.

– Как вы думаете, они воскресят нас ещё раз, если мы тут наделаем шуму? Я бы проверил, насколько они терпеливые и добренькие… испытал бы на вшивость!

Снова всё та же «щука в море»… Пожалуй, это уже не упрямство, а мания, – полечить бы!.. Мне стало не по себе; невольно затянувшись ядрёной «Лигерос», я мучительно закашлялся, слёзы потекли по щекам. Что-то непростое, тёмное стояло за этим хлопаньем вина фужерами, за нервной суетливостью Генкиных движений, за его кривыми усмешечками и показным балагурством. Даже Кристина заметила и покосилась озадаченно; глубже залегли складки на переносице…

Впрочем, подруга наша тут же, с чисто женской потребностью сглаживать острые углы, сама разлила следующую бутылку и защебетала:

– Ну, ребята, цинь ба[80]80
  Ц и н ь б а – пожалуйста (кит.).


[Закрыть]
, – давайте за всё хорошее, что было в нашей жизни, и за то, что будет, и за забвение всего плохого! Надо уметь забывать, надо!..

Её живость показалась мне натужной.

– Ты знаешь, Алёшечка, мы с Геной недавно были в Лондоне, – между прочим, впервые: он так чудно отстраивается! Геночка хотел сначала побывать в эпохе Генриха Восьмого, но я отговорила: мрачно… А в город Диккенса – он ни в какую! В общем, сошлись на начале двадцатого века. Ну, знаешь: такие высокие машины на колёсах, вонючие… лошади, навоз на мостовой… Нашли там одно уличное кафе, где поменьше гари; сели, пьём пиво. И вдруг к нам подходит мужчина… ну, довольно старый уже, толстый, и с зонтиком – да, Гена? Хотя дождя и предвиделось…

Я пуще прежнего поперхнулся дымом, ощутив нечто вроде легкого приступа тошноты. Так вот откуда ноги растут у нынешних Балабутовых планов! Я уже точно знал, кто был мужчина с зонтиком, и лишь подивился расторопности «мага»…

Несколько сложнее, чем с туризмом и культпоходами, обстояло у нас дело с политической жизнью на стыках разных времён; но и тут пока обходилось без больших трагедий. Стала, например, беспокоить развёртка степной империи Чингиз-хана: жестокие «люди длинной воли», воспитанные железным каганом, пытались расширять свои владения, даже налетая на улусы собственных внуков и правнуков. Но младшие Чингизиды, стакнувшись с вождями более поздних времен, вплоть до казанских и крымских ханов, и заручившись поддержкой Руси, создали мощный рубеж совместной обороны. Тогда нойоны Чингиза повернули конницу вглубь прошлого и прошли уже довольно далеко… пока не встретили столь же многочисленных и беспощадных гуннов царя Аттилы. В конце концов, монголы поняли, что их удел – тихо жить на отведённых землях, где всегда свежа трава, чисты реки и привольно табунам. Да и весть о скором Страшном Суде все больше занимала умы: об этом кричали несторианские проповедники. Сам каган, ни в чём не знавший меры, говорят, подружился с монахами и избрал праведную жизнь…

Почти никто из правителей и военачальников, слава Абсолюту, не пытался помогать архаичным народам более совершенным оружием. Пронёсся слух лишь о некоем доброхоте из числа помощников Гарибальди, пославшем на барже по морю несколько тысяч винтовок воинам Спартака; но выстрелы не прозвучали в римской развёртке первого века до нашей эры, и храбрый фракиец не сел на трон в Вечном Городе. Оставалось только гадать, куда исчезла посылка…

Некоторое время для меня представляло загадку архаическое правосудие. Какова ныне его судьба? Поскольку добрые хозяева наши ничего воскрешённым не навязывали, – стало быть, работали в развёртках все старинные прелести: плети, дыбы, застенки и плахи на площадях… Разъяснила, конечно же, Виола. Никакого вмешательства в заплечно-пыточную практику, и вправду, быть не могло: у самих подданных должно было вырасти сознание до протеста против тирании. Кое-кто из координаторов предлагал – казнённых и замученных тут же воскрешать, чтобы деспоты с досады на своё бессилие поотрекались от власти, а народ воспрянул. Потом решали: не надо, воцарится прямой хаос. Жертвы палачей пока оставались невоскрешёнными, лишь Сфера запоминала квантовые схемы, – а международный, межцивилизационный обмен размывал себе устои деспотизма…

Нет, – откровенно наши наставники ни во что не вторгались. (Я всё вспоминал горчицу деда Годердзи…) Разве что на миг они выступили из тени в Киеве, вернее, в том звене длинной цепи перетекающих друг в друга Киевов, где стояли солдаты Гитлера. Немцев уж очень ненавидело население, даже Судный День не хотело разделить с «фрицами», и тевтоны свирепствовали в ответ… Однажды всех оккупантов собрали и отправили в тот слой, где слагалась развёртка Германии. Говорят, серо-зелёные колонны, маршируя, исчезали за некоей чертой, просто обращались в ничто; лишь звучали некоторое время, затихая, дружный топот и любимая

 
Wer wird bei der Laterne stehn
Mit dir, Lili Marleen?…[81]81
  Wer wird bei der Laterne stehn Mit dir, Lili Marleen?… – «Кто будет стоять у фонаря с тобой, Лили Марлен?». Строки из песни «Лили Марлен», наиболее популярной среди немецких солдат во время Второй мировой войны. (Музыка Норберта Шульце, стихи Ханса Лейпа.)


[Закрыть]

 

…– Интересный такой дядя! Как его, Ген, – Доули, да? Доули. Он нам много чего рассказывал в том кафе. Он и про тебя знает, Алёша, – вы с ним где-то виделись. – Я кивнул, не вдаваясь в подробности. Крис уверенно продолжала: – Этот Доули, – он, знаешь, просто помешан на двойниках. Убеждал нас, что каждого умершего человека надо воскрешать не один раз, а дважды; делать две одинаковых копии, только с разными знаками, как позитив и негатив. Мол, пусть двойники борются между собой, и победит тот, в котором – как он выразился – сильнее естество. В общем, кто ближе к природе…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю