Текст книги "Славное море. Первая волна"
Автор книги: Андрей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
И снова он напряг память, на лбу выступили крупные капли пота.
Представитель гороно досадливо поморщился, увидев в этих вопросах какую-то нарочитость. Остальные члены комиссии настороженно ждали ответа.
В напряжении оглядев почти каждого члена комиссии, Гена перевел взгляд на стены, на окно. Часть окна закрывала зеленая крона тополя, а дальше за ней густо синел совершенно безоблачный кусочек неба. И тут же, на глазах Гены, на подоконник пролился широкий солнечный луч. Он скатился по белому подоконнику на крашеный пол и лег на нем ярким пламенем.
Губы Гены открылись в теплой, радостной улыбке.
«Солнце!» – крикнуло что-то в нем.
И будто не на подоконник, а в него пролился яркий солнечный луч и осветил самые глубокие кладовые памяти. В этот миг он почувствовал, что знает очень многое из того, что надо сейчас ответить.
IV
…Гена вышел, осторожно закрыв за собой дверь. За дверью, столпившись, стояли ребята. Они долго молча смотрели на него.
– Вы что, ребята? – спросил он, вглядываясь то в одного, то в другого.
Сердце чуть замерло. Уж не свалилось ли на его голову еще одно несчастье?
– Тебя больше всех держали, – сказал Митя. – Что случилось?
Он облегченно вздохнул и махнул рукой.
– И не спрашивайте. Два дополнительных вопроса.
– А что, на первые не ответил?
– Ответил. Без запинки.
– Почему ж вопросы? Кто задавал? – Митя сказал это таким тоном, что можно было подумать, что задавать дополнительные вопросы мог только недруг.
– Антонина Петровна.
– Но… Ей же все хорошо известно… Чего ж она?..
– Сам не понимаю, почему она так. Я на последнем вопросе даже занервничал, – откровенно признался Гена, – да солнце выручило. Правда. Веселое такое в окно глянуло, и сразу все в памяти осветило.
Но рассказ о спасительном солнце не произвел на ребят особого впечатления. Всех огорчило, что Антонина Петровна задавала дополнительные вопросы. И не кому-нибудь, а Гене Серову, у которого перед экзаменами случилось несчастье.
– Да что вы удивляетесь? – сказал кто-то. – Известно, сухарь. У нее и на лице сплошное алгебраическое выражение.
Придирчивость Антонины Петровны огорчила не только ребят. Директор школы Иван Васильевич, невысокий, широкоплечий старик с бритой головой, но с широкими седыми усами, долго косился на нее. А когда все стали расходиться, он попросил Антонину Петровну остаться.
Они уходили последними. По времени был уже вечер, но северное солнце стояло еще высоко. И как-то было не совсем ловко уходить домой раньше, чем солнце коснется гор, кольцом облегающих город.
– Простите, я так и не понял вас, почему вы были так требовательны сегодня к Геннадию Серову? – спросил Иван Васильевич с нажимом на букву «о». Он был волжанин. В 1912 году попал в якутскую ссылку и с тех пор навсегда связал свою судьбу с судьбой якутского народа. Женился на учительнице-якутке, и теперь у него около десятка внучат.
– Он только что потерял отца, – тихо говорил Иван Васильевич. – Дополнительный нажим мог привести его в смятение.
Антонина Петровна ничего не ответила.
– Ну, что ж вы молчите? Не было же в том особой необходимости?
– Нет, была, Иван Васильевич.
Она прошла еще немного молча, потом замедлила шаг.
– Другие ребята, наверное, будут учиться дальше. У них еще есть большие возможности пополнить свои прежние знания и получить новые. А Геннадий Серов может остаться на том, что имеет сейчас. А достаточно ли мы их дали ему? Вот я и хотела уточнить: хватит ли их, чтобы по-хорошему начать Серову новую жизнь рабочего человека.
– Вы решили помочь ему?
– Да. Вы знаете, мы с ним и сейчас должны быть как одно целое, вот как подорожник. И мать и школа для него надежные листья. Мы должны помочь ему укорениться на любой почве, помочь вырасти и расцвести.
Она чуть улыбнулась.
– …Знаете, так, зацвести веселыми синими сережками…
На этот раз замедлил шаги Иван Васильевич.
– Да вы, Антонина Петровна, поэт!
– Что вы? Никогда не писала стихов.
Посмотрела на безоблачное синее небо, на ослепительно белую башню новой электростанции и с грустью, как о давно ушедшем, сказала:
– А вот петь любила. И хорошо пела…
– Простите, но я вас никогда не слышал, – попытался развеселить ее Иван Васильевич.
И она сразу душевно отозвалась на эту его попытку.
– Ой, Иван Васильевич! Мы же с вами недавно работаем. Вы меня молодой и не видели.
– Да вы, Антонина Петровна, и сейчас не старая, – продолжал он тем же тоном. – Я и то часто говорю: «Он молодой, наших лет».
– Спасибо, женщине это приятно. Только вот не старая, а не пою больше.
– Это почему же?
– Муж у меня… Жили душа в душу…
– Оставил?
– Нет. Он не такой был. Разбился с самолетом на побережье. С тех пор и затихла. Запою – его вспомню, плакать начинаю.
Иван Васильевич уже не мог продолжать разговор в прежнем тоне и замолчал. Теперь говорила только она.
– С тех пор не пою больше. А вот каждое лето, когда от нас уходит десятый класс, у меня такое чувство, будто я напелась в полное свое удовольствие.
В этот вечер им трудно было разойтись сразу по домам. Старый директор с каждым шагом узнавал много неизвестного ему о своей учительнице, а ей так хотелось поговорить в этот светлый северный вечер.
Они прошли рабочий пригород и вышли на покрытую торцовой мостовой улицу Дзержинского, широкую, по-вечернему просторную. В окнах верхних этажей отражалось незакатное солнце. Внизу, вдоль широких тротуаров, зеленели молодые березы, потерявшие границу между днем и северной ночью.
Потом Иван Васильевич проводил Антонину Петровну до ее дома, крепко пожал руку и сказал, еще больше подчеркнуто выговаривая букву «о».
– Спасибо вам за сегодняшний вечер. Желаю успеха. Не забывайте наш подорожник.
Глава вторая
I
Ну, вот и все.
Мать отставила на край стола полуостывший утюг. Позвала Надю.
– А ну-ка, сложи форму.
Надя сначала примерила к груди белую блузку. Глаза засветились радостью, на губах появилась улыбка, которую не видели у нее уже много дней.
Девочка быстро сложила синюю юбку, потом, стараясь не смять рукава, положила на нее блузку.
– Теперь, кажется, все, – и Анна Ильинична устало села на табурет.
Надю собирали в пионерский лагерь. Путевку она получила от месткома электростанции, где мать работала уборщицей.
Девочка вдруг вспомнила что-то и убежала. Через минуту она вернулась и поставила, теперь уже перед Геной, ботинки.
– Я совсем забыла, что они у меня с дырой, сделай С ними что-нибудь.
Гена осмотрел правый ботинок, задумчиво покачал головой.
– Ничего себе дыра: головка совсем оторвалась. Горит на тебе все.
– Тут все по шву, – старалась уговорить его Надя, – папа сразу бы сделал.
Отец не был профессиональным сапожником, но всю обувь чинил дома сам. Гена пожалел, что мало приглядывался к его работе. Теперь до всего нужно доходить самому.
Анна Ильинична молча принесла из чулана суровые нитки. Гена скрутил из них несколько концов, навощил варом. Получилась дратва. В старом ящичке отца нашел пучок щетины. В конец каждой дратвины вплел по длинной гибкой щетинке. У сапожников эти щетинки выполняют роль иголки.
По-мальчишески посапывая носом, он неторопливо и сосредоточенно натягивал разошедшиеся края кожи и ловко прокалывал в них дыру. Потом брал щетинки, которые держал во рту, просовывал их в отверстие навстречу друг другу и за ними продергивал дратву.
Шов получался двойной, крепкий и ровный, как на швейной машинке. Гена шил, ни на кого не оглядываясь, п с каждым стежком радовался своей рабочей удаче.
Надя сидела на корточках и, наклонив черноволосую голову, терпеливо следила за работой брата.
Он увидел ее чуть насупленные густые брови и, усмехнувшись, спросил:
– Что смотришь? Думаешь научиться?
Она приложила палец к губам и не сразу, по-взрослому сокрушенно, сказала:
– Не выйдет у меня.
Не поднимая головы, он басовито ответил:
– И не надо, не девчоночье это дело. Вон у мамы шить учись. Ей одной на нас не наготовиться – большие стали.
Кончив работу, внимательно осмотрел ботинок. Поставил его перед сестрой и спросил:
– Так ладно будет?
– Ой, хорошо! Спасибо, – обрадовалась девочка и понесла ботинки чистить.
Не успел Гена убрать свой небогатый сапожный припас, как Надя вернулась с начищенными ботинками. Но радости на лице ее уже не было.
– Гена, можно тебя попросить еще об одном, – чуть слышно сказала она, потупясь.
– Что спрашиваешь? Говори сразу.
– Починил ты ботинки хорошо… Только когда начнешь работать, купи мне с первой получки новые. Ну, пусть не ботинки, а сандалии, а только новенькие… Всем девочкам купили, а я одна…
На лбу Гены легли две глубокие продольные морщины. Черные брови опустились ниже и плотно сошлись у переносицы. Раньше это все требовали от отца. Теперь Надя спрашивает у него. Скоро спросит и мама, а ему уже спросить не у кого. Значит, надо скорей искать работу.
– Ладно, куплю, – решительно сказал он, сматывая остатки дратвы в клубочек. Хотел прибавить: «Кто же тебе еще купит?» – но сдержался.
– Можно и не с первой, а со второй, – сказала Надя.
– Обязательно купим с первой. И ботинки и сандалии. Будешь ходить не хуже других. Одна ты у нас.
На следующий день Надя уехала в лагерь, и в маленьком доме Серовых стало совсем тихо.
II
…Дав обещание сестре скоро обуть ее в новые башмаки, Гена уже не мог откладывать день устройства на работу. Но куда пойти? Раньше он как-то не готовился к этому, надеясь идти учиться дальше. А теперь надо решиться. Решиться раз и навсегда. И тогда всю жизнь или благодарить или ругать этот день.
Попробовал посоветоваться с матерью.
– Любое дело кормит человека, Гена, – сказала Анна Ильинична, любуясь сыном, во всем напоминавшим отца. – Только лучше, если ты выберешь дело по душе. Вот у меня оно маленькое, а сделаю все к положенному часу, и на душе светло, как в чистых комнатах. Директор как-то сказал: «От вашей чистоты, Анна Ильинична, мне каждый день воскресеньем кажется». Потом зарплату прибавил. Про зарплату я-то уже забыла, а вот слов его забыть не могу.
Сама посветлела лицом, глянула на свои натруженные, в выпуклых венах руки.
– Войдет твоя душа в дело – оно хорошим будет. Руки от него не оторвешь. А не войдет – не жизнь, а мука будет.
Мать ушла на работу, Гена остался один. А через минуту, шумно шаркая ногами, вошел Митя Быстров. Стрельнул озорными глазами.
– Ты один?
И, не дожидаясь ответа, спросил:
– В какой институт мне подать заявление? Сел на табуретку, кинул руки на стол.
– Прямо голова кругом идет.
Гена опустился на скамейку у противоположного конца стола и никак не мог понять тревоги приятеля.
– Иди, в какой хотел раньше.
– А я еще и не хотел, – простодушно признался Митя и смущенно захлопал короткими светлыми ресницами. – Ждал, когда получу аттестат.
– Тогда иди работать.
– Работать это потом, если провалюсь. А пока попробую куда-нибудь поступить.
И вдруг поняв, что все говорит только о себе, спросил:
– Ну а ты как?
– А я собираюсь работать. Думаю, куда бы податься.
– Подумаешь, печаль. Куда ни пойдешь, везде примут.
Он бегло перечислил много мест, где можно найти интересное дело.
Гена и не представлял, что в их маленьком городке столько производственных предприятий.
– У тебя почти рядом кожевенный комбинат, – продолжал Митя. – Там всякой работы до черта.
– Можно и на комбинат, – согласился Гена. – Сапожным делом я уже занимался. Надьке ботинки починил – не нахвалится.
– Там не только сапоги шьют, а для тебя, наверно, и канцелярскую работу найдут.
– Это, пожалуй, неплохо, – согласился Геннадий. – Словом, смотря какая работа.
– В отдел кадров пойдем вместе, – предупредил Митя. – Несмелый ты. Сунут тебя куда-нибудь на задворки, а я тебе помогу хорошее дело подобрать.
Веселый, общительный, Митя действительно мог хорошо помочь при разговоре в отделе кадров, и Гена согласился.
Кожевенный комбинат, крупнейшее предприятие Леногорска, находился недалеко от новой электростанции. Собственно, новая электростанция, кожевенный комбинат и еще лесозавод и составляли собой крупный пригород со своей планировкой улиц.
К Леногорску вели только два пути: водный и воздушный. По какому бы из них ни прибыл человек, он прежде всего видел высокое белое здание электростанции, дымящуюся трубу кожевенного комбината. Потом сразу открывались белые, под стать электростанции, дома жителей пригорода. Он был как бы авангардом Леногорска.
Гена и Митя отправились на комбинат вскоре после гудка. Трудовой день уже начался. На просторных, залитых северным солнцем широких улицах в эти часы становилось безлюдно и тихо. Рабочие уже стояли каждый у своего дела. По улице спешили только запоздавшие служащие. И лишь временами тишина нарушалась гулом самолетов да гудками пароходов: пригород одинаково близок и к аэропорту и к речной пристани.
Когда затихал самолет или гудок парохода, было слышно, как щебечут ласточки и звенят в воздухе стремительные стрижи.
Проследив за полетом стайки стрижей, Гена подумал, что он теперь будет видеть это каждый день, в один и тот же час. По этой самой улице с белыми домиками он станет спешить на работу, вежливо раскланиваться со знакомыми, говорить с ними о делах.
И уже не юношей, только что вступающим в жизнь, а взрослым человеком почувствовал он себя сейчас и оттого шагал твердо и широко…
А Митя, семенивший рядом мелким шажком, без умолку поучал:
– Если в контору управления комбината не возьмут, то рвись к станку. Заработок там роскошный.
– Нам сейчас не до роскошного. Только бы на харчи да на одежду.
Неожиданно на дороге встретилась Антонина Петровна.
– Куда разогнались так рано? Я думала, отдыхать будете.
– Кому как… – начал было Гена. Но Митя его опередил.
– Идем работу искать.
– И ты тоже?
– Нет, я в институт. Это для Гены работу найти надо.
– А куда решил пойти? – обратилась учительница к Гене.
– На кожевенный комбинат, – сказал он весело, будто вопрос о приеме его на комбинат уже решен.
– Что ж, это хорошо, – улыбаясь ему, похвалила Антонина Петровна. – Оттуда много больших людей вышло. Председатель горсовета работал там, министр коммунального хозяйства оттуда. Недавно рабочие комбината ездили на Всемирную конференцию сторонников мира. Желаю тебе успеха, Серов.
Антонина Петровна обоим подала руку, как бы признавая в них самостоятельных, взрослых людей.
– До свидания. Как устроишься, Гена, зайди, поговорим.
И ушла своей легкой походкой, словно уплыла по широкой улице.
Встреча с учительницей обрадовала Гену. Ему подумалось; что это сулит удачу. Настроение поднялось.
В узком темноватом коридоре конторы комбината они быстро нашли дверь с надписью: «Отдел кадров». В коридоре стояла тишина, пахло кожами, дубильным экстрактом.
Гена легонько постучал и, не дожидаясь ответа, смело открыл дверь.
Вошли в большую комнату с двумя широкими окнами. Невысокий, выкрашенный в коричневую краску барьерчик делил комнату на две равные части. Передний часть была почти пустой. Только у одной стены стояли два узеньких деревянных дивана. За барьерчиком тесно сдвинуты друг к другу два стола. На одном стояли телефон, чернильный прибор, лежал большой лист гладко отполированной кожи. Но никто за этим столом не сидел.
За столом попроще, покрытым зеленым сукном, работал сухонький старичок, в очках со скромной металлической оправой. Справа от него лежали три переплетенных скоросшивателя, слева стоял ящик с какой-то картотекой.
Старичок взял скоросшиватель, на котором было написано: «Дело № 316». Что-то подписал в этом «деле» и отнес в стоящий в углу желтый канцелярский шкаф.
Дверь шкафа осталась не закрытой. Гена увидел полки, тесно заставленные пухлыми скоросшивателями. И догадался, что это личные дела рабочих комбината.
– Мы к вам хотим поступить, – первым заговорил Гена. – У вас набирают сейчас на работу?
– Работа есть, – неторопливо сказал старичок. – Дело у нас большое. Тут много народу надо.
Он снял очки, протер их маленьким синим платочком и, надев, внимательно осмотрел ребят.
– Грузчики нам нужны. Человек шесть возьмем. Митя критически поглядел на Гену. Тот был невысок, узкоплеч и в грузчики, понятно, не годился.
– Не подходит, – сказал Митя.
– Да, это вам не подойдет, – согласился старичок. – Не физкультуриетые вы.
– А еще кем можно?
Огорченный первой неудачей, Гена все же не хотел уходить, надеясь хоть как-нибудь зацепиться на комбинате.
– Разнорабочие по двору нужны. Одного дворника возьмем.
– И это нам не подходит, – категорически отказался Митя.
– Зря чураетесь работы. У нас всякий труд почетен.
Старичок разговаривал равнодушно, сразу поняв, что грузчиками ребята не пойдут, да и разные работы по двору их не заинтересуют.
– Ну, для дворника и разнорабочих не надо было десять классов кончать, – резко ответил Митя и нахмурился.
Работник отдела кадров на этот раз глянул на ребят с интересом, но не нашелся что сказать.
В открытое окно с центрального двора доносился заводской шум: звон вагонеток, натужный звук работающего тяжелого станка и где-то в цехе веселый смех рабочих.
– Мне бы в цех хотелось. Может, найдете что? – попросил Гена.
Лицо старика подобрело, и Гена в душе понадеялся, что одно место в цех к стайку тот, если захочет, найдет.
Старик вежливо расспросил, почему Гена идет работать, а не в институт.
Узнав обо всем, старик сочувственно вздохнул:
– В цехи будем набирать только месяца через три, когда привезут новые станки.
Ждать Гена не мог. Денег, которые зарабатывала мать, не хватало. Уже взяли в долг у родственников.
Рассказать бы старику об этом, спросить совета, что делать дальше, как быть? Может, найдет что-нибудь… Хорошо, если найдет. А если только улыбнется и снова откажет? Нет, свое горе, свою бедность Гена не понесет на люди.
Вышел из конторы огорченный и сам себя вслух спросил:
– Куда ж еще пойти?
– В стройтрест, – посоветовал Митя. – Там столько всякой работы…
Пошли к автобусной остановке.
– Соглашусь на любую работу, нечего выбирать, – решился Гена.
– А зачем все это тебе нужно? Ты же имеешь среднее образование. Интеллигентный труд – вот что тебе надо!
– Пошел к черту! – разозлился Гена. – Мне сейчас все равно, какое дело, только бы дали. У меня семья.
У Мити что-то дрогнуло в груди. Он с изумлением посмотрел на друга.
Перед ним был уже не веселый десятиклассник, живущий в семье на всем готовом, а кто-то другой, даже ростом выше и с двумя тонкими морщинами на лбу.
– Ладно, кисло у тебя на душе, сам вижу, – миролюбиво заговорил Митя. – Не расстраивайся зря. Каждый день нанимают. Им всякий труд нужен.
III
Автобус в рабочее время ходил полупустой. На остановке почти не задерживался. Гена и Митя едва успели вскочить на подножку, как он уже покатился в город. Днем и на городских улицах было малолюдно. Безоблачное небо дышало жарой. На торцовых мостовых плавилась смола. Во всех этажах домов настежь раскрыты окна. Под окнами в полный лист зеленеют березы и тополя, зацветает черемуха.
– Тебе, может, прямо в тресте найдут работу, – шепотом, чтобы никто не слышал, сказал Митя. – Только ты сам особенно не лезь. Говорить буду я.
Гена подумал, что в тресте работать, конечно, неплохо: и работа канцелярская, не тяжелая, и оклады, наверно, хорошие. Мама, конечно, обрадуется. Жаль, что ездить из дома в трест далеко. И шепотом ответил:
– Ладно, там видно будет.
Автобус почти не задерживался на остановках. Только в одном месте пришлось постоять: воспитательницы детского сада вели через дорогу малышей в сквер.
В отдел кадров треста набилось много народу. Все это были люди степенные, пожилые. Каждый из них принес сюда свои запахи: от плотников остро пахло свежеоструганным деревом, от каменщиков – раствором цемента, известью.
Ребята чутко прислушивались к разговорам, и настроение их падало. Почти все приходящие имели специальности и опыт работы. Большинство – техники, прорабы, бригадиры. Некоторые из них даже не нанимались, а просто их переводили с места на место. Они быстро получали путевки на объекты.
Гена и Митя, по обоюдному согласию, переждали всех и последними подошли к столу инспектора по кадрам.
Митя сразу же оттер друга в сторону и сказал инспектору, что Гена закончил десятый класс и хочет поступить в трест на какую-нибудь работу.
– На канцелярскую? – сразу спросил инспектор и выжидательно наклонился вперед.
Гена увидел в этой позе что-то обнадеживающее. Казалось, что инспектор только и ждет его согласия. И он поторопился с ответом:
– Да, конечно. В трест куда-нибудь.
Инспектор ждал другого ответа и, разочарованный, отрицательно покачал головой.
– Нет у нас вакансий.
– Ну, конторщиком в бухгалтерию или табельщиком куда, – солидно, не торопясь, повел разговор Митя.
– И табельщики не нужны. Набираем только людей С производственными специальностями. Плотники нужны, печники. А вы без квалификации. Вот если на известковый склад. Туда несколько человек запрашивают на погрузку извести.
– Это нам не подходит, – наотрез отказался Митя. Короткие ресницы его воинственно смотрели на инспектора.
– А кто, собственно говоря, ищет работу? – рассердился инспектор. – Вы или ваш товарищ?
– Это не имеет значения. Пошли, Гена.
Инспектор задумался. Ему хотелось чем-нибудь помочь этим молодым людям, видно только что начинающим свою трудовую жизнь. Но Митя уже вытолкал приятеля из комнаты, а сам, уходя, громко хлопнул дверью.
На улице Гена вспомнил утреннюю встречу с Антониной Петровной, свои надежды на успех в поисках работы и чуть не заплакал от обиды и растерянности.
– Вот тебе и башмаки и сандалии, – вздохнул он и покачал головой.
– Что ты говоришь? Какие башмаки? – растерянно спросил Митя.
– Сестре я обещал купить с первой получки. Старенькие у нее. Просила меня очень.
Притих и Митя. Неудачу Гены он переживал, как свою. Ему тоже было обидно до слез. Но характер у него был легкий. Горе у него не задерживалось, как вода в решете.
– Не хмурься, – махнул он рукой. – Подождем немного, а потом опять пойдем. Пока Надя вернется из лагеря, у тебя обязательно будет получка.
А через минуту он остановил Гену и, заблестев глазами, заговорил:
– И что мы с тобой за недогадливый народ! Пойдем в райком.
– Это зачем же? – удивился Гена.
– На работу пошлют.
– Я в райком не пойду.
– Да что мы, чужие, что ли? Ходят же ребята!
– А я не пойду. Райком не нянька для комсомольцев. Легкомысленный ты человек, скажут, раз тебе все время подпорки нужны.
Митя не стал противоречить приятелю, но в душе твердо решил: в случае второй неудачи повести его в райком комсомола.
…В этот вечер Антонина Петровна не дождалась Гены. Не пришел он и назавтра. Она решила пойти к нему сама, но передумала и пошла к Мите.
Тот сидел во дворе на низенькой скамеечке и плел из прутьев мордушку.
Увидев тихо подошедшую учительницу, вскочил, одернул рубашку.
– Ладно, сиди, сиди, – сказала она, – я только на минуту.
Сама села на табуретку, а он рядом на свою скамеечку.
– Докладывай, чем кончился вчерашний поход, – приказала она.
– Плохо, Антонина Петровна.
– Говори все.
– Не взяли Гену нигде. Мы и в комбинате были, и в стройтрест ездили…
– И нигде нет работы?
– Канцелярской нет. Нужны только специалисты, мастера. А так, только чернорабочих берут.
– А вы не согласились?
– Да как же согласиться? Не для этого же учились. Среднее образование имеем.
Что-то в поведении Мити учительницу начало беспокоить. «Что же именно? – мысленно спрашивала она сама себя. – Барская пренебрежительность к черной работе? Или, может, это – неумение начать жизнь, растерянность?»
– Так… – уже сухо сказала Антонина Петровна. – Значит, вы только учились? А те, кто работает, это люди второго сорта? Как же тогда они приобрели свои специальности, на сложных машинах научились работать?
– Так и. Гена же согласен был к станку, а ему чернорабочим предлагают, известку пересыпать…
– Надо было идти пока на любую работу, – уже мягче сказала учительница. – А там пригляделся бы… На производстве легче выбирать специальность. Надо помнить главное: труд не терпит барства.
От Мити Антонина Петровна отправилась к дальнему родственнику Гены Ивану Демидовичу Вагину.
IV
Жарко. Река рядом, но прохлады от нее нет. Легкое, чуть заметное движение воздуха шло не от реки, а наоборот, с суши на реку, и город изнывал под солнцем.
Гена томился больше других. Он не у дела. Нельзя же называть настоящей работой то, что он с утра полил огородные гряды, убрал в доме. Не это ему нужно. И мать ждет от него не этого.
В доме прохладней. Он сидел у окна и смотрел во двор. Сонные куры убрались в прозрачную тень сарая. Одна белая курица не смогла добраться до тени и, расслабленная, валялась прямо под солнцем.
Он медленно думал о странном явлении: на Севере зимой известные всему миру лютые морозы, а летом нестерпимая жара.
О якутских морозах пишут много, о летней жаре мало.
Этот вопрос давно занимал Гену. Он прочитал много статей и книг о Севере. Попадались среди них и такие, что вызывали смех и досаду. Доверчивые редакторы порой принимали на веру досужий вымысел и печатали его.
Достал с полки два зачитанных журнала. И журналы разных лет, и авторы разные. А статьи о Якутии в них одинаково далекие от правды.
В одном писали, что уже в ноябре в Якутии начинаются страшные морозы, жизнь кругом замирает. Население готовится к этому заранее: запасают в дом топливо, воду, продукты, а потом люди закрываются и не выходят из дома целых два месяца. Ясно, что автор никогда не бывал в Якутии, иначе он бы знал, что в школах ни на один день не прекращаются занятия из-за холода.
В другом журнале не пугали читателя страшными морозами, зато живописно рассказывали, как якуты живут в ярангах и как они раньше кочевали по всему Северу. А ведь якутская юрта совсем не похожа на чукотскую ярангу. Да и не кочевали якуты – это самый оседлый народ на Крайнем Севере.
Незаметно в открытую дверь вошел пожилой мужчина, одетый в светлую рубашку-безрукавку. Вошел торопливо, явно не собираясь долго оставаться в доме. Зорко оглядел комнату, будто отыскивал и не мог отыскать глазами то, что ему было нужно.
– Ой, Иван Демидович! – узнав гостя, обрадовался Гена. – Проходите, пожалуйста, садитесь.
Двоюродный брат матери Иван Демидович Вагин приходился Гене дядей, но он всегда называл его только по имени и отчеству.
– Сидеть-то мне некогда.
Иван Демидович подошел и с маху положил руку на плечо Гены.
– А где Надя?
– Отдыхает в лагере.
Но Иван Демидович, казалось, не слышал его. Заложив руки в карманы, молча прошелся по комнате.
– А мама?
– Работает.
– Уже вышла? Не могла отдохнуть в таком горе. Гена тяжело вздохнул.
– Не на что жить. Только ее заработок. Иван Демидович сердито покосился.
– А что ты решил?
Геннадий покраснел и отвел глаза.
– И я пойду работать.
– Когда? Мать у человека одна, ее беречь надо. Лицо у Геннадия покраснело еще больше. Он угрюмо ответил:
– Я уже искал работу, нет ничего подходящего…
– Все знаю, – перебил его Иван Демидович и сел на стул у края стола.
– Что значит, нет подходящей? Это где много платят и не нужно много делать? Не слыхал про такую.
– Так я же учился десять лет! – почти крикнул Геннадий.
– Так, понятно. Значит, один только ты и учился?
Геннадий ничего не ответил. Он искренне не понимал, почему Иван Демидович говорит с ним так сердито.
– Ты что ж, специальность хорошую имеешь? Может, сноровка к какому делу есть, а тебе не ту работу дают?
Гена непроизвольно вздрогнул, словно его ударили.
– Если ты добрый сын – пойдешь на любую работу. Для матери можно это сделать. Мать для тебя на большее всегда шла. А работа – она что ж, присмотришься, может, и полюбится.
Помолчали. Иван Демидович видел, как взволнованно и часто поднималась и опускалась грудь юноши.
– Ну как? – спросил он уже мягче.
Гена подошел к столу, резко сдвинул на другой конец забытые журналы и, положив на стол крепкие кулаки, сказал:
– Завтра обязательно схожу еще раз на комбинат, к строителям, к дорожникам, а потом в порт. Может, грузчиком возьмут.
– Грузчиком ты еще молод… Есть у меня одно место на примете. Только канительная работа. И начальства над тобой будет много. Хватит ли терпения всех слушаться?
– Начальство все одинаковое, – сказал Гена, и глаза его посветлели. – А к дисциплине нас в школе приучили. Там за нами еще больше глаз было.
– Школа и работа – это не все равно. Если бы на работе было легче, вас бы к ней так долго не готовили…
– Может быть… – согласился Гена.
– Меня назначили боцманом на теплоход «Полярный», – сказал гость.
– Ну, я боцманом не гожусь. – Гена разочарованно махнул рукой.
– Я тоже так думаю. Для этого надо опыт иметь. К тому же двух боцманов на теплоходе и не нужно. Но там есть еще место палубного матроса. Работа канительная. И ты самый младший чин. Будешь палубу мыть?
– На все согласен, – решительно махнул Гена.
– Что ж, ладно! – вставая, сказал гость.
– А «Полярный» тоже пойдет в Арктику?
– Конечно. Для того и строили. Самое крупное судно в нашем управлении.
– А может, откроем что-нибудь в Арктике, а?.. Боцман нахмурился.
– Я тебя не в экспедицию, а на работу приглашаю. И еще неизвестно, чье дело труднее: тех, кто открывает, и. ш наше, кто осваивает Арктику.
Он сразу заторопился уходить и уже у двери напомнил:
– Завтра с утра приходи на теплоход. Прямо к капитану. Может, возьмет.
