Текст книги "Славное море. Первая волна"
Автор книги: Андрей Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Приказ Чимита
На следующий день первый улов оказался самым богатым за все дни. Но Чимит почему-то хмурился, черпая рыбу из мотни. Возле корзины стояли Валя с Дулмой.
Чимит оперся на черпак.
– Знаешь, Валька, дело к тебе!..
– Что еще? – Она поправила тяжелые косы.
– Рыбы у нас – много, хоть ловить отказывайся, – продолжал Чимит.
– Только дело наладили. Зачем отказываться? Глаза у Дулмы удивленно расширились. Даже ей работа теперь не казалась в тягость. Что еще выдумал этот Чимит? В амбаре еще столько места есть, ловить да ловить.
– Не спасти нам рыбу, лед тает, пропадет. Ее перерабатывать надо. На завод послать. Может, ты, Валентина, сбегаешь на комбинат? Сообщишь, что у нас рыбу девать некуда. Они ведь не знают.
Валя надула губы.
– Ничего себе, «сбегаешь» – пятнадцать километров!
– Больше некому поручить. Ребята на неводе. Городские не найдут.
Валя недовольно кусала губы. Ей не хотелось уходить хоть и от трудной, но веселой артельной работы.
– Иди, Валя. Даю тебе пионерское поручение… Приказ!
– Сказал бы с утра…
– Ничего, придешь засветло. Ты шаговитая.
– А если мама не пустит?
– Как не пустит! Рыба погибнет! Наталья Цыреновна велела.
– Так бы и сказал…
– А я? – растерянно спросила Дулма.
– Тебя отпустить, кто же работать будет? Последние слова немного утешили Дулму.
Валя ушла, не сказав больше ни слова. Чимит долго смотрел ей вслед. На душе у него было тревожно. Почему он послал в дальний путь Валю и ни с кем не посоветовался? А ей соврал, что Наталья Цыреновна велела.
«Надо было, вот и послал, – оправдал он сам себя. – Когда тут бегать советоваться? Дело же горит. А если с ней что случится в дороге? Нет, не случится. Валя не такая, она смелая». Но тревога не уменьшалась, а росла.
…Дорога, по которой пошла Валя, из деревни уходила в тайгу, там она подымалась на гору и скатывалась к устью большой реки, где стоял самый крупный на Байкале Усть-Каменский рыбоконсервный комбинат. Дорога проходила через две деревни. Там можно было встретить попутную подводу и доехать до комбината. На это и рассчитывал Чимит, посылая Валю.
Но Валя не пошла по этой дороге. Она выбрала другой, более короткий путь, по берегу Байкала.
Идти здесь было трудней. Не было дороги, а только маленькая тропка. Валя решила, что здесь безопасней. Тайга только справа, слева – Байкал. Если встретится зверь – можно спастись вплавь. Да она не раз ходила этой дорогой в гости к тетке, которая жила на комбинате.
Сначала шагала весело. В тайге перекликались птицы. Лесные цветы поднимали к солнцу свои розовые, синие, желтые венчики.
Она вдруг почувствовала себя такой одинокой, брошенной. Ей хотелось увидеть хотя бы парус или силуэт катера.
Но море в этот день было пустынно. Ослепительно сверкала вода под щедрым солнцем.
В середине дня от скал потянуло жаром, как из печки. Замолкли птицы. Валя принялась петь сама и пропела все песни, какие знала. Когда замолкла, то услышала, как гудят злые слепни. Они стали жалить шею, лицо, руки.
Валя надела вязаную синюю кофточку, взятую на случай дождя, высоко подвязала тесемкой на шее, сломила ветку и стала отбиваться от слепней.
Валя сильно устала.
«Дойду вон до того поворота и отдохну», – решила она.
За поворотом оказался широкий густой лесок. Валя решила пройти его и отдохнуть на той стороне.
Неожиданно впереди раздалось злобное рычание.
Девочка оторопело остановилась. Испуганно забилось сердце. В ту же минуту прямо перед ней из-за куста поднялась медвежья голова с маленькими ушами и свирепо открытой пастью.
Валя хотела крикнуть. Из онемевшего горла не вырвалось ни одного звука.
«Надо бежать, – мелькнула мысль. – К берегу…»
Ноги не слушались, будто приросли к месту. По спине побежал мороз.
Медведь лязгнул зубами, свирепо рявкнул. Валя левой рукой сжала ворот кофточки, но не двинулась с места. Медведь продолжал рычать, но тоже не сделал ни одного шага вперед.
Так они стояли несколько минут, неотрывно глядя друг на друга.
Валя постепенно приходила в себя. Она осторожно сделала шаг назад. Медведь будто не заметил этого. Она подалась еще на три шага. Зверь оставался неподвижным.
Девочка осмелела и начала отступать еще дальше, настороженно наблюдая за зверем. Тот все стоял на одном месте, продолжая рычать. Ей показалось, что рычит он теперь тише.
Она уперлась спиной в лиственницу. Повернулась к дереву и по-мальчишески проворно стала забираться по стволу.
Ветви начинались очень высоко, но Валя быстро добралась до них и, как по лестнице, поднялась до самой вершины.
Высокое дерево тихонько раскачивалось. Но Валю это не беспокоило. Ей приходилось лазать по деревьям и в большой ветер. Ее занимал сейчас только медведь, что он делает там, внизу.
«Ушел он или остался? – думала девочка. – Что, если он сядет под деревом и будет сидеть? Или возьмет да и заберется на лиственницу. Что тогда?»
Она снимет кофточку и бросит ее в пасть медведя. Он схватит ее передними лапами, потеряет равновесие и упадет. Рассказывали, что такой случай был с одним рыбаком. Он спасся от медведя на дереве. Зверь полез за ним. Тогда рыбак бросил ему в морду свою фуфайку. Медведь схватил ее передними лапами. Задние не удержали его. Он упал и разбился.
Если не поможет кофточка, то она сломает длинный сук. Когда он полезет к ней на дерево, она выколет ему глаза. Слепой зверь на дереве не удержится и тоже упадет. И она сломила сук и при этом чуть сама не упала с дерева.
Где-то вдали, на Байкале, застучала моторная лодка. Валя прислушалась. Стук нарастал, моторка подходила ближе. Девочка стала звать на помощь. Моторка затихла.
Валя поняла, что ее не услышали, пригорюнилась. Переждала еще несколько минут, звук мотора не повторялся. Она снова начала звать на помощь.
Передохнув, она вдруг услышала лай собаки и начала кричать еще сильней.
Лай раздался где-то совсем близко, лаяли уже две собаки. Через несколько минут собаки залились во весь голос, послышалось рычание медведя.
«Значит, не ушел, – подумала Валя. – Ждал там».
У нее закружилась голова, и она, боясь свалиться, обняла ствол дерева, прижалась к нему.
Загрохотали один за другим два выстрела.
Она закричала отчаянно, изо всей силы.
– Ну, что так кричишь? – донеслось снизу. – Слезай, девочка, убили мы его.
Валя не помнила, как очутилась на земле. Здесь она уткнулась головой в колени высокого мужчины и разрыдалась.
Он дал ей выплакаться и только тихо гладил русые волосы.
– Однако, здорово перепугалась, – сказал другой охотник, маленький седенький старичок, – просто не в себе девчонка. Ну, ну, хватит, чего там!..
– Будешь не в себе, – ответил первый. – Не теленка встретила.
Наконец Валя успокоилась. Они отвели ее к убитому медведю.
Он лежал, поджав под себя передние лапы. Заднюю ногу медведя крепко сжимал тяжелый капкан. От капкана шла цепь к толстой двухметровой кедровой чурке.
Эта чурка, и без того тяжелая, к тому же попала между двумя лиственницами. Не зацепись чурка за корни, огромный медведь, конечно, утащил бы капкан вместе с ней далеко в лес, и Валя на этой тропе не встретила бы его.
В стороне злобно рычали собаки. Их привязали, чтобы они в ярости не испортили шкуру.
Охотники начали расспрашивать, откуда она и как попала в такое глухое место.
Валя стала рассказывать.
– Какую же вы наловили рыбу? Сорожка, наверно? – смеясь, спросил высокий охотник.
– Зачем сорожка? – носик Вали покраснел от обиды. – Хороший омуль. Настоящий, мерный.
– А откуда ты знаешь, что мерный? – старичок подмигнул высокому охотнику.
– Вот и знаю. Я же рыбачка, да и Чимит говорил.
– А много ли вы наловили? Может, и катер звать незачем?
– Как незачем? Целый амбар рыбой завалили. А рыба все идет и идет, прямо измучились.
– А не прокисла она у вас в амбаре?
– Что вы! Она же у нас на льду, и сверху льдом засыпали.
– Смотри-ка ты! – удивился старый охотник. – Серьезно дело поставлено. Значит, самый главный у вас Чимит?
– Зачем? Главные у нас Наталья Цыреновна, и Авдотья Петровна, да бабушка Дарима.
– Дарима Дамбаева?
– Ну конечно!
– Ну, тогда надо скорей в управление ехать. Дарима Дамбаева старая рыбачка. Она из-за пустяков людей беспокоить не станет.
С большим трудом охотники стащили медведя к воде и погрузили в лодку.
– Садись, дочка! – пригласил старичок. – Отвезем тебя на комбинат…
Валя вернулась вечером на катере. Но ни тогда, ни после почему-то никому, даже Дулме, не рассказала о встрече с медведем.
Тревога
Сколько дел у Чимита! Ему надо везде поспеть, обо всем подумать, самому разбудить ребят, первому пойти на замет невода, выбрав невод, позаботиться об укладке рыбы на лед. Да только ли это? Надо присмотреть за малышами, чтобы не отлынивали от дела, и вовремя был обед для городских пионеров.
Последние два дня он вставал поздно. Вот и сегодня уже пять часов, а он все еще лежит в постели. Начало работы в шесть. Чимит смотрит на часы и высчитывает, сколько ему можно еще поспать, чтобы успеть собрать ребят и не опоздать с первым заметом.
Но уснуть не удается.
Громко хлопнув дверью, в комнату вкатился Тарас. Он чем-то рассержен, трясет головой, и на ней суетливо пляшут светлые кольца волос.
– Там! Там! – только и может сказать он, переступив порог.
– Что там? – Чимит поспешно сбросил с себя легкое байковое одеяло.
– Я первый встал сегодня и вижу… чайки… Тарас взволнованно замахал руками и затряс головой.
– Что чайки, какие чайки?
– Чайки рыбу угнали, вот что… – выпалил Тарас и огорченно вздохнул.
– Да что ты дуришь? Как могли чайки угнать рыбу?
– Да, угнали! Совсем угнали!
– Не чайки угнали рыбу, чудак! Рыба уходит, а чайки за ней летят. Подымай ребят!
Сам Чимит бегом направился к дому, где ночевали городские пионеры. Уставшие за день, ребята крепко спали. Он рывком сорвал одеяло с Сени и крикнул:
– Все на берег! Тревога!
От ребят побежал на край поселка. Ожесточенно забарабанил в резной наличник окна дома Вали, где жили приезжие девочки.
– Валька! Всех девчонок к лодкам! Беда! Не задерживаясь, кинулся на берег, к неводу.
В розовом свете раннего утра далеко от берега табунились чайки.
Подбежал Бадма. С пригорка с визгом бежали девочки, за ними показались городские пионеры во главе с Сеней.
Чимит крикнул:
– Быстрей! По местам!
Это была решительная и властная команда. Так, наверное, командует капитан, когда кораблю грозит самая серьезная опасность. Да и сам Чимит сейчас похож на такого капитана. Всегда покорный чубик, лежавший на лбу, воинственно поднялся, черные густые брови плотно сдвинулись к широкой переносице.
– Рыба уходит! Торопись!
Трудно ребятам заниматься чем-нибудь без громкого разговора, веселого смеха. Но сейчас на берегу тишина. Без лишних слов снят с вешал невод и уложен в баркас. Гребцы заняли свои места, разобрали весла.
При выжидательном общем молчании баркас быстро пошел в море, оставляя на зеркальной глади два усика разбегающихся волн. Равномерно поскрипывали весла в уключинах, две молчаливые фигуры сбрасывали невод.
На берег пришли колхозницы. Бабушка Дарима подошла к Наталье Цыреновне.
– Видишь, что с чайками?
– Вижу. Провожают рыбу.
– Стало быть, много было. Вот и не прокормилась положенного срока. – Она тяжело вздохнула.
Подошел баркас с бечевой.
– А ну, потянем! – сказала Наталья Цыреновна. Вытянули невод быстро, легко.
Чимит, стоя над неводом, вспомнил, как так же вот стоял Гомбо Цыдыпович и безнадежно разводил руками.
И, подражая председателю, Чимит показал Сене на невод и степенно сказал:
– Да, дела…
Сеня тоже видел, что рыбы обидно мало. Но, желая утешить Чимита, он бодро ответил:
– Ничего. Сейчас еще повторим.
– Хватит с вас, – сказала подошедшая Наталья Цыреновна. – Вы и так много сделали. Теперь отдыхайте.
Бабушка Дарима взяла ее под руку.
– У них рыбацкое дело в крови. В нас удались, – сказала она. – Рыба ушла, а они горюют. Такие от дела не побегут.
Друзья
Прошло лето. В воскресенье Валя сидела на крутом берегу, под березой, и смотрела в светлую даль Байкала.
Когда ветер с моря прочесывал крону березы, с нее роем падали желтые листья. Листья были холодные и влажные.
Вале стало жаль ушедшего лета. Оно казалось таким коротким, прошло незаметно.
Сегодня она видела во сне, будто уже зима. На Байкале ровный, засыпанный снегом лед. Чимит запряг собак, лег грудью на санки и крикнул что-то. Собаки рванулись и понеслись. Откуда-то взялся серый туман и закрыл упряжку. Из тумана все тише и тише слышался голос Чимита, пока не умолк совсем. И у нее так тревожно стало в груди. Ведь на Байкале туман зимой опасен так же, как шторм летом.
А вчера в классе случилось событие, которое тоже трудно забыть. Учитель взял у нее учебник ботаники, чтобы обратить внимание учеников на красочную таблицу семейства крестоцветных.
Из учебника выпала маленькая зеленая книжечка. Учитель поднял ее, закрыл и торопливо положил на парту учебник, с маленькой книжечкой отошел к своему столу.
– Ребята! У кого есть еще такие книжки?
За партами встали Бадма и Матвей. Тарас занимался рядом, за стеной, в пятом классе, Чимит – в седьмом.
– Очень хорошо! Садитесь, – сказал учитель. Еще раз раскрыл книжечку и прочитал вслух.
– «Антонова Валентина Васильевна, шестьдесят трудодней». – И тут же пояснил: —Это трудовая книжка колхозника. Самая дорогая книжка. Ее ни в каком магазине и ни за какие деньги не купишь. Ее заработать нужно.
Да, она этого разговора не забудет. Не забудет потому, что у нее есть самая дорогая книжка. И еще потому, что ее первый раз в жизни назвали Валентиной Васильевной. Это очень приятно.
Где-то совсем близко послышались голоса. Валя прислушалась. Разговаривали в кустарнике за березой.
– Ты знаешь, что техник консервного завода про нее рассказывал? – говорил Чимит. – Когда она шла по тайге, ей встретился медведь. Медведь за ней. Она на дерево. Мимо по Байкалу шла моторка, Валя давай звать на помощь. Техник с приятелем услыхали, пришли и убили медведя.
– Струсила она, поди? – сказал Бадма.
– Струсила! Такая не струсит. Слезла с лиственницы и говорит: «Раз у вас есть моторка, поворачивайте и везите меня на комбинат, к директору. У меня очень важное дело». Ну, что тут им делать! Взвалили медведя, посадили ее сверху, завели мотор и поехали.
Валя быстро поднялась на ноги и хотела уйти. Но ребята заметили ее и пошли к ней.
– Валька, постой! – закричал Бадма. – Правда, ты медведя встретила?
Чимит, Бадма, Тарас и Матвей окружили Валю. Ребята за лето загорели, окрепли. Бадма стал еще шире в плечах.
Они сели вокруг Вали на опавшие листья. Но Валя продолжала стоять, и они тоже встали, смущенно одергивая рубашки.
– Медведя я тогда, правда, встретила, – говорила Валя, теребя перекинутые на грудь толстые, порыжевшие за лето косы. – Только Чимит зря говорил, что я не испугалась. Очень страшно было. Я медведя первый раз видела. Счастье мое, что медведь в капкане сидел. А то, наверное, вы не дождались бы ни меня, ни катера.
– Да, досталось нам всем в это лето, – задумчиво сказал Матвей. – А знаете, ребята, хорошо, когда тебе тяжело было, а ты сделал, все трудности одолел.
– С этого года мы к настоящему делу совсем близко стали, – подвел итог сказанному Чимит. – Дальше И жизнь, наверно, другая пойдет…
– Только знаешь, Чимит, этим летом со мной что-то случилось. Ну совсем необыкновенное, – вдруг пожаловалась Валя.
– Что ж ты молчала?
– Я сама только сейчас поняла это. Вот глядела и дивилась: трава нынче выросла невысокая. А с чего бы? Год-то хороший. И солнечный, и дожди в меру. А потом к кустам смородины, малины приглядываться стала. И опять как-то неловко. Кажется, ниже ростом они теперь. Сейчас на лодки смотрю. Беспокойно на душе. Будто меньше все стали. А в прошлом году большие были.
– Ой, Валька, к доктору бы тебя! – встревожился Бадма. – Худо видеть стала. Учиться трудно будет.
Валя растерянно заморгала ресницами. Она сама боялась этого. И вот Бадма подтверждает ее опасения.
Сейчас она ждала, что скажет Чимит. А он смотрел в ее глаза, большие, золотистые. И, как тогда у матери, увидел в них себя, маленький свой, крошечный портретик. Это обрадовало его. Нет, такие ясные глаза не могут плохо видеть. Эта мысль осветила ему все.
– Нет, Валя, глаза у тебя хорошие, – сказал Чимит. – И ты не бойся ничего. Ты просто выросла: что раньше казалось большим, теперь кажется меньше.
И всем сразу стало ясно и весело.
Шурша, падали листья с березы. Еще ниже, под обрывом, нехотя раздевались осинки. Рядом с ними ронял листья тополь.
– Ну вот, – как бы продолжая мысль, вновь заговорил Чимит. – А ты, Бадма, уходить от нас хочешь.
– А, не тревожьте вы меня, – отмахнулся Бадма. – , Ведь уйду же все равно. Не могу я без техники. Знаю, Матвей будет разводить рыбу. Чимит станет электриком. А кто же будет возить вашу рыбу и консервы?
Он хотел сказать еще что-то резкое, но вдруг умолк. Все с удивлением посмотрели на Бадму, не понимая, почему он внезапно замолчал.
– Знаете, ребята, – тихо заговорил Бадма. – Ведь Байкал скоро совсем другим станет. На Ангаре плотину достроили. Вода в Байкале на два метра выше поднимется. Низкие берега зальет.
– Заводы новые построят, – мечтательно сказала Валя. – Людей новых много приедет.
– Вот я и говорю: заводы. Вот я и буду на них работать. – Бадма вопрошающе посмотрел на Чимита, Матвея, дольше других его взгляд задержался на нежном лице Вали.
– Ой, друзья! Черти вы этакие! – Чимит порывисто обнял Бадму, Матвея, ближе пододвинул их к Вале. – Значит, все вместе, на нашем славном море. Всем хватит на нем дела.
– Только бы скорей вырасти, – с заметным смущением сказал Тарас.
– Теперь немного осталось, – утешил его Чимит. – Только сам не ленись, расти.
Они стали смотреть на родное море. Оно шумно дышало, накатывая на берег зеленые волны, будто уже начало наполняться новыми водами.
В лицо друзьям дул свежий ветер байкальской осени.
Первая волна
Глава первая
I
Высокая белая дверь класса широко открылась. Учительница прервала объяснение на полуслове. В класс шумно ворвалась тринадцатилетняя девочка, сестра ученика Серова.
– Гена! – крикнула она. – Там папа… В бессилии оперлась спиной на косяк двери и захлебнулась слезами.
Гена встал за партой, побелел. Верхняя губа с легким черным пушком мелко вздрагивала. Он ни о чем не спросил ни сестру, ни учительницу, а только медленно переводил потемневшие глаза с одной на другую.
Лицо сестры теперь было некрасивым. Подбородок, нос и скулы заострились. На лоб, на переносицу, к глазам набежало столько морщин, что казалось, это стоит не девочка, а маленькая старушка. Из-под опущенных пушистых ресниц ее катились крупные слезы, недолго задерживались на бледных щеках и падали на легкое голубое платьице, оставляя на нем мелкие черные пятна.
Глянув на учительницу, Гена удивился, что она уже пожилая, с густой проседью. Раньше он этого как-то не замечал.
– Иди, Серов, – сказала она твердо и очень широко раскрытыми глазами посмотрела на его растерянное лицо.
Гена вздрогнул. На побелевшем лице появились багровые пятна. Осторожно, чтобы не стукнуть, он опустил крышку парты, бесшумно прошел мимо учительницы, взял за руку плачущую сестру и вышел, забыв прикрыть за собой дверь.
Учительница закрыла ее сама и, вернувшись к столу, долго не могла решить, как продолжать урок.
Весь класс знал, что отец Гены Серова, стекольщик ремонтной конторы, болел неизлечимой болезнью и уже долгое время не вставал с постели. Сейчас Гена и его сестра остались сиротами. Ученики сидели присмиревшие, подавленные. Объяснять новое не было смысла: вряд ли смогут слушать внимательно.
Антонина Петровна попробовала спрашивать из пройденного. Ответы были краткие, вялые, да и себя она поймала на том, что слушает невнимательно. Глянула на задумавшихся ребят и, вздохнув, сказала:
– Давайте на этом урок закончим. Выходите тихо, в коридоре не шуметь.
Ребята бесшумно вышли. Она осталась в классе. Без ребят класс казался пустынным. Так пустынно теперь, наверное, стало в доме Серовых.
Антонина Петровна подошла к окну. Открыла раму. В класс ворвался веселый птичий щебет. О створку рамы застучала ветка старого тополя. Листья еще узкие, бледно-зеленые, по-молодому гибкие, робко вздрагивали при каждом взмахе ветки.
«Только бы не было грозы, – подумала Антонина Петровна. – Пусть окрепнут. А потом не страшна никакая буря».
И мысли снова перекинулись на семью Серовых. «Гена Серов похож на этот неокрепший лист. А вот над ним разразилась гроза. Выстоит ли?»
Мысли ее прервал звонок: урок закончился во всех классах.
В открытое окно сильнее рвался весенний шум, птичий посвист. В створки рамы громче стучался высокий тополь. На нем продолжали дрожать молодые гибкие листья. За окном открывался вид на крыши одноэтажных маленьких домов, лесок за ними и горы, подпершие синее небо.
Но всю эту с утра светлую даль сейчас подернуло горьким дымком чужой беды. А чужая ли она ей? Одиннадцатилетним мальчиком пришел к ней в пятый класс Гена Серов, робко сел на последнюю парту. И с тех пор они много лет вместе.
Весенний шум не мог заглушить возникшей в сердце боли, и Антонина Петровна, не закрыв окна, медленно пошла в учительскую.
II
Домой Гена возвращался под руку с матерью. За ними шли удрученные родственники.
На дороге лежала мягкая пыль. Ноги утопали в ней, оставляя глубокие следы, как у людей, несущих тяжелую ношу.
У ворот люди остановились, пособолезновали еще раз, поутешали, как могли, и разошлись по домам.
Мать и сын остались одни. Верхняя губа Гены с легким черным пушком стала вздрагивать. К горлу подкатились слезы. Он не мог их сдержать и заплакал совсем по-детски, громко.
Анна Ильинична неловко скомкала конец платка и стала вытирать слезы сыну.
– Не нужно. Перестань. Что ж делать! Надо жить…
Он неловко ткнулся лицом ей в плечо. Не выдержала и она: крепко обняла сына и по-женски, с надрывом заплакала.
Так они и стояли среди двора. На ее груди дрожала голова Гены, а ему за ворот капали ее теплые слезы.
Потом Анна Ильинична с поникшей головой, не оглядываясь, пошла в дом, а Гена остался во дворе.
Двор ему казался очень широким и пустынным. Увидев опрокинутую кормушку для кур, он отнес ее к стенке дощатого сарая. Руки искали работы. Только бы что-нибудь делать, не думать об одном и том же. Заметил на траве забытый топор. Поднял и долго смотрел на него.
Пальцы мягко потрогали лезвие топора. Оно затупилось, и весь топор покрылся плотным налетом ржавчины.
Гена решил наточить топор, вернуть ему прежний блеск, какой всегда был при отце. Подошел к завалинке, на которой лежал серый точильный камень. Машинально провел по нему свободной левой рукой, будто погладил за долгую службу отцу. Нагретый солнцем за день камень еще не остыл. Один его край был гладкий, тонкий, сильно сточенный за долгие годы работы отца.
Мальчик городской окраины, Гена видел многое, как делал отец, но особенно не вникал ни во что. Он учился. Это было его главным занятием. Так считал не только он, но и родители. Его не старались готовить к простой работе. У него хорошие успехи в школе, пусть будет ученым.
И сейчас ему не хватало сноровки. Он долго точил топор, поворачивая его то одной, то другой стороной. И только когда надвинулись сумерки, с топора сошли последние следы ржавчины.
Гена с облегчением вздохнул и положил топор на крыльцо. Поискал глазами, что бы сделать еще, и не нашел.
Затихал дневной шум городской окраины. Отдельные звуки теперь в этой тишине разносились далеко и громко.
«Надо жить», – вспомнил Гена слова матери.
Всего два слова. Знала мать, что сказать сыну в трудный час. Эти два слова влили в онемевшую грудь мальчика силы.
«Надо жить», – выдохнул он и пошел через огород к реке.
Собственно, это была не река, а всего лишь полноводная протока. За ней зеленел не берег, а остров. Дальше тоже протока, а там опять остров. И так восемь километров вширь: острова и протоки, острова и протоки. И вот все это и называется рекой Леной.
Родившись в Байкальских горах, Лена прорывается к морю Лаптевых, покрывая путь почти в пять тысяч километров.
Поток ее вод могуч и не может вместиться в одном русле. К Леногорску весной она приносит много льда. Забившись по протокам, лед образует заторы, смерзается в огромную плотину. Взбесившаяся река, встречая такую преграду, иногда как пробку выбивает целый остров или заливает пригород. Чтобы этого не случилось, заторы бомбят с самолетов.
Но сейчас уже лето. Двадцать восьмого мая прошел лед. Шестого июня в город с верховьев пришли пароходы. Вода в протоках катится медленно, будто дремлет.
В неверном сумеречном свете на берегу серели кусты тальника. Вода под кустами совсем темная. У тальников уже вились ночные бабочки. Они сталкивались в полете и падали серыми хлопьями на черную воду.
Справа и впереди вода была еще светло-серой. По ней то там, то тут расходились мелкие круги. Это рыба пробивалась к угасающему дневному свету.
Далеко в протоке плыла лодка. Геннадий поискал ее глазами. В тени острова ее не видно, но хорошо слышен и говор гребцов, и равномерный всплеск весел.
Он раздвинул густой тальник, вынул мордушку. «Придет утро, у матери будет рыба на завтрак».
Горловина мордушки обмазана тестом. Оно уже засохло.
Ничего, в воде размокнет. Мордушку опустил в воду, горловиной по течению, и закрепил за камни.
У реки стало сыро. Торопливо застегнув ворот рубашки, Гена пошел домой.
В комнате ему тоже показалось непривычно просторно. Уже горел свет. Мать встретила его озабоченная.
– Где ты задержался?
– А там… – и неопределенно махнул рукой за окно. Мать продолжала вопросительно смотреть на сына, ожидая более ясного ответа. Он смутился и уточнил:
– Ставил мордушку. Может, на завтрак что поймается.
Анна Ильинична вздохнула.
– Мой руки. Будем ужинать.
Надя уже плескалась под умывальником. Она молча уступила ему место, чуть слышно вздохнула и пошла к столу.
На столе, покрытом синей клеенкой, – три тарелки.
Анна Ильинична забылась и принесла четыре ложки. Отцовская отличалась от других: тоже алюминиевая, но большая, круглая, а не сердечком, как другие.
Гена и Надя смотрели на нее, не отрывая глаз.
Анна Ильинична перехватила их взгляд: сама, в раздумье, с минуту смотрела на ложку отца. И Гена и Надя теперь уже смотрели не на ложку, а на мать. Она почувствовала их взгляды на себе, решительно взяла ложку отца и положила ее перед Геной. А прежнюю ложку Гены схватила и торопливо отнесла в чулан.
III
Начав новую жизнь, Гена не мог уйти от старой. К ней его привязывала школа, предстоящие экзамены.
…В день экзаменов он встал рано. Умываться вышел во двор. День не обещал быть хорошим: небо застилали плотные серые облака, но дождя не было, и трава стояла сухая, без единой росинки. Ласточки летали низко и молча. Стрижи тоже носились вдоль улиц, не поднимаясь ввысь.
Гена боялся, что к середине утра, когда надо будет идти в школу, над городом пойдет дождь. Но когда плотные облака стали завиваться кудрявыми барашками и подниматься вверх, он облегченно вздохнул: дождя не будет. Трудно идти на экзамены, когда и на душе пасмурно и над головой тучи.
В школу хотел прийти раньше, чтобы в тишине пустого класса немного успокоиться, настроиться.
Подошел к школе и удивился: из открытых окон доносились сдержанные голоса. В дверях класса его встретил Митя Быстрое и спросил:
– Ну как? Сердце подпрыгивает?
Гена пересилил себя и сказал как можно веселее:
– Как пойманный воробей.
– Смеешься?
– Где мне тебя пересмеять… – И Гена грудью надвинулся на приятеля. Митя молча посторонился.
Остроносый, с маленькими веселыми глазами, чуть прикрытыми короткими светлыми ресницами, Митя был добродушным существом. С ним толком никто не дружил, но все считали его хорошим приятелем. Над ним часто смеялись, однако никто в классе никогда не решился бы его обидеть.
А у него было постоянное желание кому-нибудь помочь, посочувствовать, утешить. И он пошел вслед за Геной.
– Главное, ты не волнуйся. Они же знают, какое у тебя сейчас настроение, и учтут.
– Комиссии не настроения, а ответы нужны. И вообще… не до разговора мне. Дай с мыслями собраться.
– Хорошо, я не буду больше. – Митя огорченно вздохнул и отошел к своей парте.
А через час Гена уже стоял перед экзаменационной комиссией.
Сдерживая волнение, он взял билет.
– Пятнадцатый, – , сказал он, бегло прочитывая билет.
– Пятнадцатый, – повторил секретарь комиссии и записал в книгу.
Билет показался Гене нетрудным. В нем было два вопроса: исследования уравнений первой степени с одним неизвестным и формула любого члена арифметической прогрессии. Кроме того, пример.
Легкий озноб, с каким Гена вошел в класс, сразу прошел. Сердце учащенно забилось от радости, что он хорошо знает, как ответить на вопросы и решить пример.
«Спокойно, не спеши, – мысленно приказал себе Гена. – Возьмем главное в первом вопросе. Все ли до конца понятно? Кажется, все».
Он расчленил каждый вопрос на мелкие части с одной какой-нибудь центральной мыслью. Собрал в мыслях все, что знал, что можно было сказать дополнительно. Так в уме его созрел план. Пример решил быстро.
– Ну, вот и все, – вслух подвел он итог своему раздумью.
– Раз все, так отвечайте, – сказал председатель комиссии.
Гена удивлённо посмотрел на комиссию и не сразу понял, что он не просто подумал про себя, а сказал это вслух.
Стройный ответ Гены сразу расположил всю комиссию в его пользу. Представитель гороно, широкобровый пожилой якут, погладил ежик иссиня-черных волос и удовлетворенно сказал:
– Очень хорошо. Сразу видна серьезная работа. Члены комиссии улыбнулись.
– Дополнительных вопросов пет? – спросил председательствующий и занес перо, чтобы поставить в ведомости отметку.
– Достаточно.
– Все ясно. Знания налицо.
– Простите, у меня есть, – раздался голос Антонины Петровны, взволнованный, немного надтреснутый.
– Пожалуйста, – с заметным недоумением разрешил председательствующий. – Задавайте, Антонина Петровна.
– Что ты, Гена, знаешь о логарифме частного? Члены комиссии переглянулись. Этот вопрос не мог быть дополнительным. Он составлял отдельный билет.
Сам Гена не счел его лишним, решив, что он слишком кратко ответил по билету.
Однако ответ на новый вопрос не приходил так быстро. Гена напряг память. Не сразу из глубины сознания стали собираться разорванные мысли. Но постепенно их стало накопляться много. Они сами собой связывались в еще не произнесенные фразы.
И на этот раз он говорил не менее уверенно, пространно. Увидев, что его ответ удовлетворил комиссию, он успокоился.
«Теперь все. Довольна будет и Антонина Петровна».
А она взволнованно поправила свои посветлевшие волосы и заявила, что хочет задать еще один вопрос.
У Гены тревожно забилось сердце: «Почему? Зачем это ей нужно?» Он невнимательно прослушал вопрос, и учительнице пришлось повторить его дважды.
