Текст книги "Славное море. Первая волна"

Автор книги: Андрей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)

– Давайте посоветуемся, как поступить с Носковым и Серовым, – предложил капитан.

Кривошеий сделал решительный жест, как бы сметающий их с корабля.

– Ну уж и так? – добродушно усомнился капитан.

– Я не вижу другого решения, – заявил старпом. – Напились, опоздали на корабль, утопили бычка… Надо списать на берег.

– Обоих?

– Да, конечно.

– Рано говорить об этом, – не согласился капитан. – Первый рейс – это испытательный срок для моряка. Окончательно решим в конце рейса.

– Наоборот, только сейчас и решать, – горячился старший помощник. – Потом будет поздно. Нам нужны матросы, а не разгильдяи.

– А может, у Серова это не разгильдяйство, а неумение? Парень вырос в сухопутной семье. Его никто не учил, не готовил к морскому делу. Нет, – сказал капитан еще раз подчеркнуто твердо, как бы отдавая распоряжение, – если мы его спишем, да и другие на берегу тоже откажутся, кто же его делу научит?

Не промолвив больше ни слова, капитан круто повернулся и спустился с мостика на палубу.

На мостике остались только принявший вахту старпом и оброненные трубкой капитана кольца пахучего дыма.

Глава пятая

I

Чем дальше уходил караван на север, тем заметнее менялось все вокруг. Река сузилась уже до двух километров. Течение стало стремительнее, острова попадались только изредка. Зато на них стоял оживленный птичий гомон. По берегу росли почти одни лиственницы, очень корявые и низенькие. Человек, даже среднего роста, став рядом и подняв руку, легко достанет до самой верхушки.

Геннадий стоял ночную вахту. Теперь она ничем не отличалась от дневной: светило солнце, над рекой летали птицы, на воде, возле прибрежных кустов, крякали утки, уводя с дороги каравана в укромные места маленьких, как желтые комочки пуха, утят.

Люди не спали, любуясь первой настоящей полярной ночью.

Сзади, наверно на брандвахте, по-дневному бодро играла гармонь. Брандвахта шла от «Полярного» далеко, где-то в конце каравана. Но звуки гармони на воде слышались очень ясно, будто играли совсем близко или гармонист специально старался, жал на все лады, чтобы его слышали и на теплоходе, и на притихших берегах Лены.

«Там, наверно, не только играют, но и пляшут, – с завистью подумал Геннадий. – Что им? Они пассажиры. У них есть время».

Ему бы тоже полюбоваться красивыми берегами, послушать веселый птичий гомон вдоль берегов, посидеть рядом с гармонистом. Но боцман задал ему нелегкую работу – вымыть палубу. Гена черпает из-за борта ведром воду и щедро окатывает палубу. Потом берет швабру и старательно протирает доску за доской.

На лбу выступили крупные капли пота. Он стирает их тыльной стороной ладони, а через две минуты широкий лоб снова в потной росе. В эту ночь, видно, только ему да вахтенным машинного отделения жарко. Опершись на швабру, Геннадий задумался. Трудно… Вырос он в рабочей семье, и все же мать как-то оберегала его от лишней работы. Ему никогда, например, не приходилось мыть полы. Если бы он мыл их дома, ему сейчас легче было бы драить палубу. Ах, мама, мама! Зачем же ты не научила меня?

– Эй, мечтатель! – услышал позади себя Гена голос невесть откуда взявшегося боцмана. – Почему не работаешь?

– Да, чистая же, Иван Демидович.

– Чистая?

Боцман подошел ближе, стал на только что протертые Геннадием доски и с силой крутнулся на одном месте.

На палубе остались грязные круги.

– Это что?

– Ботинки у вас грязные, вот что, – раздраженно сказал Геннадий и протер мокрой шваброй грязные круги.

Это рассердило боцмана.

– Я в них не по болоту, а по палубе ходил. Значит, с палубы и грязь на них.

Он отошел к борту и, косо глянув на Геннадия, певуче приказал:

– Окатить еще раз и протереть палубу. Геннадий, сжав губы, подхватил ведро, гулко бросил его за борт и быстро вытянул за канат, уже наполненное водой.

– На воде живем, как можно грязь терпеть! – уже тише ворчал боцман и ушел с юта на бак.

– А еще родственничек, – вполголоса сказал ему вслед Геннадий. Рывком окатил палубу водой и снова начал тереть ее шваброй.

Сдав вахту, Геннадий не ушел с палубы, а только перешел с юта на бак. Расправляя уставшие руки, он стоял у борта и, блаженно вдыхая совершенно чистый воздух, слушал веселый крик птиц и песню удивительно куда залетевшей кукушки…

Полярный день все перепутал на корабле. Исчезли границы дня и ночи. Матросы потеряли сон. Иногда они выстаивали по две вахты, не сумев между ними уснуть ни на полчаса. Другие ложились только перед вахтами, но спали мало и плохо.

Поэтому Гена не удивился, когда с ним рядом оказался Юсуп. Круглолицый, с маленькими, аккуратно разрезанными глазами, он неловко улыбнулся и смущенно сказал:

– Понимаешь, так много солнца нехорошо. Сон ушел, все хожу и гляжу кругом.

– Говорят, потом привыкнуть можно.

– Можно. Второй год плаваю, знаю. Только сейчас совсем чужой голова: не знает, когда день, когда ночь.

Помолчали, глядя на воду за бортом, местами то серебристую, то розовую.

– Что боцман ворчал на тебя? – первым нарушил молчание Юсуп.

– Палубу, говорит, плохо вымыл.

– Ага, это бывает. Стараться надо. Воды в реке много, зачем жалел?

– Не жалел я, – с горечью и волнением торопливо заговорил Геннадий. – Все у меня не так получается. В Чернорецке оскандалился… Думаешь, не больно было? Никогда, видно, не понять мне корабельной премудрости.

– Какой премудрость? – Юсуп удивленно развел руками. – Работа тут.

– Не на то дело, Юсуп, я попал.

– Хороший человек на всяком деле свой, – упрямо говорил Юсуп. – Ты уйдешь, и люди плохую речь скажут: «От дела ушел Геннадий». Живи, чтобы хорошую речь говорили: «Дело от него ушло, боится его».

Юсуп придвинулся к нему вплотную и продолжал тихо:

– Ты не жди, пока тебе прикажут, а сам гляди, как другие делают. Свой глаз бо-ольшой учитель. Будь на корабле сам хозяин.

II

Зоркий глаз Юсупа увидел впереди как бы перегораживавшую реку черную ленту. Ему показалось, что лента колышется. Он крикнул на мостик.

Но там уже и сами заметили. Стали смотреть в бинокли.

– Это олени! – услышал Геннадий голос вахтенного помощника капитана.

На мостике звякнул телеграф, и тот же голос отдал в переговорную трубу дополнительное распоряжение в машину:

– Полный вперед!

Винты под кормой забурлили во всю силу. Буксирный канат туго натянулся.

Через несколько минут вся бодрствующая команда корабля узнала, что «Полярный» полным ходом идет на стадо переплывающих реку оленей.

Матросы, масленщики, мотористы высыпали наверх. На палубе поднялся такой шум, что вахтенные матросы не могли слышать команды с мостика.

– Сейчас заготовят мяса вволю и капитан подобреет, – шепнул Геннадию подошедший Носков, торопливо оправляя фланельку.

Геннадий почувствовал чесночный запах колбасы, но не обратил на это особого внимания. К тому же со времени ухода из Чернорецка это было не первый раз. Видимо, Носков в день окончательного ухода в рейс сделал значительный запас водки.

Важно другое. Вот сейчас догонят и набьют оленей. Свежее оленье мясо восстановит потерю быка. И тот печальный случай забудется, хотя забыть его нелегко В память об этом случае Тихую протоку матросы окрестили Быковой протокой. Так ее называет теперь даже боцман.

Однако вскоре и на мостике и на палубе поняли, что олени могут уйти. Уже последние из них приближались к середине реки. «Полярный», идя полным ходом, находился от них еще сравнительно далеко.

Капитан свистками вызвал затерявшуюся где-то в караване «Чайку». Только быстроходная «Чайка», не имеющая у себя воза, то есть ничего на буксире, могла перехватить оленей.

Не ожидая команды, первым в нее прыгнул старший помощник с двумя винтовками.

– Гена, пошли! – крикнул Носков и перемахнул через борт.

Серов, не спросив разрешения, прыгнул за ним. Старший помощник сердито покосился на друзей. Ему хотелось взять с собой не их, но он смолчал.

«Чайка» круто отвалила от борта «Полярного» и ринулась вперед.

Одну винтовку старпом передал командиру «Чайки», пухлощекому толстяку Михайлову, известному стрелку-спортсмену. Носкова поставили к рулю. Матросы «Чайки» и Серов вооружились баграми.

Но и «Чайка» опоздала. Ему удалось перерезать путь только двум отставшим оленям.

Они метались на месте, но поворачивать назад не намеревались.

«Чайка» подошла к ним почти вплотную. Звери были крупные, сильные, легко держались на воде. После некоторого замешательства они быстро поплыли вниз по реке.

Михайлов выстрелил. Ближний олень сразу запрокинулся набок. Серая туша заколыхалась на волнах.

Но второй олень и после выстрела не повернул обратно. Что-то более сильное, чем катер и выстрел, было на том берегу и не позволяло ему вернуться. Он изо всех сил продолжал плыть по течению, стараясь обогнать катер и вырваться на правый берег вслед за стадом.

Пока поднимали на борт убитого, второй олень далеко опередил «Чайку».

Снова началась погоня.

Олень был старый, выносливый, но и ему оказалось не под силу тягаться с мотором. «Чайка» нагоняла. Старпом и Михайлов снова подняли винтовки.

Неожиданно для всех вокруг оленя поднялся фонтан брызг. С каждой секундой брызги поднимались выше.

Первым понял, что случилось, старпом.

– Лево руля! Стоп! – крикнул он Носкову.

Опьяненный азартом погони и винными парами, Носков не сменил курса и не передал распоряжения в машину.

Геннадий понял: олень попал на мель и теперь бежал по ней, высоко выбрасывая согнутые в коленях передние ноги. А Носков все еще сжимал руль и вел бот на полной скорости.

Геннадий кинулся, чтобы остановить Носкова. В это время опомнившийся Михайлов сам подбежал к люку в машине и крикнул:

– Стоп! Полный назад!

– Есть полный назад! – как эхо повторил моторист, прежде чем выполнить команду.

А времени для ее выполнения уже не осталось. «Чайка» с разгона глубоко врезалась в песчаную косу. Всех людей кинуло вперед. Почти никто не удержался на ногах.

Мотор сразу заглох. «Чайка», два раза качнув мачтой, неподвижно застыла.

Первым на ноги поднялся Кривошеий. Узкие якутские глаза его загорелись злым огнем. Он рванул дверцу рубки и с издевкой, вежливо, будто поздравляя с победой, сказал Носкову:

– Значит, сели?!

Запах колбасы и спирта сразу помог ему определить истинную причину аварии.

– Так, что ли, веселый рулевой?

– Выходит, так, – спокойно, уже ни о чем не жалея и ничего не боясь, ответил Носков.

Уж кто-кто, а он-то сел крепче всех. Ясно, что на Север ему с этим караваном не попасть.

Мотор завели с трудом. Из предосторожности дали самый малый задний ход. Винт заскреб по песку. Через пару минут он промыл для себя котлован. Скорость винта прибавили. Теперь он гнал воду под нос бота, размывая под ним грунт.

Однако это не давало заметного эффекта. Острогрудая и грузная «Чайка» все глубже оседала в песок.

– Может, заведем за корму якорь или поставим ваги? – обратился к Кривошеину Михайлов и вытер вспотевшее, багровое от волнения лицо.

– Видно, нам придется перепробовать все, – озадаченно сказал старпом. – Давайте начнем с якоря.

«Полярный» тоже не мог помочь «Чайке». У него на буксире большегрузный караван. Чтобы оставить его хоть на десять минут, караван нужно было развернуть против течения и поставить на якорь. Такой маневр требовал много времени. Поэтому, дав несколько советов команде «Чайки» с помощью мегафона, капитан малым ходом повел караван дальше.

…Шесть часов прошло, пока «Чайка» снялась с мели и присоединилась к каравану.

III

Судьба Носкова решилась сразу. Капитан приказал высадить его на маленькой пристани у Полярного круга.

Носков крепко пожал руку Геннадию, легонько обнял за плечи:

– Хотел показать тебе Арктику, а выходит, ты счастливей меня.

Горькое чувство обиды, жалости придавило Геннадия, и он ничего не ответил.

Носков взял свой старенький чемодан и молча сошел на «Чайку». «Чайка», качнув мачтой, медленно отвалила от борта теплохода и так же медленно, будто команде было неприятно идти в этот рейс, двинулась к берегу.

Геннадий, глядя ей вслед, с горечью вспомнил тяжелый разговор с капитаном.

…Сразу после завтрака Носкова вызвали к капитану. Геннадий последовал за ним.

– Давай вместе пойдем, – предложил он Носкову.

– Тебя же не звали?

– Все равно. А вдвоем знаешь как хорошо с капитаном разговаривать. И он особенно нажимать не станет.

Носков, не глядя, нашел руку Геннадия и крепко пожал ее.

– Спасибо, Генка, хорошая у тебя душа. Только ты и один ни черта не бойся. А капитан мне ничего не сделает. Матросов у него лишних нет, заменить некем.

Они сговорились, что Геннадий останется на палубе и будет ожидать Носкова.

Ждать пришлось долго. Геннадий присел на ящик у машинного отделения и без всякого интереса смотрел на плывущий мимо корабля берег со скудными зарослями мелкой лиственницы. На берегу теперь не было птичьего щебетания. Только в устье маленькой боковой речки озорно кричали гнездующие там чайки.

На палубу вышел Юсуп, потянулся, посмотрел на берег и подсел к Геннадию.

– Тут, пожалуй, и людей-то нет, – показав на берег, сказал Геннадий.

– Где дело есть – там люди есть. Где дела нет – зачем людям жить? – со спокойной уверенностью отозвался Юсуп.

Через реку, впереди теплохода, тяжело взмахивая крыльями, пролетел одинокий гусь. Матросы смотрели ему вслед, пока он не затерялся где-то в долине неширокого притока Лены.

– Му-удрый гусь, – покачал головой Юсуп и засмеялся.

Он понимал, что Геннадий волнуется за Носкова, и пытался, как мог, развеселить его.

– Почему мудрый? – без особого интереса спросил Геннадий.

– Он дважды рожденный.

Слова Юсупова не дошли до Геннадия. Он сидел безучастный к разговору, словно не слышал.

– Не понимаешь? – Юсуп сильно тряхнул его за рукав.

– Не понимаю!

– Ой, Генка, как дальше жить будешь? Первый раз он рожден яйцом, а второй раз гусем.

Дверь каюты капитана открылась. Вышел Носков. Лицо его было виноватое, растерянное. Он медленно поднял левую руку и крепко сжал подбородок. Так и двигался, никуда не глядя, ушедший весь в себя, как бы обдумывая сделанное ему важное предложение.

– Ну, как там? – кинулся к нему Серов.

– Все благополучно, Генка. Списали, – с горечью сказал Носков. Но, увидев Юсупа, вдруг подобрался, с достоинством кивнул в сторону каюты капитана и уточнил: – Мы разошлись с ним, как в море корабли. – Однако не выдержал взятого тона, опустил плечи и грустно добавил: – А жаль. С вами расставаться, ребята, жаль…

У Геннадия сжало горло. Он вспомнил, с какой любовью Носков рассказывал ему о Севере, о морских походах, прославленных полярниках. А последний разговор в Тихой протоке, где Носков просил его не обижаться на смех товарищей, потерпеть. «Нам бы только до Северного порта дойти. А там, брат, Арктика», – вспомнил он слова Носкова.

«Надо ему помочь, – думал Серов. – А если нет – уйти вместе с ним. Вдвоем будет легче».

Никому ничего не говоря, он бегом пустился к каюте капитана.

В каюте было все так же уютно. Стены и мебель, отделанные под красное дерево, мягко отражали свет. Но Геннадию сейчас все это казалось холодным, чужим.

– Зачем вы списали Носкова? Списывайте и меня с ним тогда! – выкрикнул Геннадий.

Капитан сидел в кресле и молчал.

– Я уйду с Носковым, дайте расчет! – горячился Геннадий.

– Вы… посоветовались об этом со своей матерью? Или с учительницей, которая просила боцмана и меня взять вас с собой? – спросил он холодно.

С силой уперся левым локтем в стол и оттолкнулся. Кресло, мягко скрипнув, повернулось.

Лицо капитана было холодное, чужое, и у Геннадия тревожно забилось сердце. «Мама! Как ей потом жить? И чем ей объяснишь свое бегство? А Антонина Петровна? Оказывается, она ходила к капитану просить. И вот она узнает, что он сбежал…»

– Вы плохой матрос, Серов, – сказал капитан гневно. – Вас требовали списать еще в Чернорецке. Я оставил вас потому, что матросский коллектив может сделать вас хорошим человеком. А Носков?.. Чему он вас научит? Водку пить!

– Он хороший человек! – запальчиво крикнул Геннадий. – Вы его как следует не знаете.

– Носков слабый человек. Хорош только тот, кто полезен делу, на кого можно положиться. Не до славы, до дела охочие люди нужны Арктике.

– Но…

– Матрос Серов, никаких но! Здесь командую я, – сурово сказал капитан, – и мои приказы не обсуждают!

«Теперь, наверно, за мной очередь», – уходя от капитана, подумал Геннадий.

…«Чайка» уже подошла к берегу. Косые, по-утреннему веселые лучи солнца золотили коричневую столетнюю деревянную церковь, новенькие жилые дома с синими окнами и низкие лиственницы вокруг них.

Матросы тоже с грустью смотрели, как затерялся на пристани Носков.

Маленький Юсуп Шадаев навалился грудью на барьер и шумно вздохнул.

– Жаль парня, – сказал он, не отрывая глаз от берега. – Так любит море и не может попасть туда.

– Как не может попасть? Он море, как свою каюту, знает, – заступился за товарища Геннадий.

– Знает от других! По книгам изучил.

– Он же так интересно рассказывал! – не сдавался Геннадий. – Как не побывал, если так говорит?

– Рассказывать он умеет. И мы его слушали, когда первый год плавали. А вот сам попасть не может. Обязательно начудит что-нибудь по дороге.

Все случившееся в этот день и особенно раскрытая тайна Носкова взволновали Геннадия. Но он не осудил товарища, не разочаровался в нем. Занимательно рассказывая о море, Носков никогда не говорил о себе, как участнике событий. За что же упрекать его? И Носков становился для Геннадия героем, героем своей большой несбыточной мечты. «Бросил бы он свою водку к черту, – подумал Геннадий, – и сбылась бы его мечта, открылись бы ему просторные морские дороги».

IV

С уходом на берег Носкова Гена загрустил. Не друживший раньше ни с кем, кроме Носкова, он теперь стал часто уединяться, подолгу просиживать где-нибудь в стороне.

Матросы старались развлечь его, как могли. Однажды Сергей Алферов повел Геннадия в машинное отделение, в котором тот до этого еще не был.

Генку удивило, что машин здесь не одна, а две главные, да еще мотор и запасной паровой двигатель. Вдоль главных машин бегают вахтенные с масленками.

– Ну, как тебе у нас? – спросил Сергей.

Геннадий глянул на открытые иллюминаторы, шумно работающие вентиляторы и неопределенно ответил:

– Ничего. Техника и светло. Но тут же спросил:

– А если бы остановить вентиляторы?

– Тогда бы ты поспешил уйти наверх.

– А вы?

– Нам нельзя. Мы возле техники, потому и иллюминаторы открыты, и вентиляторы работают.

Серов прошел вдоль машин по узким решетчатым лестницам и переходам, остановился в раздумье, потом долго смотрел в иллюминатор, за которым совсем близко серебрилась вода.

– Шел бы ты к нам, все же техника, – предложил Сергей.

– Я не собираюсь оставаться на корабле. А одну навигацию и на палубе не раскисну.

Поднявшись наверх, Геннадий сразу наткнулся на кока. Тот попросил:

– Зайди на минутку.

– В камбуз?

– Ну да, по душам поговорить надо.

– Не пойду, – наотрез отказался Геннадий, – говори здесь.

– Какой же тут разговор? Тут беспокойство одно. Кок придерживался правила, что в своем доме и стены помогают. Он взял Геннадия под руку и почти насильно втолкнул в камбуз. Он тут же выставил на оцинкованный стол противень с двумя крупными пухлыми кусками рыбного пирога.

– Угощайся. До ужина еще не скоро. – И, поглаживая большим и указательным пальцами короткую щеточку усов, испытующе смотрел на Серова.

Геннадий отодвинул противень и, отвечая коку таким же испытующим взглядом, спросил:

– Опять в помощники сватать хочешь?

– Да не сватать, а просить. Невмоготу мне одному. И человек мне в аккурат такой нужен.

Влияние фантазера Носкова на молодого матроса-первогодка кончилось, и поэтому кок был уверен, что ему легко удастся уломать Серова.

Он попытался взять его мягкой, задушевной откровенностью. А когда Геннадий и на это отрицательно качнул головой, тот попробовал подойти с другой стороны.

– Видел я, как тебя боцман заставил палубу тереть. Не легкое дело. На палубе всегда то под солнцем, то на ветру. А осень придет… Ночь сырая, долгая. Темнота – хоть глаз выколи. Про дождь да шторм и говорить нечего. Трудная жизнь палубного матроса.

– Зато воздух свежий, – равнодушно сказал Серов.

– Воздухом сыт не будешь, а у нас с тобой первая косточка. Соусы, подливки – сколько душе угодно. Понемногу напробуешься и сыт.

Во рту Геннадия будто что-то растаяло. Он бросил новый взгляд на пирог и проглотил слюну. Появилось желание протянуть руку. Чуть двинул локоть и замер. Отвел глаза на кока, увидел пытливый хитроватый взгляд и отошел к двери подальше от соблазна.

– Я ж только одну навигацию плаваю, – сказал он, как бы пресекая дальнейший разговор.

– Ну вот и хорошо, – ухватился за эту мысль кок. – Не все ли равно тебе, кем плавать одну навигацию.

Он подошел ближе и стал так, чтобы оттеснить Геннадия от двери.

– Я же тебя за навигацию так научу, что в городе в любой столовой возьмут. И не просто к плите. А поваром первой руки возьмут. Понимаешь?

Геннадий не понял и, нырнув под руку высокого кока, вышел из камбуза.

Зато кок понял, что помощника ему придется искать в другом месте.

Разговор в машинном отделении и на камбузе не рассеял тяжелого раздумья молодого матроса. Ему казалось, что и Сергей Алферов и кок очень назойливо стараются заменить собой для него Носкова.

Воспоминания о Носкове прибавили грусти. Даже запах чеснока теперь, казалось, был не таким уже неприятным. Он ушел в каюту и в таком тоскливом настроении написал письмо домой. Когда заклеил, подумал: «А где он его опустит в почтовый ящик? Разве в Верхотурье? До этого места нет ни одной пристани. Оттуда оно пойдет не меньше двух недель. А домой надо сообщить о себе как можно скорей. Мать, наверно, уже тревожится».

Положил письмо в чемодан и торопливо написал радиограмму.

Подымаясь в радиорубку, на минуту задержался на трапе. Навстречу теплоходу наплывали места необыкновенной суровой красоты. Высокие горы сжимали реку с двух сторон. И она не текла, а прорывалась между ними узким, но полноводным руслом. Тени высоких гор почти перекрывали реку, и поэтому казалось, что здесь круглые сутки не то раннее утро, не то поздний вечер.

Радист Саша Торопов, как и Геннадий, черноголовый и курчавый, был немного постарше и потому важничал перед Геннадием. На вопрос, когда дойдет радиограмма, он, беззаботно зевая, ответил, что не сегодня и, пожалуй, не завтра.

– Как же так? – удивился Геннадии. – Вы же каждый день работаете с Леногорском.

– Это было в другом месте, молодой человек. А сейчас мы находимся в полосе непрохождения, – важно пояснил радист.

– Что такое?

– Физику надо вспомнить, физику! Геннадий покраснел, попытался вспомнить из физики раздел радио, но ничего объясняющего причины непрохождения радиоволн не вспомнилось.

– И чему вас только учили! – покровительственно заметил радист и обеими руками взбил свои пышные кудряшки.

Но важничать долго было трудно, и он стал просто хорошим парнем и коротко рассказал Геннадию о принципе распространения радиоволн, о слое ависайдо и причинах непрохождения в отдельных местах.

Разговор с радистом взбодрил Геннадия. Тоскливость прошла. Когда он возвращался в каюту, навстречу ему попался всегда о чем-то думающий Юсуп Шадаев. Он шел чуть сутуля плечи и не остановился. «Вот хороший парень, – подумал Гена о Юсупе. – И не навязывается с уговорами».

И эта ненавязчивость, и прямой, даже немного грубоватый разговор делали Юсупа в глазах Геннадия достойным уважения, похожего на то, которое он все еше продолжал питать к Носкову.

V

Было еще устье Лены. Справа невысокий голый берег с низкой желто-зеленой растительностью, слева тянулись два длинных и плоских острова, над которыми стаями носились чайки.

И свободные от пахты, и вахтенные верхней палубы собрались на баке, будто главное сейчас дли корабля это всем смотреть вперед. А впереди уже размашисто катились зеленовато-желтые длинные волны.

– Край моря, – сказал боцман.

Через несколько минут все почувствовали, что перешли этот край моря. Теплоход стало заметно покачивать, густо пахнуло морской солью. Впереди только вода. И небо. В небе одно большое солнце. В воде оно рождает тысячи подвижных маленьких солнц. Морская волна… Первая волна в моей жизни – ни к кому не обращаясь, громко сказал Геннадий.

– Это не волны это легкая зыбь. Настоящая волна, парень еше впереди, – заметил Иван Демидович.

Над теплоходом появились чайки, покружились и с веселым криком полетели вперед. Крылатые лоцманы вели в свою бухту первый в эту навигацию караван.

Обогнув сначала широкий мыс, потом второй, чуть уже и длиннее, «Полярный» втянул весь караван через узкий проход в обширную, совсем тихую бухту. Она напоминала большой графин с узким горлом.

Да и некий Северный порт, о котором Геннадии знал по урокам географии и рассказов моряков, был густо застроен и плотно населен. Ближе к морю тянулись длинные причалы и склады. Дальше, кольцом вдоль порта, многочисленные жилые постройки, электростанция, маленький завод. Вдали распарывали небо мачты большого полярного радиоцентра. С северо-востока большие горы защищали порт от зимних ветров. Поэтому в Северном порту зимние пурги слабее, чем в любом другом месте северного побережья – от Мурманска до Чукотки…Вот она, Арктика!

Геннадии почувствовал глубокое волнение, которое захватывало дух и от которого странно слабели ноги. Он был бесконечно благодарен боцману и капитану, что помогли ему попасть в этот суровый романтический край.

Но что его ждет там, в бескрайнем просторе холодного океана? Может, что-нибудь особенное, предназначенное совершить только ему. И может, то, что совершит он здесь, наполнит постоянной радостью всю его жизнь.

Вдоль бортов стояли и так же зачарованно смотрели на берег товарищи.

«Может, и у них такие же мысли», – подумал Геннадий, и оттого они стали ему как-то роднее, понятнее. Он вспомнил Носкова и искренне пожалел, что его нет рядом. Влюбленный в Арктику, он из-за душевной слабости так и не мог пробиться к своей мечте.

Прогрохотав в клюзах, упал в воду якорь, за ним второй. Рейс окончен, можно съехать на берег. Первый раз на морской берег.

Подошел Сергей Алферов и сказал, радостно улыбаясь:

– Видишь, Столовая гора без туманной шапки? Быть хорошей погоде.

– Почему Столовая? – спросил Гена, тоже не скрывая своей радости.

– В каждом порту есть гора, которую называют «Столовая». – Даже в Кейптауне.

– Где, где? – не понял Геннадий.

– Порт такой в Южной Африке.

И лицо у него стало совсем веселым.

– А ты туда плавал?

– Нет, что ты! По книгам знаю. Советские корабли и там ходят. Но, может, придется и мне… Знаешь, мне везде хочется побывать, все увидеть…

Сергей облокотился на борт. Так ему лучше. Он кажется меньше ростом.

Слова Сергея еще раз напомнили Геннадию о Носкове и его мечте. И Геннадий подумал, что Алферов, не в пример Носкову, обязательно добьется своего, побывает во всех морях. Увидит он и далекий порт Кейптаун. Такому все удается.

А он сам? На что он способен?

Пока портовики обрабатывали караван, команда «Полярного» имела много времени для отдыха.

Антон Сахно, Юсуп Шадаев, Сергей Алферов и Геннадий несколько раз уходили далеко за порт, в тундру. Каменистые склоны гор слабо зеленели. В одном месте они остановились возле посеревшей ноздреватой полоски нестаявшего снега.

– Холодная земля! – сказал Антон и шагнул на сугроб.

Изъеденный ветрами и незакатным летним солнцем зернистый снег хрупко оседал под ногами.

– Холодная, а кругом жизнь, – возразил Сергей.

– Какая там жизнь! Бедность одна. Ни одной лесники.

– В степи тоже леса нет.

– Там зато трава, цветы.

– А тут разве цветов нет?

Сергей отыскал и стал срывать редкие незабудки.

– Вот, гляди! Только их сейчас мало. Говорят, они цветут раньше, сразу как растает снег.

Полоса снега была обведена каймой мокрой земли, а рядом с ней, у самого края, тихо покачивались желтые венчики полярных маков.

– Вот еще и маки, – горячился Сергей. – Земля, она хоть и холодная, а своя, русская. Сколько русских людей высаживалось здесь с моря! Челюскин, Василий и Мария Прончищевы, Харитон и Димитрий Лаптевы, Толь и Шмидт. Вот еще четверо нас пришло. Может, оттого теплей и еще радостней на этой земле станет.

Внизу лежал поселок, почти город, блестя тесовыми крышами. Над трубами электростанции и завода клубились дымки, поднимались вверх, быстро таяли в совершенно прозрачном воздухе. В заливе дремали баржи, теплоход «Полярный», две крупные шхуны. Неторопливо ползали катера.

А за молом, за узкой стрелкой полуострова Русанова расстилалось море – зеленое до самого горизонта. Оттуда, из-за Караульных Камней, вырвался маленький желтый катер. Волна открытого моря старалась положить его то на один, то на другой борт. Но он, как игрушечный ванька-встанька, немедленно становился вертикально. Катер ворвался в бухту. На тихой воде он сам образовывал волны, которые узкими усиками разбегались за его кормой.

Геннадий нарвал букет полярных цветов. «Пошлю их маме, – решил он. – Пусть порадуется». Обнюхал их со всех сторон и уверенно сказал:

– Морским ветром пахнут.

– Ничем они не пахнут, – заметил Антон. – Тут морем и без них пахнет. А цветы здесь совсем без запаха.

– А без фантазии ты человек, Антон, – упрекнул его Сергей. – Ну и пусть без запаха. Зато яркие, солнца в них много.

– Вот яркие – это правда, – спокойно согласился Антон. – Солнца в них точно много.

…Когда они спустились вниз, катер уже стоял у причала. С него сошла девушка, что-то крикнула оставшемуся старшине и, махнув рукой, торопливо пошла к тянувшейся вдоль причала дороге.

– Ой, ребята, это же Зоя! – крикнул Юсуп и, не оглядываясь, заспешил ей навстречу.

Остальные последовали за ним. Хотя Сергей Алферов постоянно старался казаться ниже, сейчас он, незаметно для самого себя, выпрямился во весь свой рост. Антон Сахно на ходу несколько раз поправлял затейливую прическу.

Девушка была одета в морскую форму: аккуратную, в меру длинную юбку и черный двубортный пиджак с ярко начищенными морскими пуговицами с якорями. Из-под пиджака выглядывала беленькая блузка. Пышные каштановые волосы недлинно подрезаны и концами едва касаются ворота пиджака; пухлые щеки на круглом лице девушки загорели. Но и через плотный загар пробивался здоровый румянец.

– Здравствуй, Зоенька! – первым приветствовал ее Юсуп. – Здравствуй, полярница!

– О-о, южане! – заметно обрадовалась им Зоя. – Я не думала, что все нынче придете.

– Что вы! Как можно было так думать! Мы же кадровые матросы, – заверил ее Сергей.

– А вы новенький? – спросила она Геннадия и сама подала ему руку.

– Так точно! – чтобы преодолеть свое постоянное смущение, чеканно ответил Геннадий. И неожиданно для себя и ребят левой рукой подал Зое букет цветов.

Щеки девушки зарумянились еще пуще. Она приняла цветы, но, немного смущенная, тихо сказала: