Текст книги "Мифология русских войн. Том I"
Автор книги: Андрей Кураев
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
Глава 19
Безгрешное закапывание живьем
Помимо темы «насилие человека с ружьем над безоружным» есть и обратная тема: зверства «мирного населения» по отношению к «оккупантам».
В 1812 году крестьяне зарывали пленных живьем, говоря «Пускай он своей смертью помрет; мы не будем отвечать за убийство пред Богом»[610]610
Записки Н. Н. Муравьева // Русский архив. 1885. № 8, сс.399–400
[Закрыть].
«Крестьяне жгли и резали французов, закапывали их живыми в землю. Свидетельств тому великое множество, так что пушкинское «остервенение народа» следует понимать в самом буквальном смысле слова»[611]611
Попов А. И. Партизаны и народная война в 1812 году // Отечественная война 1812 г. Источники. Памятники. Проблемы. Можайск, 2000, с. 173.
[Закрыть].
«Длительное время, – признавал Б. С. Абалихин, – мы стыдливо замалчивали тот факт, что партизанское движение носило ожесточенный характер: крестьяне жгли и резали французов, закапывали их живыми в землю». Историк не прав в одном: крайняя жестокость была характерна не для партизан, а для крестьян. Свидетельств тому великое множество, так что пушкинское «остервенение народа»[612]612
Гроза двенадцатого годаНастала – кто тут нам помог?Остервенение народа,Барклай, зима иль русский бог?
[Закрыть] следует понимать в самом буквальном смысле слова»[613]613
Круглый стол: Вероломство по плану. Чья победа? Лица или маски? // Родина. 1992. № 6–7. С.134
[Закрыть].
Сохранился рассказ одного чиновника московского почтамта. Он остановился для ночлега в уцелевшем крестьянском доме одного из сёл под Гжатском, застав там несколько семей, дома которых сгорели. Один из ночёвщиков долго расспрашивал чиновника, можно ли и нужно ли убивать французов:
«Сельские жители только что начинали собираться на разоренные пепелища свои, а потому дорожили уцелевшими избами, и толпами собирались в них на ночь. Погода в конце Октября стояла холодная. Не доезжая Гжатска, измученный чиновник, желая согреться и отдохнуть, заехал к вечеру на уцелевший двор; в гостеприимной избе было много народу, расположившегося на ночлег по лавкам и на голом полу. Все спали, в печке светился огонек. Сняв верхнюю одежду и разыскав скамейку, Л. сел против печи и, убаюкиваемый здоровым храпением крестьян, стал дремать, как услышал над собою голос и увидал растрепанную бороду, свесившуюся с печи. Краснолицый крестьянин с склокоченными волосами зорко смотрел на него серыми глазами, выглядывавшими из насупленных бровей. «Панок, говорил он, а что я тебя спрошу?» – «Ну спрашивай» отвечал г. Л. – Что Французов-то далеко угнали?» – «Далеко», отвечал Л., желая отделаться коротким ответом. Но только что предавался он сладкому забытью, беспокойный крестьянин снова начинал спрашивать его: «Панок, а панок!» – «Ну что тебе?» – «А что я тебя спрошу, Французов-то много побито?» – «Много», отвечал раздосадованный чиновник, «на то и война, чтобы бить!» Но крестьянин не мог успокоиться; он ворочался, кряхтел и, выглядывая, приставал с докучливыми вопросами. «Панок, а панок, а что я тебя спрошу, так убивать их Французов-то можно?» – «Я же сказал тебе», с сердцем отвечал Л. – «Оно того…» приставал мужик, «хотя враги… землю разорили, а все же по образу и подобию…». Видимо упрекала его совесть, и он желал поверить сомнения свои гревшемуся чиновнику. «Да ты, панок, скажи мне, да не гневайся, панок», приставал он. «Говори что-ли!» отвечал чиновник, выведенный из терпения. «А вот вишь ты, сказал крестьянин, наловили мы это их, Французов-то, десятка два и стали думать, что бы с ними наделать, свести что ли куда, сдать что ли кому, да куда поведешь и кому сдашь? Вот и приговорили миром побить их». Тут он приостановился и, подумав, со вздохом продолжал: «Оно точно того, если бы он на тебя с ножом лез, ничего бы… а то смотрит как баран; как тут быть то? Француз не баран, а все же человек, враг только, землю разорил. Вот мы и порешили». – Тут он опять приостановился. «Выкопали в перелеске глубокую яму, повязали им Французам руки и пригнали гуртом; стали это они вокруг ямы, а мы за ними стали; почуяли, знать, свою злодейскую участь и начали жалостно талалакать, точно Богу молятся; мы наскоро посовали их в яму да живых и зарыли. Веришь ли, панок, такой живущий народ, под землею с пол часа ворошились!» И мужик окончил рассказ свой молитвословием за многогрешную душу свою»[614]614
Рассказы из истории 1812 года // Русский архив. 1868. № 11, сс 1868–1870
[Закрыть].
Собственно, призыв заживо закапывать французов содержался в «афишке номер 17» московского губернатора Ростопчина от 20 сентября:
«Враг рода человеческаго, наказание Божие за грехи наши, дьявольское наваждение, злой француз взошел в Москву: ограбил храмы Божии; осквернил алтари непотребствами, сосуды пьянством, посмешищем; надевал ризы вместо попон; посорвал оклады, венцы со святых икон; поставил лошадей в церкви православной веры нашей, разграбил домы, имущества; наругался над женами, дочерьми, детьми малолетними; осквернил кладбища и, до второго пришествия, тронул из земли кости покойников, предков наших родителей. Оставайтесь, братцы, покорными христианскими воинами Божией Матери! Почитайте начальников и помещиков; они ваши защитники, помощники, готовы вас одеть, обуть, кормить и поить. Истребим достальную силу неприятельскую, погребем их на Святой Руси, станем бить, где ни встренутся. Истребим гадину заморскую и предадим тела их волкам, вороньям; а Москва опять украсится; покажутся золотые верхи, домы каменны; навалит народ со всех сторон. Пожалеет ли отец наш, Александр Павлович, миллионов рублей на выстройку каменной Москвы, где он мирром помазался, короновался царским венцом? Он надеется на Бога всесильнаго, на Бога Русской земли, на народ ему подданный, богатырскаго сердца молодецкаго. Он один – помазанник его, и мы присягали ему в верности. Он отец, мы дети его, а злодей француз – некрещеный враг. Он готов продать и душу свою; уж был он и туркою, в Египте обасурманился. Отольются волку лютому слезы горькия. Еще недельки две, так кричать «пардон», а вы будто не слышите. Уж им один конец: съедят все, как саранча, и станут стенью, мертвецами непогребенными; куда ни придут, тут и вали их живых и мертвых в могилу глубокую. А вы не робейте, братцы удалые, дружина московская, и где удастся поблизости, истребляйте сволочь мерзкую, нечистую гадину, и тогда к царю в Москву явитеся и делами похвалитеся»[615]615
Ростопчинские афиши 1812 года. – Спб., 1889
[Закрыть].
«Низший класс в России всегда ненавидел иностранцев… Нападение французов на собственность жителей и эта исконная ненависть были единственными причинами всех зверских поступков. Патриотизм был тут не при чем и Ростопчин сумел только воспользоваться этой ненавистью. Он разжег народную ненависть теми ужасами, которые он приписал иностранцам… Эта исконная ненависть русских ко всему иноземному, вторжение французов на русскую землю и занятие Москвы, на которую русские смотрят как на священный город и который был осквернен присутствием людей, коих они считают нехристями, пробудили в сердцах московской черни и в окрестных крестьянах жажду мести. Как только им попадался в руки кто-либо принадлежавший к французской армии, смерть его была неминуема: его убивали, и труп, иногда еще трепещущий, бросали в колодезь или в отхожее место. Даже женщины, встретив по дороге пьяного спящего солдата, тащили его до ближайшей помойной ямы и сбрасывали туда головою вниз. Множество колодцев, помойных ям и отхожих мест были наполнены неприятельскими трупами. Крестьянин убивал солдата, который, сняв оружие, спал под его кровлей. Причем каждый крестьянин считал, что он исполняет этим свой долг»[616]616
Из записок Д. П. Рунича // Русская старина. 1901. № 3. сс. 612–613
[Закрыть].
Еще рассказ:
«В его имении в Духовщинском уезде в 1812 году, когда французы еще шли в Москву, 12 итальянцев туда забрались; приказчик их хорошо кормил. Из Духовщины приехал мещанин, стал ему говорить: «Зачем ты им так угождаешь? Надо убить: сам архиерей благословил истреблять их». Итальянцев напоили горилкой, обезоружили, раздели совершенно, связали и живыми закопали»[617]617
Рассказы о 1812 годе. Отрывки из дневника А. А. Лесли // Смоленская старина. Смоленск, 1912. Вып. 2. с. 351
[Закрыть].
Или:
«Особенно в Мосальский уезд теснились неприятельские шайки; большая часть из них были убиваемы, иногда без всякой пощады. Из донесения кордоннаго начальника сего уезда видно, что всего убито и утоплено 987 человек разных наций, и в плен взято 450. В Медынском уезде убито 894 и полонено 593 человека. Но здесь, как и по другим кордонам, число убитых показано меньше, потому что многие партии были без счета истребляемы. В Медынском уезде ожесточение крестьян против неприятеля достигло до высочайшей степени; изобретались самые мучительные казни; пленных ставили в ряды и по очереди рубили им головы, живых сажали в пруды и колодцы, сожигали в избах и овинах. Один волостной староста просил проезжающаго офицера научить его: «какою смертию карать Французов, потому что он уже истощил над ними все известные ему роды смертей»[618]618
Михайловский-Данилевский. Описание отечественной войны в 1812 году. Ч.3. Спб, 1839, с. 132. См. также Колосов Г. А. Взгляды на гуманные требования войны и их выполнение во время войн 1812-14 гг. СПб., 1913, с.15.
[Закрыть].
Впрочем, рассказ чиновника Л. показывает, что «даже церковная пропаганда не могла затуманить в сознании мужика того, что он поступал не по христиански, убивая безоружных людей»[619]619
Попов А. И. Партизаны и народная война в 1812 году // Отечественная война 1812 г. Источники. Памятники. Проблемы. Можайск, 2000, с. 180.
[Закрыть].
А партизан Сеславин, читая вышеприведенные сова Михайловского-Данилевского, написал на полях его книги: «несообразно с долгом и чувствами христианина»[620]620
Михаил Семевских. Партизан Сеславин // Отечественные записки. 1860. № 4. С. 45
[Закрыть]. Но факт налицо: церковная пропаганда максимально демонизировала французов и способствовала «остервенению народа».
Генерал Владимир Левенштерн, вспоминал: «проезжая мимо одной освобожденной русской деревни, видел, как крестьяне, положив пленных неприятелей в ряд головами на большом поваленном стволе дерева, шли вдоль него и разбивали дубинами сии головы»[621]621
Записки генерала В. И. Левенштерна // Русская старина. 1901. № 1.
[Закрыть].
Порой крестьяне за гроши выкупали у казаков пленных, отводили в свою деревню и отдавали детям «на умерщвление с истязаниями всякого рода, чтобы дети их, говорили они, разумели, как истреблять нехристей»[622]622
Записки Н. Н. Муравьева // Русский архив. 1885. № 8, с. 400.
[Закрыть].
Конечно, это довольно общая черта всех партизанских движений, а не только русских. 27 июня 1808 г. французский генерал Рене направлялся в Андалузию, чтобы присоединиться к своему корпусу, но по дороге он был схвачен испанскими партизанами, после чего «герои народной войны» сварили его живьем в котле с маслом[623]623
Соколов О. Армия Наполеона М., 2020, с. 139
[Закрыть]. В октябре 1810 года Массена оставил в Коимбре три тысячи раненых французов под защитой всего лишь 80 солдат из морского батальона. После трехдневной обороны они сдались под гарантии жизни, сразу после разоружения португальские ополченцы убили около тысячи французов, а остальные погибли по дороге в город Опорту.
А тема об «озверении народа» в 1812 году и в Португалии[624]624
В Протугалии даже в домах, в которых жили оккупанты, совершались очистительные молебны с окуриванием ладаном и окроплением освященной водой.
[Закрыть] и в России имеет важный и печальный (для меня) аспект – религиозный.
История с только что упомянутым крестьянином Сергеем Мартыновым завершилась отпеванием заживо:
«Сергей Мартынов наводил на известных ему богатых поселян, убил управителя села Городища, разграбил церковь, вырыл из гробов прах помещицы села сего и стрелял по казакам. Мы захватили его 14-го числа. Эта добыча была для меня важнее двухсот французов! Двадцать первого сентября пришло мне повеление расстрелять преступника, и тот же час разослано от меня объявление по всем деревням на расстоянии десяти верст, чтобы крестьяне собирались в Городище. Четыре священника ближних сел туда же приглашены были. 22-го, поутру, преступника исповедали, надели на него белую рубашку и привели под караулом к самой той церкви, которую он грабил с врагами отечества. Священники стояли перед нею лицом в поле на одной черте с ними – взвод пехоты. Преступник был поставлен на колена, лицом к священникам, за ним народ, а за народом вся партия – полукружием. Его отпевали… живого. Надеялся ли он на прощение? До верхней ли степени вкоренилось в нем безбожие? Или отчаяние овладело им до бесчувственности? Но вовремя богослужения он ни разу не перекрестился. Когда служба кончилась, я велел ему поклониться на четыре стороны. Он поклонился… Взвод подвинулся и выстрелил разом. Когда кончилась экзекуция, Степан Храповицкий читал: «Так карают богоотступников, изменников отечеству и ослушников начальству! Ведайте, что войско может удалиться на время, но государь, наш православный царь, знает, где зло творится, и при малейшем ослушании или беспорядке мы снова явимся и накажем предателей и безбожников, как наказали разбойника, перед вами лежащего: ему и места нет с православными на кладбище; заройте его в Разбойничьей долине». Тогда священник Иоанн, подняв крест, сказал: «Да будет проклят всякий ослушник начальства! Враг Бога и предатель Царя и Отечества! Да будет проклят!»[625]625
Давыдов Д.В. Военные записки. М., 1982, сс. 176–177
[Закрыть].
И тут появляется масса вопросов:
Если Мартынов проклят – то зачем его отпевать? Если отпет (а отпевание это малый чин канонизации – «со святыми упокой») – почему нельзя хоронить на церковной земле? Если в отпевании просили Бога о прощении всех его грехов – почему все равно расстреляли? Не верили сами в силу молитв и на молебен о ниспослании дождя пошли без зонтика? Полным ли был чин отпевания?
Вложил ли отец Иоанн в руку живого покойника Мартынова пропуск в рай со словами «да сотворит чрез мене, смиреннаго, прощено и сие по духу чадо Сергия от всех, елика яко человек согреши Богу словом или делом, или мыслию. Аще же под клятвою или отлучением архиерейским или иерейским бысть, или своему проклятию подпаде, или клятву преступи, или иными некиими грехи яко человек связася, но о всех сих сердцем сокрушенным покаяся, и от тех всех вины и юзы да разрешит его»? Если он исповедался и над ним кроме обычной отпустительной молитвы прочитали и вот эту разрешительную – то зачем после этого опять проклинать?
Ох, и человеколюбива она, церковь-мать-наша…
Как отмечает современный историк —
«Во многих случаях белорусские и русские крестьяне поддавались на неприятельскую пропаганду и выходили из повиновения русским властям. Так было в Полоцком, Городецком, Невельском уездах Витебской губернии, в Могилевской губернии, в Рославльском, Ельнинском, Вельском, Юхновском, Дорогобужском уездах Смоленской губернии. В Московской губернии также отмечены случаи нормального общения «пришельцев» с крестьянами. Эти примеры показывают, что, не проводи правительство и церковь столь активной пропаганды, отношение крестьян к иноземцам было бы иным; разумеется, при соответствующем поведении неприятельских солдат. Наполеон пытался наладить добрые отношения с гражданским населением, запрещая своим солдатам совершать грабежи и насилия не только в Литве и Белоруссии, но и в коренной России. Эти попытки закончились фиаско по двум причинам: русское крестьянство было фанатизировано с помощью духовенства, а солдаты Наполеона доведены до такой степени изголодания, что были уже неспособны на «джентельменское» обхождение с населением»[626]626
Попов А. И. Партизаны и народная война в 1812 году // Отечественная война 1812 г. Источники. Памятники. Проблемы. Можайск, 2000, с.182.
[Закрыть].
Барон Врангель через сто лет справедливо писал – «в 1812 г., возмущаясь армией наших нынешних друзей французов, восхваляли поступки русских людей, которые вызвали бы возмущение будь это действия неприятеля. Вспомним хотя бы карикатуры и прибаутки, кстати сказать, довольно плоские: «Старостиха Василиса колет вилами лежачего француза, в Терентьевна доколачивает башмаком!»[627]627
Дни скорби. Дневник барона Н. Н. Врангеля. 1914–1915 гг. // Исторический архив. 2001. № с.114.
[Закрыть].
Из более близкой истории: в журнале «Исторический архив» (1957. № 3. С. 3–47) была опубликована подборка документов по партизанскому движению на Кубани в 1942–1943 гг. Для иллюстрации текстовых источников в нее были включены фотодокументы. Среди них оказались снимки, свидетельствующие об уничтожении советскими партизанами, в нарушение Женевской конвенции о пленных и раненых, санитарного поезда с ранеными германской армии, находившегося над защитой Международного Красного Креста. Разразился скандал. За «безответственное отношение к публикации» В. И. Шункову, Н. А. Ивницкому и члену редколлегии, заместителю заведующего Центральным партийным архивом ИМЛ при ЦК КПСС Т. В. Шепелевой решением Секретариата ЦК КПСС (!) было объявлено взыскание, журнал изъяли из открытой продажи, а в большей части его тиража фотографии заменили другими.
Глава 20
Когда начальство ушло
О том, что русский бунт беспощаден, со времен Пушкина знают все. Если крестьяне без формы готовы грабить и жестоко убивать своих же соотечественников, то с какой стати ожидать от них другого отношения к иноплеменникам и иноверцам, которых военная фортуна подчинила их произволу? С какой стати люди вели бы себя иначе с чужаками, если они и своих не жалели?
История «Отечественной войны 1812 года» знает и случаи насилия русских над русскими же и «грабительства от своих».
Вот их поведение накануне прихода французов:
«Ростопчин сзывал народ, дабы, соединив толпы, идти против неприятеля. Он приказал отпереть арсенал и позволил всем входить в него, чтобы вооружаться. Город наполнялся вооруженными пьяными крестьянами и дворовыми людьми, которые более помышляли о грабеже, чем о защите столицы, стали разбивать кабаки и зажигать дома[628]628
Муравьёв Н. Н. Записки // Русские мемуары. Избранные страницы. 1800–1825. М., 1989, с.131.
[Закрыть]. Я поехал к заставе, в которую ариергард наш прошел, и прибыл к армии; то была, кажется, Владимирская застава. Дорогою я увидел лавку, в которую забрались человек десять солдат и грабили ее… В Москве оставалось много наших мародеров»[629]629
Там же. сс.132 и 133.
[Закрыть].
Максим Соков 4 сентября бежал из сгоревшей усадьбы «через Яузу на Хованскую горку».
«Здесь к ужасу усмотрели беглых и раненых русских солдат или мародеров и после узнали, что они жили грабежом проходящих; однако как нас было много, то и не смогли до ночи нас грабить. Мы, отделяясь от всех и посадив в гряды капусты детей и жен, стояли вокруг их на карауле и через четверть часа услыхали стонущего человека за сто шагов от нас. Часть наших ребят туда побежали и увидали, что русские раненые и беглые солдаты не только ограбили бедного обывателя, руки и ноги переломили, но и старались убить до смерти. Видя это, наши возвратились и просили позволения отомстить убийцам. Я, прибавив к ним еще несколько человек, отправился с дубьем в руках к укрывшимся разбойникам. Мы нашли 12 человек, лежавших в траве и кустам с подвязанными руками и с связанными головами; тут же были и те самые, которые только что ограбили и убили обывателя. Ребята мои, озлобясь, ударили в дубье, и мнимо-раненые вскочили, хотели бежать, но были жестоко прибиты. После поля сражения, мы нашли в воде поросшей осокою разного платья и прочих вещей, награбленных разбойниками, воза два»[630]630
Письмо прикащика Максима Сокова к И. Р. Баташову // Русский архив. 1871. № 6. Стлб. 0222–0223.
[Закрыть].
Вот рассказ о том, как люди, которые «французов… еще не видали», испытали «разорение от своих», причем жертвой оказался бедный сельский священник, человек добродетельный (приютил сиротку), отец малолетних детей.
Этот рассказ был записан в пору своей молодости своей русским философом Константином Николаевичем Леонтьевым (1831–1891). В 1851–52 гг. он гостил в имениях своего дяди, генерал-майора Владимира Петровича Коробанова – селах Спасское-Телепнево и Соколово Вяземского уезда Смоленской губернии, где записал рассказ о событиях 1812 г. местного дьякона, сына прежнего сельского священника. Дьякон вспоминал:
«Многие из здешних крестьян во время нашествия вели себя необузданно, как разбойники. Мне было тогда лет 8–9. Батюшка мой священником… Как только, перед вступлением неприятеля, Петр Матвеевич уехал служить в ополчение, сейчас же начали мужики шалить: то тащут, то берут, другое ломают. Батюшка покойный сокрушался и негодовал, но и сам опасался крестьян. Один раз идет он и видит, стоит барская карета наружи, из сарая вывезена, и около нее мужик с топором.
– Ты что это с топором? – спросил батюшка.
– Вот хочу порубить карету, дерево на растопку годится, и еще кой-что повыберу из нее.
А лес близко. Нет, уж ему и до лесу дойти не хочется. Барская карета ближе! Стало батюшке жаль господской кареты, он и говорит мужику:
– Образумься! Бессовестный ты человек! Тут неприятель подходит, а ты, христианин православный, грабительством занимаешься. А если вернется благополучно Петр Матвеевич и узнает, что тебе тогда будет?
А мужик ничуть не испугался, погрозился на батюшку топором и говорит:
– Ну, ты смотри, я тебя на месте уложу тут. Я и Петра Матвеевича теперь не боюсь; пусть он покажется, я и ему брюхо балахоном распущу!..
Итак, разорение от своих продолжалось. Входили в дом крестьяне и делали, что хотели. Наконец, посягнули на жизнь и батюшки моего. Вот как это было. Сидели мы все дети с батюшкой и с матушкой поздно вечером и собирались уже спать, как вдруг слышим, стучатся в ворота.
– Отопри, хуже убьем!
Матушка перепугалась, и мы все как бы обезумели от страха, а мужики ломятся. Уж не помню я, вломились ли они, или сам батюшка им решился отпереть, только помню, как вошел народ с топорами и ножами, и всех нас мигом перевязали, матушку на печке оставили, нас по лавкам, а батюшку взяли за ноги, да об перекладину, что потолок поддерживает, головой бьют. Изба наша, конечно, была низенькая, простая. Вот они бьют отца моего головой об бревно и приговаривают: «А где у тебя, батька, деньги спрятаны? давай деньги!». Они все бьют его головой с расчетом, чтоб сразу не убить, а узнать, где деньги. Постучат, постучат головой и дадут ему отдохнуть; видят, что он в памяти, опять колотить… Французов мы еще не видали, хотя по слухам они были уже близко»[631]631
Леонтьев К.Н. Рассказ смоленского дьякона о нашествии 1812 года // Леонтьев К. Н. Собрание сочинений. Т. 9. СПб., 1913, сс. 51–54.
[Закрыть].
При «власти» французов (а точнее – русском безвластии) картина та же. Вот что докладывал 14 сентября 1812 г. калужскому губернатору временно подчиненный ему предводитель дворянства Юхновского уезда Смоленской губернии:
«Вашему превосходительству сим честь имею донести, что крестьяне некоторых селений от вольнодумствия начинают убивать до смерти господ своих и подводют французов в те места, где оные от страха укрываются, что уже и случилось: маиора Семена Вишнева по многим чинимым ему истязаниям, по поводу крепостных его людей, застрелили досмерти, а подпорутчика Данилу Иванова крепостной его крестьянин Ефим Никифоров убил до смерти ж, за то, что советовал собирать с полей хлеб, а села Бородицкого крестьянин Сергей Мартинов, кроме того что рассказывал неприятелям, где что в доме господском и даже в церкви из утвари церковной повергнуто было в землю, но все то вынуто, а также гробы, в склепу стоявшие, с телами вынуты. Соединясь с французами и придя в село Лоцмену первой начал стрелять по казакам. О чем донеся вашему превосходительству покорнейше прошу снабдить меня разрешением, не повелено ли будет, описываемых смертоубийц и крестьян, наполненных вольнодумствием и уже соединившихся с французами в пример и к поддержанию других по нынешним военным обстоятельствам, приказать в тех же самых селениях расстреливать или вешать…»[632]632
В тылу армии. Калужская губерния в 1812 году. Обзор событий и сборник документов. / Ч. II. Сборник документов. Калуга, 1912, сс. 152–153.
[Закрыть].
И после отступления французов все повторилось:
16–17 октября 1941 года – это дни новой московской паники. При виде начальства, покидающего столицу, начался массовый грабеж магазинов и складов под лозунгом: «Не оставлять же немцам». Всю фабрику «Красный Октябрь» обокрали. В очередях драки, душат старух, бандитствует молодежь, а милиционеры по два-четыре слоняются по тротуарам и покуривают: «Нет инструкций»», – записал в своем дневник журналист Николай Вержбицкий[634]634
Вержбицкий Н. К. Дневник // Москва военная. 1941–1945. Мемуары и архивные документы. М., 1995. http://docs.historyrussia.org/ru/nodes/177142-iz-dnevnikovyh-zapisey-zhurnalista-n-k-verzhbitskogo#mode/inspect/page/4/zoom/4
[Закрыть].
Но у нас любят говорить, что когда однажды в Нью-Йорке, то местные жители показали свое истинное лицо и бросились на разгром магазинов. С выводом о нашем нравственном превосходстве: у нас-то такого никогда быть не может…
