Текст книги "Дикое поле"

Автор книги: Андрей Посняков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Да так, – Корягин задумчиво почесал бородку. – Есть у меня подозрение, что выкуп пленников для этого Рыбакова Окуня – дело не главное.

– И что ж тогда главное?

– А вот ты, Мисаиле, это и должен вызнать.

– Тогда еще спрошу.

– Спроси.

– У тебя-то с чего насчет него подозрения?

– Не всех пленных берет, выкупает. Очень уж избирательно. И, что странно, таких, за которых и заступы-то никакой нет. Смерда запросто может выкупить, холопку, закупа. Все равно. Но вот стариков почему-то не берет… да и вообще – больше молодых да здоровых.

– Оно и понятно. Не всякий старик обратный путь выдержит.

– И еще одно. Слишком уж резво наш Окунь все ходы-выходы ищет. На Ак-ханум вот сразу же через тебя бросился, с Эльчи-беем что-то мутит.

– С Эльчи-беем?!

– Пока только с приказчиком его, Иштыном. Они частенько встречаются, хотя не друзья и не родичи. Ты бы это прояснил, а? Сдается мне, тут не новгородцами, тут суздальцами пахнет!

– Ладно, – Ратников спокойно кивнул. – Выясню. Только вот… серебришко у меня заканчивается. Вдруг да где чего?

– На, брат, – рассупонив висевший на поясе кошель, кондотьер щедро отсыпал деньги. – От Окуня не отставай ни на шаг! И, знаешь, проясни все побыстрее. Еще один человечек у нас на подходе.

– Это кто еще?

– Князь Мишка Черниговский.

– Ясно. Слышь, Савва… пока суд да дело, ты бы меня с этим приказчиком, Иштымом, свел. Или хотя бы узнал, где новгородец купленных полоняников держит?

Ночью Ак-ханум так и не пришла. Как и обещала, вернее сказать – надеялась. Видать, сладилось у них с Сартаком. Ну да дело молодое, сердечное. Не сказать, чтоб Миша ревновал свою госпожу – с чего было ревновать-то? Но… какой-то нехороший осадочек на сердце все-таки появился, неприятный такой, хоть и едва заметный. Как бывает – вскочит какая-нибудь небольшая болячка, не тревожишь ее, так и не болит, но если уж заденешь…

Ратников улыбнулся, скинув сапоги и растянувшись на ложе. Ак-ханум, конечно, девка красивая, тут спору нет, но опять же – ничуть не красивее Маши. Только у Марьюшки, у той красота неброская, по-домашнему милая, а вот у Ак-ханум – у той, аж прям по глазам бьет! И все-то у степной повелительницы есть – и красота, и богатство, и связи… а вот счастья – нет. Да, наверное, и не было. Может, будет еще? Хотелось бы, Ак-ханум – женщина неплохая, добрая, умная… Нет, с Сартаком у нее счастья точно не будет – пришьет бедолагу царевича родной дядька! Такие уж тут дела, впрочем, не только тут – повсюду. Время такое – собачье, как в России-матушке в девяностых.

Солнце уже скрылось за рекою и дальним лесом, быстро смеркалось, короткие зимние сумерки сменялись сырой и прохладной ночью. Гулко забарабанил по плоской крыше дождь, зашумел, забуранил ветер. Со двора вдруг донеслось лошадиное ржание и громкая ругань привратника. Потом кто-то засмеялся – по-юношески весело… Ага! Утчигиновы парни с дальнего пастбища вернулись.

Вот кто-то затопал по крыльцу:

– Мисаил! Мисаиле, ты спишь уже, что ли?

– А что ему делать, как не спать? – послышался сварливый голос Рахмана – видать, и его разбудил поднявшийся шум. – На улице-то ночь давно уж.

– Не ночь, а вечер. Мы, когда ехали, в церкви Хевронии колокола только-только к вечерне звонили. Благостно так, звонко.

– Тьфу-ты, благостно им! Какие-то убогие колокола, хэк! А ведь всем давно известно, что нет ничего благостнее приятного голоса муэдзина.

– Эй, муэдзин, может, хватит тебе заедаться? Михаил, что, еще не пришел?

– Да явился. Как всегда, пьяный. И как только госпожа его терпит?

– Не твое дело за госпожу решать!

– Ну, оно так, конечно…

– Не пьяный, а выпивши! – Михаил резко распахнул дверь. – Разницу-то понимать надо.

– Мы ж, мусульмане, не пьем!

– Ага, ага… зато нюхаете, жуете и курите всякую шмаль, так что еще неизвестно, что хуже! Кинуть, что ль, в тебя сапогом, а, Рахман? Спорим, что попаду?

Домоправитель поспешно убрался, едва не защемив самому себе крашенную хной бороду.

– Заходи, Утчигин, брат, – гостеприимно пригласил Ратников. – И вы все заходите. Винца выпьем – я прихватил кувшинчик.

– Вино – это хорошо! – радостно закивал Утчигин. – Только… Уриу с Джангазаком нельзя – они молодые еще слишком.

– Ну пусть тогда спать идут… или лучше – на кухню.

– Да-да, на кухню! – спешившись, парни радостно загалдели, да не удержались, похвастались. – Мисаиле, а мы двух зайцев по пути затравили, и еще вот – куропатки. Сейчас и приготовим.

– Так я не понял – вы пастбище проверять ездили иль на охоту?

– Одно другому не мешает, брате.

– Ладно… Утчигин, что стоишь-то? Пошли, пошли, друг, в ногах правды нету. Ну, чего хотел-то?

Плеснув из кувшина в глиняные щербатые кружки, Ратников протянул вино припозднившемуся гостю. – Пей, приятель, пей!

– Вкусное вино! – с ходу опростав кружку, заценил Утчигин. – Но похуже арьки будет. Не такое хмельное.

– Так это градус вкус крадет! – захохотал Ратников. – А вкус – градус.

– Че-го крадет?

– Ладно, проехали.

– Куда проехали? Кто?

– Еще налить?

– Угу!

– Так ты чего хотел-то?

– Я? Ах, да… – Парнишка поспешно полез за пазуху дэли и вытащил оттуда… небольшую дощечку, вернее даже две, перетянутые веревочкой, одна на другой.

Восковые… на таких детей грамоте учат.

– Вот. Просили передать.

– Давай…

Михаил поспешно развязал бечевку… и не поверил своим глазам, увидев написанные на воске буквы.

«Дядя Миша, ты здесь! Я пока О.K. Тема».

Господи-и-и-и…

– Эй, эй, брат… что с тобой такое? Худая весть?

– Наоборот, я бы сказал – добрая. Так! А вот теперь, друг Утчигин, давай-ка поподробнее – кто эти досочки передал, где, когда.

– Один человек нас на обратном пути нагнал, почти у самой каменной бабы, ну, где урочище.

– Что за человек?

– Обычный слуга – по одежке и по повадкам видно, да и по лошади – больно уж худа.

– Так. И откуда он взялся? Кроме пастбищ, там что еще есть-то?

– Ханское кочевье, – ухмыльнулся парнишка. – Ты ж сам знаешь! И я даже представляю, с какого краю этот слуга мог появиться.

– Вот славно! – Ратников явно обрадовался. – И показать сможешь?

– Конечно! Хоть сейчас едем… Ой, – Утчигин задорно тряхнул головой, но тут же осекся. – Только, думаю, нас туда вряд ли пропустят. Там, у ханских кочевий, везде разъезды, стража.

– Так-так и везде? – недоверчиво прищурил глаза Михаил.

– Ну… – Юноша смешно сморщил нос. – Кое-где можно проехать. Урочищами.

– Славно, славно… Только сейчас мы никуда не поедем. Малость погодим.

Ох, как это было здорово! Знать, что Темка теперь знает… Знает, что не один, что за ним явились, что скоро отсюда выберется. Здорово. И еще хорошо, что теперь примерно известно место, где парня держат. В ханских кочевьях. Ой, не простой человек этот йисут, не простой… впрочем, это было заметно еще во время встречи.

Утром, ни свет, ни заря, явились артельщики – доделывать свою работу. На этот раз пришли без Евстафия – подрядчик уже обговаривал новый заказ, стараясь выторговать для себя и своих людей наиболее выгодные условия. Что же касается владетельной госпожи Ак-ханум со своей свитой, то та, похоже, не собиралась возвращаться так рано, да и куда ей было спешить? Зимний день, он только для солнышка короток, а для степняка так очень даже долог.

Савва Корягин встретился с Михаилом все на том же месте – у старого карагача. Прислал позвать мальчишку, тот и стоял у ворот, хлопал глазами, мол – зовут, а кого – пока бежал, запамятовал. Хорошо хоть кондотьера сумел описать – «такой осанистый, с усиками» – да ни Рахмана, ни Кузьмы поблизости во дворе не было: пользуясь отсутствием госпожи, дрыхнули, сволочи, до обеда.

– Насчет приказчика Иштыма, ты, Мисаил, прав, – не тратя времени даром, сразу же сообщил Корягин. – Окунь держит полоняников у него в загоне. То есть загон-то – Эльчи-бея, но приказчик, похоже, там верховодит – что захочет, то и творит. Хотя… не думаю, чтоб Эльчи-бей вообще не при делах был… Ты это и прояснишь, узнаешь. Окунь ведь хмельное пьет?

– Еще как!

– Ну, вот и славно.

– Ладно, – Ратников поплевал на ладони. – Прямо сейчас и отправлюсь, пока госпожа не вернулась.

– Она и не вернется, можешь не ждать, – гулко расхохотался Савва.

– Как не вернется?

– У них там, в кочевьях, праздник какой-то… Дня на три, а то и больше. Сыроядцы ведь, сам знаешь, зимой почти каждый день что-то празднуют – был бы повод выпить.

– Они и без повода выпьют.

– Оно так, конечно.

– Так где, говоришь, загон-то?

Загоном тут называли рубленое или сложенное из кирпича помещение, в котором обычно держали приготовленных для продажи невольников либо скот. Иногда узилище отапливалось, но чаще – нет, впрочем, судя по вьющемуся в волоковые оконца дымку, Эльчибеев приказчик вовсе не склонен был отдавать на растерзание холодам хозяйскую собственность. Расположенный несколько на отшибе от обширной усадьбы работорговца, этот загон, скорее всего, был уже собственностью приказчика, а не купца. Или приказчик просто его арендовал – что вернее.

И расхаживал, расхаживал по двору, распоряжался – сидевшему напротив, в корчме, Ратникову все хорошо было видно через распахнутые настежь ворота. Только вот сидеть было холодно – на открытой террасе, да еще в мусульманской харчевне ничего хмельно не подавали, только щербет, и Михаил, морщась, выпивал уже третью кружку.

Ворота были распахнуты, потому как со двора, верхом на кауром коньке, только что выехал Окунь Рыбаков. Даже обернулся в седле, помахал приказчику да крикнул… что-то типа, чтоб приказчик помнил. А что помнил? Бог его знает.

Приказчик – сутулый и худой человек непонятной национальности лет тридцати на вид – также помахал в ответ и, поплотнее запахнув кафтан, зашагал к дому…

Створка ворот со скрипом дернулась…

– Стой, стой, – поспешно обернулся приказчик. – Не закрывай, не надо. Сейчас придут.

– Кто придет, господин?

Да-а… для этого слабосильного парнишки-раба и приказчик был господином.

– Кто надо, тот и придет. Не твое дело, пес… Вот тебе!

Вытащив из-за пояса плеть, Иштым несколько раз хлестнул незадачливого невольника по спине. Хлестнул, впрочем, без злобы, а просто так, для порядка – поучить слегка.

Ага…

Ратников вытянул шею – вот, кажется, и тот, кого тут ждали. Какой-то сивобородый дед. Ясное дело – верхом, но лошаденка убогая, тощая. Ишь ты… какой важный клиент.

– Эй, бача, Иштым-джан здесь ли?

– Здесь, здесь, господин. Идем в дом.

– Не надо в дом, – приказчик тут же спустился с крыльца.

И о чем там они болтали дальше, Мише слышно не было – слишком уж тихо говорили. Да и зачем им кричать на всю улицу?

О чем они там сговаривались, неизвестно, однако вскоре сивобородый старик выехал за ворота, да не один: рядом с лошаденкой, привязанный за руки, бежал босой парень. Что же получается – Окунь Рыбаков привел к своему подельнику или компаньону рабов – подержать… а тот их распродает потихоньку? Так получается?

Получается – так. Если особо не думать, а все принимать, как видится.

Но Ратников-то давно на веру ничего не принимал… вот и здесь – незамедлительно вскочил на коня да поехал за стариком.

Жутко интересно было – что эта за босой парень? Может, знает чего?

– Помочь чем? – Корягин, как и всегда, не пускал дело на самотек и появился вовремя.

– Переговорить бы с тем парнем.

– Сделаю… В Корытовой корчме жди.

Кондотьер привел туда босоногого невольника минут через двадцать после того, как Михаил, с удобством расположившись в гостевой зале, выпил кружечку бражки.

– Вот он. Разговаривай, а у меня еще дела, – усадив парня на лавку, хмуро бросил Корягин. – Потом прогони, а лучше – убей. Мне он ничего не сказал и почему-то подумал, что я буду пить его кровь!

– Пить кровь? – Ратников сразу насторожился и, едва кондотьер ушел, велел парню заголить руку до локтя.

Ага… есть!

– Что это у тебя за дырочка на вене? Откуда?

Белый, как полотно, невольник испуганно хлопнул ресницами.

Глава 13
Зима 1246 года. Сарай
ДЯДЯ МИША И СКАЗОЧНИЦА

 
Ночью подлый народ
До креста пропивался в кружалах…
 

Дмитрий Кедрин.

Зодчие

Парень ничего толком не рассказал, все дрожал да испуганно оглядывался вокруг, даже, есть не смог, и Ратников, подумав, решил оставить его на некоторое время здесь, в корчме Африкана Корыто, под бдительным присмотром хозяина.

Трактирщик согласно кивнул и ухмыльнулся – мол, присмотрим, ништо.

– Ну, так я завтра зайду, – поднявшись, Михаил ободряюще похлопал раба по плечу. – Ты пока здесь побудешь. Имя-то твое как? Как зовут, спрашиваю? А, ладно… Завтра поговорим, может, разговорчивей будешь.

Парень так и сидел, забитый и согбенный… лишь только начал мелко-мелко креститься.

Покачав головой, Миша направился к выходу, да на пороге обернулся:

– Африкан, друже, вы ему обувку какую-нибудь справьте, а!

– Сделаем, – с готовностью кивнул хозяин корчмы. – Ты, Мисаиле, не сомневайся, все, как надо, сладим.

Взобравшись на своего конька – подарок Ак-ханум, между прочим, молодой человек неспешно поехал на усадьбу, по пути завернув на рынок – посмотреть изразцы для «атриума». Ничего подходящего не нашел, хотя и времени потратил изрядно, да еще зацепился языком с пирожником – обсуждали, какая рыба вкуснее. И когда вернулся домой, уже стемнело.

Ак-ханум так и не вернулась ни в этот день, ни на следующий, видать, Корягин оказался прав – в Орде что-то праздновали, о чем и поведал приехавший за новым кафтанцем госпожи Джама.

– Старый-то того, в вине да мясной подливке испачкался, – пояснил мальчишка Рахману. – А ты ж нашу госпожу знаешь – не любит в грязном.

– Там как вообще? – тут же справился Ратников. Он все же начинал волноваться за степную красавицу и сейчас почувствовал облегчение – ничего плохого с госпожой не случилось.

– Как? – Джама похлопал глазами и улыбнулся. – Да как всегда – весело и пьяно.

– Ну и слава Господу – пускай веселится хозяйка!

С заднего двора донеслась протяжная песня – пели девчонки-рабыни – Анфиска и прочие. Хорошо пели, заливисто, звонко и – как показалось Ратникову – без особенной грусти. А чего грустить-то? Непосильной работой их тут не загружали, ни в чем не неволили, кормили сносно. Радоваться надо, что к такой госпоже попали!

Даже вредная старуха надсмотрщица – и та к песням привыкла, слушала с удовольствием, только что не подпевала – видать, слуха не было.

 
Ой, камыш, камыш, камышина,
Что шумишь на брегу, что качаешься-а-а-а…
 

Хорошая песня, Мише тоже нравилась.

Под эти-то песни он и уснул – умаялся за день, а утром, едва забрезжило, уже вскочил на коня.

– Это куды ж в рань-то такую? – зевая, поинтересовался привратник.

– В Хевронии церковь, к заутрене.

– А-а-а, вон куда… Далече!

– Зато образа там зело красивые.

Хлестнув коня, Михаил поскакал в город.

Утро выдалось славным – морозным, солнечным, наконец-то под копытами, под ногами ничего больше не хлюпало. Растаявшие было лужи затянулись крепеньким, хрустящим, словно душистая хлебная корочка, льдом, осунувшиеся в оттепель сугробы смерзлись и с нетерпением ждали снежка.

В корчме Африкана уже топилась печь – сквозь волоковые оконца тянулись в утреннее прозрачное небо дымы, вкусно пахло только что испеченным хлебом и брагою.

– А бражицы-то хорошо с утра выпить! – привязав у коновязи коня, Ратников, обойдя замерзшую лужу, поднялся по крыльцу и толкнул дверь.

– Здрав будь, Мисаиле… – Хозяин как-то нехорошо замялся и опустил глаза. – Слышь, тут дело такое… Убили вчера твоего парня!

– Как убили? – Ратников даже не осознал еще до конца, что произошло.

– В уборной, ножом под сердце. Там его и нашли. Сегодня хоронить будем – все ж христианская душа.

– Так-та-ак, – усевшись на лавку, Михаил, не глядя, махнул поставленную кабатчиком кружку. – Убили, значит. А где тело-то?

– Да на леднике, за конюшней. Хочешь, так поди, взгляни.

– А и схожу, – молодой человек поднялся, но Корыто махнул рукой:

– Погодь. Пошлю слугу – проводить. Эй, Микитка!

Убитый парнишка лежал на соломе уже обряженный – белая полотняная рубаха, порты, из которых торчали застывшие синюшные ноги. На бледном бескровном лице с едва заметными белесыми бровями, казалось, застыла улыбка. И чему улыбался? Или это просто судороги?

– Извини, брат, – кто-то едва слышно подошел сзади. – Не уберегли.

Михаил обернулся – Корягин! Ну, а кто же еще-то?

– Я так мыслил – кому этот доходяга нужен? – Кондотьер задумчиво покачал головою. – А вот нужен, оказывается.

– Нужен, чтоб молчал, – криво ухмыльнулся Миша. – Потому и убрали. Я вас с Африканом не виню – в корчме всякого народу толчется, не уследишь. Чем его, ножом?

– Засапожным. Правда, нож-то мы не нашли, сужу по ране. Умелый человек бил – единым ударом управился.

– Ну, конечно, как же вы думали! Теперь придется приказчика Иштыма трясти…

– Не придется, – хмуро промолвил Корягин.

Ратников вскинул глаза:

– Это почему ж?

– Сгинул приказчик, исчез со дворища – словно и не было. Я ж первым делом вчера к нему.

– И что – никто ничего?

– Ну, почему же… Сторож сказывал, что Иштым-джан в великой поспешности со двора съехал, а куда и когда вернется – не сказывал. Вообще-то никто не удивился – он так часто делал.

– Да-а… – Михаил угрюмо покачал головой. – Единственная ниточка оборвалась.

– Может, поведаешь, что у тебя за дела? Чем-нибудь и помог бы.

– Может, и расскажу. Чуть позже. А помощь твоя потребуется. Только вот, где тебя найти, если что? Ты ж сам все время являешься, когда тебе надо – не мне.

– Африкану шепнешь, я и объявлюся. Да, о главном хотел сказать – князь Мишка Черниговский у ханского стана шатается – в гости хочет, да не зовут, гонят. Кому он нужен-то? Сейчас интриговать начнет… Я вот думаю, госпожу твою, красавицу Ак-ханум, запросто по пути перехватить может. Ему ведь сейчас абы кто. А ведь Ак-ханум с царевичем свести может.

– А князь про то откуда ведает?

– Уж ведает, ты мне поверь. Этакий прощелыга да не вызнает? Так что жди… может, с госпожой твоей он и объявится, так ты перед глазами-то его не мелькай, но постарайся, послушай, о чем болтать будут.

– Добро, – Миша кивнул и перекрестился, глядя на вытянувшийся на старой соломе труп. – Царствие небесное тебе, вьюнош неведомый.

– Царствие небесное, – кондотьер тоже перекрестился и тряхнул головой. – Ну что, пойдем?

– Пойдем. Надеюсь, его тут и без нас похоронят.

– Все сделают, как надо.

– И… вот еще что хотел попросить. Есть тут некая Айрилдин-биби, сказочница. Узнать бы, кто такая, да чем живет. Сможешь?

– Попробую. Знакомцев Африкановых поспрошаю. Только ты князя не упусти, а?

Ратников тихонько засмеялся:

– Не упущу, уж будь спокоен. Если, правда, явится.

Корягин как в воду глядел – уже подъезжая к усадьбе, Михаил еще издали услыхал веселый шум – чьи-то громкие голоса да залихватские крики. Во дворе, напротив ворот, стояло двое саней, и какие-то незнакомые молодцы-слуги как раз распрягали коней.

– Эй, Джама, это кто еще? – склонившись с лошади, молодой человек подозвал озабоченно пробегавшего мимо мальчишку.

– Это гости, – улыбнулся тот.

– Вижу, что гости. Ты куда так несешься-то?

– На кухню… сказать, чтоб готовили поскорее да вино-мед-брагу несли.

– Ишь ты… И кому такие почести?

– Князь какой-то… Чер… Чир… Не выговорить. Но зовут, как тебя, – Мисаилом.

Ратников усмехнулся:

– Что, такой важный князь?

– Да нет, не важный – его и к хану-то не звали, сам напросился, приехал. А на обратном пути с госпожой языками схлестнулись, слово за слово – вот князь уже и в гостях. Рассказывает, словно песни поет, – заслушаешься. Правда, думаю, больше половины врет, собака. Но госпожа ведь любит интересненькое послушать, ты знаешь… Ну все, я побег – некогда.

– Знаю, знаю, – спешившись, задумчиво пробормотал молодой человек. – Любит наша краса всякие россказни, хлебом не корми – дай послушать. То сказочница Айрилдин-биби, то вот – князь Мишка Черниговский. Князь-проходимец – без престола, без войска, без денег. Из Чернигова родичи выжили, в Киев подался – так и оттуда пришлось свалить, в Венгрии зять короля Белы – родной сынок Ростислав – знать родного папашку не хочет… Одна надежда на Бату-хана, царя Батыгу, как его на Руси звали. Может, отрядец даст и какой-никакой ярлычок?

Из главной залы слышались голоса, туда-сюда сновали слуги с большими, уставленными яствами, блюдами. Красавица Ак-ханум принимала проходимца-князя, как должно. Ну, не по высшему, конечно, разряду, но… в грязь лицом не ударила.

Вспомнив совет Корягина, Михаил не стал зря светиться, а сразу же прошел в свою комнату. Все ж вольный человек – незачем перед госпожой отчитываться. Запер дверь на засовец, разулся и, вытащив из оставленной «водопроводчиками» дыры кирпичик, прислушался. Говорили по-русски.

– Ай, госпожа моя! Ты ведь, как есть, красавица, ай…

Голос князя оказался чуть хрипловатым и таким… кобелиным, что ли. Сразу было ясно, несмотря на пожилой уже возраст – к пятидесяти годам уже – проходимец с женщинами не терялся. Впрочем, Ак-ханум могла осадить любого. Ой, князь, князь, ой, дурень старый – ежели начнет грязно приставать, ногой в промежность получит запросто! Ак-ханум и воинов своих звать не станет, сама управится.

Однако нет, пока слушала спокойно, разговаривала ласково:

– Ты, князь, про мадьярского короля Белу сказывал…

– Ах да, да… Ой, гад этот Бела, чертушка, каких мало. Скупой, свилогубый… и говорит так надменно, вроде бы как камни во рту перекатывает.

– А князь Галицкий, Даниил? О нем что скажешь?

– Еще пуще Белы – черт! Нахрапистый, загребущий. Ах, красавица Ак-ханум, если б ты только знала, душа моя, как приятно заблудшему путнику вкушать хлеб и вино в обществе столь лучезарнейшей госпожи, поистине, затмевающей солнце! Ах!

Ратников скривился: черт старый! Словесные кружева умело плел – не откажешь.

– Ах, царь, царь Батыга Джучиевич… не жалует он меня, многогрешного, нет… Не дает войско, даже и выслушать не хочет.

– Знать – занят.

– Хм, занят…

– Ты, князь Мисаил, по многим землям странствовал…

– Да уж, помотался немало. И вот что хочу сказать – очень уж мне хочется в Монголию, на Гуюка взглянуть, на матушку его Туракину-хатун, почтение свое засвидетельствовать. Ты сама-то, душа моя, не думаешь туда съездить?

– Нет пока.

– А зря, зря. Говорят – сам царевич Сартак хочет. Вот прямо сейчас, по зиме.

– Сартак? – голос красы степей дрогнул. – Откуда ты, князь, про царевича знаешь? О том, что он ехать хочет?

– Так о том, душа моя, все давно знают. Надо ему ехать, надо! Да и тебе бы не худо. Подумай сама…

– Я подумаю.

– Вот-вот. Давеча слыхал, как Берке-князь про царевича и про тебя, госпожа, плохие слова говорил.

– Что за слова?

– Ой! И язык-то произнести не поворачивается. Чую, одна у тебя защита – в Монголии. Ехать, ехать надобно.

Ратников при этих словах едва не поперхнулся: вот ведь гад! Правильно предупреждал Савва – Мишка Черниговский интриговать начнет, ему терять нечего. А для Ак-ханум, между прочим, поездка к Туракине и Гуюку – прямая гибель! И она про то знает, но… если поедет Сартак… А князь ведь к нему обязательно наведается!

– Ах, душа моя… это что за девица? Ну вот, которая только что вино приносила.

– Анфиска, рабыня моя.

– Анфиска-рабыня… Душа моя, госпожа лучезарнейшая, ты в кости играешь?

– Иногда.

– Давай-ка бросим, а? Так, от скуки. Я сани свои поставлю, а ты… да хоть ту Анфиску. А? Сыграем?

– Нет… может, в следующий раз. Ты ведь, князь, заглянешь еще?

– Обязательно, лучезарнейшая, обязательно! Так я у тебя заночую?

– Ночуй. В гостевой зале места много. А слуг твоих я уже велела покормить.

– Вот и славно, ай, славно, гостеприимнейшая госпожа. Давай-ка, выпьем… От так… Хорошо винцо-то, вкусно. Где только берете такое? Из Кафы? Можно и еще выпить… не грех… Госпожа моя! Ты мне ночью-то Анфиску-рабыню пришли… почесать на сон пятки. Пришлешь?

Ничего интересного Ратников больше не услышал, да и гость что-то уж очень быстро захмелел, да так, что вскоре послышался храп.

– Утчигин, Уриу! – громко повала хозяйка. – Тащите гостя в опочивальню. Да… скажите, чтобы Анфиска к нему заглянула… буде проснется если.

Ак-ханум, Ак-ханум… Сама себе госпожа, повелительница рабам да слугам. А времена-то для женщин стоят черные – куда не кинь, что в Европе, что в Азии, что на Руси-матушке. Лет в двенадцать-тринадцать девок (любых – и знатных, и простолюдинок) выдавали замуж (безо всякой, конечно, любви, по родительскому расчету), лет в четырнадцать юная, жена рожала первого ребенка… и потом дальше – по одному почти каждый год, пустыми женщины не ходили, кто бы позволил, да и противозачаточных средств не было. Вот этак к тридцати годам – пятнадцать рожденных детей, из которых семь-восемь умирало во младенчестве, не дожив и до года, да еще пяток – сразу после. Таким образом, до детородного возраста доживало трое – четверо. И опять – в тринадцать лет замуж – и рожать, рожать, рожать…

Такие соломенные вдовушки, как Ак-ханум, – редкое исключение.

– Ты здесь, Мисаиле?

Господи… до боли родной голос!

Поставив кирпич на место, молодой человек рванулся к двери:

– О, моя госпожа!

Ак-ханум явно была под хмельком – раскрасневшаяся, веселая, к тому же еще и пошатывалась, что у монголов зазорным не считалось. Ну, выпила немножко женщина, в луже-то ведь, в грязи, не валяется? А даже и валялась бы… Ну, хорошо человеку – и что? Вина-то совсем не пьют только больные и сволочи.

– М-м-мисаил… – с размаху усевшись на ложе, Ак-ханум поставила на пол принесенный с собою кувшин. – Кружки-то у тебя найдутся?

– Найдутся и кубки! Ты ж сама дарила… забыла уже?

– Дарила… да… У меня тут сегодня гость был… ох и молотило!

– Что-что? – Ратников проворно разлил вино.

– Языком, говорю, молотит, как ботало колокольное. Но послушать интересно. Выпьем! А то свалился гостюшка, захрапел, а я ведь только во вкус вошла.

Выпили… видно было, что госпожу повело, глазки-то заблестели… Миша ничего такого про нее и не думал, только хотел в опочивальню отнести, поднял на руки…

– Н-нет! – хлопнула ресницами Ак-ханум. – Оставь меня здесь… И поцелуй… Крепко-крепко!

Как галантный кавалер, Михаил конечно же исполнил просьбу… А потом – опять же, по велению госпожи, снял с нее пояс… обнажилась грудь, изящная, набухшая, твердая, Ратников впился в нее губами, начал целовать, стаскивая с красавицы дэли… а вот уже поласкал, погладил пупок, спинку… обнял, прижал к себе, уложил на ложе и, покрывая поцелуями гибкое манящее тело, стащил с девушки шальвары…

– Мисаил…

– Да, краса моя?

– Ты потом… утром, гостюшку развлеки, а? А я посплю.

– Спи, спи, ласточка. Слушай, ты, случайно, про ханский караван ничего не слыхала? В Кафу, говорят, скоро отправится. Как раз через ваши места.

– Про караван Алим-бугу спросить надо. Он им и занимается, а я покуда на летние пастбища возвращаться не собираюсь – скучно сейчас там, безрадостно.

– Алим-буга, значит… угу.

Ак-ханум ушла к себе еще до рассвета, превратившись в надменную недоступно-холодную госпожу. Будить ее никому было не велено, и с утра все ходили по дому на цыпочках. А еще слышно было, как в гостевой спальне гулко храпел черниговский князь.

Выйдя на крыльцо, Ратников полюбовался на голубое, звенящее от прозрачности небо, вдохнул полной грудью морозный воздух.

– Осподине…

Поклонясь, окликнул его Федор, младший Анфискин братец. Здоровый – косая сажень в плечах – и, несмотря на молодость, плотник знатный.

– Что хотел, Феденька?

– Мисаиле, что там за хмырь храпит?

– Князь Мисаил Черниговский в гости заехал.

– Что, в самом деле – князь?

– Ну… почти – так скажем. А что?

– А то! – парняга раздраженно сплюнул. – Пусть этот черт седой лапы свои к Анфиске не тянет! Не то и схлопотать можно, я ведь не посмотрю, что князь, подкараулю да огрею оглоблей.

Ратников громко захохотал:

– Может, не стоит сразу оглоблей? Может, повременишь?

– Не, брат, временить тут не надобно! Я эту породу змеиную знаю – ни одной девки не пропустят, опозорят да бросят. Знаю, знаю таких.

– Да ладно, – Миша махнул рукой. – С князем сам разбирайся, а мне пора, пожалуй… Слышь, орет кто-то? Видать, проснулся князь.

Надев кафтан, Ратников туго подпоясался, послал пробегавшего мимо слугу за вином и, пригладив у рукомойника волосы, вошел в гостевую залу.

– Здрав будь, княже. По добру ли ночевал?

Черниговский князь Михаил оказался вполне приятным с виду мужчиной лет пятидесяти. Поджарый, с седоватыми, подстриженными на европейский манер, бородкой и усиками, он чем-то напоминал галицкого кондотьера Савву Корягина, правда, казался куда более подвижным и щуплым, этакий живчик.

– Здрав будь и ты, добрый человек!

Слуги уже помогли князю умыться и теперь причесывали, аккуратно прикрывая седоватыми прядями лысеющую макушку.

– Откель будешь? Местный?

– Местный. Но не слуга.

– Я вижу, что не слуга, – усевшись в резное креслице, князь заливисто расхохотался. – Ближний дворянин, значит? Дружины господской гридень?

– Пусть так, – согласно кивнул Михаил.

– Ну, а раз так – тогда, может, выпьем? С утра-то голову похмелить – самое время!

– Выпьем. Я уж и за вином послал в погреб. Ой… может, ты, князь, медовуху предпочитаешь? Или – арьку?

– А что, есть арька-то?

– Да есть. Вели все принести, все попробуем. Меня, между прочим, Михаилом хвать. Тезка.

– Вот и славно! – Гость хлопнул в ладоши и захохотал. – Я как раз так и подумал, что ты, Миша, человек наш, добрый! Эх, и погулеваним… Скажи… а ты тут, в Сарае, все харчевни знаешь?

– Да знаю. Надо будет – сходим.

– Ай, Миха! Хороший ты парень! Дай поцелую… Умм!

Постучав, слуги принесли кувшинчик фряжского вина, красного и терпкого, да плетеную фляжку арьки, такой, что валит с ног, да кувшинчик изрядный бражки из сушеных ягод, да… В общем, было чего выпить – гостю, похоже, это дело нравилось.

Одну кружечку махнули, другую, третью… Вот уже – и лучшие друзья, князь оказался мужиком ничуть не чванливым, свойским, правда, балаболом страшным! Все болтал, болтал языком, безо всякой логики перескакивая с одной темы на другую, то прошлое свое вспоминал хвастливо, то каких-то девок.

– Ты, Миха, можешь меня дядей Мишей звать… я ведь тебя-то постарше. Ну, наливай, наливай… а хочешь – так я и сам налью. Ну, будем!

– Будем, князь… дядя Миша.

Выпили.

– Ты к Сартаку-царевичу, случаем, не вхож.

– Княжна моя вхожа. Через нее могу помочь.

– Славно! Славно! А ну…

Снова выпили.

– А я вот тут, у вас на усадьбе, девку одну заприметил, холопку, Анфиской зовут, кажется… я бы ее купил, ну, в услужение… Как княжна-то твоя – продаст?

– Как попросишь. Но не советую.

– Что так?

– Зла та девица больно.

– Эт-то хорошо, что зла! Эт-то мы укротим. Ну, ты чего сидишь-то?

– А…

Выпили опять.

– А давай-ка теперь медовуху попробуем!

– Давай, дядя Миша. За нашу с тобой дружбу!

После арьки медовуха пошла как-то не очень, Ратников даже заколдобился, поспешно занюхивая ржаной корочкой. Князь расхохотался и с силой хлопнул собутыльника по спине: