Текст книги "Золотая лихорадка"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц)

крысиной отравы в ваш суп. Исхожу из своего опыта, знаете ли...

– Послушайте, м-м-м... – посмотрел на него Филатов. – Скажите, как мне вас называть, а то как-то неудобно получается.

– А-а, извините, Юрий, просто получилось так, что я про вас очень много знаю, практически все, а вы про меня ничего. И меня это устраивает по некоторым причинам. А зовите меня... скажем, Валерий Филиппович или просто Босс, если вам не чужда лексика «проклятых буржуев», – он усмехнулся. – Давайте поговорим о деле. Скажу сразу, оно поставит вас еще больше вне закона, чем вы сейчас. Но вам терять нечего, к этой стране вас ничего не привязывает. После выполнения задания спокойно можете уехать, хоть в Грузию к Саакашвили наемником, хоть на Украину к Ющенко. Или дальше. Вам даже останется вся сумма, которой вы завладели, кроме, одной вещички.

– Какой «вещички»?

– Там было кольцо с камнем. Оно предназначалось мне.

– Это тот перстень с рубином и изумрудами?

– Да. Сами понимаете, господин Филатов, «заныкать» кольцо вам бы не удалось... Да и, не буду вас обольщать, если бы не определенные обстоятельства, вас уже давно списали бы в расход, а драгоценность лежала бы у меня под бронестеклом...

– А вы, в свою очередь, – Юрий ничуть не испугался, – сами должны понять: оно спрятано так далеко и глубоко, что найти его вы не сможете никогда, разве что после второго пришествия.

– После второго пришествия, говорите? Ну, так вы его небось в могилке спрятали чьей-нибудь... – Юрий не мог не удивиться проницательности собеседника, который почти угадал обстоятельства, при которых Филатов спрятал перстень, но виду не подал. А тот продолжал:

– Не спорю, кольцо стоит больше, чем вы себе представляете. Это историческая драгоценность, и, если вам интересно, я кое-что о ней расскажу и даже покажу. Кстати, делаю я это не потому, что у меня нет собеседников для археографических изысканий. Просто вы – человек для меня новый, а новых людей я люблю удивлять. Знаете, по реакции... Я просто не могу упустить случая поближе узнать человека, который, может, будет долгие годы работать со мной бок о бок... Если останется жив.

– Так вы что, собираетесь заключить со мной долговременный контракт? Мы так не договаривались...

– Не гоните лошадей, Филатов, – поморщился Кайзер. – Сделайте сперва одно дело...

В умных глазах собеседника светилась легкая ирония, когда он нажал на завиток панели на стене. Старинный книжный шкаф повернулся вокруг своей оси. Книжными шкафами сплошь был заставлен кабинет хозяина, и только на одной из стен размещался ковер с коллекцией холодного оружия. По винтовой лестнице они спустились вниз, глубоко под землю.

Лестница вывела их в коридор длиной метров десять, в конце которого была тяжелая металлическая дверь наподобие тех, что ставят в бомбоубежищах. «Валерий Филиппович» набрал код на панели, которую заслонил собой, сработало реле, и дверь медленно отворилась.

– Ну, у вас тут прямо бункер! – не сдержался Филатов.

– А так оно и есть. Это – переоборудованное бомбоубежище. Попасть сюда не так просто, как вы думаете, тут столько ловушек, что я иногда сам боюсь: не вляпаться бы, если что не сработает...

За дверью шел еще один коридор и еще одна дверь, открывавшаяся замысловатым ключом. Переступив порог, Филатов оказался в кромешной тьме. Но когда загорелись спрятанные в нишах светильники, он не смог сдержать восклицания.

Помещение площадью в небольшой концертный зал напоминало музей. На полу лежал огромный ковер, боковые нефы были отделены от центральной части колоннами. В высоту зал достигал метров четырех; воздух был довольно затхлый – видно, вентиляция не работала. Но хозяин, открыв стилизованный щиток, нажал на кнопку, включились невидимые вентиляторы, воздух быстро стал свежим, как в сосновом лесу.

– Времени у нас немного, так что я покажу вам только самое интересное, – начал хозяин экскурсию. – Я, в общем, собираю не просто редкие вещи. – скорее все, что связано с властью и соответственно ее носителями, ее атрибутами. Вот здесь, – он показал на ряд герметично запечатанных витрин, – древнейшие грамоты боярских родов России, Польши, Великого княжества Литовского, автографы королей и императоров Европы, в том числе и Наполеона. Этот, кстати, оставил после себя массу документов, и они как-то странно заряжены, их не совсем приятно брать в руки, в отличие, например, от автографов Петра, хоть и тот пролил кровушки немало...

– Вы долго это собирали? – спросил Юрий, рассматривая исчерканный, похоже, стихами лист бумаги. Он представил, сколько отдал бы этот таинственный коллекционер за грамоту князя Пожарского.

– Долго не долго, но вот вы как раз смотрите на первое мое приобретение. Это стих Людовика XIV, посвященный какой-то из его пассий, скорее всего Лавальер. Когда мне подарил это один человек, я сначала не поверил, но потом понес специалисту. У «спеца» челюсть отвисла... Ну а потом у меня появилась возможность находить и приобретать подобные раритеты довольно часто. Кстати, эту коллекцию видели многие люди, секрет я делаю только из некоторых экспонатов. Вам я напоследок покажу только один из них – уж очень хочется похвастаться. Пойдем дальше...

Около часа Филатов с неподдельным интересом разглядывал десятки экспонатов, которыми владели когда-то русские и иностранные государи, диктаторы, вожди, фавориты-временщики. Тут были образцы боевого и парадного оружия, принадлежавшего сильным мира сего, – мечи, сабли, палаши, шпаги; тут были их печати, каким-то чудом избежавшие уничтожения, обязательного после смерти владельца; черновики приказов, распоряжений, правленные собственноручно властителями проекты законов... Были тут и просто личные вещи – табакерки, трости, украшения. В стеклянном шкафу висели мундир Николая Второго и шинель Сталина. И конечно, многое из того, что сопутствовало последним минутам властителей, – например, револьвер, которым был вооружен один из убийц семьи последнего императора России, а также невесть каким образом сохранившийся обломок кареты Александра II, в которой император-освободитель отправился в последний путь под бомбы народовольцев. Странная и страшная коллекция завершалась маузером, принадлежавшим Феликсу Дзержинскому.

– Говорят, – пояснил хозяин коллекции, – что сам Дзержинский никогда из него не стрелял. Грязную работу за него делали другие. А вот этот ствол, – он указал на витрину, в которой возлежал на бархатной подушке пистолет, – поработал. Из него был застрелен Берия. Генерал, приводивший приговор в исполнение, отправил оружие под пресс, но один из офицеров его подменил.

– А вас не надули, это действительно тот пистолет? – спросил Юрий.

– В протоколе о казни сохранился его номер, так что все совпадает. Кстати, у меня десятка два наградных стволов, принадлежавших расстрелянным чекистам Ягоде, Ежову и Берии. И поскольку задание, которое вам, Юрий, предстоит выполнить, связано с потомком одного из них, хочу сделать маленький подарок. Правда, в руки вы его получите, когда мы окончательно договоримся.

Логвиненко отошел в угол зала и открыл большой сейф, замаскированный портретом Фридриха Великого в полный рост. Спустя минуту он вручил Филатову грозный на вид «вальтер».

– Это оружие тоже принадлежит истории, но для меня ценности не представляет, – сказал он. – Пистолет – подарок высокопоставленного эсэсовца Рудольфа Шимана одному из заместителей Берии. Было это в 1939 году, когда Сталин и Гитлер пили друг за друга на банкетах. Эсэсовец германский погиб в сорок пятом. А внука «нашего эсэсовца» предстоит убрать тебе, – Вилор Федорович неожиданно перешел на «ты», как бы показывая, что с этого момента их связывает незримая, но прочная нить. Казалось, в том, что Филатов будет ему предан, он не сомневался. – Внука этого зовут Фома. Или Константин Валентинович Фомин, если угодно.

Вилор Логвиненко мог обаять любого человека. Тонкая, а порой грубоватая лесть – кому какая больше подходит; показная, но иногда и искренняя заинтересованность в человеке; отсутствие жадности – Кайзер иногда мог осчастливить царским подарком даже человека, просто ему симпатичного. Но главное, то, в чем Логвиненко не признавался никому – ни отцу, ни матери, а в общем, даже и себе самому, – это его усилившаяся с годами способность буквально видеть душу человека насквозь. Это проявилось у него с ранней юности – уже тогда он, сосредоточившись, мог вызвать в своем мозгу какое-то свечение – ауру – и по ее цвету определить, как к нему настроен человек. И в соответствии с этим выбирать манеру поведения. Аура Филатова была того цвета, который характеризовал общее состояние тревоги, но вражды к себе он не ощутил. Нет, генерал Логвиненко не считал себя экстрасенсом и, чтобы не привлекать к себе внимания, никогда ими не интересовался. А ведь развей он в себе эти способности, мог бы стать одним из адептов тайных школ. И очень сильным адептом... Но власти, как он считал, ему хватало и так. Пока, во всяком случае. А если успех будет сопутствовать ему и далее...

Главный соперник Логвиненко депутат Государственной думы Константин Фомин, известный под кличкой Фома, ставил этот постулат под сомнение. Этот господин так прочно окопался у власти, что вышибить его оттуда можно было лишь выстрелом «Авроры». Да и то навряд ли. Фомин пережил стольких врагов, что и счет им потерял. А пережил потому, что знал про них больше, чем сами они про себя знали. Теперь Фоме предстояло унести это знание с собой в могилу.

Безусловно, у Логвиненко хватало возможностей «заказать» Фому профессионалу. Но слишком много людей знали, кто является главным врагом Фомина, и на Кайзера сразу пошел бы такой накат, что голова на его плечах вряд ли удержалась бы. В конце концов Вилор Федорович решил рискнуть и убрать Фому, не связываясь с киллерами, хозяева которых после исполнения заказа держали бы его за горло. Логвиненко решил «слепить» свежего киллера. Его выбор пал на Филатова. Дело в том, что Фома родился больше чем полвека назад... в городе Ежовске.

Когда из сводки преступлений Логвиненко узнал о двух убийствах, он задумался: зачем это простой охранник-пьяница решился на такое? И дал команду работавшим на него людям выяснить, что же произошло. Командой «следователей» руководил «человек в сером», тот, что представился Филатову Матвеем Кузьмичом, а на самом деле именовавшийся Тарасом Владимировичем Есаковым. Он служил в Управлении собственной безопасности ФСБ и, по некоторым причинам, был обязан генералу по гроб жизни. Кроме того, Кайзер с изумлением обнаружил у Есакова хоть и менее слабую, чем у него, но способность к экстрасенсорному восприятию. Есаков-то и разыскал Юрия, не сумев, правда, разобраться в побудительных причинах его поступков.

– И все же почему ты укокошил того сторожа на станции? – спросил как бы невзначай Логвиненко. Они все еще были в музее, и Юрий слушал объяснения Кайзера, между которыми тот и задал свой «вопросик».

– Я его не убивал, – ответил Филатов и вкратце рассказал свою историю, опустив некоторые моменты. – Сами видите теперь, что и у меня с тамошними «ребятами» есть кое-какие счеты.

– Ну, про «счеты» ты забудь! Твоя задача будет однозначной: устранить Фому. И все. Потом заляжешь на дно на какое-то время.

Филатов подошел к витрине, где под стеклом сверкала бриллиантами наградная табакерка времен Екатерины Великой. Он устал от обилия раритетов, до него никак не доходило, что он должен сделаться пошлым наемным убийцей. На это он не соглашался никогда, разве что если смерть грозила невинным людям. Но возможность разобраться, кто же его подставил, заставила его на этот раз изменить своим принципам.

Из раздумий его вырвал голос Логвиненко:

– А теперь я тебе покажу единственное, что в моей коллекции не имеет касательства к властителям. – Он подошел к сейфу, скрытому на сей раз портретом Мировича, неудавшееся освободителя императора Иоанна Антоновича, и достал... скрипку. – Это Страдивари. Знал бы ты, сколько я за ней гонялся...

Юрий не без трепета прикоснулся к инструменту величайшего из мастеров. В детстве он закончил по настоянию матери музыкальную школу, как раз по классу скрипки, и помнил, с каким придыханием произносили там это имя: Антонио Страдивари. Тысячи музыкантов отдали бы душу дьяволу только за то, чтобы провести смычком по струнам инструмента, который Филатов держал сейчас в руках. На обычном месте четко прорисовывалось клеймо мастера из Кремоны. Скрипка и на вид была очень стара, но на ней были натянуты современные струна, и Филатов, не удержавшись, проверил пальцем строй инструмента, подкрутил колки. Звук был глубок и ярок, как человеческое сопрано. Логвиненко достал откуда-то смычок и похлопал им по ладони левой руки:

– Жаль, не играю...

Филатов рассматривал скрипку на свет, словно хотел запомнить малейшую царапинку, на деках, малейший блик на легка потускневшем лаке, секрет которого так и не был до: их пор раскрыт. И вдруг наморщил лоб: на нижней деке, напротив того места, где музыканты придерживают скрипку подбородком, промелькнуло, подобно видению, какое-то геометрически правильное пятнышко. С минуту Юрий рассматривал его под разными углами и вдруг замер:

– У вас есть лупа?

– Конечно! – Кайзер подал старинную лупу в серебряной оправе. – Что ты там увидел?

Филатов вновь нашел нужный угол освещения и усмехнулся: на инструменте стояло клеймо другого великого мастера, простого российского крепостного: «Иван Батов».

Юрий молча протянул инструмент и лупу Боссу. Тот повертел скрипку, застыл, потом медленно, как музыкант после окончания игры, опустил ее к ноге. Помолчав, выдавил:

– Это ж надо, как накололи...

– Батов, – сказал десантник, – подделывал клейма итальянцев только для того, чтобы на его инструменты обратили внимание. Ну кому нужна скрипка производства какого-то мужика? Но его скрипки были не хуже. Дайте! – он взял скрипку из рук ошеломленного Логвиненко, поднял смычок, взял несколько нот («Надо же, не забыл за столько лет!»), и под сводами подземного зала сперва несмело, с ошибками, но потом все более чисто зазвучал «Полонез» Огинского.

Глава 10

В окне больничной палаты виднелся парк, по которому гуляли люди в пижамах и спортивных костюмах. Все было тихо и мирно, сюда не доносился шум машин на улицах Северной столицы, и даже солнце светило как-то не по-городскому. Казалось, что сейчас где-то рядом заорет петух.

Вместо этого скрипнула дверь, и в палату вошел высокий, довольно молодой мужчина в белом халате.

– Доброе утро, Евгений Гаврилович, – поздоровался он. – Как спали?

– Хорошо, – ответил пациент и замолк – говорить мешали бинты, которые белоснежным рыцарским шлемом покрывали всю его голову от шеи до макушки. Открытыми оставались только глаза и узкая щель рта.

– Ну-с, дня через два мы сможем снять ваш «головной убор». Заживление идет прекрасно: видно, иммунная система у вас крепкая. А через пару недель вы и забудете, что у нас были.

– Спасибо, доктор...

– Не за что. Отдыхайте, пожалуйста. Если что понадобится, скажите медсестре. Генерал Логвиненко интересовался вашим самочувствием...

Посетитель удалился, и Филатов, он же Дмитриев, – именно так звал его тот небольшой круг лиц, с которым он последние недели общался, – продолжал смотреть в окно третьего этажа на гуляющих, похожих друг на друга забинтованными головами и заклеенными пластырем лицами.

«Логвиненко, значит... Запомним, – подумал он. – А доктор болтлив, однако. Или его не предупредили? Что-то не верится...»

... Из бункера Логвиненко вылез чернее тучи. Такого прокола в определении истинной природы и ценности своих раритетов Кайзер никогда не допускал. Юрий попытался успокоить его, заметив, что различить скрипки Страдивари и Батова может далеко не каждый специалист. Да и такие подделки» тоже очень редки. На это Логвиненко резонно буркнул, что он хотел иметь именно Страдивари, а не «подделку», как он выразился. «Понимаешь, меня не цена волновала, а то, что это – великая вещь великого мастера! Или ты меня совсем за дурня неумытого держишь?» Филатову стало жаль его...

Они поднялись наверх, и хозяин, подняв трубку внутреннего телефона, что-то вполголоса скомандовал. Через минуту в кабинет явился молодой мужчина в безукоризненном костюме, в руках он держал поднос, на котором возвышался хрустальный штоф с чем-то темным, две рюмки и блюдце с лимоном. Логвиненко налил в обе и, не приглашая гостя, выпил залпом. Сразу же налил еще и повторил то же движение. Взял рюмку и Филатов. Выпил... Когда отдышался, спросил:

– Валерий Филиппович, могу поинтересоваться, что это?

– Что? – резко повернулся тот. – А, это... Мой фирменный коктейль. Экспериментирую потихоньку. Тут немного хереса, бальзамы – рижский и белорусский, кофейный ликер и семьдесят процентов чистейшего спирта. Редко кому предлагаю – валит с третьей-четвертой рюмки... Хотя один пидор у меня все же попробует! С добавкой цианида калия...

– Да не расстраивайтесь, Валерий Филиппович, – продолжал утешать Филатов.

– Ладно... Играешь ты хреново... а как стреляешь? – внезапно сверкнул на него глазами Логвиненко.

– Вы что, не интересовались моей биографией?

– Так то когда было. Ты небось квалификацию потерял... Ну, проверим... Да, прямо сейчас и проверим. Что-то и мне захотелось собачку потискать, – Вилор Федорович плотоядно потер руки.

Стрельбище располагалось в ста метрах от дома и представляло собой просеку в сосновом бору, в конце которой виднелась песчаная насыпь, укрепленная бревнами. Сюда доносился шум моря. На огневом рубеже Кайзера и Филатова встретил небольшого роста человек в полевой форме офицера, правда, без знаков различия.

– Посты расставили? – спросил Логвиненко.

– Так точно, товарищ генерал-лейтенант! – вытянулся перед ним человек в камуфляже.

«Вот оно что! Видать, очень большая шишка этот «Валерий Филиппович». Интересно только, по какому он ведомству – ментовскому или эфэсбэшник? Скорее второе...» – подумал Филатов.

– Дайте мне мишень! – скомандовал Логвиненко, окину «камуфлированного» уничтожающим взглядом.

– Мишени установлены, – ответил военный.

– Я сказал, дайте сюда! – повысил голос Кайзер. – И карандаш принесите.

Его приказание было исполнено моментально, и, взяв карандаш, он нарисовал несколькими штрихами на мишени портрет незнакомого Филатову человека, проявив довольно незаурядные способности художника.

– Кто это, если не секрет? – поинтересовался Филатов.

– Фома, – коротко ответил Логвиненко. – Кстати, это его двоюродный братец сосватал мне скрипочку. Мол, дедушка в наследство оставил. А дедушка по молодости лет ее в Севастополе у какого-то князя взял... поиграть. Сволочь.

На второй мишени Кайзер начертал физиономию еще одного человека, добавив: «А вот кто это – пока тебе знать не следует. И что видел – забудь». Человек с военной выправкой закрепил обе мишени метрах в тридцати от огневого рубежа, затем достал из ящика два пистолета Макарова, снаряженные магазины с патронами и, положив на стол, молча отошел в сторону.

Логвиненко взял пистолет, вставил магазин, передернул затвор и, почти не целясь, одну за другой всадил в мишень все восемь пуль. Опустил пистолет и оглянулся на Филатова, не успевшего и притронуться к оружию:

– Чего ждешь? Пока в тебя «пилюлю» всадят?

Не успел отзвучать голос Кайзера, как десантник в броске подхватил пистолет и магазин, покатился по земле, одновременно заряжая оружие, и стал стрелять из совершенно невероятных позиций, изгибаясь, как будто уходя от выстрелов противника Выглядело это не очень эффектно, но Кайзер смотрел одобрительно, видимо зная толк в такого рода делах. Расстреляв последний патрон, Юрий поднялся и подошел к Логвиненко.

– Ну что, «качаешь маятник» неплохо, но мне надо, чтобы ты и в мишень попадал. Идем посмотрим...

Осмотрев мишени друг друга, оба стрелка переглянулись пули Кайзера прочертили прямую линию ото лба к подбородку изображенного на мишени лица, Юрий же просто продемонстрировал меткость, влепив все заряды по центру мишени совпадавшему с носом обреченного.

– Да, десантник и помрет десантником, – во взгляде Кайзера легко читалось уважение, смешанное с удивлением. – Ну хорошо. Потешил ты меня. Я и надеяться не мог, что заполучу такого исполнителя, – решил польстить ему «Валерий Филиппович». Юрий молча пожал плечами.

– Теперь к делу. Сегодня ты – мой гость, но с завтрашнего утра – подчиненный. Во-первых, тебе придется изменить внешность – борода твоя тебя не спасет, и то, что тебя до сих пор не узнали обычные постовые на улицах или менты в тюрьме, – чудо. Портретики-то висят... Придется тебе познакомиться с нашим Институтом красоты. Мир она, красота, может, и не спасет, а тебя – должна. Но до этого поступишь в распоряжение спецов, которые тебя научат кое-чему полезному. Десант десантом, но многому вас там не учили, да и времена изменились. Завтра с утра поедешь на Волгу-матушку... Ладно, я доволен. «Юрий Филатов», оказывается, звучит не хуже, чем «Антонио Страдивари», – Логвиненко ухмыльнулся. – Пошли, скрипач.

Вернувшись в усадьбу, хозяин велел подавать обед. Стены столовой украшали картины, большей частью старинные натюрморты гастрономического содержания, и, как признался хозяин, он иногда велел готовить то, что на них изображено. Так и сегодня: к столу был подан омар, словно сошедший с одной из картин. Никогда не пробовавший такого гигантского ракообразного, Юрий озадаченно посмотрел на многочисленные ножи и ножички, вилки и вилочки, ложки и ложечки, а также щипчики, расположившиеся в порядке на белоснежной скатерти. Проследив за его взглядом, Кайзер самодовольно хмыкнул:

– Это тебе не общепит. Учись, авось в Европу попадешь...

– И что, там все так... хавают? – поинтересовался Юрий.

– Там не «хавают» и не «принимают пищу», там кушают, – с ударением на последнем слове произнес Логвиненко. – А если наши, даже те, кто при деньгах, жрут, как скоты, то я не хочу. Омара едят вот этими щипчиками. Попробуй, это вкусно...

Потом они сели у камина, по сторонам которого стояли, словно в старинном замке, два комплекта рыцарских доспехов. Пили коктейль, курили; откуда-то пришел важный огромный котяра, забрался на колени к хозяину и громко заурчал. Расслабившийся Кайзер пустился в философию.

– Вот скажи, ты не удивляешься, что я тебя принимаю, как посла английской королевы? Удивляешься. А зря. Посла я угостил бы не дохлым омаром и не таким вином, как сегодня пили, а вынес бы такую, знаешь, бутылочку разлива времен Наполеона Третьего. Есть у меня с десяток. Ты не удивляйся – я хоть и не граф Монте-Кристо, но мне многое доступно. И по той же причине – я многое могу узнать о людях такого, что они бы не хотели выносить на «суд общественности». Банально, думаешь? Знаю, но мое эстетство, все эти картинки-табакерочки – только подтверждение тому, что любая власть держится на знании не только человеческих достоинств, но в большей степени человеческих пороков. Отсюда же – и предвидение будущего, без которого человеку честолюбивому, как я, например, никак не обойтись...

– Валерий Филиппович, а вы не задумывались, что слабости людей – достаточно сильное оружие их носителей? Оно делает их неподвластными нормам морали и, следовательно, весьма опасными в первую очередь для тех, кто им угрожает, не так ли?

– Во-первых, пороки и слабости – вещи разные, а во-вторых, кто тебе сказал, что можно добиться цели и не подвергать себя опасности, тем более если эта цель – власть? И не локальная власть – над женой или над какой-то вульгарной бандой, промышляющей на заштатном базаре... Речь, сударь мой, идет о власти максимальной, если не абсолютной. Такой, какую имели Чингисхан, Тамерлан, Иван Грозный, Сталин, Гитлер... Путин, в конце концов. И какую мог бы не потерять Горбачев, если бы его интересовала эта деспотичная власть.

– А мне кажется, тот, кто грабит банк, и тот, кто грабит страну, – люди одного круга, рисковые люди, дело только в уровне...

– Согласен. Только уровень – сложное дело. На определенной ступени здесь количество переходит в качество. Шаблонное «власть портит...» тут не подходит, нет, тут задействованы более тонкие материи, более глубокие связи причины и следствия. Вот скажи, если бы тебе на какой-то период времени было позволено диктовать свои решения... скажем, цивилизованному миру, что бы ты сделал в первую очередь?

– Ну, скажем так: я сделал бы историю человечества его идеологией.

– Идеалист хренов! История – проститутка, шлюха, она только и делает, что развращает глупцов по заказу ее сутенера – власти! – Логвиненко заметно разволновался.

– – Этот бородатый идеалист Маркс вместе со своим другом, чьи книги когда-то сделали Библией, сочинял сказочки про роботов, а не про людей! Да он бы охренел, если бы ожил и посмотрел, как мы воплотили его учение...

– Хорошо, – перебил его Филатов. – А если бы тогда, после смерти Ленина, при НЭПе, у руля оказался не Сталин?

– А кто? Кто, скажи? Троцкий, готовый загнать всех в казармы и поставить фельдфебелей еврейской национальности? Или «любимец партии» Бухарин, который менял свои убеждения, как презервативы? Или Киров, такой, понимаешь, любимец питерских деток, который, вместо того чтобы построить тысячу домов для пролетариев, вышвырнул из квартир двадцать тысяч семей питерских дворян и интеллигентов? Или этот холеный щенок Тухачевский, стрелявший из пушек по русским деревням на Тамбовщине? Ты скажи мне, кто это мог быть, ну?.. – Кайзер тяжелым взглядом уставился прямо в глаза Филатову.

– Нашелся бы кто-нибудь, неужели порядочных людей власти не было?

– У той власти – не было. И быть не могло – ведь честные, искренние люди, которым чужда власть ради власти, власть ради мести, власть ради богатства, никогда не переживают начального этапа революции, ими же разбуженной. Да задумывалась ли интеллигенция, которую тысячами вырезали Ленин и Сталин, о том, что именно она своим перманентным подгавкиванием против законной власти в России создает ту волну недовольства, на гребне которой в историю влетает мразь и сволочь? Они ведь и начинают уничтожать ту самую интеллигенцию, которая молчать в любом случае не станет... Потому что не может. А тех, кто каким-то образом из них во власть пробьется, или скурвят, или тихо уберут. Да ладно, что-то расфилософствовался я ныне. Логвиненко потянулся к штофу, налил в рюмки громобойной смеси и с удовольствием выпил. Юрий последовал его примеру. На несколько минут у камина воцарилось молчание, нарушаемое только негромким треском горящих поленьев.

– Не понимаю, Валерий Филиппович, а вы сами-то чего добиваетесь? Не могу поверить, что вы – заурядное дитя эпохи первоначального накопления капитала... Причем, как я понял, имеющее не только финансовое влияние. Какая у вас сверхзадача?

– А никакой. Я по своему положению не могу выйти из игры и принимаю те правила, которые диктует время. Иначе я просто сойду со сцены... В гроб. И мне все равно, будут ли над моей могилой три раза стрелять из автоматов Калашникова.

– Да, кстати, – вспомнил Филатов, – а какое отношение к власти имел тот перстень, который я «увел» у Рашида?

– Этот перстень прислала в подарок Ивану Грозному королева Англии, к которой он сватался, правда безуспешно. Его в числе иных раритетов украли из Эрмитажа. Я этот перстень заказал, а ты его, понимаешь, перехватил. Нехорошо это, несправедливо.

Филатов, одетый в камуфляжку и обвешанный пудом разного снаряжения, устало опустился на траву. Рядом стоял инструктор, одетый так же, как он, но свежий, будто и не пробежал только что десять километров.

– Слабоват, браток. Пил, наверное, водочку, да и куришь много... Бросай гнилое дело, а то из тебя задрипанный охранник получится, а не спецназовец! – инструктор, естественно, не знал, что готовит именно бывшего охранника.

Юрий проходил индивидуальную подготовку в лагере под Саратовом в качестве спецагента ФСБ, и лишних вопросов там никто не задавал. В том числе и насчет его бороды, которая успела превратить Филатова в некоего попа-расстригу.

После того как Филатов узнал, что ему предстоит изучить тонкости не только профессиональной стрелковой подготовки, но и минного дела, основ мимикрии, прослушать лекции и пройти практику диверсионной и антидиверсионной подготовки, он начал понимать, что «Валерий Филиппович» предназначил его не только для исполнения разовой акции. Выводов пока он решил не делать, тем более что ему прозрачно намекнули, что знают фамилии и адреса многих близких ему людей.

Во время одного из тренингов по уходу от преследования он так удачно смог скрыться от опытных преследователей в переулках старого Саратова, что выкроил время и позвонил в Москву Жестовскому. С ним пока все было нормально, и прапорщик намекнул, что ожидает повышения по службе. Филатов недоумевал: какое такое повышение может получить обыкновенный прапорщик?..

На территорию лагеря он вернулся в одиночестве, выслушал сдержанную похвалу инструктора, и отправился спать – время было позднее. А на завтра намечалась большая программа – практические занятия по закладке мины с дистанционным управлением и отрыв от преследования уже в условиях пересеченной местности.

За месяц, проведенный в лагере, Филатову прочно вложили в голову столько знаний по теории и практике диверсий, что поневоле он стал уважать тех неизвестных педагогов, которые разработали такую сжатую, но до предела насыщенную и эффективную программу, которой в его родном десантном училище отвели бы, как минимум, год. Он не знал, что многие годы сотрудников ГРУ Генштаба и спецподразделений КГБ готовили по программам, включавшим не только эти с точки зрения большой разведки мелочи, но и знания стратегии, тактики, иностранных языков, психоанализа; они проходили не технику выживания, каковым, по сути, являлось Рязанское училище, а настоящую его Академию. Агентов, причем не суперагентов, а обычных, – «суперами» их делал опыт, да и в любом деле нужен талант, – учили вскрывать сейфы чуть ли не мизинцем, запоминать с первого раза огромные тексты, они обучались у профессионалов мастерству карманников-»щипачей» и многому другому. Такой агент мог не только добывать разведданные, но и анализировать их; он был в состоянии командовать крупными соединениями в боевых условиях. Недаром советская школа разведки считалась лучшей в мире, что, впрочем, не страховало ее «студентов» от провалов. Опыт, как известно, увеличивает мудрость, но не уменьшает глупости.

В первых числах августа Юрий Филатов был препровожден в Институт красоты. Он не мог возражать против изменения своей внешности – слишком много его портретов висело в разных городах и весях страны. Официальная версия его пребывания в стенах Института, отраженная в карточке истории болезни, гласила, что гражданин Дмитриев нуждается в устранении последствий травмы, полученной в автодорожной аварии, в связи с чем рекомендовано провести пластическую операцию, а именно коррекцию определенных участков лица пациента.