Текст книги "Золотая лихорадка"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 23 страниц)

Сил у Филатова хватило только на то, чтобы толкнуть машину с горки; правда, она сама и доехала с выключенным двигателем до первой хаты деревеньки. Юрий почти вывалился из кабины и на подгибающихся ногах поплелся к покосившейся хибаре, которая лет сто назад была богатым домом.

В глазах плыло, в ушах звенело. Как сквозь туман он увидел стоявшую во дворе старуху в очках с толстенными стеклами, но узнал ее и, пробормотав: «Бабушка, это я, Юра Филатов, мне просто лицо изуродовало...», уже не услышал ее слов: «Ой, Юрочка! Это ж за рулем так напиться! Ну иди, болезный, поспи...» Филатов как сноп повалился под ноги своей двоюродной бабки,

И во сне ему не было покоя. Лежа на сеннике, от которого пахло так же, как и много лет назад, он метался, пугая старуху, которая всю ночь не спала, подходила к нему и по горячечным словам, вырывающимся из-за стиснутых зубов, начинала понимать, что нежданно-негаданно заявившийся к ней внук Юра не пьян, тем более что и не пахло от него спиртным, а попал в такой переплет, которому и названия не дашь, кроме как «беда-а-а...». Повторяла это слово бабка часто, прислушиваясь к бреду, в котором чаще всего повторялись слова «кровь» и «дьявол». Подносила к носу Филатова какую-то зажженную траву, тот вдыхал, успокаивался ненадолго; опять рвался куда-то, боролся с кем-то невидимым, даже выхватил из кармана брюк пистолет, но тут же уронил его на пол. Полуслепая старуха подняла его, рассмотрела, что за штука такая, и испуганно охнула. Было это почти под утро.

После самого страшного за ночь приступа Юра наконец затих, тяжело дыша. Осенив его и себя крестным знамением, бабка Катя вышла в свою спаленку и решила вздремнуть.

Проснулась она лишь в полдень.

Погода была ветреной, накрапывал дождь. Филатов сидел за столом в горнице.

– Баба Катя, как я сюда попал?

– Юрочка, да ты вчера приехал, вечером, темнеть начинало. Боже ты мой, как же тебя крутило-то ночью! Завтракать будешь? Правда, продуктов почти нет, автолавка не приехала нынче, а ноги слабые, сам знаешь, не доберусь я в магазин в Тетчу, да и попросить некого...

– Бабушка, я во сне говорил? – слушая старуху, спросил Филатов.

– Говорил, Юрочка, только вот ничего я не поняла. Ты все Бога да черта поминал, да еще «касера» какого-то. Что случилось-то?

– Долгая история, бабушка. Небось не спала из-за меня всю ночь?

– Я было доктора хотела позвать, да вспомнила, что у Ивана телефон не работает.

– Доктор мне не поможет...

Юрий посопел носом (и где только успел простыть?) и сказал:

– Короче, баба Катя, я сейчас бензина залью в бак, вроде в канистре есть, и в магазин поеду. Деньги есть у меня, ты только скажи, каких продуктов купить. И... можно, я у тебя несколько дней поживу?

– Живи, Юрочка, конечно, еще спрашивать вздумал. А продуктов каких... Хлеба купи, ну и сам там погляди, может, круп каких найдешь, масла постного, картошка есть у меня. Да, сахару возьми и, если денег хватит, может, карамели к чаю... Так чего-то сладкого захотелось, старые ведь, что малые...

Юрий усмехнулся и отправился к машине. Канистра с бензином нашлась в багажнике. Залил топливо в бак и потихоньку поехал в сторону Тетчи, боясь, что наступит такая же морока, как вчера, и его опять занесет неведомо куда. Но все было в порядке, мозги и мотор работали нормально.

Филатов затормозил у магазина в Тетче, около которого толклись несколько местных хануриков, внимавших какому-то «круто прикинутому» в западный «сэконд-хэнд» мужику. Тот рассказывал историю, явно интересовавшую слушателей. Филатов уловил ее конец: «Ну, бля, а бабки он у меня не забрал, только морду набил, а там до хера осталось, я думаю, хрен с ней, с водкой, задолбало, пойду шмотки куплю...» – рассказчик указал на свой пиджак в клетку, какие на Западе в тридцатых годах любили носить газетные репортеры. Брюки были из такой же ткани. Вся одежда носила следы ночевок на блат-хатах, а то и под забором.

Не обращая на алкашей особого внимания, Филатов прошел в магазин. Отнеся в машину хлеб, крупу и макароны – а брал он их с изрядным запасом, на всякий случай, – он вернулся и купил два десятка банок консервов, яиц, сала, попросил продавщицу, с интересом взирающую на то, как убывает товар, налить трехлитровую банку постного масла. Купил и всяческих заграничных сладостей.

Садясь в машину, Филатов встретился взглядом с «франтом», закончившим наконец рассказ о своих похождениях и вместе с остальными представителями «колхозного крестьянства» молча провожавшим блеклыми глазами занятого покупками десантника.

Баба Катя только руками всплеснула, увидев гастрономическое изобилие, выгружаемое из машины. И сразу стала готовить завтрак, пообещав, что накормит внука до отвала. Сразу было видно, что старуха даже такие простые продукты видит редко, – Юрий знал, что пенсии хватает только на хлеб, молоко да крупы. И на зельц по большим праздникам. Разве что картошка своя – деревня все-таки.

Степановна не обманула: завтрак был на уровне. Юра не сумел побороть искушение, откупорил бутылку коньяка, налил стопку бабке, которая заявила, что такого отродясь не пробовала, а попробовав, спросила:

– Это, видать, богатые в Америке пьют?

Когда Юра заверил ее, что в Америке богатые не уважают молдавский, а потребляют в основном французский продукт, задумчиво произнесла:

– Непривычно мне такое. Самогонка – она родней кажется. Хотя вкусно же...

Филатов усмехнулся.

Был понедельник; в воздухе чувствовалось тонкое дыхание близкого сентября. Автолавка, как обычно, вовремя не приехала, и Юра отправился в магазин за хлебом, решив на этот раз пройти несколько километров пешком – погода стояла изумительная. Он прихватил старенький рюкзачок и не спеша пошел по тропке, обрамленной высокой травой, по направлению к шоссе. Шел бездумно, все в том же состоянии светлой грусти. Спустя час он подошел к магазину, около которого по– прежнему слонялись мутные небритые личности. «Франта» обратившего на себя внимание бывшего десантника, среди них не было.

Погрузив в рюкзак хлеб и еще кое-какие продукты, Филатов закинул его за плечи и вышел из магазина. Неожиданно «туземцы» зашевелились, и один из них подошел к нему.

– Слышь, браток, может, рублик лишний будет? Войди в положение! – с просительными интонациями в хриплом голосе обратился к нему «хомо алкоголикус». – Душа горит...

Филатов усмехнулся и «вошел в положение». Да так, что мужик воззрился на него с радостным удивлением: «благодетель» отвалил аж целых триста рублей. Кланяясь, как нищий на паперти, он бочком засеменил к собутыльникам, что-то говоря им, и те в отдалении дружно закивали в сторону Юрия, один даже снял засаленную кепку. Толпа отодвинулась за угол, – видно, чтобы решить, как рационально потратить свалившееся «богатство». Юрий же, продолжая усмехаться, ступил на большак и двинулся в сторону Березова. И надо же – не успел он пройти и ста метров, как из-за поворота показалась та самая долгожданная автолавка.

Филатов не стал ее тормозить – пройти хотелось, да и в кабине сидело три человека. «Бычок» обдал его дымом и поехал дальше.

К полудню Юрий добрался до деревни. Бабки дома он не застал, выгрузил купленные продукты, умылся во дворе, отрезал себе горбушку хлеба – успел проголодаться – и уселся на скамейке, по-простому потягивая коньяк из фляжки и закусывая свежим хлебом.

Степановна появилась только через час.

Она медленно вошла в калитку и, как будто не видя внука, неровно пошла в сторону крыльца, провожаемая его удивленным взглядом. Что-то было не так, старуха шаталась, будто пьяная, хотя быть этого не могло, и Филатов пошел следом.

Переступил через порог и тут увидел бабку Катю, которая опустилась на лавку, прижав руку к тому месту, где находится солнечное сплетение. Юра обратил внимание на то, что всегда опрятная светлая кофта старухи чем-то спереди вымазана.

– Бабушка, что случилось? – спросил он, подойдя поближе и присев около нее на корточки.

Старуха ответила не сразу, видно было, что она превозмогает боль:

– Побили меня, Юра...

– Кто?!! – Филатов вытаращил глаза. Услышать такое от старушки – божьего одуванчика он никак не ожидал.

– Не наш какой-то... Лавка пришла, я деньги взяла – в кошельке вся пенсия лежала... Они конфеты привозят, купить хотела, тебе же не сказала, чтоб ты купил в магазине... Пошла на выгон, куда они становятся. Тут какой-то... высоченный... за Тамариным домом, у оврага... И как размахнулся да в лицо... Очки разбил... Я и покатилась в овраг. Грудью ударилась... Очнулась – нет никого, и кошелек пустой лежит... – старуха перевела дух. На ее глазах показались слезы.

– Как он выглядел?

– Да вижу я плохо, Юра...

– Бабушка, хотя бы как он был одет? – спросил Филатов, уже предчувствуя ответ.

– В клетку ткань, светлая, больше не заметила ничего...

Юрий только скрипнул зубами.

Паршивца надо было проучить, и проучить навеки. Ничего не сказав пытавшейся его удержать старухе, он выскочил из дому и сел в «жигуль». Машина завелась мгновенно. Через пять минут Филатов резко затормозил около магазина.

– Настя, где мужики, что тут околачиваются? – спросил он у продавщицы, с которой успел уже познакомиться и даже прогуляться вечерком, впрочем пока без каких-либо намеков на интим.

– Ты ж им сам вроде денег дал на выпивку!

– Ну, так где они, черт возьми?

– Да у Клавки, наверно, самогон пьют! А что случилось-то?

– Случилось... Степановну какой-то... – Филатов еле сдержался от матерного слова, – избил.

Настя извечным бабским жестом всплеснула руками.

– Где Клавка живет? Настя, ну говори быстрее, ради бога!

– Ой, мать честная... За углом магазина, пятая хата справа по переулку... Слушай, может, участковому скажешь?

Но Филатова уже не было в магазине. Спустя пару минут он отворил дверь в комнату Клавкиной хаты, где стоял дым столбом и сидело человек пять мужиков. Юрия узнали, и навстречу ему понеслись приветственные вопли уже изрядно поддавших пьяниц. Он жестом остановил их излияния:

– Мужики, где этот х... в клетку? Ну, что тут околачивается?

Мужики переглянулись, наконец тот, что выпросил у Филатова деньги, ответил:

– А, этот... пострадавший? Был с утра, пошел, говорит, деньги попробую найти. Не показывался больше.

– Откуда он взялся тут?

– Да хрен его знает, вроде из Ежовска... Олегом представился. Натворил чего?

– Натворил. Где он может быть?

– Раз тут нет, наверно, у Семена, больше негде ему быть.

– Что за Семен?

Мужики заинтересованно уставились на Юрия:

– Да ты скажи, что он такое сделал?

– В Березове старуху избил и деньги все забрал.

Народ опешил, потом загомонили:

– Во, сука! Да у нас тут такого отродясь не водилось!

– Ввалить ему, мудаку, чтоб окровавился!

– То-то он мне сразу говном показался!

Филатов сморщился:

– Как к тому Семену пройти?

– Он на том конце деревни, как на Березов идти, второй дом. Постой, разом пойдем!

– Нет, сам разберусь. Если не найду – тогда уж все будем искать. – Филатов вышел к машине.

Хата самогонщика Семена была приземистой, черной от старости хибарой. Во дворе, едва только Юрий вошел в калитку, залился лаем огромный кобель. На шум выглянул сам Семен, невзрачный лысоватый дед с кустистыми бровями.

– Тебе чего? – спросил грубо.

– У тебя Олег? – Филатов подошел вплотную, но дед стоял стеной, не двигаясь.

– А что тебе от него надо?

– Поговорить надо. Так у тебя или нет?

– Нету его тут!

Юрий разозлился по-настоящему.

– Это мы сейчас проверим! – грозно сказал он и попытался отодвинуть деда с дороги.

Тот заорал:

– А ну иди отседова, сейчас милицию вызову!

– Зови хоть черта лысого... – Филатов отпихнул деда и прошел в избу, где сразу же увидел сидевшего за уставленным бутылками столом «клетчатого».

– Ну что, мразь, кайфуешь? За старух взялся, дерьмо вонючее?

– Да иди ты... – далее последовал такой «непереводимый итальянский фольклор», что Филатов совсем взбеленился и без лишних размышлений перевернул на отморозка стол. Раздался грохот, сопровождаемый криками ворвавшегося в горницу Семена. Мужик тяжело ворочался под придавившей его столешницей. Сзади в Юрия вцепился хозяин дома. Филатов молча повернулся и влепил ему легкую оплеуху, от чего дед икнул и сел на табурет, стоявший в углу.

Юрий дождался, пока «клетчатый» вылезет из-под стола. Затем подошел вплотную – они были одного роста – и со всего размаху отвесил ему увесистую пощечину. Противник попытался отмахнуться, потом обхватил Юрия руками, похожими на грабли, и повалил на пол. Сил у него было немерено. Так, в обнимку, они и покатились по полу прямо под ноги Семену. Юрию удалось вывернуться, он вскочил, огляделся и подхватил бутылку, валявшуюся на полу. В эту секунду бандюга, стоящий на коленях, обхватил его за ноги и дернул. Уже падая, Юра изловчился и расквасил бутылку о чугунный череп противника. Тот, оглушенный, ослабил хватку. Юра отскочил и тут же движением футболиста впечатал кроссовку в зубы «клетчатого», который от удара стукнулся затылком о печь и сразу обмяк. Юрий отбросил оставшуюся от бутылки «розочку», стараясь отдышаться. Злость бурлила в нем, кипятя кровь.

– Ты ж старуху попомнишь, гад! – пробормотал Филатов. Он хотел было попросту пристрелить подонка, забрав пистолет из машины. Но потом слегка остыл и решил не брать греха на душу, а наказать сволочь более изысканно.

Десантник разыскал на полке шило с острым кончиком (старик перестал стонать и лишь наблюдал за его действиями, вжавшись в угол) и, преодолевая брезгливость, наколол на коже лба потерявшего сознание бандюги слово «ПИДОР». Тот так и не очнулся. Вытащил из заднего кармана джинсов сломанную в драке авторучку, выдавил на лоб пасту из стержня и размазал ее тряпкой, заклеймив таким образом гада на всю оставшуюся жизнь. Теперь мойся не мойся, клеймо-татуировка останется навечно. Проходя мимо деда, зловеще произнес:

– Вякнешь – порешу, понял? – И вышел вон, преодолевая тошноту.

Сел в машину и отправился в хату Клавы. При виде его лица мужики примолкли – написана на нем была такая жестокость, что они инстинктивно отпрянули от Филатова. Тот нашел взглядом хозяйку, протянул ей купюру:

– Тяни самогон, на всех.

Тетка исчезла в боковушке, появилась, выставив на стол три бутылки:

– Это выпьете – еще принесу...

Ни на кого не глядя, Юрий налил первый попавшийся стакан доверху и выпил мутную сивуху в три глотка. Передохнул, опустился на табуретку. Тот, кому он дал денег, решился спросить:

– Он... хоть живой?..

– Больше гадить не будет, – коротко ответил Юрий.

Пили молча, лишь после того, как самогонщица принесла еще одну партию «продукта», языки развязались. Юра слегка отошел после «экзекуции», устроенной им над «клетчатым», да и самогон начал забирать... Он чувствовал себя своим в этой, прямо скажем, не дворянской компании; и хоть мужики и чурались сперва «богатого господина», но в конце концов тоже признали его за своего.

Когда изрядно отяжелевший Филатов встал и направился к машине, проводили его с благодарностью и пригласили заезжать, как будет время:

– Теперь за нами проставка!

Уже в сумерках он, осторожно ведя машину, добрался до Березова.

Старуха лежала на кровати, изредка постанывая.

– Ну как ты, бабушка? – Юра подошел к ней, стараясь не дышать перегаром.

– Худо, Юрочка, болит... – она дотронулась до груди, сморщившись от боли.

– Может, «скорую» вызвать?

– Ой, не знаю, совсем худо...

– Ждите, я поеду звонить.

Он опять сел за руль, доехал до Тетчи и вошел в дом Насти, который она давеча показала ему. Девушка встретила его на крыльце, в ее глазах читалось любопытство. Она показала ему телефон, замахав руками на высунувшегося в двери младшего – брата. Когда в трубке послышалось: «Скорая слушает», Юра рассказал девушке то, что смог, извинился перед хозяйкой, что не совсем трезв, и уехал назад, пообещав назавтра заскочить.

Удивительно, но «скорая помощь» приехала в Березов одновременно с ним. Видно, по вызову была где-то близко.

Когда доктор взял руку бабы Кати, щупая пульс, Юрий| ясно вспомнил деревню Божьи Сестры, старую Ядвигу и почти точно в такой же позе склонившегося над ее мертвым телом врача. Круг замкнулся, что ли?

Бабка тихонько постанывала, но, когда доктор спросил ее о причине недуга, сказала ясным голосом:

– Упала я, милый. Шла вот и в овраг упала...

Юрий только покачал головой, помогая врачу «скорой» уложить старушку на носилки.

– Все будет в порядке, бабушка, я позвоню и за хатой присмотрю пока. Вы только выздоравливайте! – сказал он и добавил, чтоб поняла: – А того драного козла, что в ваш огород залез, наказал я. Больше не полезет...

Врач удивленно на него посмотрел, но ничего не сказал. Носилки скрылись в машине. Филатов остался один.

Скрип половиц успокаивал. Юрий ходил из угла в угол, глядел изредка на ходики, тикавшие в такт его шагам. Выходил покурить в ночь.

Появились звезды. Так и тянуло подставить ведро под небесный Ковш, который, будто на гвозде, висел над самой головой, грозя пролить на нее жгучие капли Божьего гнева. И к утру, когда на востоке посветлело и рассвет прошелся ножницами по черному дырявому мешку мироздания, почувствовал себя таким опустошенным, как будто одновременно проиграл (или выиграл?) войну, написал гениальный роман, отсидел миллион лет (или один миг?) в Петропавловской крепости и сделал счастливыми сразу всех проституток планеты. А сон все не шел. Начиналось похмелье.

Юрий пересчитал наличность, запер дверь дома и снова «оседлал» свой «жигуль».

Бензина оставалось совсем мало, и он поехал прежде всего на заправку, до которой было километров тридцать. Дотянул на последних каплях. Заправился под завязку и поехал назад, завернув по дороге к самогонщице Клаве. Двери были открыты, сама тетка и вся вчерашняя компания валялись где придется, представляя собой достаточно живописное зрелище. Филатов растолкал Клаву, брызнул на нее холодной водой и убедительно помахал перед носом купюрой. Та поняла все сразу:

– Сколько тебе?

– Десять бутылок давай! – потребовал Филатов.

– С ума сошел? Где я столько возьму? Да и этим с утра похмелиться нечем будет, – пожалела постоянных клиентов самогонщица.

– Давай сколько есть, – Филатов не стал настаивать.

– В банках возьмешь?

– Нет разницы...

Погрузив в машину две трехлитровые банки с самогоном, Юрий добрался до дома, запер машину, разлил самогон по бутылкам, выставил на стол всю имевшуюся закуску, закрылся изнутри на крючок и... запил.

Через три дня его нашла Настя – невменяемого, страшного, безумного... Через час та же самая «скорая», что приезжала за старухой, только на этот раз с экипажем в составе двух дюжих санитаров, увозила спеленатого по всем правилам Юрия в неизвестность.

... Перед глазами плыло. Какие-то своды, похожие на церковные, зарешеченные окна, тени людей в сером... Кто-то снимал с его ног носки, потом опять надевал, и так много раз подряд. Юра закрывал глаза, открывал их вновь – все оставалось по-прежнему. Он был и одновременно не существовал в теле, чувствуя себя растворенным, точнее, размазанным по этой серости, единственным пятном в которой было окно, то светлеющее, то черное. Изредка подходили люди в белом, кололи что-то, привязывали руки к кровати и ставили капельницу...

Сознание вернулось только на вторые сутки.

Юрий лежал с открытыми глазами, глядя на санитарку которая возила тряпкой под его кроватью. Глазные яблоки ворочались со скрипом, болью отдававшемся в мозгу. Начали приходить мысли, путаные, гнусные: «Где это я? На тюрьму не похоже. Сидел, пил... Так. Дурдом какой-то...»

И только в сознании промелькнуло это слово, точнее, образ, как все встало на свои места. Филатов дернулся, сел на постели, но тут же с натужным стоном упал на спину и потерял сознание.

Очнулся он уже к полудню, почувствовав себя если не живым, то хотя бы не мертвым. У кровати стоял парень лет двадцати, из полуоткрытого рта которого свисала слюна. Он промычал что-то и начал снимать с ног Филатова носки. Тот отдернул ноги и заорал, а если быть точным, то захрипел пересохшим ртом:

– Уберите психа!!!

С табуретки у двери встал санитар в белом, подошел к Филатову, отодвинув в сторону заплакавшего психа.

– С возвращеньицем на родную землю! А этого не бойся, Миша у нас смирный, глядишь, через недельку узнавать людей начнет... (Так, кстати, и получилось: дней десять спустя тот самый Миша плакал уже разумными слезами в объятиях свое старенькой матери, навещавшей его ежедневно.)

Юрий присел на кровати:

– Воды дайте...

Санитар налил в большую кружку воды из бака и принес Филатову. Жажда была так сильна, что он проглотил эту воду одним глотком. Полегчало.

– Куда это меня занесло?

– Ну-у, браток, как так можно палату номер шесть не узнать?

– Да срать я хотел на эту палату! Город какой?

– Ну ты и допился! Ежовск это, психоневрологический диспансер, наркологическое отделение. Тебя, если интересуешься, третьего дня привезли. Ты, правда, санитару нос разбил, но тот новенький, ему простительно. Полотенцами тебя привязали...

Филатов в изнеможении привалился к спинке кровати.

– И когда меня отсюда выпустят?

– Как доктор скажет. Курс лечения – 21 день.

– Ох, мать твою... _

Такого маразма, как попасть в психбольницу, десантник не мог себе даже представить. Ежовская психушка была одна на несколько районов, следовательно, ничему удивляться не приходилось. Отделение для алкашей тут никогда не пустовало, а размещалось сие заведение в бывшем монастыре, средневековые стены которого выдержали даже прямые попадания снарядов Второй мировой и так же, как триста лет назад, возвышались над рекой. Монастырь собирались передать церкви, но пока до него не доходили руки. В детстве Юрий, приезжавший из Москвы с друзьями, облазил тут все в поисках легендарного подземного хода, якобы соединявшего этот монастырь с развалинами церкви другого, женского монастыря, остатки которой возвышались на другом берегу реки. Церковь взорвали еще в двадцатых, а в жилых корпусах монастыря устроили гарнизонный госпиталь. Вот и получилось, что так и не найденный Филатовым двадцать лет назад подземный ход, прорытый в XVII веке, теперь соединял два лечебных учреждения.

... Палата № 6, куда попадали закоренелые пьяницы Ежовска и окрестностей, была огромна – она размещалась в бывшей монастырской трапезной. Но не только алкоголики проходили тут первый этап излечения. Может, потому, что не было мест в других отделениях, а может, ради лечебно-воспитательного эффекта в палату помещали и «нормальных», если можно так выразиться, психов. Не буйных, к счастью. Тут же, за кирпичной перегородкой, находился туалет, а пищу приносили санитары.

Утром следующего дня (предыдущий день Юрий почти весь проспал, уколотый каким-то снотворным) в палату вошла медсестра и зычным голосом позвала:

– Свидерский, к доктору!

Ответом ей была тишина; медсестра повторила вызов, потом подошла к постели Юрия и обратилась к нему:

– Свидерский, вам что, водка уши выела? И только теперь Филатов вспомнил, что по новым документам он – Леонид Свидерский, уроженец деревеньки с труднозапоминаемым названием где-то в Красноярском крае.

– Подождите, иду сейчас...

Юрия провели по сводчатому коридору в одну из келий. Основные корпуса больницы, где лечились шизофреники, параноики и иже с ними, были новые, построенные на территории монастыря уже в конце пятидесятых годов. «Наркология» же размещалась в старинном здании, где сотни лет назад жили монахи и где сохранились еще и своды, и кельи, теперь ставшие палатами и врачебными кабинетами, и даже подвал, о котором среди московских пацанов ходили всякие романтические слухи.

Медсестра отворила дверь, и Филатов, он же Дмитриев, он же Свидерский, предстал перед огромным, заросшим холеной бородой доктором, в котором легко узнал знаменитого на всю страну психиатра-нарколога. «Дожил, – подумал Юрий. – К Древоедову на прием попал...»

Доктор, не старый еще человек, точнее, человечище, приветствовал пациента кивком головы, пригласил сесть и начал допрос по всей форме, заполняя при этом карточку.

– Вы, сударь мой, случай весьма тяжелый, – пророкотал Древоедов. – Таких, извольте знать, «коней» выкидывали... А еще интеллигентный человек...

– Доктор, а что, у меня на лбу написана интеллигентность? – решил узнать про себя как можно больше Филатов.

– На лбу не написана, конечно... Но, милостивый государь, во время избиения санитара (впрочем, не извиняйтесь, он сам виноват, заслушался) вы изволили стихи читать. «Королеву ужей» Саломеи Нерис. И хорошо же читали! Только при сем кулаками размахивали. Зря, батенька. Привязать вас пришлось...

– Доктор, – прервал его Юрий. – Сколько, если не секрет, мне в вашем заведении отдыхать придется? Я вроде в порядке уже...

Нарколог пропустил мимо ушей самооценку Филатовым его состояния:

– 21 день вы, Леонид Иванович, будете вкушать наш хлеб. И не спорьте, у нас курс лечения такой. Во избежание повторения. Согласитесь, выпусти вас сейчас, так сразу же в ресторацию побежите...

– Куда я побегу – это мое дело. Но сажать человека за решетку могут только правоохранительные органы, я же, если мне память не изменяет, ни в чем не провинился.

Древоедов молча достал из ящика стола бумагу и, не выпуская ее из рук, дал прочитать Филатову. Тот дочитал до конца и захлопал глазами: под обязательством не препятствовать 21-дневному содержанию в лечебном заведении закрытого типа стояла... его подпись.

– Когда ж это я успел? – с сомнением спросил Филатов.

– Да вот успели. У вас теперь амнезия, и неудивительно: такого содержания алкоголя в крови у нас давненько не было. Человек умирает после пяти промилле, у вас же было четыре.

«Хрен я тут лежать буду!» – подумал Филатов, а вслух спросил:

– А если у меня дела срочные?

– Придется отложить... Где вы работаете?

– Я сейчас в отпуске...

– Ну и прекрасно. Мы теперь выдаем больничные листки, и вам эти дни прибавят к отпуску. А если нужно куда-то сообщить – вот телефон или медсестру попросите. А теперь давайте вас осмотрим...

Процедура осмотра заняла минут пять. Потом врач долго писал что-то в истории болезни, назначал препараты и процедуры. Спросил наконец:

– Что ж вас в наши места-то занесло?

– Отдыхал в деревне, у бабки...

– Думаю, вы сможете вернуться туда недельки через две. С половиной, ха-ха-ха...

– Простите, я могу узнать по телефону, в какой больнице лежит бабка, у которой я гостил? Ее неделю назад «скорая» забрала.

– Я узнаю, – ответил Древоедов. – Как звали ее?

Он набрал номер телефона и вскоре сообщил Юрию, что бабка лежит в Усвятской больнице и вроде бы начинает поправляться. Тогда Филатов назвал ему номер телефона дальних родственников бабки и попросил сообщить им об этом якобы от имени тамошнего врача – самому, мол, неудобно. И, уже все растрезвонив, понял, что теперь его могут найти в два счета: бабка скажет двоюродной племяннице, та – мужу, муж по пьяни – кому-нибудь еще... Начнут искать, выйдут на Настю, найдут тайник с деньгами, оружием (успел спрятать перед началом запоя) и – Гитлер капут... Бежать надо как можно скорее.

После визита к доктору Филатова перевели в другую палату, для выздоравливавших. Лежали там те, кто уже перемучился отходняком, они пили чифирь, сваренный с помощью остроумно сделанного кипятильника, травили байки. Курить ходили в специальный закуток, когда-то служивший входом в корпус. Дверь заложили кирпичом, установили вентиляцию, поставили лавки, и там коротали дни пациенты наркологического отделения. Правда, курилкой пользовались только в плохую погоду и в те часы, когда выход в небольшой дворик был заперт. Когда же светило солнце, алкаши собирались на свежем воздухе, занимаясь в основном игрой в карты, забиванием козла да травлей анекдотов. Тут фору всем давал один из санитаров, доводя своих подопечных до колик. Был и еще повод веселиться: над стеной, разделявшей мужское и женское отделение, постоянно торчали головы представительниц прекрасного пола, не устоявших перед Бахусом. Филатову пришлось наблюдать даже картину семейной ссоры: жена несколько дней назад сдала сюда супруга, а потом попала и сама, только за стенку. Народ ржал, особенно тогда, когда «мадам» умудрилась укусить своего «месье» за нос, который был достаточно длинен для того, чтобы оказаться в опасной близости к зубам. Дворик, задняя стена которого примыкала к речному берегу, был самым удобным местом для побега. Бежать без денег и документов, конфискованных санитарами, было трудно, но возможно. Создавало дополнительные сложности только то, что на Филатове была больничная одежда – серые байковые штаны и куртка. Забор же, являвшийся внешней стеной монастыря, был метра три в высоту и особого препятствия из себя не представлял.

Юрий решил бежать утром, после завтрака. Пораскинув мозгами, вспомнил кино «Кавказская пленница» и рассмеялся вслух, отчего семенивший навстречу по коридору дедок испуганно отпрянул. «Подговорить, что ли, дедка, чтобы на доску прыгнул? – подумал Юрий весело. – Надеюсь, что хоть сирены тут нет...»

Вот тут-то как раз Филатов и ошибался.

... Когда его, завернутого в смирительную рубашку, водворили в отдельную палату и привязали полотенцами к кровати, он крыл матом и извивался. Взяли Юрия классически, несмотря на всю его спецподготовку. И смех и грех – вдоль стен тянулась тонкая проволока, служившая частью какой-то немудреной системы сигнализации. Сирены, правда, действительно не было, дабы не возбуждать психически больных, зато были звонки, на которые тотчас слетелись санитары. Юрий был уже за стеной, но тут с разных сторон на него навалились здоровые мужики в белых халатах. И не стоило сопротивляться, но Юрий врезал от всей души одному незадачливому санитару (как оказалось, уже один раз пострадавшему от руки Филатова). У того явно чесались кулаки ответить, но старшие быстро пресекли эти поползновения... В палату заглянул Древоедов:

– Что ж вы, батенька, в бега ударились?

– Кормите плохо, – сквозь зубы проговорил Филатов.

– Зато бесплатно, – сострил врач. – Надеюсь, бегать больше не будем? Тут у нас, сударь мой, специалисты... Сейчас вас развяжут, укольчик сделают, поспите. Ничего, три недели – не три года, тем более что вам уже две осталось.

Древоедов ушел, а Филатов скрепя сердце позволил вколоть себе какую-то гадость, после которой жутко захотелось спать.

Проснулся Юрий под вечер, и ему велели идти в свою палату. Санитар глядел весело:

– Опять ты Петрову фингал поставил. Хорошо, что его пока на внутреннее дежурство не ставят, а то...

– Что «а то»?

– Ну, сам понимаешь...

– Знаешь, браток, срал я на твоего Петрова с высокой колокольни.

На этом разговор с санитаром закончился. А перекуривая перед сном в курилке, Юрий разговорился с тем самым дедом, которого шуганул утром в коридоре. Юрий, из карманов которого изъяли рублей двести, попросил медсестру купить ему несколько пачек сигарет и теперь трудностей с куревом не испытывал. Старик же был без курева. Филатов поделился с ним сигаретами и тем обрек себя на слушанье истории дедовой жизни. Впрочем, это было довольно интересно. Оказывается, Осип Панкратович отдыхал в этом «санатории» раза по три году; когда уж совсем нечего становилось есть, он ложился где-нибудь в сквере на лавочку, и прекрасно знавшие его миллионеры доставляли старика прямиком в психбольницу, где его без лишних вопросов определяли хоть и на скудный, но все-таки прокорм. За это он должен был чистить туалеты, – уборка санузла лежала на выздоравливающих алкоголиках. Было деду семьдесят лет, и знал он тут каждую щелку.