Текст книги "Золотая лихорадка"

Автор книги: Андрей Воронин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Инкассатор: Золотая лихорадка

А. Н. Воронин

Знакомый читателям охранник и инкассатор Юрий Филатов снова шагает по лезвию ножа. В небольшом подмосковном городке Филатова ожидают новые встречи, очередное предательство и жестокая подстава.

Глава 1

«Рассмотрев дело, суд приговорил: Исходя из того, что гражданин Филатов Юрий Алексеевич, 1969 года рождения, уроженец города Москвы, во время драки в ресторане города Ежовска в пьяном виде избил двух посетителей ресторана и четырех охранников, нанеся им телесные повреждения средней тяжести, а также принимая во внимание смягчающие обстоятельства – свидетельские показания, согласно которым подсудимый защищал женщину, назначить Филатову Ю. А. наказание в виде административного ареста сроком на 15 суток. Судья Ниязова М. А., Секретарь Голикова Н. В.»

– И вот теперь, граждане алкоголики-тунеядцы, запомните накрепко: все, что нас губит, – это водка, золото и бабы. Золото, водка и бабы. Бабы, водка и золото. Запомнили? Так что прошу больше не попадаться и беспорядков не нарушать. Все свободны. – Пожилой капитан милиции захлопнул какую-то папку, лежавшую на его столе, и махнул рукой, отпуская задержанных.

– Коз-зел, – сплюнул стоявший во втором ряду пятнадцатисуточников рябой мужик с едва зажившим шрамом на левой щеке. – Каждый раз одно и то же гундосит. Падла!

Филатов вышел из здания милиции, при котором находилась и местная «тюрьма», и окунулся в великолепный июньский день. Он потянулся, разминая затекшие за полмесяца лежания на нарах мышцы, и, не оборачиваясь, заспешил домой.

Ксения проснулась утром с единственной мыслью: сегодня выходит Юра. И сегодня же ей предстоит раз и навсегда указать ему на дверь. Несмотря на то, что почти год назад согласилась на его предложение. И вот уже почти год свадьба все откладывается и откладывается. То Филатов куда-то исчезает на несколько недель, а потом приезжает с едва залеченными огнестрельными и ножевыми ранами; то приносит бешеные деньги, которые через день исчезают, – надо, мол, помочь другу; то идет в ресторан с этим противным Жестовским, вступается за какую-то шлюшку и получает 15 суток... Господи, сколько же можно? И так уже год. Хватит. Всему есть предел.

Через час она сидела за своим столом в приемной редакции газеты «Ежовский вестник» и размышляла о том, правильно ли она сделала, что врезала в дверь новый замок. Возможно, Филатов и поймет... А возможно, и нет – ведь все мужики, даже самые лучшие, даже те, по ком сохнешь буквально с третьего класса, – тупые скоты...

И тут в приемную вошел редактор.

– Доброе утро, Ксения. О чем задумалась?

– Да так, Дмитрий Петрович. Проблемы всякие...

– Любые проблемы можно решить, если ты жив, – глубокомысленно изрек редактор. – Ты посмотри лучше, какая прелесть! – Он вытащил из портфеля фигурку рыцаря на коне величиной немного меньше ладони и поставил на стол перед секретаршей.

– Новая модель? – спросила она, разглядывая всадника.

– Угу, – довольно ответил Костиков. – И весьма перспективная.

Редактор самой старой газеты подмосковного городка Ежовска, которая когда-то называлась «Знамя коммунизма», зарплату, что приносила ему прямо в кабинет редакционная кассирша, она же наборщица, домой даже не забирал. Конвертики с десятком купюр так месяцами и оставались лежать в нижнем ящике его письменного стола, пока, наводя там порядок раз в полгода, он не натыкался на них и не уносил довольно кругленькую сумму... без которой, прямо скажем, вполне мог обойтись.

Сорокалетний редактор Дмитрий Петрович Костиков зарабатывал на хлеб оловянными солдатиками. Нет, кругленький гладкий Босс (так его именовали в редакции чуть ли не в глаза), отягощенный супругой и детьми, не впал в детство. Но ошибаются те, кто считает оловянных солдатиков забавой для младших школьников. В мире найдется не один десяток тысяч солидных джентльменов, посвящающих свой досуг спорам о цвете шевронов, изображениях на пуговицах и форме киверов солдат и офицеров допотопных армий. Некоторые занимаются этим лишь умозрительно, другие хвастаются друзьям и знакомым внушительными коллекциями миниатюрных вояк, раскрашенных с идеальной точностью во все цвета радуги. Игрушечные армии из представителей разноплеменных солдат занимают в особняках западных и восточных коллекционеров целые комнаты. Дмитрий Петрович как раз и был одним из поставщиков оловянного воинства.

Раздав редакционные задания, Костиков тихонько удалялся по своим делам. Дела эти процветали. Еще на заре туманной юности Костиков понял, что на копеечную зарплату провинциального журналиста сыт не будешь, и, хотя писал когда-то весьма неплохие опусы о народном хозяйстве и всяких сопутствующих его развитию процессах, со временем, став замом, а потом и редактором, сделал ответственной за средство массовой информации свою левую ногу, которая, впрочем, справлялась с поставленной задачей довольно неплохо. Все остальные части тела Костиков «бросил» на оловянный фронт.

Двадцать человек, нанятых редактором в городе и соседних поселках, делали отливки, собирали солдатиков из деталей; несколько усидчивых женщин раскрашивали оловянные миниатюры в соответствии с требованиями старинных воинских уставов. Причем к форме, в которую они «одевали» солдат и офицеров, не должен был придраться даже какой-нибудь древний старшина – только тогда фигурки могли котироваться на рынке. Костиков же занимался лишь реализацией продукции.

В городе об увлечении Костикова знали, но даже мэр считал его «забаву» простым коллекционированием, типа филателии или нумизматики. О том же, что этим он зарабатывает, знали считанные люди, в том числе его секретарша Ксения Веточкина, которой он доверял. Сколько же он имеет с этого – не знал вообще никто. Кроме самого Костикова.

В приемной зазвонил телефон. Ксения сняла трубку.

– Редакция...

– Это Филатов. Ксения, я тебя правильно понял?

– Правильно. Твои вещи я сложила в сумки, они у соседки, Таисии Максимовны. Пожалуйста, больше мне не звони. – Она положила трубку. На душе стало так погано, что заняло дыхание. Ксения вскочила, убежала в туалет и разревелась.

Филатов, сжимая в руке молчащую трубку мобильного телефона, постоял у запертой двери квартиры, в которой прожил год, повернулся и медленно пошел вниз по ступеням.

«Ну, вот и все. Впрочем, этого следовало ожидать. Я – и семья? Несовместимы! Тем более с ней. Как она меня до сих пор терпела – непонятно. Ксюша... А ведь остепениться собирался, наивный... Ладно, унижаться я перед ней не буду. Гори оно все гаром...»

Старый водитель редакционной машины Анатолий Маркович встретил Филатова в гараже широкой ухмылкой:

– Откинулся, зэк? Ну, рассказывай! Ксюха твоя плакала, когда тебя забрали. Рада небось что вернулся?

– Рада... Замок в дверях поменяла.

– О-о-о... Дела. Вы же собирались пожениться!

– Собирались, Маркович. Да не собрались. Ну что, пошлем стажера?

– Да уж конечно! Володя! Иди сюда!

На зов откуда-то из глубины гаража появился молодой патлатый парень с помятым лицом.

– Дрых опять? Когда ты уже выспишься? В магазин сходи!

Парень молча взял протянутые Филатовым купюры и удалился.

– Что делать-то будешь? – спросил Маркович.

– Да что... Домой поеду, в Москву. Тут все равно жить негде. Разве что в гараже у тебя.

– Ну-ну. А потом?

– Да не знаю я, Маркович. Надеюсь еще, назад позовет. А не позовет – значит, все.

– Нет, Фил, не позовет, – покачал головой старик. – Она Ленке в редакции говорила еще третьего дня, что не может больше. Я тогда не понял, а теперь – ясно. Ну, да не расстраивайся, сам должен был понимать, что не для тебя эта девчонка. Тебе какая-нибудь... Зоя Космодемьянская надо, а не Ксения Веточкина.

На пороге гаража появился Коля Шустов, приятель Филатова, работавший водителем в милиции Ежовска.

– Отпустили, Юрик? Ну, это надо отметить. Давеча Ксению видел, идет, глаза в землю, не замечает никого. Горевала, видать?

– Да пошли вы все к такой-то матери! – в сердцах выругался Филатов, заметивший, что Маркович делает Коле какие-то знаки. Тот понял и тему продолжать не стал. Ситуацию спас появившийся стажер, в сумке которого булькало и звякало.

Пили молча, сочувствуя Филатову и не зная, как помочь его горю.

Размышляя о своей жизни, Филатов никогда не употреблял глаголов сослагательного наклонения. «Если бы» – таких форм речи для него не существовало. «Если бы» он в свое время не прошел знаменитую школу Рязанской десантуры, не служил в «горячих точках», не общался с лидерами «оппозиции» кавказских республик бывшего Советского Союза, – это одно. «Если бы» он не «мочил» «авторитетов» преступного мира, спасая своих друзей, – это другое. И «если бы» Юрий Филатов считал возможным присвоить хотя бы копейку, не заработанную им, – это третье. Филатов был прям, как стрела. И опять же, «если бы» какой-нибудь писатель взялся за составление его жизнеописания, он был бы обречен: серых тонов, многоцветий, которые и составляют основу романа, в мировоззрении Филатова просто не было. Он родился «черно-белым» и таковым пребывал все свои почти четыре десятка лет. И видимо, поэтому после многочисленных приключений, гибели друзей, декалитров пролитой крови – своей и чужой – начинал иногда «бухать по черному», то есть употреблять алкоголь в таких дозах, которые простому смертному были «не по горлу». Правда, длилось это не долго – до начала какого-нибудь очередного приключения.

Вехи биографии таких людей, как Филатов, можно было обозначить именами государств, городов, областей, перевалов и рек: Рязань, Кабул, Кандагар, Саланг, Нагорный Карабах, Днестр, Терек, Грозный... И следами от пуль и осколков на их телах. Большинство из них старались даже не вспоминать реки крови, разорванные тела и взорванные сакли. Они молчали; говорили другие – те, кто отсиживался в штабах, кто проводил зачистки мирных сел, откуда давно ушли боевики, те, кто не знал о существовании такого физического параметра – температура кипения крови...

Однажды, рекомендуя десантника на работу, в разговоре с потенциальным нанимателем бывший сослуживец Филатова говорил о нем: «Фил почти сразу из Рязани «за речку» попал. Вышел оттуда в числе последних. Потом – Чечня... Парень что надо. Он мне чем-то царского офицера напоминает. Не поручика Ржевского, конечно, а совершенно наоборот. Какого-нибудь... ну, Андрея Болконского там... Храбр невероятно, солдат берег, прикрывал сам при отходе – было дело... Честен... Ну, не до глупости, конечно, но многим его не понять. Слышал я, что пару лет назад работал он инкассатором и оказалось у него три «лимона» баксов, практически бесхозных. Никто не знал, где они. Так он их в банк вернул». – «И себе ничего не оставил?» – спросил собеседник. – «Ничего, в том-то и дело. Гол как сокол. А со службы его поперли за то, что он одному мудаку с большими звездами оплеуху отвесил. Было за что».

В Ежовск Филатов попал в результате случайности: он встретил на Остоженке девушку, которую знал еще со школьных времен, когда они с приятелями часто наведывались в излюбленный подмосковный городок, где познакомились и подружились с местными пацанами. Среди них были представители всех тогдашних тусовок – от люберов и панков до хиппи, которые, как ни странно, в этом городе мирно уживались между собой. Младшая сестра одного из ежовских приятелей Филатова, Ксения, по уши влюбилась в него, и, как оказалось, пронесла эту любовь через годы. Ее старший брат погиб – нелепо, попав под шальную пулю во время бандитской разборки с перестрелкой. А родителей уже на свете не было. Вот и получилось так, что буквально с первых слов между ними все стало ясно – это судьба.

Филатов в который уж раз оставил московскую квартиру на попечение соседки, тети Маши, и переехал в Ежовск. Занимался тем, чем занимаются многие бывшие военные – что-то охранял, кого-то сопровождал, подстраховывал, обеспечивал безопасность. Иногда срывался с места и надолго исчезал – даже порой не предупредив Ксению. К семейной жизни Филатов привыкнуть не мог и, хотя по настоящему полюбил молодую женщину, так и не смог стать для нее тем, кем она хотела его видеть, – мужем в полном смысле этого слова. И то, что Филатов «загремел» на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, стало последней точкой.

... На следующий день Филатов проснулся в своей московской квартире, все на том же продавленном диване, под сто лет не беленым потолком и осуждающими взглядами матери и отца с висящих на ободранной стене портретов. Как он добрался до столицы, он не помнил. Видать, сел на автопилоте в электричку, а дальше – кривая вывезла.

Он спустил ноги с дивана, провел ладонями по лицу и отправился в ванную, откуда через полчаса вышел помолодевшим лет на десять. Ледяной душ вернул Филатова в нормальное состояние, а бритва – в нормальный вид. Теперь предстояло думать, как быть дальше.

В дни «безвременья», как он называл такое состояние, Филатов любил бродить по улицам Москвы. Часто такие прогулки оканчивались встречей, которая определяла его судьбу на ближайшие месяцы.

Юрий вышел из квартиры, предварительно сообщив соседке о своем возвращении, спустился в метро, доехал до центра и отправился бродить. На этот раз от своей любимой Остоженки он решил держаться подальше и от Белорусского вокзала зашагал по Тверской в сторону Кремля.

Сперва у него возникла мысль: а не опохмелиться ли? Но он практически сразу ее отбросил. Просто шел медленно, ни о чем не думая. И вскоре его окликнули.

– Фил! Юра Филатов! Ты это или я ошибаюсь?

Десантник оглянулся. Со стороны Дегтярного переулка к нему быстрым шагом приближался одетый в светлые брюки и парусиновый жилет с многочисленными карманами высокий мужчина. Филатов напряг память.

– Паша, ты? Паша Кравченко? Господи, мы же десять лет не виделись!

– Да не меньше, с первой Чеченской... Как ты? Слышал, вроде уволился?

– Давно уже. Сейчас – вольный художник.

– Ну, пошли, посидим где-нибудь, у меня сегодня как раз отгул.

Филатов и его знакомый по Чечне, в то время капитан внутренних войск Павел Кравченко, вошли в небольшое кафе, расположенное в подвале жилого дома. Кравченко заказал бутылку водки, закуску и спросил:

– Работаешь?

– Сейчас – нет, – коротко ответил Филатов.

– Знаешь, может, это и хорошо, – туманно произнес Павел. – Тогда могу тебе, кое-что предложить.

Филатов промолчал, ожидая продолжения. Официант принес графин с водкой и закуску, собрался, налить в стопки, но Кравченко взмахом руки отпустил его и налил сам.

– Ну что, давай сперва выпьем, а потом я тебе пару слов скажу. Ты извини, что я вот так, в лоб, но почему бы сначала дело не сделать, а уж потом в воспоминания пускаться?

Они выпили по стопке, Кравченко сразу же налил по второй.

– Так вот. Я работаю начальником охраны товарной станции на железной дороге. Скажу сразу, зарплата приличная, но я не всех беру, так что у меня есть пара вакансий. Пойдешь?

– Пойду, – ответил Филатов не раздумывая. Такая работа его устраивала. – А которая это станция? Их же в Москве черт-те знает сколько.

– Она даже не в Москве, но близко. В Ежовске.

Филатов поперхнулся.

– Ты не бойся, это недалеко, – не понял причины такой реакции Павел. – Кроме того, я тебя в общежитие устрою, у нас там есть, для рабочих. Комнату отдельную получишь, хочешь – просто после дежурства будешь отсыпаться, хочешь – живи там, а свою квартиру сдашь... У тебя ведь есть квартира, насколько я помню?

– Есть, – хрипло ответил Филатов. – Просто я последний год в этом самом Ежовске жил...

– Вот как? Расскажешь?

Филатов вкратце рассказал ему о неудавшейся семейной жизни. Кравченко с энтузиазмом воскликнул:

– Ну вот, глядишь, и вернешься к своей Ксении! Так как, заметано?

– Заметано, – ответил Филатов, тяжело вздохнув.

После первого месяца работы на станции у Филатова сложилось впечатление, что Кравченко нанял его на работу в качестве собутыльника. Во всяком случае, после того как Кравченко в первый же рабочий день – а дежурить приходилось сутки через трое – показал ему территорию и сказал, что по ней надо ходить и смотреть, чтобы взрослые злоумышленники и хулиганистые дети не срывали с вагонов пломбы, на этом его охранная деятельность закончилась. После обхода, часов в двенадцать ночи, они с Кравченко назюзюкались до такой степени, что, когда с утра он пришел устраиваться в общагу, комендантша печально сказала: «Еще одного алкаша на мою голову не хватало...» Впрочем, другие охранники службу несли более-менее исправно.

И так было каждое дежурство.

Филатов сходил к соседке Ксении, забрал сумки со своими вещами, а также рассказал на всякий случай, где его можно найти. Но от Ксении не было ни слуху ни духу. И свободные дни Филатов проводил как бог на душу положит – ездил в Москву, встречался с приятелями, читал, даже в кино пару раз сходил. Но на душе все равно было погано... И к концу месяца Филатов затосковал так, что не мог спать. Если, конечно, не принимал перед сном пол-литра водки...

* * *

– Крава? Это Буденный. Слушай что. Там к тебе на станцию вагон пришел, с оловом. Так он мне нужен.

Начальник охраны Ежовской товарной станции чуть не выронил сигарету.

– Ты что, Слава, обкурился, что ли? Как ты это себе мыслишь?

– Просто мыслю. У меня есть печать завода, на который этот вагон пришел. Ты же знаешь, пока я с Фомой не разосрался, заводом фактически командовал я. Через своих пацанов, конечно. Так что, мне трудно документы сделать? На это вон Синяк есть, живо сварганит. От тебя зависит только проконтролировать отгрузку. Получишь десять процентов.

Кравченко задумался. Предприятие уже не казалось ему таким безнадежным. В конце концов, что он теряет? Проверка документов не входила в его обязанности, этим занималась экспедиция, в которой, впрочем, работали кое-чем обязанные ему люди. А проконтролировать доставку несложно. Тем более что... Тонна олова на мировом рынке стоит примерно 8 тысяч долларов, и цены на него растут. В вагоне тонн пятьдесят, а то и больше. Четыреста тысяч. Десять процентов – сорок тысяч. За такие бабки можно и рискнуть.

– Хорошо, Слава, я к тебе подъеду, обговорим подробности.

– Не вопрос. Хочу Фоме фитиль вставить, чтобы долго меня помнил, козел... Не фиг было со мной заедаться, политик хренов.

Глава 2

Гром монотонно вколачивал костыли в небо где-то за городом. Дождя пока не было. На углу переулка, застроенного старыми деревянными домами, стоял, опершись о фонарный столб и засунув руки в карманы, местный житель Гриша Каравашкин. Как пишут в плохих романах, выражение смертельной скуки застыло на его лице. Рядом примостился Вася Шерхебель, который тщетно пытался развеселить приятеля, рассказывая уже тридцатый вытертый до дыр анекдот про нового русского. Не помогало. Кореша точно знали, чего им не хватает в жизни. Им не хватало праздника.

Из детского садика, расположенного напротив и по случаю воскресенья пустого, доносились сперва приглушенные, а потом все более громкие голоса. Гриша и Вася знали, что на сегодня там намечена разборка команды Буденного с оккупировавшими местный рынок «лицами кавказской национальности». Это было скучно. До сих пор дело кончалось мордобоем, изредка – больницей, но по-настоящему серьезных разговоров, как, например, в карельской Кондопоге, в небольшом подмосковном городке пока не было. Ну разве пустить кровь из носу – это мужской разговор?

Честно говоря, Гриша завидовал крутым парням в коже, которые собрались нынче под детскими грибочками отнюдь не покачаться на качелях. Он был их ровесником, кое с кем учился в одном классе, но как-то так получилось, что всеобщая крутизна обошла его стороной. Гришу не брали не только на крутые разборки – его не брали никуда. И по этому поводу машинист тепловоза Ежовской товарной станции Григорий Каравашкин жутко комплексовал.

Из-за ограды детского садика раздалась автоматная очередь. То есть это Гриша с Васей потом поняли, что она автоматная, когда прямо на них из калитки выскочил черноволосый мужик и тут же упал, выронив автомат. От бетонной опоры столба срикошетила пуля. Вася с Гришей сами не заметили, как оказались в канаве.

К калитке детского садика, визжа тормозами, подлетел «чероки», из которого вывалились четверо блондинистых парней. Они тут же столкнулись с выбегавшими из калитки черноволосыми, которых было трое, и, кто там кого начал месить, в первые мгновения было не разобрать. Подоспела «девятка» конкурентов. Далекий удар грома заглушил пистолетные выстрелы. В «девятку» полетела граната, отскочила от бокового стекла и взорвалась между машинами. Раздались крики – осколки попали в кого-то из дравшихся. Со стороны железнодорожного переезда завыла милицейская сирена. Уцелевшие спешно грузили своих окровавленных коллег в машины и следом втискивались сами. Перегруженные тачки рванули в разные стороны.

Гриша и Вася осмелились поднять головы. На асфальте подсыхали чьи-то мозги, валялась лакированная туфля. Пахло порохом. На место происшествия подкатила машина с мигалкой, из нее лениво вылез толстый милиционер, потоптался на месте, сел за руль и спокойно уехал. Это было не его дело. Пусть ОБОП разбирается.

Приятели переглянулись. Гриша отчего-то тяжело вздохнул. Вася дернул Гришу за рукав:

– Пошли, может, братва проснулась...

И тут в кармане Каравашкина звякнул древний обшарпанный мобильник.

– ... Мужики, Крава звонил! – В комнате, где сидели смурые мужики, появился Григорий. За ним, как привязанный, следовал Васька. – Сегодня дело предстоит. Вагон со станции будут лямзить. Документы – не наше дело, он их сам организует, а вам просто вокруг пошариться надо, пока я к своему тепловозу этот вагон цеплять буду, а потом отгоню, куда прикажут. Крава не во всех своих охранцах и контролерах уверен. Мало ли что...

– А... это... аванс? – послышался из угла чей-то голос.

– Во, бля... Что, все кончилось?

– Ну, дык...

– Ладно, ща позвоню... – Гриша набрал номер, высказал просьбу, выслушал ответ и спрятал здоровенную «трубу» в карман.

– Ну, че, дает или нет? – пропитый Васькин голос словно шерхебелем провел по мозгам Гриши Каравашкина. В компании Ваську потому и звали Шерхебель. Фамилии его никто не знал, да и задачи узнать перед собой не ставил.

– Да, блин, такой умный, так сам бы ему звонил, – у Гриши еще хватало сил покочевряжиться. Трое мужиков смотрели на него с плохо скрываемой надеждой. – Кто пойдет? Он сейчас в мэрии, будет в вестибюле ждать.

Хрип, вырвавшийся из пересохших глоток, призван был изображать облегченный вздох. Загомонили:

– Да че там, все пойдем, прошвырнемся, а там к Лёлику в гараж заскочим.

– На хрен еще и этого поить?

– Мало он нас похмелял?

– Так у него «хвостов» не оберешься!

– Да там бухла будет – хоть залейся! – Гриша знал, что говорил. В таких случаях Кравченко бывал довольно щедр. – Да и дело сегодня, похмелимся и спать пойдем, а то просрём это олово, фиг он нам больше поверит.

Компания, собравшаяся поутру в доме на окраине Ежовска, в общем-то, и не собиралась вовсе, потому что уже неделю не расходилась. Накануне Гриша, Васька-Шерхебель, Мишка-Гнюс и Толик Болдырев по прозвищу Балда допивали то, что оставалось после удачно провернутого налета последних трех на сельский магазин, открытый незадачливым местным предпринимателем. В «точке» этой сигнализации никогда не было, да и после кражи, в этом братва была уверена, никто ее ставить не добирался – дорого. В Вороничах затарились неплохо – перетаскали в хату Бобыля полдесятка ящиков водки и ящик коньяка, много всяких копченых колбас и консервов, а Мишка за какой-то ему одному известной надобностью прихватил пару банок томатного соуса. Прикопали все в погребе, напоили Бобыля до сиреневых чертей, с утра потихоньку перетащили все в город – трезвый Кузен (двоюродный брат Гриши) еще затемно пригнал «жигуль», куда и запихали выпивку и закусь. Чтоб не нарваться, кругами поехали – Кузен один за рулем, остальные тоже по одному общественным транспортом добирались до Толиковой хаты, где обычно все и происходило.

Что происходило, мужики помнили слабо. Только Григорий – его одного уважительно звали по имени, а не по кликухе – помнил, как Гнюс начал разводить коньяк томатной пастой и заявлял, что это коктейль «К-крввававая Мэээри»... Потом баню стали топить. И вроде бы протопили, с помощью соседа, который там и заснул. Больше соседа никто не видел.

Но наступил день, точнее, утро, когда, почитай, за сотню пустых бутылок местная самогонщица Галя «от сердца оторвала» две – правда, полных. Литр бормотухи на четырех мужиков, конечно, показался издевательством, но, с другой стороны, где в пять, утра сдать тару?

К девяти в гости пришел Матерный Туз. Так прозвали Вовку Гашкина за то, что во время карточных побоищ он всегда орал «Валет, мать-мать-мать! Туз, мать-мать-мать!» и т.д. Вовка тоже работал на станции в должности «подай-принеси» и однажды навел компанию на очень выгодное дело.

Два десятка украденных шубок пропивали тогда больше месяца, причем цыган расплатился за все сразу Это потом знающий барыга, посмотрев образец товара, который Гриша припрятал на черный день, и узнав, сколько за него выручили, произнес: «Лохи, вам бы этого хватило полжизни коньяк пить!» И то шмон по городу шел такой, что по всем блат-хатам пух и перья летали. Почему братва не прокололась – один генеральный прокурор знает... Как и то, с чего бы это экспортный морфлотовский контейнер с драгоценными шубами, предназначенными для продажи «проклятым буржуям», оказался в тупике захолустной товарной станции города, который стоял очень далеко от моря...

Вскоре Гриша повел свою помятую команду в сторону мэрии, оставил братву во дворе и вошел в вестибюль. Подождав минут пять, он увидел спускавшегося по лестнице Кравченко.

– Здоров, Павел, – приветствовал он начальника охраны станции, который на ночь практически оставался ее хозяином. – Делишки-то как?

– Каком кверху, – нелюбезно ответил Кравченко. – Черт бы их подрал с этим вагоном. Типа это мне надо... Ладно, вот тебе бабло, – он протянул Грише несколько купюр, – но предупреждаю: если к ночи будешь не проспавшийся – под тепловоз засуну. И своих говноедов придержи. Понял?

– Понял. Но что там от них понадобится?

– Я скажу, где вагон, пусть они через дырку – ты знаешь где – пролезут на станцию, спрячутся неподалеку и смотрят в оба. В случае чего пусть свистят. В принципе, ничего произойти не должно, но подстраховаться не мешает. Не все у меня пацаны проверены. А когда ты подцепишь вагон и подвезешь к воротам, они свободны. Понял? Иди опохмеляй корешей!

Гриша мелкими шажками отступил по коридору к полированной двери с надписью «УФСБ по Ежовскому району». Оглянулся и гораздо быстрее, чем позволяли себе посетители мэрии, помчался по лестнице, чуть не сбив при этом какую-то бабку-просительницу.

В полуподвале левого крыла мэрии, где в года минувшие вели свои дела чекисты, ныне процветал уютный буфетик. Начальство в него заглядывало нечасто. С утра он всецело принадлежал страждущим опохмелиться, точнее, самым тихим из них, ибо тем, которые «погромче», буфетчица Ира без лишних слов указывала на дверь. Зато если человек с уважением, то и в долг могла обслужить. В обед буфет оккупировала толпа девчонок из педколледжа, которых, несмотря на жалобы голодных чиновников, отвадить от буфета никому не удавалось. А вечером за закрытыми дверями гуляли крутые ребята. Гришина компания, как мы уже знаем, к означенному кругу людей не принадлежала.

Из окон небольшого здания во дворе мэрии, где в войну размещалось гестапо, а теперь была музыкальная школа, доносились звуки. С их помощью можно было заставить любого обладающего маломальским музыкальным слухом человека рассказать все, что было и чего не было, даже без помощи гестаповских методов воздействия. Будущие Рихтеры и Ростроповичи, папы которых платили за них круглые суммы, а мамы заставляли показывать свое «мастерство» перед гостями, мучили инструменты. Впрочем, на мужиков, занявших столик у полностью погруженного под землю раскрытого окошка, музыка не оказывала никакого воздействия...

В двери буфета Каравашкин вошел, уже не торопясь – не хотелось ронять свой авторитет перед корешами. При появлении Гриши они вперили в него натужные мутные взгляды. «Атаман» подошел к стойке:

– Ирочка, золотце, дай нам, чтоб горела...

– Вы бы еще в шесть утра приперлись... Нету у меня ничего. Не завезли.

– Во, бля... – разочарованию компании не было предела.

– Идите в Анькин магазин, тут ближе всего. А у меня только коньяка пара бутылок.

– Ну че, народ, будем по-нашему или как интеллигенты? – вопросил Гриша. – У меня аж пять тысяч на кармане.

– Да ну его на хрен, тот коньяк, с него только «Кровавую Машку» делать. Пошли к Аньке, – высказал Балда общее мнение, и они двинулись в сторону магазина, где и при социализме, когда магазин принадлежал государству, и при капитализме, когда его приватизировал какой-то жук из местных, торговала одна и та же Аня, вечная Аня, просто Аня...

К вечеру им стало совсем хорошо. Водки, поскольку предстояло «дело», брать не стали, а ящик «чернил» сильно поднял тонус – ноги, правда, стали несколько ватными, но Гриша расслабиться не дал. Десяток «пузырей» он предусмотрительно заныкал с помощью престарелой матери Толика, действовавшей по принципу «только бы этому алкашу меньше досталось».

Филатов заступил на дежурство в восемь вечера. Кравченко на этот раз сам провел инструктаж смены, которая должна была охранять обширную территорию товарной станции. После инструктажа он отпустил всех, но Филатова, который тоже собрался было идти на свой участок, попросил задержаться.

– Не спеши, Фил, никто там вагоны наши не угонит. Посидим часок, не возражаешь? Домой идти не хочется, теща приехала, мать ее за ноги...

– Давай... – как обычно, не возразил Юрий.

Они устроились в каптерке, где на стеллажах хранились какие-то старые журналы дежурств, ведомости, в общем, всякая охранная бухгалтерия. Кравченко достал литровую бутылку водки, два стакана, хлеб, колбасу и помидоры.

– Ну, дай бог, не последняя, а если последняя, то не дай бог, – поднял стакан начальник охраны.

После того как закусили, Кравченко спросил:

– Так и не наладилось у тебя с Ксенией?

– Нет, не наладилось, – сухо ответил Филатов, не желая вдаваться в тему.

Но его начальник на правах старинного знакомого не отступался:

– Так, может, поговори с ней; женщины – существа отходчивые. Моя меня вон сколько раз бросить грозилась...

– Не по тем я делам, – коротко ответил Филатов.

– – Унижаться я не собираюсь даже перед ней.

– Ну, как хочешь...

Вскоре литр подошел к концу, и Кравченко достал еще одну такую же бутылку.