Текст книги "Быть корейцем..."

Автор книги: Андрей Ланьков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 37 страниц)

Мальчик или девочка?

Наверное, с незапамятных времён у большинства народов будущие родители надеялись на то, что у них появится сын. Конечно, и рождение дочери обычно приносило родителям немало радости, но, чтобы там не говорили, предпочтение сыновьям отдавалось везде или почти везде. Феминистки часто говорят, что дело тут в патриархальной идеологии. Скорее всего, они правы, но факт остаётся фактом: в большинстве стран мира сыновей предпочитали дочерям.

В Корее, как и в других странах Дальнего Востока, это предпочтение было особенно сильным. Дело тут не только в том, что именно сыновья брали на себя основную тяжесть заботы о родителях в старости. Огромную роль в отношении к сыновьям играло конфуцианство – главная идеология стран Восточной Азии, в том числе и Кореи. В соответствии с конфуцианскими предписаниями только сыновья (а также внуки и вообще потомки по прямой мужской линии) могли совершать жертвоприношения перед поминальными табличками предков. Без этих жертвоприношений, думали в старину корейцы, души предков будут обречены в загробном мире на голод и нищету. Если у семейной четы не было сыновей, то в старые времена её будущее выглядело мрачным. Во-первых, такую пару ждала тяжёлая старость, ведь замужние дочери редко могли оказать своим родителям сколь-либо существенную материальную помощь. Во-вторых, и они сами, и все окружающие были уверены, что после смерти души не оставивших прямых мужских потомков людей будут обречены на вечные скитания по мрачным просторам загробного мира. Более того, столь же бесприютными становились и души тех их предков (порою – очень далёких), у которых не оставалось прямого мужского потомства.

Сейчас, как показывают опросы общественного мнения, во многих развитых странах родители стали отдавать предпочтение дочерям. Однако в Корее древние обычаи не изменились. За многие века господства конфуцианства особое отношение к сыновьям вошло в плоть и кровь корейцев, стало неотъемлемой частью их культуры. Старые поверья сейчас уже забыты, однако крайне серьёзное отношение к продолжению рода по-прежнему характерно для Кореи. Впрочем, дело не только в суевериях и традициях. Есть и вполне материальные причины, которые заставляют корейцев предпочитать сыновей дочерям. Во-первых, Корея отличается от других экономически развитых стран тем, что в ней практически отсутствует система социального обеспечения. Основную часть заботы о престарелых и больных берут на себя их семьи. Однако семья – это, в первую очередь, сыновья. Дочь, выйдя замуж, становится тем самым «отрезанным ломтем», о котором идёт речь в русской поговорке. Даже когда она хотела бы ухаживать за своими престарелыми родителями, это не всегда возможно: её главная задача – помогать мужу в заботах о его, мужа, родителях. Да и своих денег у дочерей не очень-то много. Большинство (54%) кореянок – домохозяйки, которые не получают вообще ничего, да и тем, кто работает, редко удаётся зарабатывать приличные деньги, ведь зарплата у женщин в Корее в среднем в полтора раза меньше, чем у мужчин.

Итак, пристрастие корейцев (и других народов Восточной Азии) к сыновьям – явление не новое и, в общем, не очень изменившееся с годами. Однако развитие современной технологии в условиях сохранения старого подхода к семье неожиданно принесло новую угрозу. В последнее десятилетие корейское правительство не на шутку встревожено появлением дешёвых и надёжных способов определения пола ребёнка на ранних стадиях беременности. Если родители смогут заранее узнать, какого пола их будущее чадо, то ясно, что матери, беременные девочками, будут чаще совершать аборты, а это неизбежно приведёт к демографическому дисбалансу.

В конце восьмидесятых годов стало ясно, что это – не пустые страхи. Именно тогда корейские демографы, а за ними – и политики забили тревогу: в стране стал быстро расти разрыв между численностью новорождённых мальчиков и новорождённых девочек. В 1989 году, например, среди первых рождений на каждые 100 девочек приходилось 107 мальчиков. Пропорция эта близка к естественной (примерно 100 к 105), но вот среди вторых рождений соотношение было уже 100 к 112, среди третьих – 100 к 189 и среди четвёртых – 100 к 210(!). Таким образом, родители достаточно спокойно относились к тому, что их первый ребёнок – девочка, но вот появление второй или, тем более, третьей дочери в семье рассматривалось ими как нежелательное событие, и они стали принимать меры к тому, чтобы на свет появился именно сын.

Именно в олимпийском 1988 г. дисбаланс впервые достиг заметных пропорций. Это вызвано было ещё одним забавным обстоятельством: в соответствии с древнекитайским календарем, который в России почему-то именуют «восточным», 1988 г. был годом дракона. Старинные поверья утверждали, что женщины, рождённые в год дракона, становятся плохими жёнами, и у них действительно бывают проблемы с созданием семьи: желающих жениться на женщине-«драконе» не так уж и много, ведь традиционную астрологию многие по-прежнему воспринимают вполне всерьёз. Поэтому в «год дракона», многие женщины, узнав, что они беременны девочками, предпочли сделать аборт.

В 1990 г. разрыв между численностью мальчиков и девочек среди новорождённых в целом достиг рекордной величины: 116:100. В некоторых же районах, например, в известном своими патриархальными, ультратрадиционными нравами городе Тэгу, этот разрыв был ещё больше. Так, в 1988 г. в Тэгу на каждые 100 новорождённых девочек приходилось 136 (!) мальчиков. Вообще, именно в более консервативных провинциях южной части страны разрыв между количеством мальчиков и девочек особенно велик.

Понятно, что все эти тенденции вызвали немалое беспокойство у властей. Проведённые тогда социологами исследования показали, что корейцы, если бы им предоставили полную свободу в выборе пола ребёнка, рожали бы сыновей примерно в полтора раза чаще, чем дочерей. Это означает, что Корея через несколько десятилетий превратилась бы в страну, где мужчин почти в полтора раза больше, чем женщин!

Стремясь не допустить возникновения такой демографической ситуации, корейские власти решили принять меры. В мае 1994 года Министерство здравоохранения категорически запретило врачам выяснять половую принадлежность эмбриона. Врач, нарушивший этот запрет, лишается лицензии на 12 месяцев. Это – весьма серьёзное наказание, ведь врачи в Корее, как и в большинстве развитых капиталистических стран, получают очень большие зарплаты и в своём большинстве являются весьма обеспеченными людьми. Повторное нарушение запрета ведёт к пожизненному лишению права заниматься медицинской практикой. Вдобавок, средства массовой информации развернули довольно активную пропагандистскую кампанию, доказывая, что дочери ничем, дескать, не хуже сыновей (а если хорошенько подумать, то даже в чём-то и лучше!).

Меры эти оказались успешными – даже более успешными, чем надеялись сами их инициаторы. Впрочем, немалую роль сыграл тут и распад традиционных патриархальных представлений, который в 1990-е годы шёл в Корее особенно быстро. После 1995 г. разрыв стал заметно снижаться. В 1995 г. в Корее на 100 новорождённых девочек пришлось 113,3 мальчиков. Когда же были подведены демографические итоги 1997 г., то многие в Корее вздохнули с облегчением: в 1997 г. на каждых 100 родившихся девочек пришлось 108,4 мальчика. Примерно эта пропорция существовала и в последующие годы (в 2000 г., например, 109,6:100). Это ещё не совсем нормальное соотношение (оно, напоминаю, составляет 105 мальчиков на 100 девочек), но всё-таки достаточно близко к нему.

Однако по-прежнему немалый дисбаланс сохраняется в более традиционных районах, на крайнем юге полуострова. В том же патриархальном Тэгу, например, на 100 родившихся девочек в 1997 г. пришлось 112 мальчиков. Вдобавок, надо помнить, что на практике все эти ограничения затрагивают по преимуществу семьи, относящиеся к бедным и средним слоям. Богачи имеют возможность обойти запреты, слетав, например, в одну из стран, где определение пола ребёнка никак не ограничивается, или же найдя сговорчивого доктора, который, получив весьма приличную компенсацию за риск, согласится на время забыть о суровых министерских инструкциях. Некоторые факты говорят о том, что таких сговорчивых врачей в Корее немало. Как иначе объяснить, например, тот факт, что, по сообщению еженедельника «Сиса чжорналь», в одной из дорогих частных клиник в пригородах Сеула на каждые 100 новорождённых девочек в 1997 году приходилось 130 новорождённых мальчиков? Конечно, принцип «не пойман – не вор» никто не отменял, однако значение этих цифр всем понятно.

Таким образом, можно сказать, что ситуация находится под контролем, но проблема в целом отнюдь не решена. Чем грозит демографический кризис в перспективе? Даже если соотношение мальчиков и девочек сохранится не нынешнем уровне, корейское общество через одно-два десятилетия приобретёт уникальные черты. Подобный дисбаланс, правда, существует и в некоторых других государствах Восточной Азии, а также в мусульманских странах, однако нигде он не достигает таких размеров, как в Корее. Уже сейчас ясно, что в 2010 г., когда вырастут дети, рождённые в начале девяностых, в Корее среди вступающих в брачный возраст молодых людей на каждые 100 невест будет приходиться 123 жениха. К каким последствиям это приведёт? Спекуляции на эту тему часто появляются на страницах корейской печати. Специалисты предрекают рост сексуальных преступлений всех видов, гомосексуализма и проституции. Вероятен и «импорт невест» (скорее всего, как отмечают газеты, из Китая, откуда уже сейчас некоторые корейцы «ввозят» себе жён). Впрочем, не все последствия возникающего дисбаланса будут негативными. Например, отмечается, что редкость и, соответственно, исключительная «ценность» жён может привести к изменениям в семейных отношениях, и, возможно, сделает корейцев более заботливыми и внимательными мужьями. Что ж, поживём – увидим...

140 тысяч приёмных детей

Вот уже много лет, как я преподаю корейский язык и историю в Австралийском Национальном Университете – и время от времени среди моих студенток попадаются девушки с корейской внешностью, но вполне западными именами и фамилиями, не знающие, вдобавок, по-корейски не слова. Это – приёмные дети австралийских семей. На протяжении многих десятилетий Корея служила одним из главных «поставщиков» приёмных детей – роль, которая только в последние годы перешла к Китаю, России и странам СНГ.

История усыновления корейских сирот и «отказников» (то есть детей, брошенных своими родителями) началась в декабре 1954 года. Именно тогда состоятельная американская чета – Гарри Холт и его жена Берта – случайно увидели киножурнал, посвящённый страданиям корейских сирот, которые потеряли родителей в годы Корейской войны. К тому времени Холт сделал немалое состояние на торговле лесом, но начинали свою с Бертой жизнь они простыми фермерами – и хорошо помнили лихие времена Великой Депрессии. Выйдя из кинотеатра супруги приняли решение, которое во многом определило их дальнейшую жизнь: они договорились взять на воспитание корейских детей. Холт отправился в Корею, чтобы вернуться оттуда с восемью малышами, которые и стали новым поколением семьи Холтов. Энергия и связи Холта помогли ему провести через Конгресс и ряд законодательных актов, которые составили основу последущих программ усыносления иностранных малышей.

С поступка Холтов, о котором тогда много писали и говорили, по сути, и началась история международного усыновления и удочерения в США – и на протяжении десятилетий большинство «импортных» приёмных детей прибывало в США именно из Кореи. На протяжении 1950–2000 годов примерно 140 тысяч корейских малышей (в основном девочек) нашли новую семью за рубежом. Около 100 тысяч их них оказались в США, а остальные 40 тысяч – в странах Западной Европы, Австралии и Канаде. Любопытно, кстати, что дети Холтов и поныне возгавляют крупнейшую в США юридически-консультационную фирму, занимающуюся вопросами международного усыновления.

Чем была вызвана особая роль, которую Корея так долго играла в международном усыновлении? Во-первых, Корейской войной и её последствиями. Корейская война привела к гибели сотен тысяч людей и к появлению множества сирот. В то же самое время, в корейском обществе никогда не было традиций усыновления – слишком уж ценилось в нём кровное родство. Если бездетная пара и усыновляла ребёнка, то она всегда выбирала его среди своих родственников (благо, в те многодетные времена детей у родственников было немало). Кроме того, корейцы брали приёмных детей, как правило, для того, чтобы не допустить прекращения прямой линии своего рода. Это означало, что усыновлялись исключительно мальчики, которые только и могли продолжать линию рода. Поэтому те из военных сирот, которые потеряли связь со своими кланами, были обречены на жизнь в сиротских приютах – особенно если они были девочками.

Кроме того, присутствие в стране иностранных войск неизбежно вело к появлению многочисленных детей смешанного происхождения. Эти дети-метисы в тогдашнем корейском обществе неизбежно становились париями – во многом потому, что их по определению считали детьми проституток. У них не было шанса получить образование, найти приличную работу, над ними насмехались соседи, их преследовали и били сверстники. Именно такие дети смешанного происхождения и составляли основную массу тех ребят, которые в 1950-е годы были усыновлены и удочерены западными парами.

В 1960-е и 1970-е годы доля смешанных детей резко снизилась. В это время более половины малышей, отправленных в США и иные страны на усыновление, составляли дети, рождённые вне брака. В те времена нравы в Корее были суровыми, и внебрачная беременность считалась несмываемым позором, который перечёркивал для женщины все надежды на нормальный брак и, вообще говоря, на нормальную жизнь как таковую. Многие незамужние кореянки, случайно забеременев, старались уехать подальше от знакомых и родных, тайно родить ребёнка – и отдать его на усыновление. Так как «чужую кровь» (вдобавок, от «гулящей») корейцы тогда – да, в общем, и сейчас – не стали бы усыновлять ни под каким видом, единственным выходом для назадачливых мамаш было зарубежное усыновление. Во многих случаях мать-одиночка договаривалась с будущими приёмными родителями своего ребёнка заранее, ещё на ранних стадиях беременности.

С точки зрения властей, готовность иностранцев становиться приёмными родителями нежеланных корейских малышей была даром небесным – она позволяла разгружать корейские сиротские приюты и отделываться от детей, которые в будущем сами часто становились бы источником разнообразных проблем (известно, что дорога от приюта до тюрьмы коротка всегда и везде). Своего пика «индустрия усыновления» достигла в 1985 году, когда зарубежными родителями было усыновлено 8.837 маленьких корейцев. После этого усыновление пошло на спад и в последние годы к иностранным приёмным родителям отправляется не более двух тысяч детей ежегодно.

Главной причиной перемен была кампания, которую развернули против усыновления как корейские левые, так и корейские националисты. Тон и аргументы этой кампании хорошо знакомы тем, кто время от времени читает нынешние публикации наших национально-патриотических изданий на темы усыновления российских детей иностранцами. Призывы к «сохранению генофонда» сочетались со страшилками, в которых рассказывалось о страданиях усыновлённых иностранцами детей и о тех издевательствах, которым их якобы подвергают злобные зарубежники. Спору нет, подобные случаи и с корейскими, и с российскими приёмными детьми действительно происходят – однако куда вероятнее, что в детдоме ребёнок столкнется с несравнимо худшим обращением, а уж о перспективах его образования и будущего не приходится и говорить.

Чтобы представить, насколько строг в действительности отбор кандидатов в приёмные родители, коротко опишу правила отбора, действующие в настоящее время. Усыновить корейского ребёнка имеет право американская семейная пара, в возрасте до 45 лет, состоящая в официально зарегистрированном браке не менее 3 лет. Доход её должен быть не менее 25 тысяч долларов в год, и она не может иметь более четырёх детей. Ни один из супругов не может иметь более одного развода в прошлом. И, наконец, самое интересное: ни один из кандидатов в приёмные родители не может иметь вес, превышающий медицинскую норму более чем на 30%!

Как бы то ни было, под давлением националистов правительство решило постепенно ограничивать масштабы усыновления и ввело соответствующие квоты, которые каждый год снижаются на 3–5%. Во многом правительство надеялось и на то, что сами корейцы также изменят своё былое негативное отношение к усыновлению «посторонних». Отчасти это и произошло – но только отчасти. По состоянию на 2002 год, в корейских приютах содержалось 28 тысяч детей. За год корейцами усыновляется примерно тысяча детей, и ещё две тысячи отправляются за рубеж. А что же до остальных 25 тысяч? Они остаются в приютах – к великой радости националистов (и только их одних)...

Иногда судьбы приёмных детей привлекают внимание корейской прессы. Лет воесемь назад корейская печать искала родственников мальчика, который был усыновлён американской четой в самом начале 1970-х годов. Мальчик вырос, окончил военно-воздушное училище, стал лётчиком – и заболел редкой болезнью, которая требовала пересадки костного мозга. Взять мозг для пересадки следовало только у ближайших родственников. Искали родственников буквально всей Кореей – и нашли. При этом многие в Корее были поражены тем, как относились к больному его приёмные родители. То, что они увидели, опровергало националистическую и левую пропаганду, которая к тому времени успела сформировать в умах большинства корейцев негативный образ западных приёмных родителей корейских сирот.

В мае прошлого года корейские газеты писали o Сюзане Суффорд, молодой американской скрипачке и победительнице конкурса красоты в её родном штате Пенсильвания. Сюзана родилась в Корее в 1975 г. Мать её забеременела вне брака, и была вынуждена отказаться от ребёнка. Сюзану (Сон Ми-хва) удочерила зажиточная американская семья из Песильвании, и только в 1998 г. она впервые встретилась со своими «биологическими родителями». Уже после того, как маленькую Ми-хва отдали в приют, её родители поженились.

В то же время, жизнь приёмных детей не всегда была безоблачной. Большинство из них оказалось в небольших городках с исключительно белым населением. Часто они сталкивались с расизмом в той или иной форме. Как ни парадоксально, многих из приёмных детей раздражает то обстоятельство, что в школе от них ожидается типично «азиатское» поведение. Иными словами, учителя рассчитывают, что они будут отличниками, особенно – по математике и физике, как и «полагается» корейцам. Разумеется, приёмные дети, вырастая в обычных (пусть и зажиточных) американских семьях, не могли унаследовать корейского трепетного отношения к образованию – ведь оно, в конце концов, является частью культуры, а не генотипа! Поэтому жалобы на завышенные ожидания учителей встречаются в рассказах приёмных детей на удивление часто.

140 тысяч приёмных корейских детей – немалое количество. В своём большинстве они выросли вполне обычными американцами, шведами, новозеландцами, которые не слишком интересуются корейскими корнями. Однако некоторая их часть в последнее десятилетие пытается восстановить свои связи с Кореей, а зачастую – даже найти своих родителей и родственников. Возникли специальные ассоциации корейских приёмных детей, которые получают от корейского правительства субсидии и пытаются – с переменным успехом – обучать своих членов корейскому языку и корейской культуре. Поскольку большинство приёмных детей оказалось в богатых и влиятельных семьях, многие из бывших сирот унаследовали заметные позиции в западном истэблишменте, так что их «патриотическое воспитание» может принести – и уже приносит – Корее немалые политические и экономические дивиденды. Но об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз...

Корейцы и образование

Одной из самых главных особенностей Кореи и корейского общества является культ образования. Не то, чтобы это совсем уж специфически корейское явление. Похожее отношение к образованию существует на всём Дальнем Востоке – и в Японии, и в Китае, и во Вьетнаме, хотя, впрочем, в тех странах, где у власти долго находятся коммунистические партии, оно не так ярко выражено. Не случайно, что в ведущих западных (в первую очередь – американских) университетах на естественнонаучных факультетах сейчас почти не увидишь белых лиц – всё сплошь китайцы, корейцы и вьетнамцы (японцев мало, они в основном у себя дома учатся, а на Запад едут уже в аспирантуру). Иногда – это недавние иммигранты, чаще – дети иммигрантов или студенты, приехавшие туда учиться. Помню, как я сам наблюдал эту картину сначала в Америке – в Гонолулу, в Гавайском университете, а потом и в Канберре, в Австралийском Государственном университете.

Кстати, почему в англоязычных странах наибольшей популярностью среди восточноазиатской эмиграции пользуются именно естественнонаучные факультеты? Ответ прост: там работать надо много, а типичный коренной американский школьник работать-то головой и до одурения сидеть над учебниками, в общем-то, не приучен, он ведь в школе больше спортом занимается да романы крутит. Есть, конечно, и исключения, но эти исключения – талантливые коренные американцы – обычно идут на медицинский или юридический факультеты, то есть туда, где после окончания они почти наверняка будут заколачивать длинный-предлинный доллар. Иммигранту же поступать на юридический или медицинский непросто: там требуется хорошо подвешенный язык, и «лица коренной национальности» имеют, таким образом, естественные преимущества перед иммигрантами. Так что отсутствие белых американцев (австралийцев, канадцев и т.д.) на естественнонаучных факультетах объяснимо: ленивое местное большинство учится, особо не напрягаясь, чему-то гуманитарному или общекоммерческому, способные местные честолюбцы обоего пола землю роют на юридическом и медицинском, а тем временем у синхрофазотронов и суперкомпьютеров сидят ребята из Восточной Азии.

Однако само невероятное обилие студентов из Восточной Азии в западных университетах однозначно говорит, что в этих странах, в том числе и в Корее, отношение к образованию совершенно особое. Корни у этой системы отчасти практические. На протяжении тысячелетий чиновничий аппарат комплектовался через систему государственных экзаменов на чиновничьи должности. Чтобы сдать такой экзамен, надо было немало попотеть, однако успех гарантировал хорошую должность, приличный доход и всеобщее уважение. Со временем это уравнение «хорошее образование = хороший доход = общественный престиж» стало частью традиционного мировоззрения.

Да и в наши дни образование по-прежнему важно с прагматической стороны, хотя прагматической стороной дело, конечно, не исчерпывается. Для того, чтобы получить хорошую работу, нужно обязательно окончить хороший университет. В перворазрядную фирму выпускнику плохого университета не попасть, а во второразрядной фирме – и зарплата всю жизнь второразрядная, и отношение к тебе со стороны окружающих как человеку второго разряда. Корейское общество иерархично до предела. Вдобавок, оно устроено так, что в нём невозможен любимый персонаж современных западных легенд – гений, изгнанный из школы за неуспеваемость, но потом ставший миллионером или Нобелевским лауреатом. Конечно, и на Западе это всё – в основном легенды, большинство тех, кто был изгнан из школы за неуспеваемость, становится дворниками или просто проводит всю жизнь на пособии по безработице. Однако на Западе подобная карьера, по крайней мере, теоретически возможна. В Корее же у человека, выпавшего из образовательного марафона, шансов нет. Гонка идёт по олимпийской системе, раз проигравший выбывает навсегда. Не будет преувеличением сказать, что в Корее вся судьба человека решается, когда ему только 12–16 лет. Корейская система устроена так, что бывший развесёлый школьный разгильдяй не станет не только министром или профессором, но и богатым предпринимателем. В лучшем случае ему светит положение мелкого лавочника или второразрядного служащего.

Поэтому и вкалывают корейские школьники как проклятые. Недавно Министерство образования провело обследование, и выяснило, что среднестатистический корейский старшеклассник проводит в школе 11 часов в сутки. Однако официальными занятиями дело не ограничивается: как правило, отсидев своё в школе, дети отправляются готовиться к вступительным экзаменам на многочисленных курсах – «хаквонах».

Можно, конечно, сетовать на то, что этот марафон излишне жесток, что он травмирует психику подростков. Основания для таких обвинений имеются. Но есть у корейского школьного марафона и другая сторона: корейцы уже с 12–13 лет приучаются к ответственности, к тяжёлому труду, к дисциплине. Разумеется, это сказывается впоследствии.