Текст книги "Медвежий ключ"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Костя пытался удержать ее, тянул.

– Нет, ты постой… Ты куда…

Но Танька была сильнее его в несколько раз, и Костя от толчка в грудь уселся в снег.

– Лучше не лезь, – Танька говорила тихо, спокойно, – а то мне обижать тебя придется. Уйди, а?

Умный человек сообразил бы, что в этом спокойствии – похороны всех его расчетов, что лезть к Таньке и правда не надо. Но это понял бы умный человек, а Костя не был умным человеком. И вскочив из сугроба, он опять кинулся к девушке.

– Постой… Пойдем ко мне, пиво пить. Чего ты?!

Танька удивилась, какое злое у него стало лицо, замотала головой, мотнув копной светлых волос.

– Ах ты сука…

Костя рванул ее к себе, пытался залепить пощечину, промахнулся… И тогда Танька, заплакав от отвращения, разочарования, презрения… от всего сразу, ударила Костю тыльной стороной ладони по физиономии, по носу. Из носа тут же потекла кровь на губу, Костя ошалело поднес к лицу руку, посмотрел на испачканные пальцы, и в его глазах плеснулся ужас.

А Танька, рыдая от отвращения, помчалась по улице, свернула в проулок, где воткнула в сугроб свои лыжи. Ей захотелось очистить загоревшуюся руку, ей казалось – она испачкалась об Костю. И Танька долго оттирала руку снегом, никак не могла сдержать слез. К тому же начало тошнить, хотелось пить… Навалился похмельный синдром, и Танька стала жадно хватать снег.

У медведей все лучше, приличнее. Толстолапый потерял семью – но когда отплакалось по жене и деткам, завел новую семью, и как он ей предан, семье!

А как Слюнявая любила Выворотня! Как не могли решить Большое пузо и Восход, кому будет принадлежать Пихта! Тут все было без глупостей, не как у этого… слюнявого подростка человека из Малой Речки. И неужели у всех людей так же?! Тогда придется ей оставаться одной…

И тут, мучаясь горькими мыслями, все еще полуплача, Танька вдруг столкнулась еще с одним парнем, своего примерно возраста. Парень был, как ни удивительно, трезв, и шел не оттуда, где раздавались крики самцов и самок человека, деливших друг друга и водку. Парень был высоким, выше Таньки, с хорошим и чистым лицом. Парень вышел из-за последних порядков домов, неторопливо прошел мимо Таньки…

– Девушка, вы что-то потеряли?

Нет, это он не пытался знакомиться, это он искренне не понимал, что тут делает незнакомая девушка, чего она сидит на корточках.

– Нет… У меня все в порядке.

Не объяснять же, что села она, чтобы совать в сугроб руку, оттирать место, которым побила Костю по физиономии!

Парень чуть-чуть задержался.

– Ну если все в порядке, до свидания… А вы уверены, что все в порядке? – И он хорошо улыбнулся.

Так светло, приятно сверкнули зубы с этого лица, что Танька почти против своей воли заулыбалась в ответ, замотала головой изо всех сил:

– Нет-нет, у меня правда все в порядке!

Потом она не раз жалела, что не познакомилась с парнем. Он был какой-то… не такой. Танька чувствовала, что с ним все могло получиться иначе, и вообще не будет он ни гоняться с финкой за другими, ни раздевать в котельной только что увиденную девушку. Но как потом найти этого парня?! Танька не знала его имени, не знала, где парень живет. И права ли она в своих неясных ощущениях, Танька ведь тоже не знала. Она видела этого парня две-три минуты не больше, и все что она знала о нем – так это что парень не полез к ней как только увидел, и что у него хорошая, ясная улыбка.

Парень дошел до поворота, повернул… Танька осталась в проулке. Вызвездило, колыхались стылые зимние звезды над головой. Стояла уже глухая ночь… Танька не умела определять время по часам; ей и в голову не приходило спросить, сколько сейчас времени, а небо ведь совсем закрыто тучами… Примерно, по своим ощущениям, Танька определила, что рассвет еще не скоро, темноты еще на несколько часов. Переночевать у неведомой Женьки? Наверное, девчонки уже все с парнями, да к тому же Танька чувствовала, что сыта по горло обществом и девочек, и мальчиков. Искать этого незнакомца? Глупо… К тому же Танька, пусть совершенно не воспитанная людьми, чувствовала – будет неправильно первой искать этого мальчика. Вот бы иметь возможность показаться ему еще раз!

Уйти в лес прямо сейчас? Не стоило… То есть не так уж опасно – от мелкой стаи волков Танька отбилась бы, от крупной залезла бы на дерево. Но совершенно не хотелось приключений, а снег продолжал падать, и Танька знала – он будет падать еще дня два или три. Может быть, и перестанет ненадолго, но потом ведь все равно снова пойдет, и будет падать и падать. Лучше выйти из деревни под утро.

Впрочем, есть у нее в Разливном и еще одно старое дело… Танька надела лыжи, на них прошла до хорошо ей памятного дома. Ей показалось, что дом просел, и девушка какое-то время соображала, в чем дело – она ли выросла, или правда дом не чинили, не подправляли, и он просел? Ни к чему не придя, Танька толкнула калитку, легко добежала до дома. Собак тут, естественно, не было, и Танька сделала вывод – никто другой тут не появился, в доме, скорее всего, жили те же самые люди.

На стук долго никто не отвечал, и Танька нажала дверь, думая сама войти, без спросу. Нет, дверь была все-таки закрыта, и Танька замолотила в дверь рукой под хлопьями падавшего снега. Прошло невероятно много времени, когда за дверью раздались шаркающие шаги: кто-то все-таки в избе проснулся.

– Ну, кого среди ночи несет!

Старческий голос, дребезжащий. Вроде, бабкин.

– Наталья Петровна, отворите! Телеграмма вам.

– Что-о?! К-какая еще телеграмма?! – И каким-то придушенным голосом за дверью стали бормотать; Танька вроде узнала молитву, но вообще-то узнать было мудрено – бабка все время сбивалась, путала слова, делала долгие паузы. Таньке быстро надоело это слушать.

– Агафья Евгеньевна здесь?

И странный стук по ту сторону двери – как будто что-то уронили.

– Ну… ну, я Агафья Евгеньевна… А телеграмма кому?

– Вам и телеграмма… Телеграмма про дочку вашу, Таньку. Открывайте!

Танька только сейчас сообразила, что не только не привыкла думать о себе как о Татьяне, но и не знает собственного отчества. Нет, правда, как звали отца?

– А что ночью?

– Послали меня ночью, срочная у меня телеграмма.

Щелкнул замок, приоткрылась скрипучая дверь, и легко оттеснив стоящую за дверью старуху, Танька шагнула вглубь комнаты. О Боже мой, до чего душно, как воняет! Непонятно, сколько дней не проветривали эти две комнатушки, сколько времени так и стояли тут немытые тарелки и кастрюли с позеленевшими остатками еды.

Чуть громыхнуло что-то, а потом щелкнул выключатель. Свет резанул по глазам, зато стало все хорошо видно – еще более убогую обстановку, посуду даже на полу, не то что на столе или в мойке, остатки самой последней, вчерашней, трапезы среди сдвинутых тарелок и стаканов. И обитатели: какой-то страшный бич, воняющий мочой и алкоголем, дрыхнул тут непробудным сном, свалившись прямо на полу. Старуха в ночной рубашке, продранной в нескольких местах, не сменянной Бог знает сколько времени; старуха держит в руке-лапке топор: небось его и уронила, а вот теперь подняла… Черты как будто матери, но лицо – ссохшееся, старое, и эти почти совсем седые космы… Сколько же ей, матери, лет? Помнится, орала, что погубила Танька ее молодость, пришлось рожать в двадцать лет. Значит, должно ей сейчас быть тридцать семь.

– Значит, ты и будешь Агафья Евгеньевна? – деловито уточнила Танька. – А где Наталья Петровна? Там спит?

И опять чуть не выпал топор, мать стала странно махать рукой перед лицом, перед грудью. Танька не сразу поняла, что это она так крестится. Понять оказалось несложно:

– Что, померла бабка? Когда?

– Ох…

И мамка опять закрестилась, неумело замахала руками, привычными держать не икону, не крест, а стакан. Таньке было и смешно и грустно; все-то ей казалось, что стоит сюда придти, и что-то решится, что-то станет понятней, досказанней. А вот, одряхлевшая в сорок лет мать даже сочла ее, Таньку, покойницей. Наверное, как она пропала, так и числится в покойниках, а сейчас мать решила – вот мол, пришла прямо с кладбища. Смешно с ними бывает, с людьми!

Пьяный на полу застонал, перевернулся на бок и всхлипывая, прополз с полметра, снова уснул, застонав. Впрочем, он вряд ли просыпался: то ли его мучили кошмары во сне, то ли попросту он задыхался, не просыпаясь.

– Что, давно трупом у вас считаюсь? Не бойся, мать, можешь меня пощупать, я живая… А бабка когда померла?

Мать облизала губы языком, сипло выдохнула:

– Скоро три года…

– Недолго прожила. И ты совсем старая стала.

Танька нерешительно посмотрела на существо, когда-то давшее ей жизнь. Ничто не изменялось, не устанавливался контакт. Чужой оставалась эта совсем старая, тяжело дышащая женщина, настороженно глядевшая на Таньку, облизывая губы.

Танька помнила мать высокой, выше нее. Эта нынешняя мать доставала Таньке до плеча. Все должны перерасти родителей, это понятно… И ведь перерастая, любят же их, часто любят сильнее, чем в детстве. Что-то мешало Таньке признать маму в этом обрюзгшем существе.

– Что, эти водки приносят? – ткнула Танька пальцем в мучительно спавшего пьяного, и почувствовала – обида опять поднимается в ней. Встреть ее мать по-другому, и у нее все могло быть иначе, но мать вовсе не кинулась к ней, к Таньке, не заголосила про нашедшуюся доченьку. Спившееся, скукоженное от спирта существо, по плечо Таньке, глядело настороженно и зло, не отпускало рукоятки топора.

– А ты чего мне будешь выговаривать? – каркнуло вдруг существо. – Живу вот…

Может быть, мамка хотела добавить, что живет еще совсем неплохо, правильно живет, как все, но не решилась, и только снова облизала губы. Наверное, ее опять мучила жажда бурной вчерашней попойки. Горько, одиноко стало Таньке. Ну чего она ждала от этой встречи? Что-то доказать, постоять на чем-то своем? Все доказано уже пять лет назад.

Примириться, начать вместе жить? Ну, а зачем она матери? И зачем ей мать… такая мать? Что-то обречено остаться таким, каким оно уже сложилось, как ни жаль.

И ночевать тут невозможно… В школьном туалете пахло лучше.

– Ладно, я пойду. Слышь, мамка, про меня – ни слова! Похоронили меня, верно?

– П-похоронили…

– Ну и ладно. Так я пойду, а ты меня не видела. Понятно?

– Куда же ты пойдешь?!

Только тут мамка выпустила из руки топор, он снова с грохотом свалился на пол, всплеснула руками.

– Я уж знаю, куда мне пойти.

Вроде мамка голосила позади… Опустошенная, одуревшая, Танька вышла за деревню, села в снег, и так просидела до рассвета, до первой серой полоски на востоке. Все время шел снег, то чуть сильнее, то ослабевая. Уже когда Танька вышла из своего бывшего дома, лыжный след, ведущий к крыльцу, почти исчез. Деревня виднелась смутно в полусвете, за пеленой падавшего вертикально, мешавшего видеть мир снега.

Танька не спала весь день, пока бежала до Разливного, потом всю ночь, и потом опять бежала целый день. Она уже сильно хотела спать, когда наконец разгребла снег, совершенно скрывший двери, протиснулась в щель. Уже в Старых Берлогах сняла лыжи. Вот и дома… Глаза привыкали к темноте, и тут Танька заметила медведя. Толстолапый сидел на заду, и внимательно разглядывал девушку.

– Ты что проснулся, Толстолапый?

– Ты для чего ходила к людям?

Бессмысленно спрашивать, откуда он знает, что к людям. Танька признала давным-давно – имея дело с Толстолапым, лучше всего просто принимать – Толстолапый знает многое, о чем ему никто не говорил.

– Я ведь девушка… Я человек.

– Ты медведица.

– У меня тело человека…

– Медведица с телом человека. Тебе нужен медведь-человек. Давай вырастим медведя-человека.

– Из кого вырастим?

– Например, из Яшки или Петьки…

У них ведь нет представления, что мужчина должен быть постарше… А Таньке хотелось постарше, не пацанов вроде этих.

Ох, наконец-то, наконец-то она дома! Танька набила рот сушеным мясом, и таким вкусным показалось оно вдруг!

– Нет, я не хочу идти за них замуж. Может, я еще найду правильного человека… Медведя-человека?

– Люди дикие, как дикие медведи. У тебя с ними нет ничего общего.

– Они такие же, как я сама!

– Я тоже такой же, как дикие медведи, и не такой. Ты такая, как люди, и не такая.

– Это верно, Толстолапый… Но я все равно не хочу растить себе мужа… Пусть сами растут Яшка и Петька, для каких-то других девушек. А сейчас я пойду спать. И ты не бойся, Толстолапый, снег будет падать еще долго.

– Да, снег будет падать еще долго, никто не сможет нас найти по твоему следу, – договорил Толстолапый.

Танька знала – на эти слова вполне можно и не отвечать, идти спать. Пора… Закроешь глаза, и плывут перед тобой снега, стволы кедров, дымки деревни, перекошенные морды парней, режущих друг друга возле школы…

А вот они спят, милые Коршун и Мышка. Лежат, обнявшись, прижавшись мордами друг к другу, спят и сопят в зимнем сне. И никогда никого не будут избивать и резать, отбивая один другого у остальных медведей… Танька повалилась между зверьми, ввинтилась между двух громадных туш, как ввинчивается маленький ребенок между папой и мамой.

Мышка чуть-чуть проснулась, вдохнула запах и чихнула. Даже в чихе было удивление. А Танька тоже втянула в себя чудный, родной запах зверей уткнулась носом в мохнатое плечо Мышки, обхватила спящую руками. Хорошо! Почти двое суток не спала Танька, теперь столько же ей и проспать…

Уходила в сон, уплывала в Страну Сновидений Танька, так и не ставшая Танечкой, так и не сняв синего в клеточку, заранее приготовленного платья. Разве что так и оставила Танька расстегнутыми две верхние пуговки лифа – расстегнул их еще Костя, а она не стала их застегивать.

А пока Танька спала, снег все падал, и падал, и падал… Мягко шурша, падал снег, покрывал Танькину лыжню, засыпал дверь в Старые Берлоги, и очень скоро уже никто не нашел бы ни загадочных Старых Берлог, ни странной девушки, которую, как оказалось, на самом деле никто не привозил из Малой Речки, да и вообще никто не знал. Девушку, которая появилась в поселке Разливное всего на один вечер; девушку, о которой все столкнувшиеся с ней рассказывали такие невероятные вещи.

Глава 16. Хонкулька

3–15 августа 2000 года

Андрей Маралов, Маралов-младший, шел по гольцам, по редкой и низкой тайге высокогорья. Вообще-то ходить по таким местам одному – говоря мягко, неразумно, и уж если идешь, надо шуметь. Шум не страхует от поломанной ноги, от упавшего дерева, от наводнения, болезни… от множества разных несчастий, но все-таки страхует от зверей. Пусть зверь слышит тебя заранее, пусть у зверя всегда достанет времени услышать тебя и уйти.

Вот Андрей и шел по гольцам, шумно и весело: пел песни, кричал на привалах, а костры разводил высокие и бросал в них всякую гадость, чтобы дым стал более вонючим. Зачем? А затем, что хотя в августе в лесу и не опасно, всегда есть риск напороться на медведицу с медвежатами, или внезапно вылететь на матерого старого зверя – медведя или лося. Если выскочишь из чащи внезапно – зверь может расценить это как нападение и начнет принимать свои меры…

Раза два Андрей находил свежие лежки лося – круги примятой травы, места, где лоси отдыхали. И Андрей поздравил себя с умным поведением – с тем, что шумел и кричал на маршруте, заранее отпугивал зверей. Ведь сведущие люди сразу скажут вам, что лось гораздо опаснее любого медведя, потому что медведь животное умное и хитрое, и если на него не наступить и никак его не обидеть – нападать он ни за что не станет. А лось животное не особенно умное и довольно злобное, да к тому же живет семейными группами, и старый лось защищает свое стадо.

Только когда приходило время брать из озера пробы, ловить и рассаживать по пробиркам его мельчайших обитателей и ловить обитающих в них рыб, Андрей вел себя тихо – и по необходимости, и просто увлекался, был очень занят. И достукался – на одном озере сбросил рюкзак, сам ушел по берегу в маршрут, а когда, обойдя озеро кругом, возвратился, в двух шагах от собственного рюкзака обнаружил здоровенную рысь. Впрочем, рысь еще раньше обнаружила Андрея, дико зашипела и сиганула в кусты. Наверное, ей просто захотелось познакомиться с непонятными вещами и предметами, за Андреем она вовсе не охотилась.

Но Андрей все равно принял меры: разбил лагерь далеко в стороне, набросал в костер тины и водорослей, а сам сидел у костра до полночи, держал ружье на руках. Рысь не пришла.

А в этот день, 15 августа, Андрей вскинул на плечи все тяжелеющий и тяжелеющий рюкзак, впервые за маршрут порадовался – скоро домой! Образцы воды, растений и животных из озера весили больше, чем съеденные им продукты. Хорошо, что впереди только два озера!

Уже часа в два пополудни Андрей наконец скинул рюкзак, сидя на нагретом солнцем камне, обозревая свою последнюю долину с крутой, узкой вершины хребта. В обе стороны от него уходила эта узкая как нож вершина, позади убегал вниз корявый лесок, через который парень только что пробрался. А перед ним…

Не без усилий сориентировался Андрей по карте. Ага, вот она – Долина Теней. Ну и название! Долина лежала перед Андреем, и уж он-то мог судить с высоты этого хребта – много ли там каких-то особенных теней. Может быть, топографы имели в виду тени от облаков? Долина почти безлесная, только возле озера, где влаги побольше – корявый лесок из лиственниц и березок, высотой метра по три. И то лесок прозрачный, жидкий. По долине, по склонам хребта на той стороне долины ходят огромные тени облаков, проплывают по местности, и от этого долина становится особенно дикой и хмурой.

В 1949 году в долине побывали топографы и нанесли ее на карту. Потом карту много раз подправляли, но всегда только с помощью спутников, а живых людей в ней не бывало. Может, и заходили тофалары [9]9
  Тофалары – одна из малых народностей Саян. Тофаларов всего 800 человек, из них 300 еще ведут кочевой образ жизни.


[Закрыть]со своими оленями, и то вряд ли: особой охоты тут нет, и нет ягельников [10]10
  Ягель, или олений мох – лишайник, которым питается северный олень, в том числе и ручной.


[Закрыть], где можно хорошо пасти оленей.

Топографы изобразили на карте долину, состоящую как бы из двух частей, разделенных хребтом.

Хребет низкий, гораздо ниже окружающих его и замыкающих Долину Теней гор, но долину он исправно разрезает, и хотя Андрей сидел чуть выше вершины хребта, что за хребтом – он не видел. По карте тут показано еще одно озеро, маленькое. Это вот озеро, в центре долины, большое – километра два в поперечнике, и есть даже название – Хонкуль. Рядом с названием этого озера топографы поставили восклицательный знак, а Андрей уже хорошо знал – зря они восклицательных знаков не ставили. Если поставили – и правда опасность! Опасность, о которой кратко не скажешь на карте.

Хорошо, Андрей читал подробные пояснения к карте, и знал – Хонкуль опасен потому, что в нем водится неизвестное крупное животное. Ладно, проявим бдительность…

– Э-хе-хей, привыкли руки к топорам! – Заорал во весь голос Андрей шлягер 1960-х, шумно врубаясь в плотную ткань лиственницы. – Только сердце не подвластно докторам! Когда иволга поет по вечерам!

Так и орал, под ритм ударов топора, пока жег костер, готовил кашу с остатками подстреленного вчера тетерева, неторопливо пил чай.

И уж конечно, не забывал – наводил бинокль на поверхность озера. Плыли тени от облаков, и Хонкуль становился темным, неприветливым. Почему-то ветер дул именно вместе с появлением облаков, и по темному, скрытому от солнца озеру начинали еще ходить волны.

Облака уносило ветром, озеро сверкало, и на большей его части становилось очень светлым – вода прозрачная, а песчаные отмели занимали большую часть дна – неглубоко.

На одной из таких отмелей Андрей и заметил первый раз длинную движущуюся тень. Было в этой штуке не меньше двух или трех метров, а рассмотреть ее подробнее не удавалось: нечто плыло на глубине по крайней мере метра. Плыло до темной, глубокой части озера, и в этой глубине сразу исчезло.

Живое, это ясно, крупное, но непонятно не только – опасное или нет, но даже и кто это: рыба, рептилия, зверь? Раз не выходит на поверхность, значит рыба? Но Андрей помнил о существовании тюленей и дельфинов, которые плавают не хуже рыб и могут не выныривать часами. Одним словом – в озере Хонкуль жил кто-то большой, и этот «кто-то» умел плавать, не выходя на поверхность.

Биолог не может не подумать в такой момент о прозаическом: как может кормиться крупная тварь в таком маленьком холодном озерце, например? И о том, сколько тут должно быть таких тварей, чтобы они размножались и не вырождались при этом.

Впрочем, надо еще наблюдать! Часа через два Андрей стоял на берегу Хонкуля. Отсюда, от воды, и думать нечего было осматривать всю поверхность, как это он делал с высоты. Но неужели нет ничего, никаких признаков «хонкульки» на берегах самого озера? Неужели ее трупы никогда не прибивает к берегу? Неужели на нее нельзя посмотреть с небольшого расстояния? Или увидеть всплеск, когда хонкулька ныряет?

На обход озера ушло порядка трех часов, и единственной стоящей находкой стало место, где эта тварь, хонкулька, похоже, выбиралась на берег. Тут лежал старый, начавший пованивать труп россомахи, и видно было – кто-то потрудился над ним, обгладывая мясо с костей. И было много мест на самом берегу, как бы прибитых чьим-то массивным пузом. Вроде бы, даже отпечатки ласт на песке видел Андрей, но потом не поручился бы за это. Странно только, что такой крупный зверь не сожрал сразу россомаху, а выходил несколько раз, глодал понемножку, как мышь или хомяк, а не как тварь крупнее человека.

Впрочем, оставаться у берегов Хонкуля на ночь явно никак не стоило. Расположиться на расстоянии? Да ведь здесь есть и еще одно озеро! Всего четыре километра до него…

День клонился к вечеру, когда Андрей, находившийся за день и усталый, поднялся на малый хребет, делящий долину на две части. Вот оно, озеро Малый Хонкуль! Такая же темно-синяя, блестящая поверхность, так же изменяется цвет воды, когда наплывают облака. Только сейчас Андрею пришло в голову, что зверь может жить и в Малом Хонкуле – кто сказал, что эти два озера не могут соединяться под землей?!

Но что теперь? Теперь пора спускаться. Солнце садилось, когда Андрей вышел к водам озера… и сразу увидел избушку. Вообще-то сразу Андрей скинул рюкзак, и начал протирать глаза руками: это была первая реакция. Потому что Андрей мало что слыхом не слыхал про избушки на этих озерах, но и представить себе не мог, чтобы кому-то нужно было поставить избушку в такой глуши. Здесь же зимой (зима в горах начнется в октябре!) заметет по самую трубу! А дров в этих местах не очень много…

Но избушка стояла… Вот она! Андрей начал с того, что заорал:

– Эй, хозяин!

И чуть погодя еще громче:

– Есть тут кто живой?!

Не отозвались, значит, хозяина нет. Смотри-ка, и тропинки протоптаны от избушки! Одна ведет к озерцу; вот с этого каменного мыска, наверное, берут воду, умываются. Вторая ведет на хребет, к Хонкулю. Пройди Андрей метров на двести восточнее, он бы точно попал на тропу, еще на вершине хребта. Еще одна тропа уводила примерно туда, куда собирался идти завтра сам Андрей, начиная выходить домой, к людям. Любопытно…

Не дождавшись ответа на вопли, Андрей смело двинулся в избушку. Если нет хозяина, заходить можно в любой таежный дом, пользоваться всем, что увидишь – только потом полагается все это вернуть. Гость разжигает огонь спичками хозяина, спит на его кровати, готовит еду из его продуктов – это нормальнейшее дело. Только уходя, надо положить на то же место спички и оставить запас продуктов. И только.

Дверь избушки закрыта, в щеколду засунута палочка. Защита не от человека, а от зверя. От умного, хитрого медведя или от пакостливой россомахи, которая не столько сожрет, сколько порвет и разбросает. Андрей вынул палочку и кинул. Обычнейшие сени, какие в разных, но всегда похожих вариантах, есть во всех сельских домах.

Комната с печкой, какую тоже можно видеть в десятках таежных избушек… Только тут вроде светлее. Вот оно что! Тут же окна гораздо больше, чем в обычной таежной избушке… Обычно охотники жалеют времени и сил делать большие окна, не хотят таскать большие пластины оконного стекла, А тут хозяин, как видно, не пожалел времени и не пожадничал. И книги, везде книги! Вся стена, обращенная к склону горы, превращена в стеллаж. Еще одна полка – между окнами. И висячая полка, где курево, какая-то мелочь и опять же книги – над нарами. Кроме большого стола, сделан маленький, вроде тех, что бывают в купе; с одной стороны он приколочен к стене, с другой – держится на одной вертикальной палке. На столике – керосиновая лампа, чтобы читать по ночам.

И сами книги… Разувшись, Андрей прилип к книгам, и к стыду своему, обнаружил множество нечитанных. Тут были и Ницше, и Соловьев, и Шопенгауэр, и Гегель, и Кант. Тут прекрасные книжки из географической серии, Даррелл и Гржимек соседствовали с Гете и Толстым, а Мольер накрывал Ильфа и Петрова. И все это были читанные книжки, потрепанные, вовсе не парадные, для виду… да и перед кем выпендриваться в сердце Саян, в высокогорье, где даже для тайги очень уж холодно? Книги стояли на полках с вкладками, с подчеркиваниями, с любовно сделанными выписками на специально вложенных листах бумаги.

Сделано было так вкусно, аккуратно, что Андрей невольно двинулся сначала к книгам, подержал их в руках, полистал, а уж потом вспомнил, что он страшно голоден. И с этим в избушке было хорошо: на плите стояла большущая кастрюля с бульоном. Андрею было не до разносолов. Затопив, он отлил бульона в кастрюлю поменьше и бросил в нее вермишели. Простенько? Но после печеного в огне костра мяса птиц и зверей, после неизменных каш блюдо показалось изумительным. Странный привкус наваристого бульона по крайней мере не помешал. Может, хозяин промахнулся, засыпал в бульон сахару вместо соли? Надо будет ему написать об этом! – резвился мысленно Андрей. Он даже стал мысленно сочинять такую записку, и решил оставить ее на столе, когда уйдет.

Стемнело, Андрей зажег керосиновую лампу, полежал на нарах с томиком Ницше в руках. Сходить умыться? Вспомнил хонкульку и не стал. Впервые за две недели блужданий по высокогорью, Андрей лежал на настоящей кровати, за прочными стенами дома. Как-то странно было, что не колышутся перед глазами ветки, не плывут тучи, не касается кожи холодный ночной ветер; что лежишь не в спальном мешке, а все-таки можно вытягивать ноги, не опасаясь угодить во что-нибудь холодное и мокрое.

Андрей последний раз вышел на улицу. Малый Хонкуль плескался совсем недалеко. Было это, или Андрею только показался всплеск как бы от метнувшегося из воды тяжелого тела? Он не знал. Ночь стояла темная, глухая, натянуло туч со всех сторон. Между тучами еле мелькали кусочки светлого от луны неба со звездами. Почему-то захотелось запереться в доме, отгородиться от всего, что не сделано человеком, и никак ему не соразмерно. Как ни странно, избушку оказалось несложно закрыть – был готов брус для этой цели.

Андрей опять разлегся на нарах, радуясь их размеру, теплу, своей защищенности. Точно так же две недели назад он радовался, что ложится в спальный мешок, а перед самым носом оказываются какие-то травинки, по травинкам ползают козявки… А если дует ветер, то сметает козявок с травинок и кидает Андрею в физиономию.

Так хорошо, так уютно было в этой интеллигентной избушке, что Андрей растянул удовольствие – как не хотелось спать, полежал и почитал часа полтора; до того, что стеллаж с книгами напротив стал как бы уплывать куда-то, а печка вроде бы подпрыгивать. Андрей погасил лампу и уснул.

Проснулся Андрей часов в восемь утра, отдохнувшим и свежим. Такой же сияющий высокогорный день, такая же синева в небе и в водах озера Малый Хонкуль. Свежий ветер гнал синие-синие, прозрачно-холодные волночки сантиметров по тридцать высотой. Хорошо! Андрей сделал над собой усилие: на мгновение окунулся в ледяные воды озера. Теперь у него зуб на зуб не попадал, не спасали никакие рубашка и куртка, и только постоянное движение давало хоть чуть-чуть согреться. Андрей схватился за топор: самое время развести огонь в печке, поставить чайник на огонь, и хорошо согреться самому.

Потом он радовался… даже не то слово, радовался. Потом он не знал, какой силе поставить свечку за то, что он рубил дрова, держась лицом к Хонкулю, и успел заметить какую-то тень в волнах, совсем не похожую на тень от облаков или на игру света в набегающих волнах.

Андрей сделал шаг к воде – надо же набрать в чайник воды… Но уже он наблюдал за этой «тенью» – за каким-то крупным темным пятном в воде, странным сгущением, которое еще и быстро двигалось. «Сгущение» меняло форму, и Андрей почему-то решил, что какое-то крупное создание, размером эдак с моржа, разворачивается в сторону берега… Но почему-то к берегу не идет, так и замерло метрах в пятнадцати. «Неужто встало головой ко мне?! Охотится?!» – обдало жаром Андрея.

Андрей стукнул крышкой чайника, и неведомый зверь дернулся вперед и снова замер… как бы сдержавшись перед броском. Андрей шагнул вперед, и существо опять подалось вперед, каким-то вкрадчивым хищным движением.

Уже специально, сознательно Андрей застучал топором по сушняку, загремел крышкой чайника, и от каждого его звука существо подбиралось все ближе. Как завороженный, сделал шаг Андрей к кромке воды, и хорошо, что сразу бешено отпрянул: размытое тело, лишенное в воде четких контуров, сделало решающий бросок. С шумом раздалась вода, показалась буро-зеленая шея длиною не меньше двух метров, и на этой шее сидела голова размером с лошадиную.

Но ничего общего с кротким лошадиным выражением не было на этой зализано-жестокой морде рептилии, с огромными коническими зубами в три ряда, выступающими за границу губ, с холодными, ничего не выражающими глазищами: большущими, с блюдце. Голова протянулась вперед неуловимо-быстрым, незаметным для глаза движением, как на пружине, лязгнула челюстями почти там, где только что стоял Андрей. А не достигнув своего, существо закинуло голову, издало своего рода кваканье, и было в этом кваканье что-то призывное, и в то же время умоляющее.

Это уже позже, когда прошла зелень в глазах, восстановилось дыхание, а сердце перестало колотиться о ребра, как безумное, Андрей без труда сообразил – существо ведет себя вовсе не как хищник, а как прикормленная попрошайка. И жрать ей тут некого, хоть убей – нет же людей за сто, а то и за двести километров в округе; пришла тварь на знакомые звуки, а вовсе не на звук привычной добычи; и вообще зубы у существа откровенно рыбоядные – длинными и тонкими зубами хорошо ловить и удерживать рыбу, а вовсе не охотиться на животных. А уж большущие глаза – это от ночного образа жизни; если даже в «ужастиках» используют такие глаза, снабжая ими вампиров и пришельцев из глубин чуждого человечеству мира – так ведь и используют потому, что свойственно людям инстинктивно пугаться глаз ночных хищников, своих давних врагов. Но уж биологу таких глаз пугаться – просто стыдно!