Текст книги "Медвежий ключ"

Автор книги: Андрей Буровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Часть II. МЕДВЕЖИЙ ШАМАН

Глава 11. Медвежий шаман

1997 год

Это было четыре года тому назад, поблизости от охотничьей делянки Федора Тихого, и началась эта история с невероятного: в нескольких десятках метров от своей собственной избушки, на тропе, Федор угодил в настороженную ловушку. Хорошо хоть, Федор почувствовал, что сапог зацепился за что-то, краем глаза заметил скольжение в траве шнура, падение бревна от себя справа… Федор остановился и только поэтому остался жив. По всем правилам он и должен был бы идти себе, сделать еще шаг – и тогда Федор спустя мгновение валялся бы уже с раздробленным черепом. Но Федор остановился, и бревно только сильно ударило по ноге, уже на излете, и в грудь – так, что зашлось дыхание и почернело в глазах.

Какое-то время Федор лежал не шевелясь, и вроде бы даже смог дышать. Бревно давило на грудь, но не сильно – наверное, на другой стороне тропы оно опиралось на что-то, например, на пенек или на кочку. Охотник повернул голову (вот от этого невинного движения в груди отдало страшной болью), и вроде бы даже увидел в траве возвышение, которое спасало ему жизнь. Пока он лежал, как упал, навзничь, еще не было больно – по крайней мере в груди. Правая нога ниже колена болела страшно, и совершенно независимо от того, напрягал ее Федор или нет. Боль пульсировала по ноге, даже если охотник лежал неподвижно, а если он ногой немного двигал – хотелось кричать, и Федор боялся потерять сознание от боли.

Таежник подвел к груди руки, уперся в бревно; руки слушались, бревно качалось, но Федор скоро понял – он не в силах из такого положения сбросить тяжесть: ствол кедра весом килограммов в двести. И оставалось, получается, два выхода: лежать в надежде, что его кто-то найдет и спасет, а на это не было надежды, или сразу прервать свою жизнь. Потому что никакой еды не было у Федора, и фляги воды тоже не было, и его жизнь никак не могла продлиться больше трех или четырех дней. Да кроме того, в такой позе Федор был беспомощен, как младенец, и любой даже мелкий зверь, как лиса или соболь, мог выбирать – загрызть его, или так и есть Федора, живым.

Но и покончить с собой невозможно: когда Федор попал в ловушку, ружье он нес в правой руке, и оно отлетело в сторону. Мужик даже не мог бы застрелиться, чтобы избавить себя от гнусной смерти от жажды и холода. И Федор пролежал под бревном весь нескончаемый день до вечера, когда прямо над ним, между лапами кедр и пихт вызвездило, и стало холодно лежать на сырой земле – даже в ватнике. Федор еще несколько раз пытался освободиться, но конечно же, безнадежно. Уже очень хотелось пить, и тело страшно занемело. Ногу все дергало и дергало.

Немногое, что оставалось в силах Федора – это смотреть на часы. Он знал, что бревно упало ровно двенадцать часов назад, около десяти часов утра. И Федор, глядя на мигающие звезды, в который раз за эти двенадцать часов стал думать о том, кто бы и зачем мог устроить на него ловушку. Классическую таежную ловушку-давильню. Врагов у Тихого не было… таких врагов, по крайней мере. А ловушка в таком месте могла стоять только на одно существо – на него самого, Федора Тихого.

Спустя несколько минут мимо Федора, в нескольких метрах от тропы, прошел какой-то крупный зверь. Копыт у него на лапах не было, и Федор гадал, медведь это или россомаха. Охотнику казалось, что волк или рысь прошли бы более бесшумно. Впрочем, звук ведь отдавался по земле… Зверь осторожно прошел в сторону его избушки, а потом стал возвращаться по тропинке. Шел он осторожно, ступал мягко. Федор пожалел, что не было у него привычки вешать нож в ножнах на пояс. Будь у него, пока был жив, такая привычка, он легко достал бы оружие. Если и не правой рукой – не дотянуться правой рукой до левого бока через бревно, – то уж хотя бы в левую руку. Но охотничий нож был в голенище правого сапога, лежал вдоль ноги, которую разрывало от боли. И Федор так и подумал о себе такими словами: «Когда был жив…».

Из-за бревна он не видел ничего, что делалось в той стороне, но понял – зверь стоит от него метрах в трех. Слышно было дыхание – зверь сдерживал его, но все равно было слышно, как дышит этот мощный организм. По дыханию Федор понял, что это медведь, и его сердце упало, потому что поведение медведя могло означать только одно. Он чуть не заскулил и не заплакал от животного страха неизбежного, от жалости к себе – потому что смерть в зубах у зверя не из легких. За что?!. Ну почему ему, именно ему все это?!

А зверь подошел совсем близко, Федор чувствовал его дыхание на ногах – зверь обнюхивал. Потом он перешагнул через бревно, и Федор увидел сначала над бревном, нависшую над ним на фоне звезд, а потом совсем близко колоссальную башку с круглыми подвижными ушами. Сверкнули зеленые глаза, и медведь шумно обнюхал голову и лицо Федора Тихого. Громадный нос двигался, ноздри сокращались в нескольких сантиметрах от глаз беспомощного человека. Федор едва не потерял сознание от чудовищного зловония – от медведя несло невероятнейшей гнилью, тухлятиной, чем-то холодным и кислым, мокрой шерстью и еще какой-то гадостью.

Зверь гулко фыркнул, зашел с другой стороны и опять обнюхал человека. А после этого медведь сделал шаг, подцепил когтями бревно и еле заметным движением откинул его прочь. Так вот без видимых усилий и откинул, и бревно летело несколько метров по воздуху, гулко ударившись о землю где-то совсем в стороне. Только теперь Федор понял, как мешало ему бревно дышать, и невольно сильно втянул воздух. Возник какой-то звук, медведь мгновенно двинул головой. Федор притих, вжался в землю, и мечтая сделать рывок за ружьем, и прекрасно понимая, что не успеет. Ни в коем случае не успеет!

А зверь опять шагнул к нему, встал параллельно лежащему, и сунул морду к самому плечу. На Федора опять накатила волна жутчайшего зловония. Зверь ритмично пофыркивал, и Федор невольно стал прислушиваться к звукам, замер… Но тут медведь подсунул морду к нему под спину и плечо, двинул головой, поднимая Тихого в воздух. Нога рванулась, тело навалилось на нее, и от боли Федор потерял сознание.

Очнулся Федор в полной темноте; его мягко покачивало, аккуратно несло куда-то, и почему-то стискивало горло: наверное потому, что голова оказалась низко опущена к груди, а тело Федора занимало странное положение – и не стоя, и не сидя. Федор пытался поднять голову, и не смог – что-то мешало движению, и это «что-то» сгребло со спины, ниже затылка, его одежду от ватника до рубашки. Федор чувствовал, как одежда стала ему словно тесной. Охотник быстро понял, что его несут куда-то, держа за шиворот, как носят детенышей кошки, собаки… да, и медведи тоже носят!

Федора нес все тот же зверь… по крайней мере, Федор не мог себе представить, чтобы один медведь освободил его из-под бревна и начал переворачивать и брать, а совсем другой понес бы дальше. Широко, размашисто шагал зверь; в его походке было то, что часто чувствуется в движении человека, и почти никогда – в походке зверя: целеустремленность, знание не только ближних, но и отдаленных во времени целей. Медведь шагал, как мог бы шагать сам Федор в свою избушку – зная, где будет через час или через два, что надо делать по дороге, и чему придет время потом.

И в то же время зверь нес Федора бережно, высоко задирая голову – чтобы меньше задевать им о кустарники, траву, переносить поверх лежащих бревен… Федор удивлялся, что не слышит прежнего зловония, пока не сообразил – он же принюхался! Но… зачем? Чего ради так возится зверь?!

Душный ужас охватил Федора Тихого: неужели зверь его несет, чтобы учить на нем медвежат охотиться?! Но нет, это полная чепуха: самцы медведя не заботятся о малышах, а будь это самка – детеныши были бы с ней. Но… зачем?!

Стояла вторая половина ночи. Часы Федора светились в темноте – не весь циферблат, а только цифры и стрелки; так, чтобы сам он мог смотреть на часы в любой темноте, а никто больше не заметил бы свечения. Часы остановились в половине двенадцатого, но Федор знал время уже по своему самочувствию. Ни один человек не чувствует себя в два или в три часа ночи так же, как до полуночи, и дело тут только в опыте, в наблюдении над собой. Да к тому же временами между сучьев мелькали созвездия. Краем глаза, вывернувшись, Тихий все же успевал заметить кое-что и сделать выводы.

Судя по всему, медведь отшагал с Федором в пасти по крайней мере верст двадцать, если не больше. Как будто, они двигались вверх. Охотник подумал, что кажется, здесь деревья ниже, чем на его охотничьей делянке. Если так, то они поднимаются, и уже поднялись достаточно высоко в горы. Опять же – зачем это зверю?!

Вот в лицо пахнул ветерок; даже в свете звезд стало хорошо видно прогалину на десятки метров во все стороны. Когти медведя заскрипели по галькам и камню. И опять они двигались по лесу; по низкому леску высокогорья. Тело затекло, очень хотелось сменить позу, но вывернуться иначе Федору никак не удавалось. А медведь все шагал и шагал.

Еще раза два Федор не то чтобы терял сознание… а скорее впадал в забытье от усталости, жажды, от боли. Все-таки уже почти сутки, как на него упало это бревно. Стало светлее, и в лесу начали петь птицы. Еще немного – и между лапами деревьев, в просветах между стволами, появилось розоватое сияние, а свист и щебет стали куда громче.

Опять хрустели камни под когтями его избавителя, но тут, на этой прогалине, так и не появилось ощущения открытого пространства. Не веял в лицо ветер, не было обзора на десятки метров в любую сторону. Как раз ни ветерка не было тут, между могучих деревьев. Строгие кедры неподвижно окружали озерцо… Даже не озерцо, а так, промоина, длиной от силы метров двенадцать и шириной метра четыре. Странно, но даже птицы в этом месте молчали; ветер, колышащий лапы кедров, не вздыхал и не шуршал, бесшумно замирал между деревьев. Молчание нарушал только ручеек. Веселый ключик выбивался между камней у подножия скалы. Федору эта скала показалась похожей на огромного медведя, сидящего по-собачьи, на заду… Позже он узнал – чтобы иллюзия сохранялась, нужно было смотреть с определенного расстояния. Пробежав несколько метров, ручеек впадал в озерцо, и вытекал из него с другой стороны, опять принимался журчать, прыгая по камням.

Медведь шел вдоль берегов промоины – высоких, каменистых. Между крутым берегом, высотой около метра и кедрами, шла полоса метра в полтора шириной; почему-то здесь не росла даже трава. Только лишайники расцвечивали серо-сизо-коричневыми пятнами камни и насыщенную ими землю. По этой полосе и шагал зверь, до самого места, где ключ впадал в озерцо. Тут к воде оказался удобный спуск, испещренный следами когтей. Без особенного удовольствия увидел Тихий на песке следы и медвежат разного возраста, вплоть до крохотных – он знал, что медведица в сто раз опаснее медведя.

В этом месте зверь зашел в воду, отчего Федор по бедра сразу же оказался в воде, и выпустил его из пасти. Уф-ф! Вода оказалась совсем теплой, дно выстлано мелкой галькой, а глубина небольшая. Другой разговор, что нечего делать в воде и его сапогам, и всему, что есть в рюкзаке. Федор легко смог сесть, и первым делом выкинул на берег рюкзак. Это легко удалось, благо в рюкзаке чуть больше пуда – не вес даже для усталых, больных рук. Эх, так бы вчера и бревно… Ватнику тоже нечего делать в воде. Кинув ватник на берег, Федор впервые подивился сам себе – в двух шагах от него – зверь! Как раз там, куда он кидал вещи!

Медведь по-собачьи сидел на берегу, внимательно смотрел на Федора. Челюсти зверя описывали странные движения. «Это же он устал, чуть челюсти не вывернул, пока меня нес!» – жаром обдало Федора Тихого. А зверь еще и покрутил головой – примерно так, как мог бы крутить человек, у которого сильно устала шея. «Он же все время держал голову выше, напрягал шею изо всех сил!».

Глаза Федора встретились с коричневыми маленькими глазками. Удивительно, но страха совсем не было. Наверное, в положении Федора надо было или сразу сойти с ума – или научиться верить зверю, и не бояться его. В глазах медведя застыло какое-то пытливое и как показалось охотнику, немного жалобное выражение. Зверь вдруг ритмично зафыркал; Федор припомнил, что он так уже фыркал однажды, когда освобождал человека от бревна и поднимал. Теперь он зафыркал, сопровождая это тихим ворчанием. Странным ворчанием – то выше тонами, то ниже. Так он фыркал и ворчал, а потом так же пытливо уставился на Федора. Тот молчал, в упор глядя на животное. И тогда медведь вдруг встал на четыре лапы повернулся, и исчез в лесу, как привидение. Мгновение – и зверя уже нет, Федор остался один.

Что, он и будет так сидеть в воде по пояс? Если ватнику нечего делать в воде, то уж тем более нечего делать в воде сапогам и ватным штанам. Федор стал снимать сапоги, и вдруг невероятно удивился: он чуть не забыл про свою ногу! Ногу, от одного прикосновения к которой он несколько раз терял сознание! Федор так и замер с сапогом в руке: нельзя же так рисковать! Глубина – от силы тридцать сантиметров, но лежа навзничь без сознания, он мог бы утонуть даже и здесь.

Но больно не было… Ну, почти не было. Осторожно-осторожно Федор закатал штанину. Рана, по правде говоря, открылась ужасная. Мало того, что бревно сильно ушибло кость чуть выше лодыжки, еще и порвана мышца – а значит, по крайней мере неделю или две на ногу невозможно будет и ступить. Пока не срастется тело, не опадет все это синее и багровое, нет смысла даже думать про «ходить». И что он будет делать здесь, в совершенно незнакомых местах, без оружия и почти без еды?!

Федор опустил ногу в воду, стал снимать сапог с другой ноги, и аккуратно выкинул на берег. Стараясь не делать резких движений, снял и штаны, выкинул туда же, к остальному. Да и рубашка ни к чему, вода как парное молоко… К тому же рубашка была порвана, заляпана его же собственной кровью. Федор покачал головой, и застирал самые грязные места, бурые расплывчатые пятна.

Федор осмотрел и свою грудь. Да, помяло сильно, во многих местах тело порвано. Тихий лег и стал мыться, убирая с себя кровь и грязь, оставшуюся от ствола. Вода стала рыжей вокруг; хорошо, что все-таки тут было какое-то течение, кровь постепенно относило.

Федор повернул голову и прямо так, не пользуясь даже ладошкой, стал пить. Вода оказалась сильно минерализованной, с необычным, никогда не встречавшимся раньше привкусом. Но жажду она утоляла, эта теплая и странная вода.

Федор не мог бы сказать, как долго он пролежал в этом озере. Наверное, довольно долго, потому что солнце успело встать совсем высоко, а кожа во многих местах сморщилась. Ему даже казалось, что он немного подремал в воде, пристроив голову на мелководье, поближе к берегу. Спалось в воде на редкость хорошо, звон ручейка убаюкивал. Ему опять страшно хотелось пить, и Федор повернулся на бок, долго втягивал в себя дивную горную воду.

Впрочем, тело чуть-чуть отдохнуло, и пора было думать о главном. Федор встал, как мог – на колено одной ноги и на руки, стал так передвигаться к берегу. Ох, как неприятно было ползти вверх по огромным следам вперемежку со следами медвежат! Невольно вертелось в мозгах, что кто угодно и в любой момент может вынырнуть из этих кустов, мелькнуть прямо по ходу, между стволами.

Впрочем, не одни медведи тут ходили – там, где ключ выбивается из-под скалы, на колья насажены три медвежьих черепа. Кем? Когда? Все это вопросы без ответов, и даже сходить посмотреть Федор сможет не скоро – туда ведь надо прыгать по камням.

Тихий стал собирать свои манатки, старался отжать всю одежду, вылил воду из сапог, и все развесил на ветках двух близко растущих, раскидистых кедров. Было совсем тепло, и странно, что так мало насекомых жужжало и зудело в тихом воздухе. Или тут уже очень высоко… но Тихий вовсе не чувствовал стесненного дыхания или других признаков высокогорья. Значит, есть что-то особенное в этом месте, и потому насекомых тут мало. Интересно, а комаров и мошки тут тоже меньше, чем в других местах тайги?

Но наверное, здесь все же высоко: вон какие низкие тут кедры и пихты, как много камня в почве. Что-то в прозрачности воздуха тоже наводило на мысль о приличной высоте над уровнем теплых долин.

Федор обследовал свой рюкзак. Крупы и хлеб почти не намокли, разве что буханка раздавлена его спиной в лепешку. Не страшно… Тем более, целы консервы. Больше двух недель мог жить Тихий на том, что повесил на кедр вместе с рюкзаком, даже ничего не добавляя. Уже очень хотелось есть, и Тихий подавил первый порыв – открыть банку консервов, съесть с хлебом. Нет! Он будет действовать разумно, неизвестно сколько здесь сидеть. Жаль, есть у него только кружка… Литровая кружка, не городская, но сейчас Тихий много бы отдал за котелок.

Не прошло и часа, как весело запрыгал огонек, охватывая кучу сучьев, облизывая бока кружки. И упревала в этой кружке каша, делая жизнь окончательно великолепной… или по крайности приемлемой. Плохо то, что в следующий раз для огня придется пойти уже дальше и с каждым днем собирать дрова придется все дальше и дальше. Впрочем, и нога с каждым днем будет все здоровее и здоровее. Но даже не делая больше ничего, только растянув кашу на несколько недель, Тихий уже мог вернуться: до выздоровления у него есть еда! А кусок полиэтилена можно подостлать под себя, чтобы не добралась сырость ночи. Пойдет дождь – спасет все тот же полиэтилен. И даже на случай прихода зверей Федор чувствовал себя не так уж плохо: теперь нож торчал за левым голенищем.

Тихий уже приготовился воткнуть ложку в кашу, как движение на том берегу заставило его насторожиться. И правильно заставило! Из зарослей молодых кедров торчала голова и половина туловища медведя изрядных размеров. Федор не сомневался – это вовсе не его спаситель! По каким признакам? Трудно сказать… Федор опознавал разных зверей так же точно, как горожанин может распознать разных людей.

Зверь не делал ничего, что должно было бы напугать Федора. Никакой агрессии, он просто стоял и смотрел. Тихий припал к земле. Потянул финку из голенища. «Не дай, Господи!» – выдохнулось внутри. Но медведь и не думал нападать; Федору он показался таким же, как тот, давешний, кто нес его всю ночь и наконец принес его сюда. В чем таким же? Ну, таким же лишенным агрессии, таким же спокойным и разумным. При том, что Федор сам не мог бы сказать, почему он так оценивает этих двух медведей.

Зверь постоял и исчез. Раз! И его уже не было на берегу. А Федор полежал, подождал, понервничал… А вдруг зверь тихо обойдет водоем и выйдет из этого леска?! Но в конце концов, Федор Тихий успокоился и стал есть кашу, а потом поставил еще полную кружку – на чай.

Так он и лежал навзничь до вечера – только раз сполз в водоем купаться – от удивительной воды ссадины на груди уже покрылись новенькой розовой кожей. И кроме того, ему просто хотелось купаться.

К вечеру стало прохладно, Федор оделся и сел спиной к дереву, поудобнее. Спать не стоило ложиться, пока не выйдет луна, не настанет глухая ночь: ведь хищники бродят не по ночам, как думают многие, а скорее именно в сумерки. По скорости, с которой исчезло дневное тепло, Федор тоже угадывал высокогорье.

И тут он опять появился! Не таясь, не пытаясь шагать бесшумно, двигался медведище. Федор Тихий сразу узнал в нем того, кто принес Федора в эти края. Зверь, которого он начал звать Спасителем – чтобы отличить от других, и чтобы отблагодарить. Нет, и правда – как его теперь благодарить?! Федор теперь не сомневался, что уж чего-чего, а опасности этот зверь совершенно в себе не несет… По крайней мере, для него, для Федора.

Медведь подошел совсем близко, и Федор увидел – в зубах у зверя было ружье. Ружье Федора Тихого, до которого он не мог дотянуться полтора суток тому назад, чтобы пустить в себя пулю. Зверь подошел вплотную к Федору, уронил оружие к нему на колени. Первой реакцией было осмотреть оружие. Нет, ну как осторожно он нес! Только в одном месте на цевье – небольшая царапина, и все. И вот что еще надо сделать – открыть замок оружия, заглянуть в стволы. Чисто! Федор закрыл ружье, снял с предохранителя, и только тогда поднял глаза. Медведь тихо стоял в двух шагах, голова почти уперлась Федору в грудь. С отвычки опять замутило от острого запаха зверя.

Медведь и не думал бояться; его не смущало, что в руках у Федора – две смерти, спящие до времени в стволах, и что он сам принес ему оружие; зверь внимательно наблюдал, и только. Спаситель… Назвать его, произнеся нужное сочетание звуков, Тихий не мог, но мысленно дал именно такое имя зверю, который принес его сюда.

Глазницы у медведя совершенно облеплены мошкой. Тут, на озере, мошки почти что не было; медведь пришел из мест, где мошки много. Федор протянул руку, коснулся пушистой шерсти зверя. Пусть он никогда не бил медведя – еще двое суток назад его поступок был совершенно для него невероятен. А вот сейчас он стал единственно возможным, и Федор начал с того, что прогнал, передавил руками всю мошку, скопившуюся возле глаз животного. Медведь не тронулся с места, не шелохнулся.

Федор понюхал собственную руку и убедился – теперь он сам пахнет почти как медведь. Тогда Федор обхватил руками жуткую башку, размером с колесо грузовика, прижался щекой к мохнатой щеке, возле желтоватых клыков. Слезы текли по лицу, по бороде спасенного, он буквально сотрясался от рыданий. Плакалось обо всем – о своем спасении, о благородстве зверя, о непонятности всего происшествия; о том, что как ни старайся, он не сможет отблагодарить медведя. Зверь же стоял неподвижно. Федор отстранился – лицо к лицу, нос к громадному, с коровий, черному носу.

И тогда зверь, не меняя выражения лица, облизал лицо Федора своим языком – громадным, как полотенце. Старательнее всего задерживался зверь на глазах и щеках – там, где слезы оставили следы.

Опять зверь ритмично фыркал и ворчал, понижая и повышая тон. Федор плохо реагировал на это. А потом – как мог, окарач кинулся к рюкзаку, достал здоровенную банку тушенки – голландскую говядину в собственном соку, открыл ножом. Нет, это был совсем необычный медведь. Зверь понюхал говядину, поднял голову – на одном уровне с сидящим Федором. И опять зафыркал, заворчал.

– Не понимаю! – сказал бы, разведя руки, Федор. – Прости, но я совсем не понимаю!

Так обязательно сказал бы Федор медведю, но он не умел говорить. И Федор только промычал нечто невразумительное, смущенно усмехнулся, и развел руками, пожал плечами, – мол, никак!

Зверь опять повернулся и исчез, на этот раз совсем не моментально. Тяжело, грузно вышагивал зверь, с хрустом давил валежник, не скрывался; болтался его забавный маленький хвостик на огромном огузке. Федор подумал, что зверь должен страшно устать – целые сутки бегал он взад-вперед – всякий раз с грузом в пасти. Постепенно зверь скрылся в лесу, а вооруженный Федор уже не опасался спать. И не боялся медведей… По крайней мере, здешних медведей, у озера. Подстелив на землю полиэтилен, накрывшись почти просохшим ватником, Федор Тихий спал беспробудным сном до самой утренней зари. А встав на утренней заре, когда еле розовела полоска горизонта меж двух гор, Федор нашел возле своего вчерашнего кострища еще и придавленного зайца. Опять сразу захотелось плакать – ну чего он возится с Федором, это медведь?! Или их несколько таких?! Тогда зачем он им, этим нескольким?!

Федор освежевал, стал жарить зайца, проковылял к озерцу – умыться, принести воды, чтобы поставить себе чаю. И тут на другом берегу захрустел валежник, затрещало. Этот медведь тоже не думал скрываться, размашисто шел себе к роднику. Послышался звук, от которого у Федора непроизвольно возникло желание схватиться за ружье: то особое, присущее только медведю ворчание, при котором звук идет, как бы резонируя в огромной утробе. Это ворчание исходит словно из недр всей медвежьей туши, а не просто из глотки и зева.

Зверь шел, припадая на переднюю левую лапу, нелепо загребая ею время от времени. Зверь сразу же прошел к скале – туда, где вырывался на поверхность земли ключ, торчали черепа зверей на кольях.

Тихий никак не мог понять – чего же его, медведя, понесло так далеко от озерца, как зверь, к его полному удивлению, стал вдруг совершать какие-то странные действия. Для начала медведь припал на обе передние ноги – так, что зад торчал высоко в воздухе, а голова почти что касалась земли. Потом зверь поднялся, сел на зад, и сидел так, по расчетам Федора, не меньше пятнадцати минут. Странно выглядели эти два почти одинаковых силуэта – каменный громадный, и живой, темный, крохотный в сравнении с первым. Потом зверь вдруг начал перетаптываться, будто совершая какой-то неведомый танец. Федору показалось, что он при этом пофыркивает и взрыкивает, как и его спаситель вчера, но уверенности не было – мешал веселый звон ключа.

Снова зверь кланялся скале и черепам, припадал к земле головой, что-то танцевал, припадая на переднюю левую лапу. Только потанцевав и покланявшись, медведь двинулся к водоему, ввалился в него так, что брызги полетели. И рявкнул: громко, весело, совсем не так, как только что, совсем без участия туши.

Федор не сомневался, что медведь прекрасно видит его, Федора, но внимания почему-то не обращает. Вообще. Федор подошел поближе, отлично осознавая – в случае осложнений до ружья добежать не успеет. Зверь поднял морду и послал Федору серию фырканий и взрыкиваний, потом склонил на плечо голову: это был очень непосредственный медведь.

Федор не мог говорить. Но фыркать и рычать он вполне мог, и как умел, воспроизвел эти фырканья и взрыкивания. Без понимания смысла, просто повторил вслед за медведем. Зверь опять оглушительно рявкнул, правой лапой стукнул по поверхности воды. Фонтан чуть не окатил Федора, стоявшего в нескольких метрах. Рявкнуть с такой же силой Федор не мог, но как сумел – заорал, заворчал.

– Уа-ааррр… – задумчиво зарокотал медведь, опять склонив на плечо голову.

Теперь Федор хорошо разглядел – что-то торчало у медведя в левом плече, как раз там, где начинается лапа. И он заковылял к спуску, чтобы посмотреть эту штуку поближе. Чувства опасности не было, а вот глаза у этого медведя, как ни дико, оказались совершенно голубые. Вот уж Тихий никак не ожидал! Опять нос наполнялся зловонием, но почему-то Тихому показалось – пахнет от него иначе, чем от Спасителя.

В плече и правда торчало нечто очень нехорошее – заноза. Длинная щепка, торчащая сантиметра на три, и вокруг уже появилась нехорошая мокрая язва.

– Уу-арр… Уу-уаррр… – так же задумчиво сообщал что-то зверь.

С полным ощущением, что делает все совершенно правильно, Тихий ухватился за эту торчащую часть щепки, потянул… Зверь сжался и непроизвольно ухнул. В руках у Тихого была теперь заноза – все десять сантиметров, а не три. Торчала она под самой кожей, и теперь полость, где находилась заноза, заполнялась омерзительным желтоватым, с кровяными прожилками гноем. Испытывая то же самое – что иначе никак невозможно, Федор нажал на теплую мохнатую плоть, выжал все, что только мог, под тихое повизгивание и уханье. Эх, не все это, что можно! Как получалось быстрее, Федор заковылял к своему рюкзаку. За его спиной зверь плюхнулся в воду как раз левой стороной, завозился, повизгивая от удовольствия. Фонтан воды опять поднялся до небес.

Так, что у нас тут? Даже таблетки не все раздавлены, не все подмокли. Тем паче, ничего не сделалось шприцу – благо допотопный, металлический (и нес его Федор в таком же массивном, доисторическом футляре). Даже из ампул бициллина только одна лопнула за все его приключения. Кипятить шприц не было времени – кто знает, сколько тут будет валяться в воде этот медведь? Да и необходимости, похоже, особой не было. Федор набрал содержимое ампулы… Подумал, добавил вторую, и пошел разбираться с медведем.

К его изумлению, зверь при его приближении сел, повернулся к Федору своим раненым плечом. Как будто понимает – его лечат! На этот раз даже не пошевелился медведь, пока Федор вгонял в него иглу, вводил лекарство. Только издавал свои:

– Уу-уарр… Уу-уу…

Да когда уже Федор вырвал иглу, мотнул башкой и что-то опять начал фыркать.

Медведь еще часа три валялся в воде, взревывал и плюхался, играл. Потом он подошел к месту, где поселился Федор, под сень двух раскидистых кедров. Он основательно обнюхал все, что было в лагере, включая и самого Федора. Рана на плече у него начала затягиваться – трудно сказать, от бициллина или от воды; гноя не было.

Зверь побродил, понюхал и ушел, все еще хромая на левую переднюю лапу, а вечером опять пришел Спаситель, принес в своей пасти глухаря. Птицу придавили совсем недавно, кровь еще стекала с переломленной шеи. Спаситель бросил глухаря у ног Федора, сам по-собачьи сел рядом. Федор припомнил то сочетание взрыкиваний и пофыркиваний, которые слышал от медведя с занозой в плече, и воспроизвел, как получилось.

Как он и рассчитывал, Спаситель ответил ему тем же… или почти тем же – Федору показалось, что зверь исправляет его, Федора, произношение. А потом медведь ударил себя в грудь правой лапой (грудь загудела, как огромный барабан), и издал подряд несколько фырканий. Вот оно что…

И Тихий показал рукой на Спасителя, стал фыркать так же, с той же последовательностью и силой. Медведь опять ударил себя в грудь, повторил сочетание фырков. Тихий повторял и повторял, а потом медведь указал лапой на него и опять что-то профыркал.

Не понять было довольно трудно, вот только как ему представиться?! Выговорить свое человеческое имя Тихий не мог, и пришлось тоже фыркать и взревывать. Но Спасителя это вполне устроило, он только несколько раз повторил издаваемые Федором звуки. А потом положил лапу на ствол кедра и стал фыркать, взревывать, ритмично ворчать. Так немой с рождения Федор Тихий начал учиться говорить – на тридцать пятом году жизни и не на языке людей.

В эту ночь ему приснился странный сон – что к нему пришел еще один медведь, – огромный зверь, очень светлый и с рыжими подпалинами на боках. Этот зверь почему-то связывался у Федора с медвежьим черепом на колу… совершенно непонятно, почему. Этот медведь смотрел на Федора мудрым взглядом, взглядом умного старика, и вдруг поднял лапу, коснулся ею головы Федора, и тут же исчез. Федор проснулся сразу после этого сна – почему сон и запомнился, и долго лежал, не в силах опять уснуть. Плыли небесные светила, отражались в воде кедры с того берега, в холодной тишине струился туман между стволов. Происходило что-то, чему Федор не мог дать названия.

Еще сутки он провел совсем один – только вечером пришел Спаситель, принес тетерева в пасти. Федор и так перешел почти полностью на мясную пищу, ему казалось это лишним… Но он еще не знал, как надо отказаться, не переставая быть вежливым.