Текст книги "Новеллы"
Автор книги: Андрей Упит
сообщить о нарушении
Текущая страница: 48 (всего у книги 50 страниц)
Военный кивнул головой:
– Ясно. Рига и Латвия – это все понятно. Тебя эвакуируют оттуда, но куда?
Тут уже Вилнит ничего не понял. Новый его друг назвал ряд городов, начиная с Сызрани, кончая Красноярском. Когда он назвал Куйбышев, Вилнит вспомнил, что довольно часто слышал это название – кажется, даже от деда. Он повторил его.
– Стало быть, в Куйбышев, – решил военный. – Что же, мы находимся на верном пути. Дальневосточный поезд идет через Куйбышев. Туда вас главным образом и направляют.
Он еще сказал что-то про папу и маму. Вилнит махнул рукой по направлению движения поезда.
– Это значит, что родители едут или в этом вагоне, или в следующем. Об этом молодце нечего беспокоиться, он нигде не пропадет. Прямо удивительно, как скоро дети усваивают чужой язык! – Он подтолкнул локтем раздатчика: – Ну, взять хотя бы тебя. Виски уж начинают седеть, а попробуй задать тебе на чужом языке самый простой вопрос, ты только ушами захлопаешь.
– Ну конечно… – буркнул тот.
– Честное слово! – настаивал первый. – Сам я из Ленинградской области и в свое время немало поплавал на океанских пароходах. Однажды даже пролежал с месяц в больнице города Бордо. Там я заучил довольно много французских слов. Что ты, к примеру, скажешь, если тебя спросят: «Кеске ву вуле?»
Тот досадливо пожал плечами.
– Похоже на куриное кудахтанье.
– Вот видишь! А ведь всего три слова: «Чего вы хотите?» Коротко и ясно, а ты не понимаешь.
– Ну чего ты привязался! Спроси лучше своего умника. Посмотрим, что он тебе ответит.
Но спрашивать не пришлось. Кондуктор пришел проверять билеты и заинтересовался, чей это мальчик, – ясно, что не военные везли ребенка. Но новый приятель Вилнита уладил и это дело:
– Он из Риги, едет в Куйбышев. Мать и отец у него в следующем вагоне.
Кондуктор справился о родителях Вилнита в соседнем купе, затем в следующем. Но потом ему пришлось вступить в сложные объяснения с каким-то пассажиром, в спор вмешались и другие, и кондуктор, видимо, совсем забыл про паренька. Вилниту же до всего этого не было никакого дела. Он ехал на восток, к бабушке и деду.
Под вечер стало прохладнее. Из окна потянуло свежестью, дышалось легче, и пассажиры расположились отдыхать. Игроки задвинули чемодан под лавку и откинулись к стенкам. Новый приятель Вилнита поклевывал носом, сидеть у него на коленях стало не очень-то удобно. Мальчик потихоньку сполз на пол, пошел на прежнее место. Там он взобрался на лавку и принялся смотреть в окно.
Поезд стоял долго. Это был не то город, не то большое село. По обе стороны поезда – множество путей, по которым, непрерывно подавая гудки, сновали взад и вперед паровозы. Дальше виднелись огромные серые бочки. Дедушка называл их цистернами и говорил, что в них хранят нефть, керосин и бензин. Но вот поезд тронулся. Сначала ехал мимо длинных и приземистых фабричных зданий. Земля до самых путей была залита асфальтом, виднелись огромные штабеля черных блестящих шпал, и вздымались целые горы каменного угля. Затем ехали по бесконечно длинному мосту над широкой желтой рекой. По ту сторону моста началась однообразная равнина с полями и лугами, и смотреть на нее было совсем неинтересно.
Вилнит опустился на лавку. Больная женщина подогнула ноги, и он прислонился к стене. Но ему все равно было неудобно. Он ни о чем не думал, ни о чем не вспоминал, но как-то вдруг увидел все сразу: то, что произошло вчера и сегодня, и то, что было вокруг, и то неведомое, чуждое и угрожающее, что, казалось, надвигалось на него вместе со сгущавшимися сумерками. Ему вдруг стало так тоскливо, одиноко и грустно, что, если бы не было так стыдно, он бы заплакал.
По мере того как сгущались сумерки, обитатели вагона становились оживленнее. В разговорах пассажиров все чаще повторялось слово «Куйбышев». Вилнит понял, что они приближаются к той самой станции, где ему надо сходить. Кто увязывал вещи, кто застегивал ворот рубахи на все пуговицы, а кто, не обращая внимания на заявления проводника, что в Куйбышеве поезд будет стоять полтора часа, перетаскивал свой багаж поближе к выходу.
Вилнит думал только о том, как бы успеть сойти в Куйбышеве. Он, конечно, не имел ни малейшего понятия о том, что это за Куйбышев, но какое это имело значение? Его там ждали бабушка и дед, остальное его не интересовало. И Вилнит заблаговременно протиснулся на площадку, вклинился между мешками, как гвоздь в расщелину стены. Далось это ему нелегко, но достигать своей цели всегда нелегко.
Поезд остановился, но пассажиры не выходили. Это пока только Чапаевск. Поезд миновал завод с высокой трубой и синеватыми звездами электрических лампочек, а потом потянулись необозримые, ровные, зеленовато-рыжие поля пшеницы. Замелькали ивы – рядами, целыми купами, может быть даже рощами, а между ними в ясном лунном свете поблескивала вода. Может, это была излучина реки, а может, озерцо – ночью все казалось таким сказочным и даже страшным. Вспыхнули огоньки, промелькнули редкие дома с темными окнами, цистерны, круглые башни, соединенные мостками с перилами, вереницы вагонов, пыхтящие паровозы, горы угля, красные и зеленые огни семафоров. На стрелке тревожно застучали колеса вагона, и поезд, как бы вгрызаясь в стальные рельсы, пошел по первому пути. Резкий толчок – и площадка с пассажирами и багажом дернулась и остановилась. Куйбышев.
Вилнита, зажатого между мешком одного пассажира и животом другого, потащили вниз. Стараясь вырваться из давки, он соскользнул, вернее упал, на перрон и едва удержался на ногах.
Вилнит сразу попал в бурное море людей и вещей, откуда не видно было выхода. Одно людское течение устремлялось от вагонов к станции, другое – от станции к вагонам, а третье пыталось пересечь их оба. На путях стояло множество переполненных и порожних составов. Вдали белело огромное здание вокзала со множеством освещенных окон. Дальше на восток поверх путей и вагонов темнел воздушный мост. По обоим концам его были железные кривые лестницы. Мост очень походил на облепленную муравьями ветку между двумя кочками. Внизу яркие пятна и полосы света чередовались с серыми тенями и черными провалами. Казавшиеся белыми-белыми лица людей то тонули во мраке, то снова возникали из него, – серые, незнакомые.
Шум, толкотня и ужас… В Москве на вокзале тоже бурлил шумный людской поток, но там было светло, бабушка крепко держала его за руку, и не надо было самому ни о чем думать и заботиться. Теперь же Вилнит чувствовал себя щепкой в бурлящем водовороте и знал только одно: надо где-нибудь остановиться, за кого-нибудь ухватиться, иначе сомнут, задавят. Выпуская с шипеньем клубы черного дыма, проходили мимо невидимые паровозы. Колеса вгрызались в стальные рельсы, лязгали буфера. Разрывая воздух, отдаваясь в ушах, завывали гудки…
Высадившиеся из вагона пассажиры вовсе не торопились расходиться, видимо не зная, куда идти. Вещи были сложены тут же, возле вагонов, около них оставались женщины и дети, а мужчины бегали, о чем-то расспрашивали, что-то выясняли, возвращались и, посоветовавшись, снова убегали. Вилнит решил остаться на месте, а то, пожалуй, совсем тут потеряешься. Он присел на мягкий тюк, но подбежал какой-то злой мальчишка и столкнул его. Тогда Вилнит пробрался к низенькому белому домику и опустился на окантованный железом ящик. Высокий старик с седыми свисающими усами посмотрел на него, но ничего не сказал. Хотя груды багажа со скорчившимися на них женщинами и закутанными в одеяла детьми и служили некоторой защитой от холодного ночного ветра, все же Вилнит сильно озяб. Подбородок у него дрожал, а засунутые в карманы штанишек руки цепенели.
Хотелось спать, но мешал беспрестанный стук колес, пыхтенье паровозов и пронзительные гудки: чуть услышав один, уши уже ждали другого. А ветер усиливался, становилось все холоднее, и со всех сторон доносились приглушенные вздохи и детский плач. Некоторые собирали вещи и со всеми узлами исчезали где-то за белым домиком. Так, пожалуй, можно и одному остаться, и Вилнит встал и пошел посмотреть, куда они деваются.
Оказалось, что домик этот – только вход на широкую лестницу в два марша, по которой можно было спуститься в просторный туннель. На ступеньках и площадке, как пни и коряги на вырубке, стояли, сидели и лежали около своих узлов эвакуированные. Сквозняка здесь не было, и туннель хранил еще дневную жару и духоту вагонов. Двое служащих то поднимались на площадку, то опускались в туннель, беспрерывно что-то объясняя и улаживая, но успевали ответить разве только одному из десяти спрашивающих.
Вилнит заметил женщину, в ногах которой так долго просидел сегодня в вагоне. Она, видно, совсем выздоровела. В рыжем плюшевом пальто, платке с бахромой и туфлях на высоких каблуках, она уселась на груде узлов и, раскинув руки, как курица крылья, охраняла свое имущество от бесцеремонных людей, которые не испытывают особого уважения к чужой собственности. Сейчас она как раз отчитывала какого-то паренька, который, догоняя мать, свалил набок ее чемодан, в то время как чемодану надлежало стоять только вниз дном. Разве такой болван думает о том, что в нем может что-нибудь разлиться или разбиться? Были здесь и другие пассажиры из их вагона. В толпе мелькнула даже маленькая девочка с куклами под мышкой. Значит, он действовал правильно: надо только держаться с тем, с кем ехал. На Вилнита никто не обращал внимания. Мало ли тут околачивалось разных ребят – и таких, как он, и постарше. Разве тут углядишь, кто с кем едет?
Вилнит присел рядом со сгорбленным, хмурым стариком, позади которого лежал один-единственный, но зато огромный мешок. Ну совсем как паук с ношей! Это была тюфячная наволочка из грубой клетчатой ткани, набитая чем-то мягким и крест-накрест перевязанная толстой веревкой. Вилнит тоже прислонился спиной к мешку. «Куйбышев… – подумал он, – но почему же не идут дедушка и бабушка?» На секунду он почувствовал себя одиноким и всеми покинутым. Но это было уж слишком страшно, даже думать об этом не следовало. Он закрыл глаза и крепко стиснул зубы.
Но вот внизу что-то крикнули, и все вскочили на ноги. Вилнит оглянулся – сверху катилась, увлекая все за собой, сплошная масса людей. Вначале он оказался в самой середине, затем на втором марше толпа прижала его к стене, немного погодя он был уже у противоположной стены, а в туннеле вовсе перестал понимать, где находится. Людской поток нес его вперед, кидал из стороны в сторону, перевертывал, заставлял пятиться, и все его попытки стать лицом по течению ни к чему не приводили. Порой толпа отрывала его от земли, и он болтал ногами в воздухе, стараясь стать на пол. Только бы не упасть! Люди не могли бы остановиться, даже если бы захотели. Ящики трещали, корзины скрипели, что-то со звоном падало, женщины кричали, дети плакали. Вилнит толкался, цеплялся за полы идущих впереди, нагибался под сползающими с плеч мешками, перелезал через оброненные узлы – и вместе с другими двигался вперед.
Затем все снова двинулись вверх по лестнице, и здесь толпа разделилась. Через узкую дверь пассажиры попали в большое душное помещение со множеством электрических лампочек и с пальмами в зеленых кадках вдоль стен. Очевидно, это был зал ожидания. После давки на лестнице и опасного подземного путешествия здесь было светло, привольно и уютно.
Но не успели они еще разместиться, как отдали новое распоряжение, и всех их вывели во двор. После яркого света темнота показалась теперь совершенно непроницаемой. Они обогнули здание, снова очутились в помещении, миновав несколько дверей, вступили в огромный зал с высокими колоннами и белым лепным потолком. В мирное время здесь, наверно, было просторно и царил торжественный порядок, а теперь везде и всюду – на скамьях вдоль стен и посередине зала – сидели и лежали люди. Они сидели и лежали также во всех заваленных узлами, чемоданами проходах. Вновь прибывшие переступали через протянутые ноги и старались отыскать незанятое местечко.
В углу за стойкой торговали пирожками и пивом. Возле буфета была еще одна дверь, и часть людей устремилась туда. Вилнит тоже просунул голову в дверь и увидел забитую народом лестницу. Тут было так тесно, что яблоку негде упасть. Сверху закричали и замахали руками. Вилнит попятился и присел у стены. Рядом с ним на подостланном матерью платке лежал маленький мальчик в замызганной рубашонке, а у противоположной стены, положив головы на голый пол, спали две большие девочки.
Здесь было так же душно и жарко, как в вагоне. Вилнит обхватил руками колени и задремал. Слух его уже притупился и привык к непрерывному шуму толпы, только отдельные резкие звуки взлетали, как брызги в кипящем водовороте волн.
Время остановилось. Вконец измученный, Вилнит погрузился в тяжелую дремоту, и минуты полузабытья, когда начинала болеть согнутая шея, сменялись часами полного забытья. Но сквозь сон Вилнит все же уловил все чаще и громче повторяющееся слово «Винновка», и под конец он сам начал его повторять в полусне.
Подуло холодом, по телу пробежала дрожь, и глаза открылись. В больших тусклых окнах синел рассвет. В раскрытой настежь двери толпились со своими узлами люди. В зале стало гораздо просторнее.
В первое мгновение Вилниту показалось, что ему нет до всего этого никакого дела. Как раз сейчас по-настоящему захотелось спать, и отяжелевшие веки закрывались сами собой. Больше всего на свете хотелось растянуться вдоль стены на полу и спать, спать… Но вдруг до его слуха снова донеслось слово «Винновка». Вилнит вскочил как ужаленный и, не успев очнуться от сна, бросился вслед за остальными.
Небо над головой было зеленовато-голубым, но от этого внизу казалось еще темнее. Спросонок он увидел только галдящую толпу, в которой нельзя было различить отдельных людей. Беспрерывно сигналя, отъехали шесть грузовиков, нагруженных доверху вещами и эвакуированными. Толпа у вокзала заметно поредела.
У Вилнита подкашивались ноги, и он не сразу заставил их шагать как следует. Подбежал было к последнему грузовику, но не попал на него и вместе с другими размахивал руками и что-то кричал вслед машинам. Оказалось, что многие вышли из вокзала ради простого любопытства и едущих в Винновку не так уж много. Вилнит увидел хмурого старика с клетчатым мешком, и ему стало немного легче на душе – все-таки нашел попутчика.
Не попавшие на машины двинулись через площадь мимо большого здания с белыми колоннами, пересекли трамвайные пути и по узкому, плохо вымощенному переулку вышли на широкую, обсаженную деревьями улицу с асфальтированными тротуарами. Шли долго, затем свернули с нее и стали петлять по переулкам. Тяжело нагруженные, задыхаясь и охая, опускали они на минуту свои узлы наземь, потом снова подхватывали их и устремлялись вперед, словно их где-то ждали и они боялись упустить нечто такое, чего уже нельзя будет вернуть. Вилнит с трудом поспевал за другими. Он так устал, будто тащил тяжелый груз. Ноги подгибались, а левую пятку натирал башмак, но боязнь отстать и остаться совсем одному помогала превозмочь боль, усталость и отчаяние.
Они подошли к перекрестку, откуда улица круто спускалась под гору. Мимо них по булыжной мостовой с грохотом промчался нагруженный мешками с зерном грузовик. Казалось, он вот-вот слетит прямо в зеленовато-серую реку, дышащую сыростью и прохладой. Но вдруг, круто свернув влево, грузовик бесшумно скользнул по гладкому асфальту и исчез за углом.
При виде реки, от которой пахнуло холодом, Вилнит на миг перестал смотреть под ноги. Тротуар был метра на полтора выше мостовой, ступени огорожены по краям погнутыми и сломанными перилами. Четыре верхних ступени оказались слишком высоки для Вилнита, приходилось почти спрыгивать с одной на другую. Руки его судорожно цеплялись за перила, но вдруг он нечаянно выпустил их, нога потеряла опору, и Вилнит упал.
Он и сам не заметил, как это случилось. Выбоина на краю мостовой метнулась навстречу, мальчик уткнулся в нее лицом и почувствовал во рту кисловатый вкус пыли. Вилнит слегка ошалел от падения и испуга, но только на секунду. Лежать здесь не годилось, иначе можно было отстать от других. Вилнит вскочил на ноги. На тротуар он не мог влезть, поэтому побежал вдоль него по мостовой, запнулся о камень, немного ушиб колено, но не отстал.
Большой мешок растаял в предутреннем сумраке, но улицу переходила новая кучка людей. Они тоже говорили о Винновке, и Вилнит побежал за ними.
Они вошли в широко распахнутые ворота и очутились в обнесенном железной оградой бетонированном дворе пристани с тепличными растениями на клумбах и множеством больших деревянных зданий, навесов, палаток, заборов и калиток. Весь двор и все проходы были забиты людьми и вещами. Кто лежал, кто сидел, а вновь прибывшие протискивались вперед. Вместе с ними шел и Вилнит.
По узким деревянным мосткам, поперек которых были набиты планки, поднялись вверх, затем спустились вниз – и вот они в каком-то слегка покачивающемся помещении, похожем на огромную, забитую людьми и вещами галерею с одной застекленной стеной. Душный воздух был насыщен запахами дегтя, ворвани и еще чего-то. Кругом стоял сплошной гул людских голосов. Среди узлов, человеческих голов и ног Вилнит вдруг увидел знакомый клетчатый мешок. Его мешок – чего еще оставалось желать! Вконец измученный и весь мокрый от пота, он бросился на него и блаженно вытянулся. Здесь было еще лучше, чем дома на собственной кровати. В следующее же мгновение Вилнит перестал чувствовать, хорошо ему или плохо. Он крепко уснул.
Один раз он почувствовал сквозь сон, что кто-то с ворчаньем улегся рядом и здорово потеснил его. Вилнит рассердился. «Вот ведь какой, спать не дает. Тоже товарищ выискался», – подумал Вилнит и ткнул соседа локтем в бок. Тот заворчал громче, но все же немного отодвинулся. «Надо уметь постоять за себя», – самодовольно подумал Вилнит и заснул – на этот раз надолго.
Когда он открыл глаза, время уже приближалось к полудню. Стеклянная стена с черным переплетом рам порозовела. Теперь можно было рассмотреть поднятые деревянные мостки и строения пристани. Вдали виднелись крыши городских домов. Проникший откуда-то с другой стороны солнечный луч с пляшущими в нем пылинками, постепенно расширяясь, тянулся через все помещение. Хмурый старик сидел тут же рядом. Он отхватил от каравая здоровенную краюху и стал уминать ее, сердито косясь из-под косматых бровей на Вилнита. Тот отвечал такими же взглядами. Конечно, это старик ворочался рядом всю ночь и не давал спать. Вот еще товарищ выискался!
Вилнит встал и пошел осмотреть пристань. Народу за ночь поубавилось, люди меньше толкались и наступали на ноги. Все казалось уже не таким таинственным, как ночью. Здание стояло на двух больших баржах и поэтому слегка покачивалось. Над окнами и множеством низеньких дверей тянулся узкий навес, вдоль стен висели умывальники. Стоило только ударить по железному стержню, и вода брызгала во все стороны. К реке можно было попасть только по среднему, поперечному ходу, ведущему к трапу. Только что отошел огромный пароход, такой же высокий, как пристань. Все три его этажа были забиты пассажирами и багажом. Пароход боком отвалил от пристани, отойдя немного, принялся молотить воду своими огромными колесами, потом повернулся и пошел вверх по течению. Оказалось, что за ним ждал своей очереди другой такой же пароход.
Сам не зная почему, Вилнит решил, что это не его пароходы. Оба они были похожи друг на друга, одинаково причаливали и отчаливали, и Вилниту скоро надоело на них смотреть. Он вышел из-под навеса, прошел по мосткам над плещущей водой, протиснулся сквозь толпу и пробрался во двор со множеством построек. Народу там было еще больше, чем ночью. Люди лежали, сидели среди вещей. Одни приходили, другие уходили, везде слышались разговоры, споры, детский плач… У ларька, где торговали белым и черным хлебом, выстроилась длинная очередь. В одном киоске можно было купить желтый напиток с плавающими в нем мандариновыми дольками, в другом – папиросы, у третьего – ждали газет. Многие входили в ворота с батонами хлеба под мышкой или булками в руках. Вилниту тоже захотелось выйти за ворота, но тут он вспомнил, что ему надо ехать в Винновку. Его пароход может как раз подойти. Как ужаленный, бросился он назад, стал пробираться мимо сидящих на полу взрослых, перелезать через узлы и даже перепрыгнул через ползающего по полу младенца. Мать ребенка погрозила ему и что-то крикнула вслед. Мостки на этот раз были загорожены перилами. Сторож, весь мокрый от пота, размахивая руками и объясняя, что посадка начнется только через час, старался удержать напиравшую на мостки толпу. Вилнит попробовал пробраться к мосткам, но это вряд ли удалось бы даже взрослому великану. А вдруг это гудит пароход, направляющийся в Винновку? Его как будто кипятком обдало, сердце заколотилось, и на глаза навернулись слезы. Но тут у кого-то впереди соскользнул с плеча узел и с грохотом упал на доски. Владелец его бросился на колени собирать рассыпавшееся добро. На мгновение открылась брешь, в которой видны были только две широко расставленные ноги. Вилнит вдруг обрел такую находчивость и смелость, словно много раз уже был в подобных переплетах. В мгновение ока он перепрыгнул через стоявшего на коленях дяденьку, нагнулся пониже и юркнул между широко расставленными ногами, а заодно и под перекладину барьера.
Но радость его оказалась преждевременной. Цепкая рука больно стиснула плечо. Раздался грозный окрик:
– Ты куда? Нельзя! Сказано, что пароход подойдет через час. Назад!
Вилнит не отступал от барьера. Злость и отчаяние удваивали силы. Он кричал, что его пароход уже гудит и он должен немедленно на него попасть. Сторож не особенно вдумывался в слова Вилнита, но если бы даже стал вдумываться, все равно ничего бы не понял. Но упорство маленького человечка все же произвело на него известное впечатление. Он взглянул на мальчика внимательнее и коротко, но уже не таким резким тоном спросил:
– Куда?
Вилнит сразу понял. Сколько раз ему уже приходилось слышать этот вопрос!
– Винновка! – ответил он так же коротко и деловито.
Цепкая рука мгновенно отпустила плечо.
– Так бы и сказал, а то болтаешься с другими, у кого только через час начнется посадка.
Вилнит теперь уже не побежал. В сознании своей правоты он высоко поднял голову, выпятил грудь и гордо прошел по мосткам над плещущей водой. Как хорошо он объяснился по-русски… Возьми его теперь голыми руками!
Загудел пароход и подошел к причалу. Спустили сходни с набитыми поперек планками, и пассажиры хлынули на пристань.
Комната ожидания была почти пуста. Вилнита это испугало. А вдруг все попутчики уже ушли? Не успел он оглянуться, как в комнате появился дяденька в кителе и форменной фуражке и спросил что-то про Винновку.
Вилнит выступил вперед.
– Винновка! – объявил он, тыча себя пальцем в живот.
Человек улыбнулся и спросил еще что-то, кажется, про папу и маму. Вилнит махнул рукой, что должно было обозначать направление на восток, но дяденька, видимо, понял, что паренек указывает на толпу пассажиров, и ушел.
На пароход пустили не сразу. Наверно, чтобы дать возможность спокойно сойти приехавшим. Когда началась посадка, Вилнит снова заметил, что опять не все ладно. На сходнях стоял контролер, он проверял и отбирал билеты. Спине опять стало горячо. К счастью, впереди вдруг вынырнул большой клетчатый мешок сердитого старика. Вилнит пригнулся и спрятался под ним. Пока контролер занимался со следующим пассажиром, мешок уже был на палубе, а с ним и безбилетный.
Однако здесь его ждало большое разочарование. Их пароход был совсем непохож на давешних трехэтажных красавцев. Он, скорее, был под стать маленьким пароходишкам, которые плавали между Ригой и Милгрависом. За полчаса его так нагрузили вещами и пассажирами, что яблоку негде было упасть. На носу и на корме стояли скамейки для сиденья, но Вилнит туда не пошел: дул сильный ветер, и в тонкой рубашонке было холодновато. Часть пассажиров хлынула по лестнице в нижнее помещение, но это были шумливые юноши, разговаривавшие на каком-то совсем незнакомом языке, так что Вилнит даже струхнул. Скоро он нашел хорошее, защищенное от ветра местечко за грудой вещей у самого борта и удобно примостился на чемодане. Здесь ему никто не будет мешать.
Пароход боком отвалил от пристани, описал круг и двинулся вверх по течению. Куйбышев со своими белыми домами, трубами и цистернами остался на высоком берегу. Теперь потянулись низкие песчаные берега с разбросанными кое-где домишками и купами ив и тополей. Вилнит еще на пристани заметил, что река очень широка, а вода в ней кофейно-желтого цвета. Имя ее – Волга, он уже не раз слыхал в комнате ожидания. Просто удивительно, как много слов на русском языке звучало совершенно так же, как по-латышски. Вилниту казалось, что он все бы понял, на каком бы из двух языков с ним ни заговорили.
Захотелось есть. Он вспомнил, что вчера утром в деревне сунул в карман ломоть хлеба. Хлеб был на месте, правда, сильно помятый и раскрошившийся, но очень вкусный. Он жадно ел и при этом разглядывал все вокруг.
На Волге было много интересного. Но, к сожалению, все это много раз повторялось и скоро приелось. Трехэтажные пароходы он видел еще на пристани. При встрече с таким гигантом маленькое суденышко долго раскачивалось и даже накренилось набок. Гора вещей все больше надвигалась на Вилнита. Буксиры тащили и по одной и по две груженые баржи, и Вилнит удивлялся, как суденышко могло справиться с такими великанами, да и плыли они к тому же против течения. Виднелись и небольшие пристани, где эти баржи нагружались, но нельзя было рассмотреть, чем именно. Ветер переменил направление и дул прямо с берега. Стало совсем холодно, и пропала всякая охота смотреть на реку.
Трехэтажный гигант прошел мимо так близко, что команды обоих пароходов перекинулись несколькими словами, даже не повышая голоса. Но потом поднялась такая волна, что пароходик, на котором ехал Вилнит, совсем накренился. Узлы и корзины прижали мальчика к борту, и он едва мог пошевельнуться. Упершись в него ногами, он сделал попытку отодвинуть груз спиной, но тут же понял, что это ему не под силу. Раз уж груз сдвинулся с места, он будет скользить дальше и все плотнее прижимать его к тонким железным перекладинам, из которых одна находилась на уровне колен, а другая на высоте плеч. Между перекладинами зиял опасный прогал. Вилнит посмотрел вниз: в трех футах от него клокотала желтая вода. Здесь, наверно, была страшная глубина. Он бросил взгляд сначала налево, потом направо – там груда вещей уже придвинулась вплотную к борту. Надо было выбраться, а как? Может быть, закричать? Кто-нибудь услышит и вызволит, но кричать было очень стыдно.
Тем не менее голову он не потерял – она работала быстро, глаза – тоже. За перилами борта было еще с полфута палубы. Вилнит просунул в прогал сначала голову и осмотрелся, а затем, крепко вцепившись обеими руками в верхнюю перекладину, перекинул сперва одну, а затем и другую ногу. Край палубы был довольно скользкий, но, если крепко вцепиться в перила и осторожно переставлять ноги, удержаться можно. Несколько мешала свободно действовать левой рукой узорчатая палка, но бросить ее он не мог. До конца осталось уже немного, шагов через пять гора вещей кончалась. Прислонившись к борту, там стояли люди.
Вдруг испуганно вскрикнула стоявшая у борта женщина. Ее что-то толкнуло в спину, а у самых ног скользнула какая-то фигурка. Стремительно обернувшись, женщина ахнула, увидев перед собою паренька в синей рубашонке и с непокрытой головой. В руках у него была белая палочка. Она стала ему что-то сердито выговаривать, но мальчик указал палкой на готовую упасть в реку корзину, и женщина бросилась спасать ее.
А Вилнит тем временем нырнул в гущу палубных пассажиров и предусмотрительно перебрался на другую сторону. «Это у меня неплохо получилось, – подумал он. – Если у человека голова на плечах, ему нечего бояться. Хорошо, что я сказал женщине, а то бы ее корзина плыла теперь по реке. Вряд ли остановили бы из-за нее пароход и стали вылавливать».
Как странно: посреди реки стоит пристань – на баржах несколько построек с окнами и высокой жестяной трубой. Пароходишко прилип к ней, как мокрый лист к коряге, опустил в люк толстый гофрированный шланг, по которому с шумом полилась нефть. На пристани орудовали четыре женщины в темных засаленных спецовках, но все они были ловкие и сильные, как мужчины. Вилниту эта работа очень понравилась, и он дал себе слово, что, когда немного подрастет, непременно поступит на такую же пристань и будет перекачивать нефть в пароходы.
Ехали еще долго-долго. Вдоль ближнего берега тянулись покрытые лесом горы, кое-где их пересекали глубокие овраги. Солнце уже коснулось вершин кудрявых деревьев, когда пассажиры опять заговорили о Винновке, и снова все узлы и корзины пришли в движение. Пароход медленно повернул к пристани, которая после куйбышевской казалась совсем маленькой. Вилнит сошел на берег одним из первых.
Возле мостков высились три огромных, покрытых брезентами штабеля мешков с зерном. У четвертого только что остановились передние подводы обоза. «Хлеб везут», – подумал Вилнит. Пахло совершенно так же, как в латышском деревенском амбаре. Еле обозначенная в твердом плитняке дорога, обогнув овраг, поднималась в гору. С горы спускались другие подводы. «Много хлеба», – решил Вилнит и почувствовал, что очень голоден.
Но долго раздумывать было некогда: налетели большие желтые комары и набросились на людей, как бешеные. Часть пассажиров – женщины и дети – побежали к кустам на склоне горы, чтобы наломать веток, а то совсем нечем было от них обороняться. Вилнит тоже взобрался на пригорок. Там рос невиданный в Латвии кустарниковый дуб с толстыми блестящими листьями. Попадались и большие дубы, только не очень высокие, но зато корявые. А в воздухе плыл знакомый грустно-сладостный запах: верно, где-то рядом росли и липы. В Виестурском парке в Риге они как раз начинали цвести… А может быть, так сладко пахли незнакомые красные мохнатые цветы над выветрившимся плитняковым обрывом? Откуда ему знать, все кругом незнакомое.
Когда он, обмахиваясь веткой, спустился с горы, верхом на коне прискакал какой-то бородач, въехал в самую гущу толпы. Тщетно старался понять Вилнит, о чем он говорит: его познания в русском языке были еще слишком слабы. Он запомнил только одно часто повторявшееся слово: «Осиновка». Видимо, это было название нового места, куда им предстоит направиться. Все дальше и дальше… По телу пробежала легкая дрожь, хотя ветра не было и река казалась неподвижной.
