Текст книги "Крестоносец: Железная Земля (СИ)"

Автор книги: Андрей Астахов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Уж не хотите ли вы сказать, мой друг, что я приказываю вам совершить бесчестный поступок? – спросил Алерий, и я буквально всем телом почувствовал, какая в нем клокочет ярость.

– Государь, я всего лишь хотел сказать, что личные и государственные интересы не всегда сочетаются. Уверен, у вас найдется более умелый и беспристрастный слуга, которому можно поручить переговоры с Морским народом.

Алерий сделал шаг назад и будто случайно, невзначай, смахнул с полки сразу несколько кувшинов. Сосуды упали и разбились. Я стоял, чувствуя, что меня все больше и больше охватывает дрожь.

– Бедняга Грегор! – сказал император, глядя на усыпавшие пол черепки. – Он так старается, делая для меня эти горшки, вкладывает в них душу, а я... Надо будет сказать, что это вышло случайно.

Я молчал и ждал. Я был уверен, что сейчас Алерий позовет телохранителей, и меня возьмут под стражу. Все будет кончено здесь и сегодня. Но я ошибся.

– Хорошо, я понял вас, шевалье, – наконец, вымолвил император. – Я сохраню на сердце ваши слова, хоть и недоволен ими.

– Мне жаль, государь.

– Возможно, я был недостаточно убедителен. Но у императора может быть еще одно желание, и вы его исполните, – Алерий взял со стола второй свиток. – Скажи мне, Эвальд Данилов, эрл де Квинси, добрый ли ты сын Матери-Церкви?

– Да, государь.

– Готов ли ты служить императору и Ростиану до конца своих дней?

– Готов, государь.

– Тогда клянись мне на Золотых Стихах, – тут император протянул мне свиток, который держал в руке, – что никогда, даже в самый трудный час своей жизни, ты не предашь дела, которому служишь, не изменишь нашей Матери-Церкви, святому братству фламеньеров, императору и народу Ростиана!

– Клянусь, государь, – я коснулся пальцами свитка.

– От сердца ли ты говоришь?

– Да.

– Ты дал страшную клятву, юноша. Уверен ли ты, что сдержишь ее?

– Уверен, государь.

– Я запомню этот день. И ты его запомни. А сейчас ступай. Аудиенция окончена.

Я не поверил своим ушам. Еще минуту назад я был уверен, что не выйду из дворца Марценция живым. Но Алерий сказал свое слово. Император повернулся ко мне спиной, и я понял, что должен уйти как можно быстрее.

Пока владыка Ростиана не передумал.

***

Домой мы с Джаремом вернулись далеко за полдень. Меня ждали роскошный стол, накрытый Назарией по случаю праздника, и два письма, доставленные курьерами в мое отсутствие. Первое было от Тьерри де Фаллена:

"Мы с тобой не обсудили планы на вечер, мой друг. Праздник есть праздник, и надо его хорошенько отметить. Если у тебя нет неотложных дел на этот вечер, приезжай сегодня после заката в таверну «Кабанья голова», что на Площади Святых Воителей. Останешься доволен, клянусь своим плащом!

Твой друг Тьерри".

Второе письмо оказалось куда как интереснее. Упакованное в изящный чехольчик из малинового бархата, оно еще испускало аромат знакомых мне духов. Улыбнувшись, я распустил шнурки чехла, завязанные аккуратным бантиком, и прочитал следующее:

" Аррамен, шевалье Эвальд!

Не пугайся, эта маленькая записка вовсе не признание в любви – я всего лишь хочу пообщаться с тобой немного и сообщить кое-какие новости, которые должны тебя заинтересовать. После наших с тобой приключений на Порсобадо Охранительная Ложа поступила со мной совсем как любящий отец, который сечет свое чадо розгой и одновременно гладит по голове. Конечно, архимагистр Сэй ужасно недоволен тем, что Кара и ее практикант погибли, и Харрас Харсетта оказался у виари, но, как он сам мне признался, это все равно лучше, чем если бы артефакт попал к сулийцам. Поэтому я, конечно же, схлопотала выговор, но одновременно получила недельный отпуск, и теперь наслаждаюсь тишиной и природными красотами вдали от грязи и шума столицы. Единственное, чего мне не хватает – это общения (ты же знаешь, я девушка очень общительная!). В пансионе, где я сейчас живу, одни скучные богатые старики и старухи, которые называют меня «милочка» и при встрече со мной скалят в неискренних улыбках вставные зубы, что раздражает. Впрочем, уже послезавтра мой отпуск закончится, и я вернусь в Рейвенор, где мы с тобой обязательно встретимся, я снова начну тебя соблазнять и обязательно затащу тебя в постель, даже не сомневайся.

Теперь о серьезном. У меня есть новости об особе, которая тебя интересует. Она все еще на корабле Варина, и ей ничто не угрожает – по крайней мере, сейчас, и так будет еще самое малое два месяца, поскольку открытие Совета домов виари назначено на День весеннего равноденствия. Пока Совет не примет окончательного решения, сулийцы ничего и никого не получат, ни угрозами ни уговорами. Информация точная, можешь мне верить. Думаю, до этого времени мы найдем способ встретиться с этой особой (знаю, что об этом ты мечтаешь днем и ночью, лежа в холодной холостяцкой постели!), либо с кем-нибудь из дуайенов или мистиков, которые примут участие в Совете. Поскольку ты, как я слышала, волею командоров отправляешься после зимних праздников на Порсобадо, я попробую сделать так, чтобы корабли влиятельных вождей виари НЕВЗНАЧАЙ зашли в гавань Фор-Авек – ну, ты понимаешь. Остальное зависит от тебя. Но есть вариант получше. Я могу уговорить твоего лютого друга де Бонлиса и свое начальство отправить меня выполнять некую миссию на Порсобадо, поскольку один глуповатый влюбленный шевалье вряд ли справится со своими обязанностями без помощи опытного мага. Я уверена, что мое обаяние, мой ум и мои прелести могут сделать этого ценителя эльфийских женщин немного умнее и взрослее, и он не запорет окончательно данное ему поручение, ха-ха. Впрочем, мы еще ничего не решили окончательно, не так ли? Одно я могу обещать тебе совершенно определенно – безотносительно того, станешь ты моим любовником или нет, я буду присматривать за тобой. Уж коли ты всерьез решил играть во взрослые игры, я и впредь останусь неизвлекаемой занозой в твоей фламеньерской заднице, будь уверен.

Э.С".

Несмотря на игривый тон письма, я почувствовал тревогу Элики. Похоже, она не меньше меня переживает за судьбу Домино и всего Морского народа. Сразу вспомнились слова императора Алерия: «Мы никогда не откажемся от этих земель, и значит, у виари будет повод для войны с нами, и повод очень серьезный». Я почти начал жалеть о том, что отказался от предложения императора отправиться к виари. Во-первых, навлек на себя императорскую немилость – не думаю, что Алерий привык к тому, чтобы ему отказывали, тем более какой-то свежеиспеченный рыцарь с сомнительной родословной! – во-вторых, лишился возможности встретиться с Домино и...

Нет, все верно. То, что предложил мне Алерий, было бы предательством. Мне пришлось бы поставить Домино перед выбором – или я, или ее народ. И кого бы она предпочла?

Хотелось бы думать, что меня. На такой выбор все равно разбил бы Домино сердце.

Я посмотрел на клеймор Энбри, который лежал на стуле в нескольких шагах от меня, и сразу вспомнил крестины меча – и ту легенду, которую рассказала нам Домино. О Последней Надежде. Еще вспомнил мой разговор с Эликой о Домино, о том, кем она приходится легендарному Зералину. Домино, прямая наследница дома Зералина, вместе с королевской кровью унаследовала и священную волю Первого капитана. Мечту о грядущем возвращении после долгого кровавого странствия домой, на тот берег, который виари когда-то потеряли. На землю, которую Ростианская империя уже века считает своей собственностью и никогда не отдаст эльфам. За которую виари, возможно, придется воевать с империей, и ради этого заключить союз с самой зловещей силой, которую только можно себе представить – с вампирами Суль.

Домино станет рабыней этих отродий. Они вкусят ее королевской крови, пробудят ее темную силу Гленнен-Нуан-Нун-Агефарр, превратят мою возлюбленную в глайстиг – чудовищную нежить, обладающую невероятной силой. Случится то, о чем предупреждал меня сэр Роберт. И если начнется война с Суль, не придется ли мне самому сойтись в смертельном бою с той, кто для меня дороже жизни, кого я люблю, любил, и буду любить до своей смертной минуты?

Кто знает...

За моей спиной вежливо покашляли. Я вздрогнул, обернулся. В дверях стоял Назария.

– Милорд, обед совсем остыл, – сказал он с некоторой укоризной в голосе.

– Я не голоден, – ответил я. Мне и впрямь совсем не хотелось есть. – Дайте мне вина, пожалуйста.

– Если желаете, могу сварить пунш.

– Не стоит, Назария. Просто кубок вина.

В кубке был хороший трехлетний имперский фианель, но этот добрый напиток показался мне кислее уксуса. Сделав пару глотков, я поставил кубок на стол и кликнул Назарию. Слуга тут же возник в дверях.

– Помогите мне снять эти доспехи, – попросил я.

Мне не в чем себя упрекнуть, думал я. Император сделал мне бесчестное предложение. Может быть, именно поэтому наша встреча проходила так странно – без свидетелей, без обязательного протоколирования. Император Алерий сам стыдился того, что собирался мне предложить. И я ответил отказом. Сэр Роберт гордился бы мной, узнай он о случившемся. Хотя не исключено, что я лишусь головы за свою принципиальность.

– Вы очень бледны, милорд, – лицо Назарии было встревоженным.

– Пустяки, – ответил я. – Я немного устал. Посплю немного, и все пройдет.

Я хотел добавить "кроме сердечной боли", но удержался. Не стоит огорчать доброго старика, он и так трясется надо мной, как курица над яйцами. Мне и впрямь надо поспать пару часов, а потом ехать в "Кабанью голову", куда меня пригласил Тьерри. И напиться до розовых слонов. А там будь, что будет.

***

Эх, какой кайф вот так запросто, душевно выпить с друзьями! И не беда, что из всех присутствующих я близко знаком только с Тьерри – вино всех быстро подружит. Уже сейчас чувствуется, как тает тот легкий ледок, который был в начале посиделок, когда Тьерри только-только познакомил нас. Еще бы – десять бутылок отличного белого котри выпиты до донышка, а трактирные служки уже выставляют на наш стол еще дюжину. И жареная кабанятина тут просто божественная – мммммм...

– Нет, ты молодец, что пришел, – в двадцатый раз за вечер говорит мне Тьерри. – Я так рад тебя видеть!

– Благодать! – сказал я, сорвав сургучную пробку с бутылки и разливая вино по кружкам.

– За Матерь-Воительницу! – провозглашает Титус де Клейнер, фламеньер из Элькинга, самый старший в нашей компании.

– Au forter a Matra Bei!

Девушки – уж не знаю кто они и как оказались в компании фламеньеров, но хорошенькие все, просто милашки! – весело хохочут: их глазки блестят, от их звонкого чистого смеха хорошо на душе.

– Эй, чего замолкли! – кричит Тьерри музыкантам таверны, постному носатому парню с фиделью и толстяку с большим барабаном. – Сыграйте что-нибудь веселое, а то больше не нальем!

Лабухи, испуганные такой ужасной перспективой, тут же начинают наяривать что-то в высшей степени зажигательное. Одна из девчонок, хорошенькая грудастая шатенка с бедовыми синими глазками и пухлыми губками, грациозно вскакивает на стол и начинает выбивать великолепную чечетку среди блюд, бутылок, подсвечников и ваз, приподняв свои юбки и показывая стройные ножки, обутые в шнурованные высокие ботиночки. Хмельные фламеньеры пытаются ухватить ее за лодыжки, но девушка не дается, уворачивается с хохотом – и смотрит на меня взглядом, от которого начинает ныть сердце и слезы наворачиваются на глаза...

– Давай, давай! – ревут в восторге рыцари, размахивая руками, обливая друг друга вином из полных братин. Титус выхватывает из ножен меч, поднимает над головой и начинает скакать на одной ноге, прочие рыцари тоже обнажают оружие, отчего девушки визжат в притворном ужасе.

– Ага, ага, ага, ага! – ревет Титус, выплясывая фламеньерский вариант танца с саблями. Глаза его лезут из орбит, на лице написано блаженство.

– Твое здоровье, Лунатик! – Тьерри чокается со мной и жадно пьет, проливая вино на свое сюрко. А мне котри что-то уж очень сильно шибануло в башку: чувствую, еще пара кружек, и я отрублюсь напрочь.

Чьи-то пальцы мягко погружаются в мои волосы. Я вздрагиваю, поднимаю глаза – синеглазая шатенка смотрит на меня сверху вниз, и в ее взгляде призыв.

– Эй-эй! – орет Тьерри и шутливо бьет девушку по руке. – Руки прочь от Лунатика! Ему нельзя, он девственник.

– Ха! Так за это надо выпить!

– Или лишить его девственности! – кричит одна из девушек.

– Лишить! Лишить!

– Нель...зя! – Тьерри уже напился. – Нельзя лишать невинности... ик... фламеньера. Грех...это великий!

– Как же так? – слышу девичий голосок, полный притворной печали. – Так, значит, мы великие грешницы, да?

– Ха-ха-ха-ха!

– Где тут лишают невинности? – Раскрасневшийся Титус едва не валится на стол, обводит нас расфокусированным взглядом. – Я первый в очереди!

– У меня... есть жена, – говорю я прямо в синие глаза, полные призыва. – Любимая.

– Женатику штрафная! – орет кто-то из рыцарей.

– Милорд!

Я оборачиваюсь – это хозяин таверны. Ему-то что от меня нужно?

– Вас там спрашивают, милорд, – шепчет трактирщик и почему-то опускает глаза.

– Кто... спрашивает?

– Пойдемте, сами увидите.

Синеглазая все еще гладит меня по волосам. Я мягко отвожу ее руку, и в глазах девушки появляется недоумение и печаль. Прости, милая, я не могу...

Морозный воздух на улице обжигает мне разгоряченное лицо, врывается в легкие. Рядом с входом в таверну стоят пятеро – человек в темном плаще и четверо стражников, двое с вульжами, двое с арбалетами.

– Шевалье де Квинси? – спрашивает меня темный.

– К вашим услугам, – я ощущаю, как неприятный холод разливается по коже, и это уже не из-за мороза.

– Вы пойдете с нами.

– Что за...

– Приказ его величества императора, – темный положил мне руку на плечо. – Отдайте мне ваше оружие, и прошу вас, будьте благоразумны. Не заставляйте меня прибегать к насилию!

∙ Тюрьма Бельмонт

Кажется, мы пришли.

В каменном каземате без окон была устроена самая настоящая, стопудовая комната пыток. Конечный пункт моего печального ночного путешествия по Рейвенору и переходам имперской тюрьмы Бельмонт в обществе судейского и четырех стражников. Просто образцовая камера пыток, освещенная коптящими факелами и снабженная всеми необходимыми девайсами – дыбой, пыточным станком с раздвигающейся рамой, жаровней, полной раскаленных углей, длинным столом, на котором присутствующий тут же палач, качок со зверской рожей и в кожаном переднике, заботливо разложил весь свой тщательно заточенный и отполированный инструментарий. Интересно – антисептику сделал, или нет?

За вторым столом, поставленным под прямым углом к палаческому, сидели двое. Первый, одетый во все темное пожилой мужчина с худым, болезненным лицом и седой бородой, сцепил пальцы рук и смотрел на меня не мигая, как змея. Второй, видимо, секретарь-протоколист, уткнулся в свои бумаги.

Палач подошел ко мне, велел вытянуть руки и со сноровкой настоящего профессионала надел мне на запястья тяжелые железные наручники. Теперь руки у меня были скованы. Оглядев "браслеты", палач хмыкнул и отошел к столу со своими садистскими штукенциями.

– Ступайте, – велел седобородый приставу и стражникам. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга.

– Что все это значит? – спросил я.

– Ваше имя, – ответил седобородый

– Полагаю, вы его знаете, – ответил я.

– Ваше имя.

– Гассан Абдурахман ибн-Хаттаб, – ответил я. – Национальность: чатланин. Пол деревянный. Возраст не помню. Наверное, мне около тысячи лет от роду. Родился в селе Большие Говнищи Большеговнищенского района.

– Это вы так шутите, шевалье? – ответил человек со змеиными глазами. – Совсем не смешно. Хотя, вы, кажется, желаете посмеяться? Отлично. Тогда позвольте, и я немного пошучу, – он встал, подошел к столу с живодерским инструментом и взял нож с длинным и очень узким лезвием. – Очень острая вещица, куда острее ваших шуточек. Знаете, как называется эта милая игрушка? Бритва Безбрачия. Ей очень удобно отрезать у мужчины член вместе с яичками. Причем она позволяет резать быстро или медленно, в зависимости от силы нажатия. А вот этот интересный механизм, – седобородый положил нож и взял со стола что-то вроде ручного коловорота с длинным зубчатым цилиндром, – мы зовем "Крот в норе". Им можно пытать и мужчин, и женщин. Мужчины всегда кричат страшнее. Кроме того, у нас есть Маска Удушения и длинные гвозди, который наш палач, любезный мэтр Тома, замечательно умеет забивать в коленные и локтевые суставы. С чего желаете начать?

– Чего вам нужно? – ответил я, чувствуя, что покрываюсь ледяным потом.

– Для начала назовите свое имя.

– Для начала снимите с меня это железо.

– Имя!

– Эвальд Данилов, эрл де Квинси, маркиз Дарнгэм.

– Прекрасно. Теперь и я представлюсь, как того требует процессуальный кодекс. Арно де Бейлер, судья-следователь Святой инквизиции. Я назначен расследовать ваше дело, шевалье.

– Какое дело, черт возьми? Я ни в чем не виноват!

– Вы обвиняетесь в государственной измене.

– И кто же меня в этом обвиняет?

– Империя и пресвятая Матерь-Церковь. Вот, ознакомьтесь, – де Бейлер вручил мне свиток. Я с трудом развернул его, пальцы у меня дрожали.

– Это ложь, – ответил я, бросив свиток на стол. – Я не вступал ни в какие сговоры с целью свержения законной власти.

– Нам виднее, вступали вы в них, или нет, – сказал следователь с мерзкой улыбкой. – Поэтому не вижу смысла устраивать с вами препирательства и предлагаю сразу перейти к сути. Матьен, дайте мне признание!

Секретарь тут же вручил де Бейлеру свиток, и следователь передал его мне.

– Мы все написали за вас, друг мой, – сказал инквизитор со все той же гаденькой ухмылкой. – Вам остается лишь поставить свою подпись.

– Я ничего не буду подписывать!

– Вам придется это подписать. Вы же не хотите поближе познакомиться с мэтром Тома и его игрушками?

– Повторяю, я ни в чем не виноват и ничего не буду подписывать.

– Вы даже не прочли свиток.

– И не собираюсь! – Я швырнул бумагу к ногам следователя.

– Хмель, который еще не выветрился из вашей головы, добавляет вам куража, шевалье. – Следователь спокойно, даже как-то лениво подобрал свиток с пола. – Послушайте доброго совета, не доводите дело до пытки. К тому же, чистосердечное признание и раскаянье смягчит вашу участь. Святая инквизиция помнит о ваших заслугах и сожалеет о вашем падении, посему мы готовы проявить максимальное милосердие.

– Милосердие? Какое, к дьяволу, милосердие?

– Вы же не хотите умереть тяжело, шевалье? В муках и страданиях?

– Еще раз повторяю, я ни в чем не виноват!

– Ну до чего же вы упрямы! – Инквизитор вздохнул, развел руками. – Мэтр Тома, вы готовы?

– Да, монсиньор, – ответил палач и шагнул ко мне. Я невольно отшатнулся от него, вжался в стену.

– Назад! – крикнул я. – Вы не имеете права так со мной поступать. Я фламеньер и знатный человек!

– Тем горше то обстоятельство, что вы так низко пали, – ответствовал инквизитор. – Вам была оказана великая честь, а вы отплатили за нее изменой! Вы предали императора и орден, вступили в сговор с врагами империи, спровоцировали мятеж на Порсобадо, убили имперское должностное лицо и пытались путем подлога посеять раскол среди командоров.

– Это ложь.

– Ваша вина доказана, отпирательства бессмысленны.

– Я требую адвоката!

– Кого? – Инквизитор засмеялся. – Ах да, вы же свалились в наш мир с Луны. Я совсем забыл. Может быть, на Луне у вас принято другое судопроизводство. Но мы живем по нашим законам, шевалье. Мэтр Тома!

– Я хочу написать прошение императору!

– Нет, шевалье. Император даже не станет читать то, что написала рука изменника.

– Стойте! – Я отчаянным усилием попытался взять себя в руки. – Что будет, если я подпишу этот лист?

– Вы признаете свою вину, и Святая инквизиция, как я уже сказал, проявит к вам снисхождение.

– Что это значит?

– Вместо квалифицированной казни за государственную измену вы будете приговорены к публичному покаянию, лишению чести и ссылке, как это установлено нашими законами для знатных особ, совершивших менее опасное деяние.

– Квалифицированной казни? – Волосы зашевелились у меня на голове.

– Да. Государственная измена – самое тяжкое преступление против империи. Согласно статье 49 Уложения о наказаниях за него предусмотрено колесование для простолюдинов, сожжение на костре для духовных лиц и четвертование для знатных особ. Поскольку вы фламеньер, то есть лицо, облеченное правами и привилегиями как рыцарского сословия, так и духовенства, к вам будет применена комбинированная казнь – публичная пытка огнем и только после нее четвертование. Перед этим вы будете отлучены от святой Матери-Церкви, имя ваше будет предано проклятию, а герб публично опозорен.

– Герб дома де Квинси? – Во рту у меня пересохло. Странно, в этот момент я, хоть и охваченный паническим ужасом, подумал не о своей судьбе, а о сэре Роберте, имя которого будет опозорено.

– Да, – подтвердил инквизитор. – Будете подписывать признание?

– Сначала несколько вопросов, а там я решу.

– Конечно, – мне показалось, что де Бейлера удивили мои слова. – Что вы желаете узнать?

– Где доказательства моей измены? Вещдоки, как у нас принято говорить? Письма, расписки о получении денег от врагов империи, свидетельские показания, изобличающие меня?

– Они будут предъявлены вам на суде.

– Я бы хотел видеть их сейчас. Немедленно.

– Это невозможно, – нахмурился инквизитор.

– Отлично, – сказал я, ободренный его словами. – То есть вам нечем подкрепить обвинение против меня. Доказательств у вас нет. Я знаю точно, что их просто нет. Вы лжете, нагло и неуклюже. Вы пытаетесь пыткой вырвать у меня признание и на этом обвинить меня в вещах, которые я не совершал. Рассчитываете, что я под страхом пытки подпишу ваше сфабрикованное признание. Забыли одну вещь – я на суде запросто могу отречься от признания, полученного под пыткой. Но не это главное, господин законник. Желаете, я вас сейчас очень удивлю? Не вы один знаете Уложение о наказаниях Ростианской империи. Я еще в Паи-Ларране неплохо его изучил. И там есть Статья 68, где сказано: "Ежели подданный империи, дворянин, духовное лицо, либо человек подлого сословия, будет обвинен некоей стороной в преступных деяниях, и таковому обвинению не будет прямых доказательств, видоков и послухов, готовых дать показания под присягой, либо письменных документов, обличающих вину оного подданного перед короной, обвиняемый имеет право требовать суда Божьего и выставить своего защитника на поединок со стороной, обвинившей его в совершении противозаконного деяния, либо самому защищать свое доброе имя и репутацию, ежели к тому будет охота и способность". Я правильно цитирую закон, сударь?

Это был удар в самое сердце. Чистое туше, как сказал бы Пал Палыч Сычев, наш инструктор по рукопашному бою из клуба "Лориен". По лицу инквизитора я понял, что сукиному сыну нечем крыть. Он, гадина, блефовал, а я побил всю его мелкую шваль старшими козырями.

– Истинно так, – медленно заговорил инквизитор, видимо, пытаясь прийти в себя, – но это правило не распространяется на виновных в государственной измене.

– Покажите мне статью, где это сказано!

– Я не уполномочен это делать, шевалье.

– Я требую Божьего суда и сам буду защищать свою честь и доброе имя!

– Мэтр Тома! – позвал инквизитор жестяным голосом.

– Да, иди сюда, мордатый! – заорал я в том порыве отчаяния, когда уже ничто не имеет значения и хочется только одного – чтобы происходящий ужас побыстрее закончился. – Иди, тащи свои гвозди и жоповерты! Ссыкло ты, а не палач, только и можешь мучить безоружных и беззащитных. Попался бы ты мне в другом месте, я бы тебе самому яйца отрезал и на нос повесил! Гниды вы, подлюки и лжецы! Пиндосины сраные! Плевать я на вас хотел! Сдохну, а не подпишу вашу фальшивку!

Я ждал самого худшего, но де Бейлер внезапно жестом остановил палача, уже готового вцепиться мне в глотку, взял со стола колокольчик и позвонил. В каземате тут же появилась стража.

– Отведите шевалье в камеру, он, верно, еще не понял своего положения, – велел инквизитор. – Идите, мой друг, и хорошенько подумайте над тем, что вас ждет. Может быть, милостивая Матерь надоумит вас, и вы раскаетесь в своей гордыне. А утром мы поговорим с вами немного в другом ключе. Более... жестком.

***

Этот проклятый вой просто выворачивает меня наизнанку.

Вначале я подумал, что это сторожевой пес, но потом понял – нет, человек. Какой-то бедолага, который рехнулся в этом застенке от одиночества или пыток, и теперь воет в своей камере. Мне и без этого вытья тошно так, что словами не выразить, а уж когда слышишь такое...

Когда меня привели в эту камеру и оставили одного, я определенно был не в себе. Странное состояние, раньше со мной такого не случалось. Мне казалось, что это кошмар, дурной сон, что все это происходит не со мной, и вот-вот окружающие меня мучители расхохочутся и скажут: "Парень, это шутка! Все нормально, вали отсюда с Богом!" Но с меня сняли наручники, закрыли в камере и ушли. Спать я не мог, меня мучили сердцебиение и дрожь во всем теле. Мне было очень трудно думать связно, разобраться в происходящем – разум не воспринимал то, что меня окружало и что со мной происходило. Постепенно я понял, что лежу на деревянном лежаке, у каменной стены, в маленькой камере, такой темной, что разглядеть что-нибудь было невозможно. Тьма была такая густая и плотная, что меня охватила клаустрофобия – меня будто погребли заживо в этом мраке. Промозглый холод и смрадная вонь мучили меня едва ли не больше, чем этот могильный мрак.

Впрочем, время шло, мой страх улегся, безумец на время перестал выть – то ли выбился из сил, то ли успокоился, то ли уснул, – и я попытался встать и осмотреться, точнее ощупаться. Вытянув руку, я по стенке дошел до мощной окованной железом двери, потом до противоположной стены, споткнулся о кадку – местный эквивалент тюремной параши, – потом дошел до внешней стены. Под самым потолком было крошечное окошко: я смог нащупать тесно вмурованные в стену прутья. Может быть, днем в камере будет чуть светлее, подумал я. Камера была крошечной – три на три метра, не больше. Кроме лежака и бадьи никаких предметов в камере не было, и я решил, что в этот склеп меня посадили временно, возможно, до утра.

– "Утешай себя, утешай! – шепнуло отчаяние. – Они просто забудут о тебе, и ты сдохнешь в этой камере от голода, или рехнешься тут без света и надежды. Это же средневековье, будь оно..."

Я постарался взять себя в руки, сел на лавку и довольно долго сидел, обхватив плечи ладонями. Укрыться мне было нечем – плащ у меня отобрала стража, как, впрочем, шапку и пояс. Хорошо еще, теплый камзол с меня не сняли – без него я бы задубел насмерть. Я начал раскачиваться взад-вперед и вскоре почувствовал, что чувство холода уходит, и даже дрожь в теле стала как будто слабее. Потом я почувствовал голод.

– Покормят, как же! – буркнул я, продолжая поглаживать себя ладонями по плечам. – Суки!

За дверью вновь раздался вой – сумасшедший узник начал вторую часть концерта. Выл он долго, душевно, душераздирающе. Я надеялся, что стражникам, которых я видел по дороге сюда, надоест этот рок-н-ролл, и они заткнут парню рот, но никто не пришел, и безумец продолжал драть себе глотку в жутком концерте.

Ничего, думал я, пытаясь побороть дрожь, друзья не оставят меня в беде. Де Фаллен что-нибудь придумает. Тьерри наверняка сообщил отцу о том, что случилось в таверне. И Берни де Триан мне немного обязан своим возвышением. Хотя, я же осмелился ослушаться самого императора...

Снова накатил ледяной безнадежный ужас, сжал сердце, начал противно ворочаться в животе. Мне захотелось закричать, завыть, подобно безумцу, воющему там, за дверью, и я с трудом сдержался. Надо успокоиться, надо взять себя в руки. Они хотят сломать меня, напугать, раздавить, превратить в безвольную дрожащую тварь, в медузу, заставить оклеветать самого себя.

Нет, я буду бороться! Буду, буду, буду, буду! Не дождутся, падлы, не на того нарвались. Бог мне поможет, Домино мне поможет, правда на моей стороне. Все будет хорошо, только надо гнать от себя панику, нехорошие мысли, надо быть мужиком....

– Ауууууууаааааааа! – разнеслось по всей тюрьме.

Господи, кто-нибудь заткнет этому уроду глотку, или нет?!

Когда я услышал шаги за дверью, то решил, что стражникам, наконец, опротивел этот кошачий концерт, и они решили успокоить чокнутого узника. Но я ошибся. Шаги пролязгали по коридору и стихли прямо у моей двери. Я напрягся. Раздался металлический стук, открылось окошко в двери, и свет факела на какое-то мгновение ослепил меня. Я зажмурился и услышал издевательский смех.

– О-о, наш лунатик не спит! – сказал голос.

– Эй! – крикнул я. – Откройте дверь!

– Непременно, – ответил голос и снова заржал.

Я кинулся к двери, глянул в коридор и увидел фламеньера в оранжевом плаще. Рядом с ним стоял стражник с факелом в руке. За спиной фламеньера еще кто-то. Я сразу узнал этого рыцаря – Дитрих де Хох собственной персоной. Мой старый лютый друг еще по Паи-Ларран.

– Дит, ты?

– Не Дит, собака, а мессир Дитрих, шевалье Морензак. – Лицо Дита расплылось в улыбке. – Как тебе новые покои, Лунатик? Самое место для грязной плебейской свиньи.

– Что происходит?

– Происходит очищение ордена от швали. Сержант!

– Три шага назад! – скомандовал тюремщик.

Я подчинился. Застучал ключ в замке, и дверь открылась. Дит встал на пороге, уперев руки в бока. Вид у него был самый довольный. За его спиной стояли солдаты в форменных коттах вспомогательных войск.

– Ну не мог я отказать себе в таком удовольствии! – захихикал Дит. – Как тебе покои, Лунатик? Хороши, да?

– Какого черта?

– Ах, ты не понимаешь? Истинным сынам империи надоело терпеть изменников и мужланов в своих рядах, – Дит шагнул в камеру. – Мы вычистили орден от мусора. А уж когда я узнал про тебя, просто не мог не воспользоваться случаем. У меня к тебе счетец, если помнишь.

– Помню, я тебе нос поправил. Чего лыбишься, мажор? Говори, зачем пришел.

– А вот зачем, – Дит вытащил из-за пояса смятый свиток. – Видишь этот приказ? Теперь ты в моем распоряжении и пойдешь со мной.

– Куда?

– Не твое дело.

– А все-таки?

– Я сказал – идешь со мной! – рявкнул Дит, свирепея.

– Да ну? – Я отступил вглубь камеры. – А рожа не треснет?

Ответом мне был удар в лицо. Рукой в латной перчатке. К счастью, Дит не попал по носу, смазал по скуле. Второй удар пришелся в живот – он согнул меня пополам и заставил упасть на колени.

– Научился... драться! – прохрипел я.

– На еще! – Удар ногой в плечо опрокинул меня на пол. Встать-то я встал и даже собрался дать поганцу сдачи, но один из солдат Дита очень профессионально двинул мне по коленной чашечке. Я снова оказался на полу, и на меня накинулось сразу трое шакалов. Их удары сыпались градом, а я прикрывал ладонями голову и вопил. Истошно, яростно, не хуже сумасшедшего соседа по застенку, вообразившего себя волком. Впрочем, избиение продолжалось всего несколько секунд – эта крыса явно не собиралась забить меня до смерти.