Текст книги "Охранитель"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Преподобный куртуазно представился, осведомился о здоровье, спросил, нет ли у шевалье де Партене желания причаститься святых таинств, ибо человек, как известно, смертен? Нет? Ну как угодно. Вынужден вас покинуть, меня ждет мессир Ознар.

Взгляд у брата–доминиканца и впрямь примечательный – ощупывает, оценивает, буквально впивается глазами. Серьезный человек.

… – Жанин, будьте любезны выйти, – спустя примерно час брат Михаил вернулся вместе с Раулем. Последний был насуплен и зеленоват ликом. Похмелье в наилучшем виде. Точнее, в наихудшем. – Помогите мадам Верене по хозяйству. Если понадобится, мы вас позовем.

Девица Фаст безропотно подчинилась.

– Насколько я понимаю, мессир, – без предисловий начал монах, усаживаясь рядом с кушеткой, – после обстоятельной беседы с мэтром Ознаром прошедшей ночью вы полностью отдаете себе отчет в том, кто я такой и какими полномочиями облечен?

– Да, ваше преподобие.

– Прекрасно, прекрасно… Я могу рассчитывать на вашу откровенность, барон?

– Разумеется.

– Еще лучше. В таком случае скажите, когда вы получили жалованную грамоту на титул и лен Фременкур?

– Пятого ноября тысяча триста седьмого года, в Париже, замок Консьержери, из рук хранителя печати королевства Франция Гийома де Ногарэ.

– То есть сорок полных лет и еще четыре месяца тому?

– Истинно так, ваше преподобие.

– Как вы это объясните с учетом вашей молодости?.. Впрочем, я поставлю вопрос иначе. Когда вы родились?

– В тысяча девятьсот восемьдесят четвертом году от Рождества. Это получается… Да, правильно, шестьсот тридцать шесть лет вперед.

Рауль тяжело закашлялся.

Брат Михаил наоборот, и бровью не повел:

– Я так и предполагал… Именно так и предполагал. Ваше имя показалось мне знакомым. Некий Жан де Партене проходил в изученных мною документах по обвинению парижского Тампля, числясь братом–мирянином в «Сообществе головы Иоанна Крестителя». Раскрытие дела храмовников в Ла–Рошели ваших рук дело?

– Признаюсь – моих.

– Тогда Жен де Партене бесследно исчез – примерно в десятых числах декабря триста седьмого. Исчез вместе с некоторыми бумагами, представляющими исключительный интерес для авиньонской курии. Большая часть манускриптов касалась… – брат Михаил сделал многозначительную паузу, – касалась явления , называемого тамплиерами «Trou», Прореха.

– И это верно, ваше преподобие. Думается, вы очень подробно занимались делом Ордена Храма Соломонова.

– Оно не закрыто до сих пор.

– Неужели?

– У меня есть все основания полагать, шевалье, что моя нынешняя миссия в Аррасе, как чрезвычайного посла–инквизитора Апостольского престола напрямую связана с той давней историей… Прорехи. «Trou». Здесь их именуют «Дорогами».

– Святой Исидор Севильский… – Жан де Партене закрыл ладонью лицо. – Вот не ожидал, что сгинувшие призраки прошлого однажды настигнут меня. Да еще при таких обстоятельствах.

– Поможете? – прямо спросил преподобный.

– Ну какой из меня помощник?.. На ноги встать не могу.

– Мэтр Ознар утверждает, что вы выздоравливаете. Мне не требуется ваш меч. Чтобы победить воплощенное зло мне нужны знания.

– Хорошо, – вздохнул мессир барон. – Объясните внятно, что происходит. А то из бессвязных речей мэтра я разобрал в лучшем случае половину: запретите ему столько пить!..

Глава восьмая

В которой срываются маски и гибнут безвинные и виноватые. Многим кажется, что Аррасская история окончена, но это далеко не так. Мир, тем временем, сгорает в чумной горячке.

Аррас, графство Артуа.

Ночь на 18 марта 1348 года.

– Это возмутительно. Просто неслыханно… Идемте отсюда, Ознар!

Его преподобие покинул кабинет архидиакона Гонилона в состоянии, близком к бешеной ярости. Таким брата Михаила Рауль не видел ни разу за все время знакомства: красный как вареный рак, крылья носа раздуваются будто у загнанного рысака, из ушей разве только дым не валит. Похоже, у инквизитора с преосвященным состоялся весьма напряженный разговор и достичь взаимопонимания высоким сторонам не удалось.

Началось всё со срочного, понимаете – незамедлительного! – вызова в резиденцию архидиакона. Причетник Сен–Вааста примчался в доминиканскую коллегиату как ошпаренный, с выпученными от усердия глазками, и передал наистрожайшее распоряжение монсеньора: быть в замке Аррасского викария сей же час! Приказано проводить.

Причины эдакой спешки? Не изволили объяснить.

Надо так надо. Брат Михаил кликнул с собой Рауля, помогавшего следователям Трибунала разбираться с новообнаруженными документами по делу комтурии иоаннитов в Бребьере, и пешком отправился во дворец Гонилона, благо недалеко. Отметил по дороге, что людей на улицах почему–то меньше, чем обычно, хотя самый разгар дня и торговли.

Встретил визитеров секретарь архипастыря – августинец с некрасивым мужланским лицом. Заявил, что преосвященный Гонилон Корбейский требовал к себе только брата–инквизитора, а вовсе не мэтра Ознара. Последний может подождать в галерее замка.

Михаил пожал плечами и оставил Рауля в компании двух непременных хорьков–фуро, обживших палаццо монсеньора. Хорьки возлежали на покрытых подушками резных лавках черного дерева и недоверчиво посматривали на гостя холодными красными глазами–бусинами.

Ждать пришлось недолго: колокол кафедрального собора не успел отбить вторую кварту, как преподобный вылетел из покоев архидиакона ровно булыжник из пращи, схватил мэтра за рукав колета и потащил к выходу.

– Да кем он себя вообразил, старый сквалыга? – грохотал обуянный грехом гневливости доминиканец. – Рауль, представьте, он поставил под сомнение мою юрисдикцию! Сказал, что я не должен вести следствие против лиц духовного звания в диоцезии Артуа, ибо это прерогатива местного архипастыря и его суда!

– С чего бы эдакая перемена настроения? – изумился мэтр.

– Из–за ареста госпитальеров и комтура де Лангра! Повелел немедля отпустить и соблюсти процедуру – вначале обращение к генералу Ордена, затем к архидиакону, и только по их дозволению можно начинать следствие!

– А вы что?

– Пригрозил осложнениями с курией. Да только не в коня корм – Гонилон прекрасно знает, какие трудности возникли из–за чумы: почта не ходит, а если депешу вдруг доставят, моей жалобе в Авиньоне вряд ли придадут значение пока не будет наведен минимальный порядок и эпидемия не пойдет на убыль… Наконец, архидиакон запретил обращаться за помощью к светским властям и отправил соответствующий ордонанс сенешалю де Рувру! Связал нас по рукам и ногам!

– Но ведь Гонилон не имеет права! Вы папский инквизитор с исключительными полномочиями!

– Да плевать он хотел – сейчас мои привилегии остались лишь на пергаменте. Реального механизма воздействия на зарвавшегося прелата теперь нет: Черная Смерть внесла свои коррективы и толстяк воспользовался положением: знает, что тяжкие обстоятельства впоследствии всё спишут.

– Вы пытались объяснить, что дело не терпит проволочек?

– Еще бы… Уперся, негодяй, рожищами – за ноги не оттащишь! Не трогать священников с рыцарями–монахами и точка! Мирян – хоть всех сжигай, а клирики – компетенция архидиаконского суда. Решил власть показать! Как не вовремя!

– Что же теперь делать? – растерялся мэтр.

– Придумаем… Придется пойти на хитрости. Задействуем процессуальные крючки. В церковном законе можно отыскать малоизвестные зацепки, лишь бы арестованные остались в наших руках день–другой. Вы юрист? Вот и поразмыслите!

На Рыночной площади было малолюдно: открыты едва половина лавок. Возле Бычьего ряда, где продавали живую скотину, громко скандалили – судя по доносящимся обрывкам фраз, умерли несколько свиней, и владелец требовал с рыночного прево возмещения: накормили небось какой–то отравой! Хряк – это тебе не человек, животное нежное, ему гниль жрать нельзя!

Брат Михаил остановился, исподлобья понаблюдал за сценой и, покачав головой, обратился к Раулю:

– Скверные у меня предчувствия, мессир Ознар. Очень скверные. Говорите, из вашего подвала, где алхимическая лаборатория, сбежать невозможно?

– Наверное так. Единственная дверь отпирается магическим ключом, сами знаете.

– Тогда готовьтесь к приему гостя. Я постараюсь тайно переправить комтура Сигфруа де Лангра в дом мадам Верене. Охранять будут Ролло фон Тергенау и братья ди Джессо… Кажется, это пока единственный выход. Ждите к закату. Пока можете быть свободны. Надеюсь, мессир де Партене действительно идет на поправку – передайте от меня поклон.

– Вы ему поверили? Всерьез?

– Да. Поскольку твердо знаю, что барон не врет. Визитеры оттуда не такая уж редкость, только распознать их крайне сложно. До вечера, мэтр.

* * *

Надо заметить, что Михаил Овернский миндальничать не собирался: все, на кого указал Жоффруа де Но были незамедлительно арестованы, включая комтурию госпитальеров в полном составе – двенадцать братьев–рыцарей. Сопротивляться было бесполезно, городской прево предоставил в распоряжение Трибунала всех свободных сержантов и министериалов числом в три с небольшим десятка, а накрепко вбитая дисциплинированность иоаннитов не позволила усомниться в правомерности действий инквизиции – разберутся и отпустят.

Некоторых и впрямь отпустили почти сразу. Дворяне поступившие в Орден недавно или переведенные из других командорств в показаниях де Но не фигурировали и подозрений не вызывали. Другое дело «старая гвардия», когда–то носившая белые тамплиерские плащи – с этими предстоял особый разговор.

Если излагать полученные инквизицией сведения вкратце, то на первый взгляд получалось, что Сигфруа де Лангр с сообщниками не занимались ничем особо предосудительным и попадающим в сферу непосредственного внимания Sanctum Officium.

Известно, что графство Артуа стоит на перекрестье важнейших путей с запада на восток (из Франции и Бретани в Священную Империю германцев и Фландрию) и с юга на север (из Прованса и Бургундии в Англию и Скандинавию). После роспуска Ордена Храма занимаемая им ниша опустела – тамплиеры не только содержали банки и ссудные конторы, но еще вели обширную торговлю ради преумножения казны братства.

Учинивший комплот де Лангр отлично понимал, какую выгоду упускает – корабли, фактории и склады храмовников перешли Госпиталю, но заниматься презренным торгашеством иоанниты не стремились, вполне удовлетворяясь доходами с орденских земель и пожертвованиями. Так почему бы втихую не продолжить традиции Тампля, используя конфискованные Церковью и переданные госпитальерам ресурсы, тем более, что духовно–рыцарские ордена пошлинами не облагались? Узаконенная контрабанда.

Поделиться с духовной и мирской властью, дабы не возникало трудностей, дело обязательное – щедрую мзду получал архидиакон (наверняка отсюда и проистекало искренне возмущение Гонилона самоуправством преподобного), а с ним и представители графа Филиппа.

Ничего особенного, обычная практика. Все воруют, за исключением разве что короля.

Однако, как говорится, имелись нюансы.

Когда денег в достатке, хочется чего–то большего, а если учитывать вековую герметическую традицию Тампля, «большее» может оказаться слишком опасным не только для непосвященных, но и для самих носителей запретной тайны…

– Храмовники начали увлекаться гоэцией и секретами мироздания еще в Палестине, особенно после контактов с многочисленными восточными сектами, начиная от уцелевших зороастрийцев и заканчивая исмаилитами Хасана ибн Саббаха, – объяснял Раулю брат Михаил. – Переняли кое–что из обрядовости и философии, позже скатились к манихейству и дуалистической доктрине. Культ, который исповедовали рыцари высшей ступени посвящения – магистр, командоры и визитаторы, – к тысяча триста седьмому году меньше всего напоминал христианство. Уродливая компиляция маздеизма, оккультных наук, Каббалы, арабской мистики и катаризма у них называлась «поиском истины». И если бы всё ограничивалось только ересью…

– Воображаю, сколько опасного вздора они могли навыдумывать за двести лет, – согласился мэтр. – Я знаю, что большинство материалов дела храмовников инквизиция никогда не предавала огласке, но слухи ходили самые разные. Особенно в Нарбонне. Святой Грааль, копье Лонгина, перстень Соломона – якобы тамплиеры собирали великие реликвии и магические предметы, описанные в легендах.

– Собирали, конечно, – кивнул преподобный. – Копье Лонгина, допустим, я держал в руках – оно хранится в Авиньоне сейчас. Конфисковали в парижском Тампле когда вскрыли сокровищницу Жака де Моле. Грааль, к сожалению, ускользнул – последний раз чашу видели где–то в Пиренеях еще сотню лет назад, перед взятием Монсегюра. Не в этом дело, мессир Ознар. Храмовники начали вплотную подбираться к загадкам, разъяснить которые не в состоянии как теологи, так и магистры septem artes liberales [33]33
  Семь свободных искусств – обязательный комплекс практических дисциплин: грамматика, риторика, диалектика, арифметика, геометрия, астрономия, музыка.


[Закрыть]. Одна из них – Дороги.

– Дороги, – расстроенно повторил Рауль. – Значит, всё бесовство творившееся в Артуа увязано на них?

– Скажите пожалуйста, – брат Михаил внимательно посмотрел на мэтра. – Является ли злом гроза? Ветер? Паводок?

– В зависимости от трактовки и исхода. Паводок смывает плодородную почву с посевами и разрушает дома, но может принесли на поля ил, благодаря которому урожай пшеницы вырастет вдвое против обычного.

– У меня есть достаточно оснований полагать, что Дороги, Прорехи или, как выразился барон де Фременкур, «Двери» не более чем naturale phaenomenon – явление природы. Частица великого Творения Господнего, связующая промеж собой времена и… м–м… назову так: иные планы бытия. Разговоров о множественности миров в среде схоластов ходит немало, вот и возможное подтверждение…

– Аристотель утверждал, будто при существовании множественных миров элементы одного мира непременно попадали бы в другой, – кивнул Рауль. – Доказательство тому – шевалье де Партене. Но с точки зрения Церкви это неслыханная ересь: предполагать, что Христос был распят и страдал десятки, а то и сотни раз ради Спасения обитателей каждого отдельного мира?..

– Богохульничаете, – весело заметил преподобный. – А как насчет такого заключения: Всевышний сотворил миры по своей благости и жалостливости, и чем больше миров, тем больше может проявиться благость Бога? Добавочно: мудрость и всемогущество Господа бесконечны, следовательно созданная им Вселенная бесконечна и бесконечно разнообразна!

– Сейчас мы оба до костра договоримся, – рассмеялся в ответ Рауль. – Извините, но схоластика не мой конек. Давайте оставим космологические споры докторам философии Клюни и Болоньи, а сами обратимся к насущному.

– Согласен. Ключевые слова вы произнесли только что, вспомнив «Категории» Аристотеля: «…элементы одного мира непременно попадали бы в другой мир». Вспомните что сами произнесли в Кале, после изгнания демона Альдаберона? «Где–то открылись Врата». Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: ключ ко всем событиям недавнего времени – Interferencia, взаимопроникновение. Смешение нашей реальности с реальностью чуждой. Поняли, наконец?

– Выходит, Инурри тогда не ошибался, – пробормотал Рауль. – Мороз из Нифельхейма, изливающийся в Универсум людей. Ipar lurra, ледяной мир, проход в который по недомыслию открыли Лангр с присными!

– Вашему домовому цены нет, мэтр. Попытайтесь заново разговорить артотрога – его советы могут оказаться неоценимо полезными!

* * *

Бесконечный ужас Черной Смерти рано или поздно пришел бы в Аррас, но виновником начала эпидемии в городе был вовсе не шевалье Жан де Партене – у неожиданного гостя столицы графства болезнь протекала сравнительно легко и до вскрытия бубонов (неважно, произвольного или намеренного, путем хирургическим), «болезнетворные скотинки» Марка Теренция Варрона не распространялись. Yersinia pestis, чумная палочка, до времени оставалась в воспаленных лимфоузлах, а поскольку самим бароном и мэтром Ознаром после нехитрой операции были приняты максимально доступные меры предосторожности, чума не покинула аптеку на Иерусалимской улице.

Другое дело – Скотный рынок и нехитрые гешефты соседей из Камбрэ. Семейство Ирсула Бен–Йосефа и в частности средний сын почтенного раввина Биньямин–Зэев, вполне законно занимались торговлей в Священной Империи и (через местных посредников) во французском порубежье, виртуозно играя в на разнице пошлин и налогов.

В не пострадавшем от войны княжестве Камбрайском цены на живую скотину гораздо ниже, но князь–епископ установил непомерные поборы с прибыли: куда проще уплатить таможенный «Abgabe» во Франции и чистый доход с продажи одного откормленного хряка на рынке Арраса или Сент–Омер составит десять–пятнадцать денье, а с небольшого гурта – до ливра.

И это при том, что самому почтенному Биньямину–Зэеву вовсе не обязательно осквернять себя даже созерцанием нечистых животных: сиди в уютной конторе, отдавай письменные распоряжения да подсчитывай выручку. Деньги, как говорил этот язычник Веспасиан, не пахнут.

Девять дней назад чума добралась до Камбрэ – как и подозревал рав Ирсул, с торговым обозом из Меца. Благодаря решительным действиям церковных властей, достаточно осведомленных о происходящем в Бургундии и Провансе, откуда моровое поветрие неумолимо распространялось на север, эпидемию удалось если не пресечь, то хотя бы существенно ограничить.

Епископ Ги де Вентадорн пошел на беспощадные меры, приказав сжигать дома заболевших, немногих выздоравливающих сосредоточил в монастырях госпитальеров под строжайшим карантином и силой баварских наемников подавил начинавшийся в городе чумной бунт. По сравнению со многими другими землями Империи, где курфюрсты или побоялись пролить лишнюю кровь, или не смогли верно оценить обстановку, княжество Камбрайское и его жители отделались легким испугом – Черная Смерть унесла не более одной десятой от общего числа подданных.

…Погонщики скота пересекли границу королевства Франция незадолго до полного закрытия города его преосвященством 11 марта 1348 года. Успели. Никто не подозревал, что домашняя свинья так же восприимчива к чуме, как и человек.

Доставивший в город занедужившего барона де Фременкур Кловис из Леклюза не заразился сам, однако побывав к вечеру на Скотном рынке вляпался башмаком в кровавую лужу от убоины и принес чуму в деревню на подошвах – мясник зарезал хряка побыстрее, животное выглядело больным и не стоило ждать, пока оно издохнет. Мясо не продашь – покупатели тотчас нажалуются прево.

До заката в Аррасе заболели три десятка человек, посещавших Скотный рынок, успев передать Черную Смерть большинству домашних и соседей.

* * *

Погода портилась. Грязно–серые тучи ползли над городскими башнями, шпиль Сен–Вааста терялся в дымке. Немного потеплело, но уж лучше приятный морозец, чем ветер и дождь со снегом – не позавидуешь тем, кто сейчас в дороге. Аррас выглядит мрачным, безлюдным и угрожающе–настороженным.

Мэтр сбросил плащ и шаперон в сенях, заглянул в кабинет. Тихо. Ужин мадам Верене подаст позже, к сумеркам.

– Жанин?! Слышишь меня? Никто не появлялся, пока я был в аббатстве?

– Это вы мэтр? – донесся из–за двери приглушенный голос его милости барона. – Стучали четырежды, но я посоветовал хозяйке не открывать.

Жан де Партене переместился с лежанки в кресло возле аптечной стойки. Приоделся: чистые брэ, шерстяные чулки, поверх нижней рубахи кунья накидка из гардероба мэтра. В руках книга – не более и не менее, а «Metaphysica» Альберта фон Больштедта, более известного в ученых кругах как Альберт Великий.

– Быстро приходите в себя, – машинально отметил Рауль. – Бледность исчезла, смотрите повеселее… Неужели в этом заслуга «арабского снадобья»?

Мэтр нарочно выделил голосом последние слова, давая понять, что обитатели Гранадского эмирата или подданные султана Египта к появлению цилиндров с иглами не имеют ровным счетом никакого отношения.

– Арабского? – на мгновение задумался мессир Жан. – Да, верно. Простите, я солгал. Вы читали сочинения Роджера Бэкона, францисканца из Оксфорда?

– Но при чем тут Doctor Mirabilis [34]34
  «Удивительный Доктор» – почетное звание Р. Бэкона дарованное ему в 1247 году Парижским университетом.


[Закрыть]? – не понял Рауль. – Он более интересовался механикой, оптикой и математикой, чем медициной.

– Вспомните его заметки «О чудесном искусстве инструментов», – барон прикрыл веки и привел цитату по памяти: – «…Из природных средств создадутся орудия судоходства такие, коих силою корабль пойдет под водительством одного лишь человека, притом пуще нежели ходят под парусом или на веслах. Явятся и повозки без тварей борзо влекомы нутряным напором, такожде махины на воздусех плывущи ими же муж воссед правит дабы крыла рукотворны били бы воздух по образу летучих птах. И малейшие орудия, способные подъять несметный груз, и колесницы, странствующие по дну морскому ». Бэкон всё предугадал в точности. Это существует. Вернее, будет существовать, наравне с невиданными теперь средствами излечения – никакой магии, одна чистая наука. Я не вправе рассказать больше, но уверяю: Бэкон не ошибался.

– Вы переворачиваете мои представления об Универсуме, мессир де Партене, – вздохнул мэтр. – Пускай, нельзя так нельзя. Дозвольте вас осмотреть и перевязать. Кроме того, где Жанин Фаст и почему вы не разрешили мадам Верене пускать в дом визитеров? Ко мне могли придти постоянные покупатели, за лекарством.

– Жанин я отослал спать: она очень вымотана, хотя старалась не показывать виду. Ответ на второй вопрос очевиден: хватит вам одного зачумленного. Помните, что я рассказывал? Единственный носитель чумы передвигаясь только в пределах своего квартала за световой день обречет на смерть десятки людей. А в том, что кроме меня в городе таковых носителей не один, не два и не три – сомнений не остается. Закон больших чисел, мэтр.

– Что, прошу прощения?

– Понятие из моей реальности: совместное действие большого числа случайных факторов приводит к результату, почти не зависящему от случая. Больных во Франции миллионы. Несколько из них обязаны оказаться в Аррасе на пике эпидемии, приходящемся на февраль–апрель нынешнего года. Что будет дальше – вы знаете.

– Пресвятая Мария Парижская и Сен–Дени, – вздрогнул Рауль. – Преподобный сегодня тоже терзался недобрыми предчувствиями, а брат Михаил по натуре не склонен к унынию – он человек действия, убежденный в благоволении небес. Шевалье… Вы… Вы не могли бы пояснить, что будет дальше? Потом? Например, через год? Вы же всё знаете!

– Нет, – отрезал барон. – Причин несколько. Вы искренний человек и дворянин, знаете цену слову, однако…

Барон упомянул святое, краеугольный камень, нечто нерушимое, не подлежащее сомнению никогда и в любых обстоятельствах. Неизменное вовеки: честное слово благороднорожденного. Воистину великая нерушимая ценность, неоспоримая и не обесценивающаяся. Дороже золота и диамантов.

Партене был циничен донельзя, говоря оскорбительное и обидное:

– Однажды вы сможете не выдержать и разгласите эти сведения вольно или невольно – например, под пыткой. Или увлекшись, в ученой беседе. Во–вторых, вам будет неинтересно жить. Удовлетворитесь тем, что Франция будет существовать и шесть с лишним столетий спустя – вполне благополучная, богатая и процветающая. По сравнению с некоторыми… гм… другими державами.

– Как же будут звать нашего тогдашнего монарха? – попытался отшутиться мэтр, убедившись, что никаких подробностей из его милости клещами не вытянешь. Да и обижаться не время. – Луи? Филипп?

– Николя, – откровенно фыркнул Жан де Партене. – Первый.

– Де Валуа?

– Оставим, сударь. Лучше порадуйте меня новостями из коллегиаты доминиканцев. Его преподобие просил о поддержке, следовательно я обязан знать подробности…

Господин барон непомерно скрытен, однако сам проявляет неумеренное любопытство, заручившись поутру абсолютной поддержкой Михаила Овернского: Раулю было настрого указано отвечать на любые, самые каверзные вопросы, о секретности делопроизводства Трибунала временно позабыть и вообще стараться угодить мессиру Жану, ничем не вызывая его недовольства.

Странная позиция для тертого–перетертого инквизитора сделавшего карьеру в Авиньоне! Главный закон садка со скорпионами, который представляет из себя курия и Папский двор гласит: ни единого лишнего слова. Никому. Никогда. И уж особенно таким как…

Как кто?

Личность Жана де Партене, барона де Фременкур, исходно поставила Рауля Ознара в логический тупик. Судя по манерам, воспитанию, безупречному знанию языков и начитанности этот человек достиг уровня магистра Сорбонны. Что несовместимо с ремеслом военным, а его милость вне любых сомнений обращается с клинком не хуже, чем с собственной рукой. Если в Европе днем с огнем и сворой гончих еще можно найти рыцаря, получившего шапку доктора Семи Свободных Искусств, то человек с юности посвятивший себя наукам и решивший затем влиться в ряды воинства короля – нонсенс. Или – или.

Хорошо, допустим, Партене действительно прошел Дорогами атребатов из некоего умозрительного «будущего» в материальное настоящее – в этом брат Михаил как раз сомнений не испытывал, видимо имея серьезные, подтвержденные опытом, основания верить барону на слово.

Рауль знал о концепции времени как таковой, – чай не варварская и не языческая эпоха, когда время полагалось строго циклическим и считали по урожаям или правлениям римских консулов! Наука на месте не стоит, – просвещенный XIV век на дворе! – но представить себе временной разрыв в целых шесть с половиной столетий Рауль был не в состоянии. Шесть веков тому назад – пожалуйста: мажордом Карл Мартелл, Пипин Короткий, вторжение арабов в Аквитанию! Всё это зафиксировано в летописях! Это было , чему есть неоспоримые свидетельства уважаемых хронистов!

Но будущее? Будущее, где запросто можно встретить Бэконовские «повозки без тварей борзо влекомые нутряным напором »? Махины на воздусех плывущи? Чудо–лекарства, излечивающие за день–другой от чумы?

Это разум принимать отказывался.

Или все–таки это не будущее, а другой мир из цепочки аристотелевской «бесконечности», которую Аристотель сам же и опроверг?

Между прочим Жан де Партене признался, что верует во Иисуса Христа, пускай и отправляет «Восточный» или византийский обряд. Брат Михаил утром от этого факта беспечно отмахнулся и настоял, чтобы барон все–таки кратко исповедался и принял причастие – не помешает, а Церковь Константинопольская хоть и раскольничья, но создана апостолами и в ересь не впала. Так что давайте сын мой, кайтесь – я православных уже исповедовал в Сербии, и ничего, спаслись…

Откуда знаю, что спаслись?

Оттуда.

Доминиканец небрежно ткнул пальцем в потолок.

…А вы Рауль прогуляйтесь пока за дверь: таинство как–никак.

Спустя кварту брат Михаил вышел из помещения аптеки задумчивым, но приободренным. Тогда–то и было дано распоряжение ничего от мессира барона не скрывать.

… – О чем задумались маэстро, на середине нотной строчки? – размышления Рауля прервал голос его милости. Пальцы делали свое дело почти без участия разума: раздвинуть рану, вычистить от остатков гноя, промыть, поставить новый дренаж. Как славно, уже и не подкравливает, а выделения прозрачные: зараза исчезает буквально на глазах! – Не обращайте внимания, это первая строфа из сонета малоизвестного, но очень хорошего стихотворца грядущих времен. Вы чем–то озабочены, мессир Ознар.

– Вскоре начнут звонить Повечерие, – мэтр покосился на едва приоткрытые ставни аптеки. Смеркалось, тусклый свет пасмурного дня сменялся траурным пурпуром надвигавшейся тьмы. – Жди гостей.

– Трость в доме найдется? – деловито осведомился барон. – Двигаться мне пока трудно, но я смогу спуститься в подвал. Хотелось бы послушать откровения комтура де Лангра. У меня есть отдельный счет к храмовникам. Хотелось бы его оплатить и закрыть.

В глазах Жана де Партене сверкнула льдисто–голубая, холодная–прехолодная искорка. Страшная искорка, нечеловеческая.

– Вам–то что они сделали, сударь? – искренне удивился Рауль, сделав вид, будто не заметил синеватого огонька в зрачках барона. Магией, впрочем, тут и не пахло: некая внутренняя, неизвестная мэтру сила.

– Из–за них мне пришлось убить старого и проверенного друга. Не думайте, мэтр Ознар, что Дороги ведут только в Аррас. Однажды они привели меня в подвалы парижского Тампля. Векселя доселе не оплачены.

– Не дергайтесь, – Рауль легонько ткнул локтем в грудь его милости, пытаясь не выказать собственного волнения. – У меня ланцет в руках, а рядом бедренная становая жила! Ваша, между прочим! Еще полдюйма и векселя пришлось бы передавать наследникам!

Барон угрюмо замолчал и до окончания перевязки не произнес ни слова.

* * *

Черная крытая повозка остановилась не на Иерусалимской, а на улице Сен–Обер, с которой был еще один вход в дом. Арриго ди Джессо спрыгнул с козел, постучал как условлено – тук–тук, тук.

Дверь приоткрылась, на пороге стоял Рауль со свечой в руке.

– Привезли?

– Да, да, – нетерпеливо сказал Арриго. – Быстрее, никто не должен заметить!

Любезничать с Сигфруа де Лангром не стали: руки комтура связаны за спиной, на голове грубый холщовый мешок. Судя по недовольному мычанию, рот заткнут кляпом.

Не задохнулся бы – именно в этом смысле мэтр и высказался.

– Не учите меня обращению с пленниками, – огрызнулся сицилиец. – Первый раз, что ли? Куда вести, показывайте!

Подвал был ярко освещен – свечи, лампы с серебряными отражателями–зеркальцами. Братья ди Джессо молча кивнули барону де Фременкур, не выказав удивления его присутствию: преподобный наверняка оповестил. Ролло фон Тергенау остался наверху, в аптеке, ждать брата Михаила.

Де Лангра усадили на тяжелый деревянный стул, приткнули в угол. Танкред ди Джессо взял принесенную с собой сумку, подошел к одному из пустующих столов и начал раскладывать инструменты, способные довести до сердечного приступа любого гуманиста и филантропа.

Господин барон поглядывал с интересом и пониманием – видимо был знаком с устрашающим набором железяк, призванных развязать язык самому неразговорчивому упрямцу.

– Его преподобие задерживается, – говорил Раулю бедный и явно встревоженный Арриго. – Неблагочиние в монастыре францисканцев, его срочно вызвали в обитель… В городе неспокойно, мэтр. Что–то происходит. Что–то очень нехорошее.

Рауль промолчал. Причина беспокойства дона Арриго очевидна: с годами у наемников вырабатывается чутье на опасность будто у матерущих волков, способных уйти от самого опытного и настойчивого охотника. Братья–миряне не могли не заметить пугающих изменений в Аррасе, начавшихся ко второй половине дня – пока ничего явного, признаки грядущего апокалипсиса еще туманны, но столица графства словно бы погружается во мглу, из которой нет и не будет возврата.

В осязаемую, вязкую мглу небытия.

Жутко представить, что готовит городу наступающая ночь.

– Хотел бы пожелать всем присутствующим доброго вечера, но язык не поворачивается, – брат Михаил объявился две кварты спустя, в сопровождении неизменного Жака. – Прошу простить мэтр: я и брятья–миряне вынуждены избрать ваш дом временным пристанищем. Возвращаться в коллегиату невозможно.