Текст книги "Охранитель"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Жанин подхватила со стойки ковш с отваром липового цвета и медом, поднесла к губам его милости. Барон выпил сколько смог.

Странненькая у шевалье де Партене поклажа. Замочки на суме опять же швейцарские, из Тургау – чтобы отпереть пришлось найти в кармашке пояса замысловатый ключик.

Поверх лежит замотанная в промасленную телячью кожу кольчуга – очень легкая, из неизвестного Раулю светлого металла. По виду смахивает на серебро, только стократ прочнее. Кольца не запаяны и не проклепаны, а кажутся цельнолитыми – потрясающе! Как, спрашивается, их соединяли?

На более крупных звеньях составлявших воротник кольчуги едва различимая гравировка латинскими буквами: «ThyssenKrupp AG». Что обозначает – неизвестно. Имя мастера или знак цеха?

Несколько непонятных приспособлений, одно похоже на соединенные гибкой рамкой коротенькие и толстые трубки с отливающими сине–зеленым цветом полированными стеклами внутри. Рауль поднес трубки к глазам, с изумлением увидев в стеклышках мадам Верене, только очень–очень маленькую, размером с муху. Отложил.

Вот она, железная шкатулка! Мессир Жан, прислеживающий за действиями мэтра указал отбросить задвижки под крышечкой и отпереть.

Новые чудеса. Внутри лежали упакованные в прозрачную пленку, наподобие бычьего пузыря, инструменты. Вот вроде бы ланцет – самый привычный, только ручка стальная, а не деревянная.

Миниатюрные клещи. Щипчики. Ножницы. В прозрачных конвертах с синей, зеленой и красной полосами цилиндрические предметы с поршнем и иглами.

Что это такое?

– Теперь слушайте меня очень внимательно, Рауль Ознар, – через силу проговорил барон. – Возьмите пакет с красной линией и надписью по–латыни «Streptomycin». Сорвите пленку… Да, именно так. Подайте мне, я покажу как надо делать.

Барон де Фременкур сорвал с прикрепленной к цилиндру иглы колпачок, отбросил в сторону. Вонзил острие себе в бок, в косую мышцу живота, надавил на поршень.

– Это должно помочь… Сделайте то же самое себе, мадемуазель Жанин и мадам Верене.

– Мне не надо, – сказала ореада. – Одону сделайте, он человек.

– Что это такое? – отозвался Рауль.

– Снадобье… Арабское, как я говорил. Должно хватить на всех… Давайте, не робейте! Можно в бедро, можно в плечо… Видели как я показал?

– Видел. Но… Девица Фаст не посмеет обнажать тело при мужчинах! Нельзя. Это богопротивно.

– Шевелитесь же, балбес! Иначе умрут все!

* * *

Рауля трясло.

Колотило так, что ложку ко рту не поднести. Не от страха, нет. От чувства полнейшей безысходности. Ощущения тупика. Окончательного и бесповоротного.

Ореада, – проклятая нелюдь, мамашу ее через три колена! – принесла мэтру ужин. Готовила сама, поскольку прислугу спешно отослала домой.

Овсяная каша на воде – добавлено коровье масло, выварка чеснока и листочки мяты. Ломтики скоромной рыбы–тунца и местный изюм – высушенные ягоды зеленого винограда, добавляющие кислинки. Суховатый зимний хлеб – мука уже не та, что после урожая.

Кушайте, мэтр. Вам нужно покушать.

Напротив Рауля сидела девица Жанин. Осторожно отламывала от теплого ржаного каравая по кусочку, отправляла в рот. Смотрела так, будто что–то прилюдно украла. Если бы не мадам Верене, не притронулась бы к еде – боялась.

Надо же, сбежать из монастыря не испугалась, а тут корчит из себя покорную рабыню! И все–таки что–то…

Что–то уникальное, загадочное, в девице Фаст есть – она не такая как все. Кровь Древних, как утверждает ореада? У людей и Etxeko может быть общее потомство, это неоспоримо доказано…

Вкус каши почти не чувствовался – от уксусных паров едва не слезились глаза и слегка першило в горле. Таинственный господин Жан де Партене заставил вымыть разведенной водой эссенцией всю аптеку и жилые комнаты, а оставшиеся после резекции бубонов пропитанные сукровицей и желтым гноем бинты приказал немедленно сжечь на жаровне.

К облегчению мэтра Ознара хирургия прошла успешно – барон не шутил, вскрыть бубон оказалось не сложнее, чем банальный фурункул. Вновь не обошлось без странных капризов мессира Жана: он настоял, чтобы Рауль и девица Фаст повязали на лица, закрывая рот и нос, тряпичные полоски пропитанные самым крепким brandwijn, «жженым вином», популярным на севере Франции фламандским продуктом перегонки вина из Пуату. Для чего – умолчал.

Двойной надрез ланцетом в виде буквы «Х», удалить мертвые ткани, поставить дренаж – шелковую ленточку, один конец которой остается в ране, второй выводится наружу. Точно как рекомендовал в своих трудах Клавдий Гален, придворный врач римского императора Марка Аврелия. Поверх – не тугая повязка из чистого льна.

Было больно, но барон терпел стиснув зубы.

– У вас прекрасно получилось, – сказал он Раулю по окончанию действа. – Наверное ощущения субъективные, но мне стало полегче… Спать хочется.

– Так спите, сударь.

– Боюсь одного: не проснуться.

– На все Божья воля, шевалье… Позвать кюре для причастия?

– Там, откуда я родом говорят: на Бога надейся, а сам не плошай. Могу я попросить вас об одолжении, мэтр? Если вы уцелеете в этом вселенском кошмаре…

– «Вселенский кошмар»? – переспросил Рауль. – Мрачное определение. Вы явно знаете о происходящем больше меня.

– Да, верно. Европа стоит на пороге невиданной в истории системной катастрофы… Собственно, мы уже переступили порог. Катастрофа началась, она происходит прямо сейчас, у нас на глазах, только не каждый способен оценить масштаб.

– Вы говорите непонятно, – ответил мэтр Ознар, посчитав, что у господина барона снова помутился разум. – Отдохните, я подойду к вам после заката.

– Остановитесь, мессир. Дослушайте. Просьба самая невинная. Случись я умру, в одной из сумок, – та, которая с тиснением на крышке, – найдете тубусы с документами… И деньги, больше тысячи венецианских цехинов чеканки дожа Франческо Дандоло, чистейшее золото… Цехины возьмете себе. Бумаги отправьте в Париж, мост Менял, торговый дом Любекской Ганзы, господину Карлу Вельзеру или его помощникам. Приложите сообщение, что барон де Фременкур скончался от чумы… Там разберутся. Обещаете?

– Я не собирался обыскивать ваши сумки в любом случае! – оскорблено сказал мэтр. – При вашей возможной смерти передам поклажу и деньги прево Арраса, как представителю закона короля!

– Простите, если обидел… Неправильно сформулировал. Вы благородный по рождению, человек чести. И все–таки – обещаете?

– Хорошо, слово наследника Вермандуа и Ознаров, а крепче этого слова только сталь, – кивнул Рауль, подумав о том, что мессир Жан или трудится на какую–то из тайных служб (предположений множество – от королевского сенешальства, до «Kataskopia», византийской разведки, о которой ходит немало устрашающих легенд!) или, что вполне возможно, выполняет деликатные поручения уважаемых купцов Ганзы, сопряженные с не меньшим риском. – Обещаю.

– Слово?

– Повторяю: слово дворянина. – Рауль начал обижаться всерьёз. Дважды попросить потомка древнего и уважаемого рода Вермандуа о клятве – это почти оскорбление!

Но если у мессира Жана есть свои, особые соображения?..

Впрочем, размышлять о занятиях шевалье де Партене ныне бессмысленно. Далеко на второй план отошли даже неожиданные и пугающие открытия, сделанные братом Михаилом Овернским и следователями Трибунала. Все мысли Рауля, на которого накатила вторая, еще более парализующая волна страха, были сосредоточены на одном: чума. Чудовищная зараза, проникшая в его дом, в его город, в его Универсум. Чума, разрушающая такой привычный и уютный мир…

– Да не смущается ваше сердце и да не устрашается, – вполголоса процитировала Жанин Фаст четырнадцатую главу Евангелия от Иоанна. Не иначе у клариссинок нахваталась книжной мудрости. – Сударь, а я ему верю…

– Кому? – поднял взгляд Рауль, через силу пытаясь обороть пожиравший его ужас перед грядущим . – Барону де Фременкур? И вообще, ты зачем удрала из монастыря?

– Дороги, ваш милость… Дороги. Пожалуйста, протяните руку.

– Зачем? – чуть отстранился мэтр. – Опять твои ведьминские причуды?

Тем не менее Рауль преодолел опасения и осторожно подал Жанин ладонь. Вроде бы никакой магии нет, амулеты молчат, собственное чутье опасности не предвещает.

Пальцы словно бы пронзили тысячи мелких иголочек – так бывает, когда гладишь кусочком янтаря по шкурке горностая или норки. Сияние свечей померкло, замещаясь нежно–голубым лунным светом. Исчезла уксусная вонь.

Как она это делает? Жанин? Как ухитряется беспрепятственно преодолевать границу между библейскими видимым и невидимым , что было доступно лишь апостолам, немногим святым наподобие Франциска из Ассизи и уж вовсе исчезающему числу великих магов – от царя Соломона и жившего почти тысячу лет назад неоплатоника Ямвлиха Сирийского до Маймонида и Авраама бен Самуэля Абулафии – считай, современников?

И ведь способности Жанин – никакая не гоэция, не магическая традиция Великих Гримуаров, и совершенно точно не святость, даруемая Небесами! У нее это получается само собой, естественно!

«Жанин хочет мне что–то показать! Но что именно? Пока я сам не захочу, ничего не увижу, невидимое останется невидимым!. .»

Ведьма, снова преобразившаяся в Повелительницу Ночи в лунной короне, не двинулась с места. Мэтр, привыкая к новой ипостаси своей плоти и миру–за–гранью, прошелся по комнате – материя, как и прошлый раз, вроде бы прежняя, но одновременно совсем иная. Словами не передать, наверное так ощущают себя ангелы, обладающие лишь астральным телом…

– Veni et vide [30]30
  Прямая цитата из Откровения Иоанна Богослова, глава 6, стих 7 – « И когда Он снял четвертую печать, я слышал голос четвертого животного, говорящий: иди и смотри. И я взглянул, и вот, конь бледный, и на нем всадник, которому имя «смерть»; и ад следовал за ним».


[Закрыть], – проронила Жанин указав взглядом на дверь. – Иди и смотри.

Выбрался на крыльцо. Кажется, еще не отзвонили час повечерия, солнце не зашло, но мир измененный оставался блеклым, лишенным ярких красок – кругом оттенки серо–дымчатого, синего, пепельного. Проходящие по Иерусалимской люди более похожи на тени.

Размеренный цокот копыт. Вниз по улице, направляясь к кафедралу, движется всадник на коне невиданной масти, описать которую можно разве что очень емким и труднопереводимым греческим словом «khlôros», одновременно подразумевающим бесцветность и «неживые» оттенки – зеленоватый, изжелта–зеленый, мертвенно–бледный.

Лицо наездника скрыто капюшоном, темный плащ падает на круп коня. Натянул поводья, приостановился. Вытянул необычно длинную руку, слегка коснувшись плеча человека в одежде зажиточного горожанина. Тот, не обратив малейшего внимания на всадника, отправился дальше.

Рауль начал осознавать. Машинально сделал шаг назад, упершись спиной в дверной косяк.

Это даже не Моровая Дева. Это куда как пострашнее призрака в виде женщины с мертвым младенцем на руках.

Всадник подъехал к крыльцу дома мадам Верене, поднял голову, повернулся в сторону Рауля. Под капюшоном угадывались контуры черепа с черными провалами незрячих глазниц, но было совершенно и безусловно понятно: оно (он? она?) внимательно рассматривает мэтра. Сейчас Смерть мимолетным касанием решит судьбу замершего перед ней человека и…

И ничего не произошло. Всадник Четвертой печати тронул бледного коня шпорами и двинулся дальше. В голове Рауля низким колоколом прозвучали пришедшие ниоткуда тяжелые словеса:

«Не ты и не теперь… Запомни: четверо, не пятеро… Только четверо, как и Сказано… Не пятеро… »

Мэтра неожиданно вышвырнуло из сизой полумглы невидимого в реальный мир, мгновенно наполнившийся звуками, красками и запахами. Черепица крыш из серой стала ярко–кирпичной, стена противоположного дома – золотистой, ставенки расцветились незамысловатым цветочным узором. Ветер приносит дымок очага и аромат жарящейся где–то по соседству рыбы.

Жуткое видение бесследно исчезло.

– Боже, – охнул Рауль. Вздрогнул, обнаружив стоящую рядом ведьму Жанин. Она, разумеется, и вытащила мессира Ознара из–за грани. – Я не… Кто это был?

– Четвертый из четверых, – сказала девица Фаст. – Помнишь? Конь белый, конь рыжий, конь вороной, конь бледный. Зло, Война, Голод и Смерть. Четверо, но не пятеро.

– Постой, постой, – мэтра постигло озарение. Рауль вдруг осмыслил, что именно ему показали. И что сказали. – Это был… Была Смерть, верно, да?

Жанин кивнула.

– Четверо, как у апостола Иоанна, – скороговоркой тараторил Рауль, стараясь не потерять мысль. – Канон, догматический фундамент, что связано на Земле, связано и на Небесах, так? А кто пятый о котором сказала Смерть? Пятый? Пятая печать Апокалипсиса, убиенные за слово Божие? Нет, не подходит! Всадник четко произнес «нас четверо»!.. Святые угодники – я же видел пятого собственными глазами! Пурпурный король! Чудовище, спущенное с цепи!

– Видите, сударь, и неграмотная деревенская знахарка может на что–то сгодиться, – ровным тоном ответила Жанин и молча ушла в дом.

* * *

Вернувшись ко второй половине дня в родной Леклюз, Кловис по прозвищу «Бычок» чувствовал себя как и всегда преотлично – он отроду был сильным человеком, к которому не прилипала никакая хворь. Привез гостинцы из города. Пикардийских медовых петушков младшим детям, отрез тонкого зеленого сукна жене на платье к долгожданной Пасхе, для нужд хозяйственных прикупил у городского кузнеца новый сошник плуга.

О господине де Партене Кловис и думать забыл.

После ужина девятилетняя дочь Кловиса Анна–Франсуаза пожаловалась на тошноту – надо думать, покушала лишнего. Сыновья Амабль, Люка и Виржин с наступлением сумерек внезапно слегли с жаром, хотя еще днем были совершенно здоровы.

– Пойди–ка к травнице Сигелинде, – Кловис, вздохнув, вынул из пояса подаренный мадам Верене денье турнуа и передал жене. – Заплати. Лихорадки только не доставало – через месяц сеять, болеть не дóлжно. Пойди, пойди, Сигелинда свое дело знает.

Верно: деревенская травница была на все руки мастерица: роды примет, от ломоты в спине избавит, паршу травяными примочками за считанные дни выведет. Еще ее бабка и прабабка в Леклюзе целительством занимались, и все предки по женской линии начиная со времен славного короля Дагобера…

* * *

…Полторы недели спустя из семьи в тринадцать человек в живых остались только сам Кловис Бычок и его четвертый сын, Ноэль–Медерик. Всего в Леклюзе выжили девятеро из шестидесяти семи прихожан, числившихся в церковной книге. Сделать об этом запись было некому – кюре отдал Богу душу на шестой день после поездки Кловиса в Аррас.

* * *

Филипп де Валуа прозванный в народе «Счастливым», шестнадцатый король Франции считая с Гуго I Капета и первый монарх новой династии, сменившей угасшую двадцать лет назад линию Капетингов, стоял на вершине башни Буа, одной из четырех «больших парижских башен» возведенных сто пятьдесят лет назад там, где городские стены упирались в реку.

По левую руку вздымалась темная громада Луврского замка непосредственно примыкавшего к Буа, в одной миле на восток поблескивал огнями остров Ситэ – сердце древней Лютеции. На улицах и набережных жгли костры, не жалея дров и угля.

Слухи о том, что король бежал из охваченного сокрушительной эпидемией Парижа были недостоверны. Да, часть двора включая наследника трона Иоанна, герцога Анжуйского, действительно переехала в бретонский шато де Фужер, подальше от столицы, но Филипп VI предпочел остаться в Лувре, пытаясь удержать в руках обрывающиеся с каждым днем нити управления погибающей державой.

Это был Апокалипсис, Конец Света предсказанный Богословом, разве что без падающих с небес града и огня, смешанных с кровью и явления блудодеицы вавилонской верхом на рогатом звере – в этом король, как самый осведомленный человек Франции, не сомневался. По сравнению с начавшимся зимой повальным мором, война с Эдуардом Английским выглядела пустой прихотью рассорившихся монархов.

Прованс и южная Бургундия опустошены. Потеряна связь с Дофинэ и Монпелье, – гонцы уходят и не возвращаются. Никаких известий из Оверни и Невера. Депеши, отправленные сенешалями Орлеана, Берри и Лимузена выдержаны в панической тональности: остановить распространение Черной Смерти нет никакой возможности, люди покидают города пытаясь спастись в деревнях и отдаленных замках, но поветрие настигает их и там…

Молебны с покаянием не помогают: примас Франции, реймсский архиепископ Жан де Вьенн, приехавший недавно в Париж, неустанно служит мессы во избавление, но высокие небеса остаются глухи у вопиению обреченных.

Столичный прево Этьен Марсель доложил, что только за сегодня, 16 марта 1348, на улицах подобрано четыреста двадцать три мертвеца, еще двести семь обнаружены в своих домах. В тюрьме Гран–Шатле за седмицу умерли девять десятых заключенных. Аббаство Сен–Жермен де Пре потеряло две трети монахов, в Сен–Сюльпис недосчитались половины…

Хоронить на кладбищах внутри городских стен запрещено под страхом виселицы. За периметром укреплений, у аббатств Сен–Лоран, Тампль и под горой Монмартр копают рвы для общих могил. Негашеной извести, пересыпать трупы, не хватает, а взять негде – прево и эшевены городского совета предложили сжигать мертвых и получили благословение церковных властей.

Франция переставала быть единым целым, величественное здание Католической Вселенной рушилось под ударами налетевшего из восточных пустынь поветрия–урагана, не делающего различий между благородными и смердами, прелатами Церкви и людьми ремесла. Смерть безбоязненно разгуливала по христианскому миру, заглядывая в супружеские спальни и иноческие кельи, в покои королей и крестьянские лачуги. Никто не мог преградить ей путь.

– Сир… – Филипп де Валуа не обернулся, узнав голос своего маршала, Карла де Монморанси. – Всё кончено, сир. Только что сообщили.

– Два дня, – очень тихо сказал король, глядя на противоположный берег реки, на изящный столб Нельской башни и светлые стены отеля де Нель. – Всего два дня. Она очень страдала?

– Сир, ее величество Жанна отошла в руки Господа с миром и молитвой на устах…

– Кажется, я спросил о другом, Монморанси.

– Очень, сир. Особенно последние часы.

Королева Жанна Бургундская заразилась на мессе в Нотр–Дам 14 марта и была перевезена в Нельский отель, где ей обеспечили наилучший уход и присмотр врачей Сорбонны. Еще вчера стало ясно, что положение безнадежно, тело покрылось гноящимися язвами, пальцы рук поразила гангрена, начинался œdème aigu du poumon – отек легких. Как и у многих заболевших чумное гнилокровие было скоротечным, Черная Смерть убила Жанну де Бургонь за неполные двое суток.

Филиппа к жене не допускали: канцлер Фирмин де Кокерель и маршал де Монморанси настояли, чтобы государь оставался в наглухо изолированном от внешнего мира Луврском замке – всех посетителей принимали королевские легисты в южном крыле, немногочисленные срочные депеши передавались приближенным монарха и только затем переправлялись в донжон Лувра, его величеству. Предполагалось, что строгий карантин поможет Филиппу избежать почти неминуемой гибели.

– Что дальше, Карл? – Валуа посмотрел в глаза старому маршалу. – Что делать?

– Не знаю, сир, – честно ответил Монморанси. – Уповать на милость небес и выполнять священный долг помазанника Божьего пока это возможно. Ваше участие в похоронах ее величества исключается.

– Знаю, – кивнул Филипп. – Распорядитесь, чтобы Жанну погребли не в усыпальнице Сен–Дени, а в одном из аббатств за городом. Свинцовый запаянный гроб. Соблюсти лишь самые необходимые требования этикета. Поняли?

– Да, сир…

С востока на город наползала холодная мартовская ночь, в отдушинах башен замка Лувр завывал ветер. Тревожно били колокола десятков парижских церквей.

По улице Сен–Жак Университетской стороны, направляясь к Пти–Шатле и Малому мосту, шел невидимый простым взглядом всадник на бледном коне. Четвертый из четверых.

* * *

Раулю не спалось – заснешь тут, как же! И дело вовсе не в том, что в холостяцком жилище находится незамужняя девица: Жанин ушла ночевать в комнаты мадам Верене, дабы не смущать хозяина. Мэтр сидел в кабинете, неумеренно пил вино и ждал. Ждал, когда появятся озноб, пот градом, резь в глазах и тошнота – первые признаки неотвратимого конца.

Точь–в–точь осужденный на казнь перед исполнением приговора.

Ничего похожего однако не происходило, пускай Абу Бакр Мухаммад ар–Рази и хронисты времен «Юстиниановой чумы» разразившейся в 540 году по Пришествию в один голос твердили: достаточно кратчайшего времени, чтобы тебя сломил недуг. Сын византийского императора, почувствовав себя дурно на рассвете, умер к полудню!

А вдруг барон де Фременкур прав и его арабское снадобье подействовало? Кстати, надо бы сходить проверить, жив ли?..

Мэтр подогрел в котелке воды смешанной с красным пуатевинским, перелил в глиняную кружку и, слегка пошатываясь (вино хорошенько ударило в голову), заглянул в аптечную залу. Свечи оплыли на две трети, но продолжали гореть.

– Вы волшебник, мессир Ознар, – оказывается, господин де Партене пребывал в незамутненном сознании, да и выглядел значительно лучше, чем до повечерия. – Боюсь сглазить, но кажется мы на пути к победе. Повязки промокли, давайте сменим дренажи… Тащите кувшин с уксусом и «жженое вино».

– Выпейте пока, – Рауль сунул в руки барона кружку. – Простите, я слегка навеселе – душевное неспокойствие вполне объяснимо. Испугался.

– Я бы на вашем месте тоже нервничал, мэтр. На фоне всего происходящего вокруг принять в своем доме человека, пораженного чумой – это, знаете ли, подвиг.

– У меня не было выбора.

Невероятно, но отеки на бедре и возле груди начали спадать, новые бубоны не появились. Жан де Партене зашипел, когда Мэтр раздвинул ланцетом края крестообразной раны и извлек ленточку–дренаж, но и только. Терпеть боль умеет.

– Сожгите, как и раньше, – дал указание барон. – Руки вымойте сначала уксусом, потом протрите brandwijn.

– Но зачем? Как это предохраняет от чумы?

– Открою небольшой секрет: зараза распространяется вовсе не посредством неких «миазмов», запаха или теллурических [31]31
  Т.е. почвенных, исходящих из земли или болот.


[Закрыть]испарений. Вы получили превосходное образование судя по всему, значит должны были читать Тита Лукреция Кара и Марка Теренция Варрона. Учение об атомизме, слышали?

– Конечно, – согласился Рауль. – Варрон говорит о неких мельчайших «болезнетворных скотинках» и «семенах болезни» проникающих в тело человека здорового при общении с заболевшим. В Париже и Нарбонне теорию контагии считают умозрительной – наличие или отсутствие невидимых «чумных скотинок» недоказуемо эмпирически.

– Только потому, что вам не известен способ это доказать, – возразил Жан де Партене. – А если я скажу, что наблюдал этих самых «скотинок» собственными глазами? И не смотрите на меня сострадающе, это не бред больного разума. Достаточно подобрать соответствующие линзы, чтобы увеличить любой предмет, самый крошечный. Вам наверняка знакомо увеличительное стекло? Очки изобрели во Флоренции лет семьдесят назад и они широко используются…

– Но подобного увеличивающего прибора я никогда не встречал.

– Это не значит, что его вовсе не существует, мэтр. Я, допустим, никогда не видел Римского Папу, но это не дает мне повода отрицать Апостольский престол и личность понтифика.

– Давайте вернемся к «семенам болезни», – сказал Рауль, аккуратно затягивающий повязку на бедре. – Не очень сильно, не жмет? Чудесно… Атомизм.

– «Скотинки» существуют, клянусь моим гербом и славой предков. Они поселяются в теле, размножаются и отравляют кровь своими… э–э… выделениями. Очень просто. Чтобы удалить тварей и нужны надрезы по бубонам.

– Очень интересно, – вежливо сказал Рауль. – Я вас не утомляю своей навязчивостью, шевалье? Вам необходимо отдыхать.

– Ничуть. Давайте поговорим – беседа позволит отвлечься, а если я устану, то попрошу меня оставить. Не возражаете?

– Хорошо, только схожу за кувшином вина в комнаты. Не хотите поесть? Осталась каша со свиным салом.

– Нет, пока рано. Теплого питья с медом будет вполне достаточно…

Какая неожиданность – на буфете, где хранился запас вин, восседал исчезнувший несколькими днями раньше Инурри, причем вид у домового был свирепый донельзя. Глазищи сверкают, шерсть на загривке взъерошена, рот полуоткрыт, за губами белеют тонкие игловидные зубки. Что так разъярило артотрога?

– Что? Ты еще спрашиваешь? – проскрежетал Инурри своим самым противным голоском, от которого мурашки по коже ползли. – Глупый, глупый Gizaki! Tentel, ergel! Разговаривает с нерожденным! Не видит и не хочет видеть того, что не должно существовать!

– Ты это о чем? – оторопел мэтр. – Совсем разума лишился на старости лет, обезьяна бесхвостая? Или ты пьян?

Задохнувшийся от негодования артотрог окончательно принял вид кота, очутившегося один на один с грозным цепным псом: раздувшийся меховой шар.

– Его нет, – Инурри указал лапкой в сторону аптеки. Повторил отрывисто. – Его. Нет. В. Этом. Мире. Не рожден. Понимаешь?

– Отцепись. Опять твои дурацкие фантазии. Не нравится гость? Потерпи – выздоровеет, уедет.

– Пришел из ниоткуда, уйдет в никуда, – выпалил напоследок Инурри и, как всегда не прощаясь, порскнул в темноту.

Рауль только плечами пожал. Опять на домового нашло. Блажит сам не зная из–за чего. Еще днем мэтр проверил Жана де Партене своими методами , не обнаружив ничего подозрительного: человек как человек, магических предметов или апотропеев с собой не носит, о серьезных заклятиях наложенных на мессира барона извне и речи не идет: любые следы колдовства отсутствуют как данность.

Побеседовать? Почему бы и нет. Господин де Партене хорошо начитан – вряд ли хоть один из тысячи французских дворян слышал имя Теренция Варрона, а этот свободно оперирует цитатами из римских трудов, изучаемых только в лучших университетах Франции и Италии. Что само по себе необычно.

Да, необычно. А на необычности, как утверждает Михаил Овернский, следует обращать внимание в первую очередь.

* * *

– Н–даа, – затуманенный разум мэтра Ознара воспринял знакомый голос и попытался его идентифицировать. Получалось очень плохо. – Вместо того, чтобы заниматься делом, твердо стоять на стезе праведности и усердия, умножать добродетели и сплетать венок святости вы занимаетесь чем?.. Именно! Возмутительным и крайне несвоевременным бражничанием. Напомню, что пьянство относится к смертному греху чревоугодия. Стыдитесь.

Ну конечно, преподобный явился. Действительно, стыдобища.

Рауль с неимоверным трудом разлепил глаза. В голове гудело, язык сухой как корка, привкус во рту неописуемый ни французским языком, ни высокой латынью.

Что же ввечеру такого было? Буйный кутеж в «Трех утках»? Нет, исключено.

Мэтра как пружиной подбросило – вспомнил! Всё, в мельчайших деталях! Начиная с того момента, когда Кловис из Леклюза постучался в дверь вчерашним утром.

Не стесняясь присутствия брата Михаила ощупал себя – шею, подмышки, внутреннюю поверхность бедер. Ни намека на бубоны.

– Неужели белая горячка? – с легкой издевкой сказал инквизитор, наблюдая. – Да что с вами, Ознар? Эй? Вы меня слышите? Сколько изволили употребить? Две кварты [32]32
  Кварта – здесь единица объема около 1,1 литра, или 1/35 анкера (около 35,7 литров).


[Закрыть]? Три?

– Че… – икнул Рауль. – Не меньше четырех. Дайте воды. Сейчас умру.

Втихомолку посмеиваясь его преподобие сходил в кабинет, отыскал кубок и развел остатки вина теплой водой. Передал страждущему. Рауль, едва не захлебываясь, выпил.

– Я терпим к человеческим слабостями, – сказал брат Михаил. – Но простите, почему мне, полномочному папскому инквизитору, надо бросать все дела и отправляться вас будить? Жак утром не достучался, госпожа Верене ему не открыла. Пришлось наносить визит лично.

– Утром? – туповато переспросил Рауль.

– Сексту недавно отзвонили, неисправимый пьяница! Я уже успел поговорить с Жанин Фаст – сидит у больного, образцовая самаритянка, – и мимолетно познакомился с бароном де Фременкур. А вы дрыхнете, источая облака перегара. Дождетесь, влеплю такое покаяние, что до глубокой старости не отмóлите.

– Покаяние? – опомнился мэтр, подавляя отрыжку. Решился: – Ваше преподобие, я грешен, благословите на исповедь…

– Прямо здесь? В спальне? Хоть бы оделись – это ж профанация священного таинства! Ладно, ладно, не вставайте. Благословляю. In Nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, Amen, – брат Михаил вынул из поясной сумочки епитрахиль и прочертил ладонью в воздухе крестное знамение. – Кайтесь. Только побыстрее, время теряем.

– Умоляю, никто кроме вас пока не должен узнать о…

– Остатки разума пропили? – повысил голос доминиканец. – Усомнились в святости тайны исповеди?

– Я не про то, – зажмурившись, помотал головой Рауль. – Вы неверно поняли, извините. Наша история так запуталась с появлением этого Жана де Партене – чума, Дороги, ведьма Жанин, четвертый всадник… Не знаю с чего начать.

– С чумы, – сказал брат Михаил. – Ибо эта проблема является наиболее острой. Хотите сказать, что господин барон болен чумой? Мне так не показалось, выглядит он малокровным, но вовсе не умирающим.

– Слушайте… Ночью я перестарался с пуатевинским. От страха. Знаете ведь как развязывается язык после неумеренного возлияния – кажется, я всё разболтал господину де Партене. Хотелось выговориться.

– Разболтали? – выпрямился преподобный. – Зачем?

– Новый элемент в мозаике, – тихо сказал Рауль. – Дороги атребатов. Он знает о них. Больше чем я, чем вы, чем Жанин Фаст.

– Любопытно, – брат Михаил наклонился вперед и соединил пальцы рук в почти молитвенном жесте. – Давайте–ка соберитесь, упорядочите мысли и рассказывайте подробно. Не верю я в такие случайности…

* * *

Его милость барон де Фременкур провел остаток ночи относительно спокойно: кошмары не мучили, лихорадка отступила, угрожающие симптомы pestis начали исчезать. Стоило бы поразмыслить над фантастическими излияниями напившегося вдрызг мэтра Ознара, – подумать только, настоящий маг–алхимик, да еще и работающий на Священный Трибунал! – однако медленно уходящая болезнь взяла свое: едва охмелевший до зеленых чертиков в глазах Рауль ушел в комнаты, мессира Жана сразил глубокий сон.

На рассвете объявилась девица Фаст – притащила медную ночную вазу, помочиться (во время этого процесса не вышла, а просто отвернулась, оправдавшись тем, что «У меня есть братья, мессир»), затем вполне добротно перевязала, опять же не испытывая лишнего смущения.

Утро прошло в блаженной полудреме – Жанин устроилась рядом на табурете, едва слышно напевая какую–то нескончаемую сагу на местном диалекте ch’ti , непроизносимой смеси фламандского, среднефранцузского и поздне–норманнского. Дважды стучали в двери со стороны дальнего входа, но мадемуазель Фаст не сдвинулась с места.

Ближе к полудню объявилась хозяйка дома – хмурая пожилая женщина с бульдожьими щеками, – приведя с собой прелата в рясе цветов ордена святого Доминика Гусмана: высокий брюнет, обладающий холодно–пронзительным взглядом и безупречным профилем аристократа–патриция времен цезарей. Видимо, тот самый брат Михаил, о котором ночью сбивчиво повествовал Рауль. Причем повествовал в контексте столь невероятном, что человек незнакомый с подлинными реалиями XIV века посчитал бы слова мэтра страшноватой детской сказкой, не более…