Текст книги "Охранитель"

Автор книги: Андрей Мартьянов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Я ничего не делал, ваше преподобие. Дорога сама…

– Сама так сама. Да, я забыл вам утром сказать – рыцарь Одилон де Вермель в молодости принял посвящение тамплиеров, что тщательно скрывал. Мы выбили признание из его слуги, остававшегося в городе после резни в замке Вермель… Понимаете?

– Звенья одной цепи, – повторил Рауль, пытаясь отдышаться. – Господи… Мое сновидение о часовне в Бребьере, бывшем замке ордена! Блудница из Магдалы в образе Моровой Девы! Но какая связь?

– Думайте! Головоломка начинает складываться, а? – хищно осклабился преподобный. – Признаюсь: о Дорогах я слышал и раньше – не поверите, читал в материалах следствия по делу Тампля. Храмовники были посвящены в древний секрет Дорог. Позже расскажу… Жак, выведи нас наверх! Боюсь, сегодня отдыхать нам не придется. След настолько отчетливый, что потерять его будет невозможно при всем желании!

Глава седьмая

В которой всадник Смерть разъезжает по городам Франции, король Филипп де Валуа смотрит на Нельскую башню, а мэтр Ознар проявляет неплохие знания в области хирургии

Аррас, графство Артуа.

15–17 марта 1348 года.

Кловис из Леклюза по прозвищу «Chabot» – «Бычок», справедливо считался в деревне человеком везучим и зажиточным.

Перво–наперво надо упомянуть, что родился Кловис по «праву первой ночи» – мать его, Нантильда, по юным летам была диво как хороша, чем и привлекла внимание тогдашнего сеньора Ванкура, тоже мужчины видного и, как полагается воину, могучего, в отличие от частенько недоедавших слабосильных холопов.

Бычок унаследовал стать благородного отца вкупе с норманнской природной удачливостью, из чего следует во–вторых: счастье Кловису сопутствовало. Выкупился у господина, выйдя из серважа и став лично–свободным вилланом, к двадцати семи годам обзавелся одиннадцатью детишками из коих (удивительное дело!) ни единый не умер, держал богатый двор – полдюжины коров, гурт овец, гусей. Нанял троих крестьян, пособлять по хозяйству.

Вышло так, что поутру 15 марта именно Бычку пришлось ехать в город с сеном и молоком на продажу: жену в Аррас не пошлешь, старшие сыновья заняты со скотиной, а Пьер–Луи, самый разумный из помощников, прихворнул. На раму с полозьями нагрузили тюки с просушенным клевером, тимофеевкой и овсяницей, пристроили кувшины с парным молоком, впрягли лошадку и Кловис вывернув с проселка на Камбрайский тракт неспешно направился к столице графства – благо недалеко, меньше десяти латинских миль.

Меж всхолмьями ползли нежно–голубые струи позёмного тумана. Верный признак – оттепель скоро не жди. Работающие на земле давно заметили, что зимы становятся студенее, а лето короче, похолодание началось лет тридцать назад, вызвав лютый голод 1315–1317 годов [28]28
  «Малый ледниковый период» продолжавшийся с начала 1300–х по 1700–е годы по мнению исследователей был вызван замедлением течения Гольфстрима.


[Закрыть], когда вымерзли три подряд урожая и много людей умерло, особенно в городах. Сеять теперь приходится позже, в конце апреля, и хорошо, если соберешь урожай перед наступлением первых заморозков, случающихся уже в августе.

Сани уверенно катились по наезженной дороге, подсвеченной восходящим солнцем. Час ранний, не заметно ни всадников, ни других повозок. Впрочем…

Кловис постепенно нагонял здоровущего чубарого коня. Масть приметная, белая с черными пятнами. Идет ленивым шагом, под седлом. В седле наездник – одет добротно, при меховом плаще и бархатном шапероне, клинок на поясе. Благородный. Наклонился к самой гриве, левая рука с поводьями на колене, правая безвольно повисла.

Заснул он, что ли? Сверзится на обледенелую дорогу – расшибется.

– Мессир! А мессир? – позвал Бычок, поравнявшись с всадником. Перегородил путь санями, заставляя чубарого остановиться. – Тпр–ру, зараза! Сударь, слышите меня?

Сударь не без труда поднял голову и воззрился на Кловиса мутными синими глазами. Рожа отекшая и багровая – страсть. Перепил ввечеру? Да кто после попойки в путь отправляется?

Тут всадник начал сползать с седла – Бычок едва успел спрыгнуть с хлипких козел саней и подхватить его милость. Тяжеленький, однако.

Нет, он не пьян. Болен. От благородного так и пыхнуло жаром – лихорадка.

– Pestis, nec dubium est, – прохрипел незнакомец. – Ite meae, boni viri… Exi…

– Не разумею, что вы говорите, – помотал головой Кловис, пускай и догадался, что глаголет мессир по–латыни, словно приходской кюре. – Эк вас угораздило, сударь.

– Ухо… ди… – через силу выдавил владелец чубарого на французском. – Сгинь… Господи, как не повезло…

– Скажете тоже, «уходи», – пробормотал под нос Бычок, соображая, как поступить.

Вводил в искушение солидный кошель на поясе дворянина: деньги забрать, самого оттащить в придорожные кусты, чтобы никто не нашел, сам умрет. Нет, нельзя – смертный неискупимый грех! Вдобавок, если дело откроется, не миновать эшафота в Аррасе, графский суд с простецом церемониться не станет. С живого кожу сдерут, как с разбойника Одвульфа три года тому.

Христос заповедовал помогать ближнему – глядишь, его милость потом отблагодарит серебром! Потому Бычок, покряхтев, взгромоздил болящего на тюки, а повод господского коня прикрутил к саням. Отвезти в город, пристроить в обитель францисканцев – у монахов хорошая лечебница.

О том, что в этот самый момент фортуна раз и навсегда отвернулась от Кловиса из Леклюза таковой не подозревал, но добрым поступком спас свою душу.

– Сharrette de foin, – неожиданно внятно сказал неизвестный. – Воз с сеном… Как тогда… Знак.

Засим потерял сознание.

* * *

– Merde! Да кому тут неймется?! – самым некуртуазным образом выругался мэтр Ознар, соскакивая с постели в одной нижней рубахе. В двери неистово молотили, кулачищи пудовые. Выкрикнул в голос: – Угомонитесь! Иду!

Вопреки обоснованным подозрениям на крыльце дома обнаружился вовсе не отправленный братом Михаилом со спешными известиями Жак, а крестьянского обличья мордоворот в суконном колпаке и потертом овчинном мутоне. За его широкими плечами наблюдалась постно–недовольная физиономия мадам Верене – если ореада решила зайти к постояльцу, значит случилось и впрямь нечто из ряда вон выходящее.

– Прощенья просим, ваша милость, – внушительно сказал детина. – Вы ж лекарь?

– Что? – спросонья не осознавая происходящего переспросил Рауль. – Какой лекарь?

– Обыкновенный, – бесцеремонно сказала вдова, отстраняя простеца. – Аптеку держите? Держите. Недужного привезли.

– У меня тут не госпиталь! – отрекся мэтр. – Тащите к францисканцам или иоаннитам!

– Совсем плох, ваша милость, – смущаясь сказал деревенский. – Рыночный прево на ваш дом указал, мол благородных пользуете… Глянули бы, ваша милость? Христом–Богом, а? Помрет ведь.

Всё правильно: врачебные успехи Рауля в городе были известны, равно каждый знал, что лечит мэтр исключительно дворян за немалые деньги.

– Где его разместить? – с сомнением проворчал мэтр, но последняя попытка отказать верзиле была пресечена мадам Верене:

– В помещении аптеки есть лежанка, – твердо сказала ореада. – Кловис, позови моего слугу, Одона, вместе перенесете. Мэтр, дайте ключи…

Хозяйка, снизойдя до скупого разговора с Раулем, кратко пояснила, что крестьянин нашел тяжко больного дворянина на тракте и по совету начальствующего над рынком выборного прево отправился не в монастырь, а прямиком сюда.

«Это она назло, – подумал Рауль. – Что стоило отослать простеца прочь! Мне лишь такой обузы не хватало!»

– Я помогу, – сказала ореада, будто прочитав мысли парижского мэтра. Глянула прямиком в глаза. – Пахнет смертью, мессир, а я – бессмертна…

– «Пахнет смертью»? – повторил Ознар. – Что вы хотите сказать?

– То, что сказала. Ваша человечья смерть мне не страшна.

Наводящая на размышления двусмысленность. И с чего вдруг нелюдимая ореада решила помогать?

Одон с Кловисом, отдуваясь и исходя пóтом, на руках принесли больного, разместив на простенькой деревянной кушетке стоявшей в аптеке, за жилыми покоями. Вдова Верене раскрыла ставни и зажгла лампы. Сунула в ладонь Кловису серебряную монету – целый денье турнуа, – и отправила восвояси. Вознаграждение за любовь к ближнему вполне достаточное. Шугнула Одона – пусть принесет жаровню и приготовит горячую воду, пригодится.

– Его надо раздеть, – веско сказал Рауль. – Выйдите мадам, неприлично.

– Вы забыли кто я? – прошипела ореада.

– Ах, конечно… Человеческие правила на Древних не распространяются? Тогда расшнуровывайте колет.

Гербовый дворянин, опоясанный рыцарь, из богачей – в этом сомнений не оставалось. Молод, около двадцати пяти лет или немногим старше. Отлично сложен. На лице и руках нет оспенных отметин. Оружие и одежда баснословно дорогие, изготовлены наилучшими мастерами – меч и кинжал с швейцарскими клеймами, известный каждому ценителю цех кантона Тургау с двумя львами в геральдическом щите.

Баварец? Швейцарец? Сакс?

Вряд ли – герб на колете французский, золотая сломанная стрела в лазурном поле, кажется это символ одного из небольших владений в Иль–де Франс.

– Скверно, – бурчал Рауль. – Очень скверно… В сознание не приходит. Недоумеваю, как он еще жив – горячка пожирает человека изнутри… Мадам Матильда, прикажите Одону принести лёд, обтереть и приложить к пяткам! Рубашку и брэ срезать!

– Посмотрите, – вдова Верене, без лишнего смущения обследовавшая кошель и пояс страждущего протянула Раулю сложенные вшестеро пергаменты. – Наверное, можно узнать как зовут…

– Жалованная грамота, – мэтр быстро просмотрел документы. – Вероятно дана его отцу, датирована 1307 годом. Ого! За подписью короля Филиппа Красивого и канцлера Ногарэ! Баронство Фременкур – точно, вспомнил, герб совпадает. Рекомендательное письмо от сенешаля Карла д’Эврё, графа Ангулемского, дано Жану де Партене, барону де Фременкур нынешней зимой… Отлично, теперь хотя бы знаем, кто он такой. Денег много?

– Ливров сорок. Куронндоры турский чеканки, золото. – быстро ответила ореада пошарив в кошельке. Не преминула поддеть Рауля: – Боитесь, что не заплатит за услуги?

– Да бросьте, – раздраженно дернул плечом мэтр. – Золото – знак статуса и ничего более. Не думаю, что оно пригодится господину барону нынешним же вечером. Пойдет так дальше – скончается от разлива горячей желчи до заката. Странно – хрипов при дыхании нет, значит это не воспаление пневмы. Живот мягкий, ран с нагноением я не наблюдаю, кожа чистая, без герпеса. Отчего столь ужасающий жар?

Нож ореады рассек шелковую рубаху его баронской милости по шву до подмышек. Лоскутья полетели на пол.

– Ни единой вошки на белье или в волосах, – добавила вдова Верене. – Блюдет себя.

– Вы наблюдательны, мадам. Давайте–ка вот что попробуем…

Колдовать при ореаде можно невозбранно: не испугается и в инквизицию с доносом не побежит. Да что нам инквизиция? Сам причастен к Трибуналу.

Омыть руки в настое ромашки. Выбрать из числа амулетов «Аdversus incendia» противостоящий жару.

– Ejice flammas a corpore… – прозвучали первые слова древнего заклятья, применявшегося еще Гиппократом. Ореада снисходительно усмехнулась – магия людей казалась Древним нелепой и слабенькой. – Veniat benedictus frigida!

Не действует. Надо же, апотропей не отозвался на заклинание! Почему?

– Противодействуешь тому, что неподвластно магии, – шепотом подсказала мадам Верене. – Так случается.

– Сами не попробуете? – язвительно предложил Рауль.

– Не могу. Вы – другая раса. Плохо пахнет, мэтр. Смерть.

– Он умирает?

– Он сам? Не знаю. Он всего лишь несет в себе смерть.

– Постойте… – опомнился мэтр. – Вами сказано: «неподвластно магии». Отчего?

– Не знаю, – повторила ореада. – В прежние времена я такого не видела никогда. А живу я гораздо дольше тебя, смертный.

– Положение, – расстроено сказал Рауль. – Как теперь поступить?

– Если вам надо уйти – идите. Я присмотрю. Только скажите, что надо делать.

– Обтирать льдом и уксусом каждые две кварты, пока лихорадка не уймется. Уксус найдете в подвале, в лаборатории, целый кувшин. Очнется, – в чем я сомневаюсь, – напоить отваром зверобоя с бузиной и липовым цветом. Добавить мед и красное вино. Судя по дыханию и цвету кожи, – пальцы на руках и ногах не синеют, – это еще не agonia, но близко к тому…

* * *

Брат Михаил Овернский заинтересовался сообщением о смертельно больном бароне де Фременкур лишь постольку поскольку – посоветовал вечером перевезти его к лечебницу при монастыре святого Франциска и забыть навсегда. Лихорадка? Это бывает. Весна такая холодная, что застудиться может любой.

– Не желаете ли прогуляться со мной в Речную башню, мэтр? Обещаю много интересностей, – сказал преподобный, выслушав Рауля. – Поговорим с прямым свидетелем.

– Слуга Одилона, сеньора де Вермель, о котором вы упоминали накануне?

– Слуга? Не совсем точно. Вернее прозвучит слово «экюйе», оруженосец. Вас чужая боль не раздражает? Не взывает к ненужному сейчас состраданию?.. Вот и чудесно.

Старинную аррасскую тюрьму Рауль терпеть не мог – устоявшийся болотный запах, невыносимый холод, темнота прорежаемая блекло–желтыми язычками пламени факелов и коптящих масляных ламп наводили смертную тоску. Эдакое преддверие ада без малейшего проблеска надежды и веры в искупление.

Но хочешь не хочешь, а идти надо – кажется, после нескончаемой череды неудач следствие вышло на верный путь.

На втором этаже Речной башни было, вот необычность, хорошо натоплено. Лишь по каменной кладке стен лениво стекают мутные капли влаги. Тепло исторгала не печь, а объемистая коробка–жаровня на изогнутых кованых ножках – над углями отсвечивали багровым замысловатые инструменты городского палача, истребованного Священным Трибуналом у светских властей для своих нужд.

Сам палач вовсе не выглядел страшным и на первый взгляд трепета не вызывал: худенький седой старичок с благообразным лицом доброго прихожанина Сен–Вааста. Он даже фартука положенного палачу не носил – сразу видно человека сведущего и опытного в деле. Означенный фартук воловьей кожи красовался только на помощнике – как шепнул брат Михаил, сыне и наследнике. В палачи по доброй воле не идут, это семейное ремесло – некоторые династии насчитывают по три века…

Рауль сразу осознал, что преподобный пригласил на официальное заседание Трибунала. Председатель (сам Михаил Овернский), инквизиторы брат Ксавьер и брат Валерий, секретарь, трое обязательных свидетелей–мирян (таковыми выступали сержанты короля) – процесс формально являлся открытым. Неформально с сержантов взяли обязательство о неразглашении. Всё как обычно.

Обвиняемый находился здесь же – скованный по рукам и ногам, сидел на отдельной скамье у стены. Человек пожилой, лет около шестидесяти на первый взгляд.

– В качестве юриста я вас привлекать не намерен, – сразу обозначил брат Михаил. Рауль только руками развел: знаем–знаем, людям обвиненным инквизицией адвокат положен исключительно по дозволению Sanctum Officium и никак иначе. – Надеюсь, вы не претендуете, мэтр?

– Боже упаси.

– Рад, что вы меня поняли. Наша задача – максимальная быстрота расследования. Время, как неоднократно сказано, очень коротко. Вы присутствуете как очевидец процесса и брат–мирянин. Начнем?

– Воля ваша, преподобный.

– Тогда приступим к делу, как говаривал царь Соломон царице Савской после званого ужина…

Последовало обязательное: представление секретарем членов Трибунала поименно и возможный отвод свидетелей, если обвиняемый считает таковых заинтересованными сторонами. Потом было зачитано краткое отношение о личности подследственного.

Жоффруа де Но, дворянин, из рода баронов де Но в Пикардии. Как показало спешное, однако тщательное дознание, до 1307 года – рыцарь Ордена Храма Соломонова, посвящение принял в Провэнском командорстве, в возрасте шестнадцати лет. Когда Священная Инквизиция и король Франции открыли непотребства и злодеяния Ордена Тамплиеров, осудив магистра, командоров и бальи храмовников, изменил имя и тайно покинул командорство, объявив себя госпитальером и найдя приют в Аррасской комтурии. Что доказывается представленными документами.

Рауль слушал невнимательно. Да, бывший тамплиер, и что такого? Их сотни по всей Франции! Большинство нашли пристанище у иоаннитов, другие бежали от гонений на восток к тевтонцам, некоторые – в Португалию или Кастилию, возродив рыцарское братство под именем «Ордена Христа» с покровительством короля Диниша I Лаврадора – одобрено Папой Римским, не придерешься.

Предварительный допрос так же не насторожил – сейчас мессир Жоффруа предпочел не скрывать прошлого, оправдывая смену имени боязнью преследования со стороны инквизиции только за то, что он бывший храмовник.

Во что верую? В Святую Католическую религию, Святую и Апостольскую Римскую церковь, в учение проповедуемое Папой и его епископами!

Прочесть «Credo»? Как прикажете, преподобный!

Прочел. Без единой ошибки. На идеальной латыни.

Рауль краем глаза заметил, как брат Михаил недобро усмехнулся. Ясно, начинается самое интересное – предписанные церковным законом формальности соблюдены, сейчас перейдем к сути…

При допросе к обвиняемому обращались в третьем лице – так прописано в уставе Трибунала:

– Присутствующий здесь Жоффруа де Но подтверждает, что в тысяча триста седьмом году от Рождества Христова намеренно скрылся от инквизиционного следствия по делу Тампля, чем ныне возбуждает подозрения о причастности к ереси, вредоносному колдовству и прочим неисчислимым мерзостям происходившим в Ордене Храма Соломонова?

– Ваше преподобие, я был молод и обуян страхом, что мне припишут грехи, которые я не совершал…

– Жоффруа де Но должен ответить на поставленный вопрос – да или нет?

– Да, намеренно, ваше преподобие. Я всего лишь…

– Жоффруа де Но обязан быть краток, не оглашая частностей и собственных выводов не имеющих отношения к делу, – с нажимом сказал брат Михаил. – Продолжим. Жоффруа де Но подтверждает, что человек известный ему под именем Одилона де Вермеля, дворянина графства Артуа, так же некогда являлся рыцарем Ордена Храма?

Мессир де Но начал изворачиваться – нет, мол, в нашем Провэнском командорстве никакого Одилона де Вермеля не было, а знакомство с его милостью я свел уже в Бребьере, отданном во владение госпитальерам, когда упомянутый Одилон стал донатом и консьором [29]29
  «Ассоциированное членство» в духовно–рыцарском ордене без принятия монашеских обетов. Предоставляется жертвователям денег или земель Ордену.


[Закрыть]иоаннитов, что преступлением не является, а наоборот – поощряется Святой Церковью! Когда по благословению комтура я снял плащ Ордена святого Иоанна, господин де Вермель принял меня в услужение и ничего более!

Михаил Овернский подступался так и эдак, использовал вопросы–ловушки, загонял подследственного в логические ямы, но Жоффруа в каждом случае сумел обойти расставленные капканы – манипулировать смыслом сказанного, подменять тезисы и апеллировать к очевидности храмовников учили преотлично, недаром судебный процесс над магистром и капитулом Тампля продолжался целых семь лет!

Брату Михаилу эта игра в кошки–мышки безусловно нравилась – на его губах неоднократно появлялась едва ли не одобрительная полуулыбка. Но время коротко, мессиры, время коротко! В другой обстановке и в другом месте такой словесный поединок мог бы продолжаться не один день, однако сейчас некогда устраивать состязания в красноречии.

– Хватит, – преподобный легонько шлепнул ладонью по столешнице. – Секретарь, запишите: Жоффруа де Но намеренно противодействует дознанию и выяснению истины, отчего Трибунал инквизиции предлагает палачу показать ему орудия пытки и предупредить Жоффруа де Но о том, что эти орудия могут быть к нему применены. Я в последний раз предлагаю мессиру де Но рассказать правду о его отношениях с рыцарем де Вермелем и всё, что ему известно о происхождении и жизни рыцаря де Вермеля.

Обвиняемый помрачнел. Ответил:

– Я изложил достопочтенным судьям то, о чем знаю достоверно.

– Если вас удерживает некая клятва – именем Святой Церкви освобождаю вас от неё. Секретарь, внесите в протокол допроса.

– Ваше преподобие, я виноват лишь в том…

– Палач, – повысил голос брат Михаил, – привяжите обвиняемого к скамье и покажите ему инструменты повторно. Жоффруа де Но должен осознать, что немедленное добровольное признание освободит его от телесных страданий и облегчит душу.

– Мне надо исповедаться, ваше преподобие! – это была отчаянная попытка оттянуть неизбежное.

– Поздно. Палач, приступайте.

– Кнут, ваше преподобие? – вполголоса осведомился седой. Он отлично знал процедуру: сначала «легкая пытка» без применения огня, и только при упорствовании используются более изощренные методы.

Началось сначала: точный повтор предыдущих вопросов, обязательный протокол с ремарками секретаря («…после десяти ударов плетью обвиняемый продолжает запираться и вводить Трибунал в заблуждение ») и далее по кругу. Хорошо, что снаружи воплей не слышно, стены Речной башни толстые и стоит она на отшибе.

Никаких перерывов: никому нельзя даже выйти по малой нужде – потребуется, так за ширмой стоит деревянная бадья. Дознание может продолжаться до вечера: прекратить допрос следует на закате, опять же буква устава Sanctum Officium.

… – Ну вот, а вы сомневались, – к ноне заседание Трибунала было окончено и брат Михаил вместе с Раулем спустились в подземную галерею ведущую к монастырю. – Сами знаете, мэтр, я не сторонник крутых мер и не люблю лишнюю жестокость, однако в отдельных случаях это единственный выход.

– Жоффруа де Но мог оговорить себя. Когда тебе ломают суставы, признаешься в чем угодно.

– Его слова легко проверить. Надеюсь заплечных дел мастер не переусердствовал и де Но не умрет в ближайшие дни, чтобы свидетельствовать против остальных. Дело раскрыто, а, мэтр? Мы с вами молодцы.

– Почти раскрыто, – с сомнением сказал Рауль. – Хорошо, пускай существует закрытое герметическое общество из бывших храмовников и скучающих от безделья дворян – ничего особенного, подобные братства всегда существовали. Взять Сорбонну, допустим: братства вагантов, решивших поиграть в секреты и мистику… Но зачем? Смысл?

– Тайненькое знаньице как движущая сила, – ответил преподобный. – Стремление возвысится над остальными и познать неведомое. Гордыня и тщеславие. Банально, верно? Но эти идиоты сами того не ведая спустили с цепи опасного зверя, ловить которого придется нам. Вермель, господин де Но, комтур Сигфруа де Лангр и прочие названные – лишь средняя прослойка, имен руководителей секты мы пока не знаем: назвать их обвиняемый не смог даже после клеймения раскаленным железом. Не посвящен. Мы незамедлительно начнем аресты – сержантов прево я отправлю в Бребьер сегодня: придется вновь обратиться за помощью к светской власти.

– Будет скандал. Суд над рыцарями–иоаннитами находится в исключительном ведении Ордена.

– Успокойтесь, ничего не будет: юрисдикция папского инквизитора охватывает все структуры Церкви включая госпитальеров – генерал орденской провинции не посмеет возразить. Кроме того, он далеко, в Париже, а что нынче происходит в столице мы не знаем – гонцов по–прежнему нет… Отправляйтесь к себе, я распоряжусь, чтобы францисканцы прислали повозку и братьев–инфирмариев, перевезти вашего подопечного в лечебницу. Кстати, чем он болен?

– Тяжелая горячка. Причина мне неясна.

– Пускай монастырский травник разбирается – вам сейчас будет не до милосердия. Ищите любые проявления магии в Аррасе. Самые незначительные. Обо всём подозрительном немедленно сообщать в коллегиату.

Поднялись наверх. Возле кельи преподобного ожидала монашка–клариссинка тотчас опознанная Раулем – сестра Фелициата.

– Она сбежала, – огорошила посланница аббатисы де Тернье. – Жанин Фаст сбежала утром – ушла из дормитория на рассвете, перед мессой, больше ее не видели. Приказано доложить лично вам.

Брат Михаил перевел взгляд на Рауля.

– Мне отчего–то кажется, что я знаю, где искать знахарку, – медленно сказал инквизитор. – Мэтр, поторопитесь на Иерусалимскую. Дай Бог, чтобы я не ошибся.

* * *

В доме несносно разило яблочным уксусом – ореада выполнила указания Рауля с полным тщанием. На столе пылают два десятка свечей из настоящего пчелиного воска: горят дольше, не коптят и запах приятный: прижимистая мадам Верене неожиданно расщедрилась.

– Не прогоняйте её, – мэтр не успел переступить порог жилых покоев и аптеки, как наткнулся на вдову. Стоит у дверного проема в своей любимой позе, сложив ладони над грудью. Взгляд холодный, однако не злой, как раньше. – В ней кровь Etxeko.

– Что? – не поняв, переспросил Рауль. – Какая кровь? Вы о чем, мадам?

В уютном полумраке аптечной залы был различим женский силуэт – это не служанка Юдифь и не прачка, забирающая раз в три дня белье.

Да, брат Михаил не ошибся – Жанин Фаст пришла в дом Рауля Ознара. Что заставило ведьму покинуть обитель клариссинок? Жанин там нравилось.

– Смерть, мэтр, – в который раз повторила ореада. – Поэтому она здесь.

– Вы, Древние, на самом деле человеческие мысли читаете? – окрысился Рауль, не знавший, что теперь и подумать.

– Не совсем так. Чувствуем силу мысли.

– Час от часу не легче…

– Пойдемте, мэтр. Дело совсем плохо. Вы должны сами увидеть.

Молчаливая Жанин замерла у длинной аптечной стойки, так же уставленной множеством свечей. Поприветствовала робким кивком. Рауль раздраженно отмахнулся – только тебя здесь не доставало, холопка! Тоже мне, королева Селена! В белом клариссинском платочке.

Решив оценить состояние господина барона – судя по словам вдовы Верене он на последней грани, надо бы поскорее священника позвать для глухой исповеди, – мэтр Ознар шагнул к низкой кушетке.

…И начал медленно отступать к дверям.

От леденящего кровь ужаса под грудиной сжался приторно–сладенький комок, заныло внизу живота.

Рауль непроизвольно остановился, будто завороженный взглядом василиска. Дыхание перехватило.

За время отсутствия мэтра слева под мышкой больного выросла опухоль размером с небольшое яблоко. Растянутая кожа ядовито–красная, стали видны сине–фиолетовые жилки вокруг.

Чумной бубон. Точь–в–точь такой, как описан в «Медицинской книге, посвященной Мансуру» великого араба Ар–Рази.

Гос–споди! Только не это!

– Боитесь? – Рауль не сразу осознал, что слышит голос мессира Жана де Партене. Оказывается, он в сознании. – Правильно делаете, мэтр…

– О… Откуда вы меня знаете? – заикнувшись выдохнул Рауль, плохо соображая, что происходит. Он физически чувствовал, как волосы встали дыбом в буквальном смысле этих слов. Ледяные мурашки по всему телу.

– Госпожа Матильда Верене рассказала… Вы аптекарь. Меня сюда привез какой–то крестьянин. Так?

– Да.

– Спасибо вам… Да подойдите же, пока бубон не изъязвился опасность минимальна. Простите, говорю сбивчиво – жар отступил, но скоро опять начнется ухудшение. Если вы не поможете.

– Вы лекарь, шевалье? Изъясняетесь как лекарь.

– Нет, но кое–что об этой болезни знаю. У вас и у меня есть шанс… Если, конечно, прислушаетесь… Сорбонну заканчивали?

– В том числе, – уклончиво ответил Рауль. Пересилил себя, взял табурет, присел рядом. Машинально перекрестился. – Где вы заразились?

– Наверное в Лане или Фринуа… А может еще раньше, в Реймсе – там совсем худо, мрут тысячами. Пытался уйти на север, опоздал… Cito, longe, tarde, правильно?

– Помолчите, вы слишком слабы. Дайте посмотреть.

Шевалье де Партене, барон де Фременкур, даже сейчас, будучи пораженным безусловно смертельным недугом, выглядел человеком… Как бы это сказать? Здоровым человеком он выглядел. Рауль мысленно извинился перед самим собой и уважаемой медицинской наукой за столь абсурдную формулировку, но подобрать более подходящей не сумел.

Кости не искривлены, грудная клетка развита на зависть, избежал оспы.

Два шрама – один на животе справа, еще один на плече, – раны зарубцевались аккуратно. Судя по белым точечкам на коже, были зашиты, что способен сделать только образованный лекарь. Никаких признаков поражений кожи, ногтей или, упаси святой Лазарь Вифанийский, проказы.

Ох ты ж беда, второй бубон набухает – на бедре, ближе к паху. Еще не такой красный, как возле груди, но…

Жан де Партене умрет. В ночь или завтра утром.

Стало ясно, что подразумевала ореада говоря о «запахе смерти», которую барон де Фременкур несет в себе.

– Опять начинается, – появился озноб, на лице проступили капли пота. – Горячка. Знаете мэтр, я использовал когда–то… До приезда во Францию… Использовал одно снадобье. Арабское. Теоретически, я не должен был заболеть чумой, но природу не перехитришь, другой souche de Yersinia pestis , Stammen…

– Простите? Это на немецком? Или германизированная лытынь?

– Неважно… Плохо соображаю, лезет на язык всякое. Долго объяснять. Потеряю сознание – конец. Всё равно иммунитет есть, должно помочь…

– Что? – Рауль окончательно утерял нить разговора.

– Слушайте, слушайте, не перебивайте. Где мой конь?

– В конюшне госпожи Верене.

– Пусть принесут седельные сумы… Точнее одну, с двумя замками–застежками в виде голов единорога. Потом объясню.

Мэтр беспомощно взглянул на ореаду. Та кивнула и быстрым шагом направилась к выходу во двор дома.

– Разговаривайте со мной, не дайте уйти в беспамятство…

– Хорошо. Вы рассказывали о чуме.

– Да, верно… Бубонная форма. Протекает гораздо мягче легочной, можно вылечить. Вскрывали когда–нибудь гнойники? Abscessus?

– Случалось. Удачно.

– Замечательно. Всё то же самое: разрез по бубону, осторожно выдавливаете гной наружу, иссекаете ланцетом загнившую плоть. В доме есть spiritus vini? В Италии умеют делать спирт лет двести как, называют дистиллят «aqua vitae».

– Точно нету, – покачал головой Рауль, знакомый по Нарбонне с ломбардскими продуктами перегонки хлебного вина, исключительно крепким алкоголем. – Зачем?

– Крепкий уксус? Эссенция? Чувствую запах.

– Уксуса много, едва не половина бочки.

– Еще лучше… Я буду руководить, вы – делать. Поняли?

– Что именно делать?

– Сначала выгоните женщин. Когда вскроется бубон, тут будет столько чумных палочек, что хватит на всё королевство. Потом обеззаразим.

– Палочек? – мэтру показалось, что Жан де Партене бредит. – Вы о чем?

– Я останусь, – неожиданно твердо сказала Жанин Фаст, доселе не проронившая ни слова. – Должна. Это наше бремя, людское…

– Да о чем вообще ты говоришь, дура! – взъярился Рауль. – Это ЧУМА!! Какое, к чертовой матери, бремя?

Жанин испуганно отпрянула. Никакая она не королева Селена. Забитая деревенская девка.

– Оставьте девушку, мэтр, – пробормотал барон де Фременкур. – Скорее всего она не успела заразиться. Именно Жанин заставила меня очнуться – ее голос я слышал из темноты. Какое–то психическое воздействие, у вас во Франции еще умеют…

– У нас? – обернулся Рауль, насторожившись. – А «у вас» – это где?

– Очень далеко. Выживу – расскажу. Может быть.

Явилась вдова Верене, сопровождаемая Одоном – слуга тащил три объемистые сумы, снятые с чубарого. Осторожно положил на пол в уголке. Повинуясь жесту хозяйки убрался вон.

– Раскройте сумку с единорогами, там на дне… Железная коробочка, – у барона появилась одышка, начал глотать слова. Пот лил в три ручья. – Попить дайте.