Текст книги "Казачка. Книга 1. Марина (СИ)"

Автор книги: Андрей Лебедев

Соавторы: Andrew Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Но ни та – ни другая не получает всей его любви.

И первая, та что со штампом, тоскует по его страсти, и вторая – плачет от того, что в пол – одиннадцатого вечера он уже суетливо собирается и с виноватым лицом уходит к той, что со штампом.

Но тем не менее. Но тем не менее, они его делят. До поры. До поры до времени.

Маринку сильно обижало то обстоятельство, что Мишка не проводил с нею выходных. Поэтому она и не любила выходные.

Он позвонит на неделе, – я зайду? А на нее бывает, словно найдет злость какая то, – ну что все только у меня, да у меня на квартире? А он так наивно, – а где еще?

Где еще?

А разве нельзя поехать в воскресенье на речку на шашлыки с друзьями?

Нет. Нельзя.

Потому что у него Галя, а у Гали папа – начальник милиции.

И все их нечастые прогулки совершались только по будним дням.

И то, к какой неслыханной конспирации приходилось при этом прибегать!

Вот решили они поехать на пикник. Без друзей, разумеется. Вдвоем, чтобы только дома не сидеть.

Маринка заранее все приготовила. Полную эмалированную кастрюльку парной баранины с базара настрогала в вине с луком и перчиком. Бутылочку красного прикупила. Все это в багажник.

А Мишка – налегке. Отъехал только от города по Ростовскому шоссе до Рыбхоза на автобусе, сошел на безлюдной остановке и ждал ее там, покуривая.

Недолго ждал – Маринка девушка пунктуальная.

Недолго думая, поехали на рыбхозовские пруды. Машину мордой в посадку, дверцы нараспашку – пускай проветривается, музыку погромче, чтобы было сердцу веселей.

Мишка костерок сообразил, а она аккуратно на белой клеенке праздничную трапезу сервировала. Салатик «оливье» в пластмассовых коробочках, помидорчики, огурчики, хлебушек…

– Купаться будем?

– Я нет.

– А я искупнусь.

Он стянул через голову джинсовую рубаху, спустил черные джинсы, тяжелые от лежащего в кармане табельного «макарова», медлительными движениями поправил плавки на плоском животе.

И – и – и бух! С бетонной плиты в воду.

– Раз, два, три, четыре…. пятнадцать, шестнадцать, семнадцать, – про себя считала Марина.

Вынырнул аж на середине. Громко стал отплевываться, фыркал, будто барбос… Потом стал саженками махать к берегу.

У Маринки от солнечной ряби на воде заслепило глаза.

Он вылез, и принялся дурашливо стряхивать на нее капли обильно стекавшей с него влаги.

– Ну что, дурачок что ли, в самом деле? Не приятно!

– Ха-ха-ха!

Потом он зажмурив глаза лежал кверху пузом на теплой бетонной плите, а она наклонив голову на бочек, длинной травинкой щекотала ему за ухом. Мишка корчил гримаски, дергал плечом, но руки ее не отводил, а она любовалась его лицом, грудью, плечами… Всем таким любимым…

Нет! Не хочет она его делить с Галей. Не хочет.

Не такая она – Маринка, чтобы довольствоваться малым.

И ребенка она хочет. Очень.

Не открывая глаз, он протянул руку, и его сухая шершавая ладонь уверенно легла туда, куда она всегда ложилась в их сокровенные минутки.

– Мишка!

– Угу!

– Мишка!

И не контролируя своих чувств, она как безумная орала в его объятиях, на заднем сиденье подаренной Русланом вишневой «восьмерки».

– Что уставились? А ну, брысь отсюда!

Двое совсем мелких пацанов застыв, как в столбняке, смотрели на голых дяденьку и тетеньку в машине.

В руках у пацанов были удочки… Рыбку пришли на пруд половить, а тут…

– А ну, брысь!

И Мишка для убедительности, достал вдруг своего «макара».

– Ты че, дурак? – испугалась Маринка, машинально прикрывая руками голую грудь.

Пацаны прыснули в посадку, только ветки затрещали.

– Ты ей богу – дурак! Они теперь побегут в рыбсовхоз и там скажут, что в посадке машина с вооруженным бандитом. Ума у тебя – ну никакого нет!

– Зато ты умная, орала, громче магнитофона…

Маринка молча натянула платье, поправила бретельки, и вдруг разревелась.

– Ты чего?

– А вот ничего!

– Маринк!

– Все… Поедем, собирайся.

– Да ты чего, а шашлык? Еще шашлык не жарили…

– Жри сам свой шашлык, с Галей со своей!

Марина высадила его на автобусной остановке. Откуда взяла…

– Что? Обиделась? В самом деле что ли?

Она, не отвечая, наклонилась из-за руля, протянула руку и прихлопнула дверь. Включила передачу и поехала. А он остался на остановке, глядя ей вслед.

Срывая злость, дала по газам, разогналась по пустынному шоссе до ста тридцати, так, что аж самой страшно стало. Вот разобьюсь теперь – всем назло! Пусть он обо мне поплачет.

И как Галочка, наверное, обрадуется, и тесть его – дядя Петя, тоже…

А Юлька? А Сережка?

И ножка ее медленно сбросила газ. И стрелка спидометра побежала по кругу налево.

Она развернула машину и поехала назад.

На остановке кроме Мишки стояла еще баба какая то в цветастом платке с двумя большими пятилитровыми бидонами.

А вдали на переломе шоссе уже показался автобус.

Она лихо развернулась. Протянула руку к дверце.

– Ну что встал? Садись, дурачок…

А Галя нянькалась с маленьким Петенькой. Петром Михалычем. И вечером, купая его в ванночке, плакала, что вместе с ней не купает маленького его отец – Мишка Коростелев.

А Мишка Коростелев, как минутка высвободится – так сразу к заветному дому на улице Ворошилова.

А Марина…

Мужнин бутылочно – зеленый «черроке» все еще стоял на милицейском дворе, как вещдок. Менты все ходили мимо – облизывались – «продай, хозяйка». А хозяйка продала вишневую «восьмерку» – подарок Руслана и купила в Ростове «мерседес». Почти что новый – годовалый, если верить документам. А заодно, посетила в Ростове и дорогую поликлинику.

Беременна!

Вот как!

Сказали, через месяц приеду, они и пол ребенка точно скажут…

Вот так!

Только не решилась пока говорить об этом Мишке. Что б не наделал делов. Но зато с удвоенным напором занялась стройкой. Гоняла эту новую бригаду молдаван как сидоровых коз. Денег не жалела, и побивая все нормы, каменщики выдавали ей на гора по десять кубометров кирпичной кладки в смену – только материалы подвози!

Уж и мебель в Ростове приглядела. И финский гарнитур для большой гостиной, и итальянскую спальню.

По дороге же из Ростова и встретила как то Димку Заманского. Подрулила к заправке на своем беленьком «мерседесе», встала к единственной колонке с девяносто седьмым бензином, а сзади к ней в хвост уже чья то темно-серая бэ-эм-вэ пристроилась.

Димка! Такой картинный красавец из гангстерского кино. Черная с проседью бородка, длинные волосы схвачены на затылке в конский хвост, золотая сережка в ухе, и темно-серый костюм на всю тысячу долларов – не ниже как от Армани…

– Что тут за драндулеты – ведра с гайками, загораживают проезд, мешают заправиться?

Стоит, улыбается.

– Не улыбайся, я не скажу тебе, что рада видеть

– Ну в чашечке кофе со мной за компанию не откажешь?

Отогнали свои авто на площадку, сели под тентом маленького кафе, кстати, тоже принадлежавшего Руслану.

– Ну, как живешь, Мариночка?

– Живу.

– Видел твой дом. Хороший дом получается. Красивый. Я таких три собираюсь построить – в Греции, под Москвой и здесь, только не в Новочеркесске, а у воды, может на Тереке, может на Кубани, может на Дону, а может и в Сочи.

– Зачем тебе три?

– Чтоб каждые четыре месяца мы с тобой меняли среду обитания.

– Мы с тобой?

– Мы с тобой.

– Это интересно.

– А! Интересно, значит?

– Не в том смысле, в каком ты думаешь.

– С универмагом больше не наезжают?

– Отстали

– А почему?

– Не знаю, Мишка говорит, потому что Руслан теперь другими делами занят.

– Мишка говорит?

– Да, представь себе. Мой любовник Миша Коростелев.

– А почему Руслан другими делами занят, твой любовник тебе не говорил?

– Потому что война, поэтому, наверное.

– Ах, наверное! Так вот, что я тебе скажу, ни твой лейтенантик, или кто он там в ментовской, ни его тесть, никогда бы тебя от Руслана, от его бульдожей хватки – не отбили, кабы не один несчастный человек.

– И кто этот несчастный?

– Сидит перед тобой.

– Так это, значит, тебя я должна благодарить?

– Ну не благодарить…

– А сделать несчастного – счастливым?

– Марина!

– Я не для того обрела свободу, чтобы делать себя зависимой. Я свободна и счастлива. Хочу – люблю! Хочу – рожу!

– Значит, нет?

– Значит, нет…

8.

Личные грехи бьют по самым близким. Переходят на самых невинных. Виноватых только лишь в том, что они близкие грешника…

Юльку похитили! Юльку то за что?

Марина начала волноваться часа в три – в четыре. Обычно, Юлька приходила из школы сама и занималась обедом. У них так со смерти папы повелось, что кормила всех – и Марину и Сережку – она, их хозяюшка маленькая. А тут уже было и три часа, и четыре, и пять. Марина сама на скорую руку сварганила Сережке яичницу с помидорами, сварила себе кофе.

Где Юлька задержалась? С подругами?

Набрала номер, позвонила в школу – прямо Офелии в ее канцелярию. Нет, не видала Юлечки. С утра не видала.

Как так? В школе ее не было?

В шесть вечера Маринка не выдержала, вскочила в свой «мерседес» и поехала по Юлькиным подружкам. К Люсе Мухиной – та в полном недоумении, не видала сегодня Юлю, сама хотела зайти поинтересоваться, не заболела ли?

Тут у Марины просто ноги подкосились.

Юлька!

Где?

Не помня себя, рванула в городское управление милиции. Мимо дежурного – прямо по лестнице на второй этаж, туда где Мишка сидит. Столкнулась нос к носу с Маховецким, едва его с ног не сшибла.

Петр Трофимович как то насупился, и выпалил со злобой, – совсем ты стыд потеряла, куда бежишь?

Мишка был в кабинете оперов один.

– Юлька пропала!

– Как?

– Нет ее нигде.

Едва – едва успокоив, все время опасливо при этом поглядывая на дверь кабинета, как бы Маховецкий не зашел, да не увидел, как он поглаживает Марину по спине, Миша уговорил ее поехать домой.

– Сиди на телефоне, искать – это наша работа. Езжай до дому, и не реви – найдем.

Поехала, не различая дороги.

Дома Юльки нет. Только Серега сидит, словно змеей ужаленный.

– Ты чего?

– Тут звонят все время и трубку бросают.

Маринка пошла на кухню, достала из шкафчика валерьянки. Накапала.

Зазвонил телефон.

Голос в трубке мужской. И чувствуется – нерусский.

– Сестру свою живой получить хочешь? Готовь два лимона зелеными. Поняла? Два миллиона долларов. Срок тебе – три дня. Ментам не говори. А то, получишь свою сестру по кускам.

И гудки…

– Боже! Я же Мишке уже сказала!

Снова в машину, и полетела в милицию. На пол-пути резко по тормозам, да так резко, что ехавший сзади жигуль, чуть не впилился ей в багажник.

– Куда же я еду? Они же следят – они же увидят, что я в милицию, и Юлечку… Юлечку…

Развернулась, наехав на зеленый газон, так что видевшие это мужики только головами покачали.

Вбежала домой, чуть живая.

– Сережка, позвони от соседей… Нет, нельзя от соседей! Сбегай к приятелю, оттуда позвони Мише Коростелеву, только ему лично. Пусть он приедет…

Все и так знают, что мы – любовники, так что это не нарушит их требований… Наверное не нарушит.

Упала лицом в подушки и зашлась ревом.

– За что? Господи! Ей то за что? Юльке? Мне то понятно, за аборт, за Мишку… А Юленьке за что?

Снова звонок. Снова голос нерусский.

– Ты деньги начала собирать? Ты собирай. И не вздумай шутки шутить. Мы два дня тебе звонить не будем – ты деньги собирай. Мы знаем – у тебя есть с чего собрать. А будешь шутки шутить – сестру живой уже не увидишь.

И опять гудки.

Мишка приехал с двумя операми.

Маринку как током прошибло сразу.

– Негодяй! Ты что – для Петра свидетелей привел, что б они тебя перед тестем отмазали, что ты не на свиданку ко мне ходил? Негодяй, ты Юльку погубишь! Сволочь, гад!

И била, и била его в грудь кулачками.

– Истерика у нее, уходите, работайте по плану, как говорили, я останусь с ней.

– Что? Что – работайте? Вы ее сгубите! Эти гады предупредили, что убьют ее, если вам скажу!

– Сережка, помоги Маринку уложить, ребята, брысь отсюда.

Ее бьющуюся словно перед нежданным смертным часом, едва – едва удерживали вдвоем.

– Не верю тебе! Не верю! Никому не верю! Сережка, Юльку, Юльку спасти!

Мишка догадался влить в Марину рюмку коньяка. Благо водился в доме наряду с другими благородными напитками. Зубы ей разжал, и влил, прямо из горла. Минут через десять, она несколько размякла, и успокоилась. Полу-лежала на ИХ грешной кровати, облокотившись на подушки, и безумными глазами смотрела на любовника.

За окном, низко, так что стекла задрожали, пролетел вертолет…

Пролетел, и шумы турбин и месящих воздух лопастей стали утихать вдали, но уже совсем почти растаяв, сменились вдруг другими… Отличными от прежних. Новый шум был как то страшнее. Словно весь горизонт земли наворачивался издалека, как край сворачиваемого в рулон ковра, с которого с лязгом и грохотом начинает сыпаться неубранная мебель и посуда.

Лязг и рокот нарастали. Уже отчетливо стали различимы порыкивания дизелей на перегазовках, и вот уже не только стекла, весь дом задрожал мелкой дрожью.

Мишка отдернул занавески. По улице Ворошилова шла колонна танков. Шла и шла, и не было ей ни конца – ни края.

9.

На марше генерал Батов выбрал себе место в голове колонны.

И более того, на броне головной машины.

– У меня, дружок, с Чапаевым в том разница, что я в отличие от него академию все ж таки кончил, и поэтому, решать, ихде быть командиру, впереди ли на лихом коне, или в койке с Анкой-пулеметчицей, решаю однозначно правильно.

«Дружком» Батов называл командира первого батальона майора Лешу Трофимова.

– Я тебе, дружок, вот еще чего скажу, в сорок третьем, когда немцы второй раз Харьков брали, погиб командир танковой дивизии СС «Мертвая голова» Теодор Эйке. Про между прочим – создатель этой знаменитой дивизии. А как погиб? Связь с соседями потерял. Сел на связной «шторх» – самолетик вроде наших кукурузников, и полетел на разведку. Тут его и сбили. А почему сам командир полетел? От неопытности что ли? Не было у него майора или подполковника какого завалящего – послать, что целый группенфюрер и генерал – лейтенант ваффен СС на разведку полетел? Думаю, что были… Только у каждого свое понимание ответственности. Кумекаешь?

– Я что думаю, тыщ герал, что неделя на сбивку рот и экипажей, это не то что мало – просто смешно. Сброд, а не батальон. Придется везде самому.

– Условия приближенные к реальной войне, дружок. Перед наступлением под Сталинградом, в сорок третьем, дивизии формировались за неделю. И в бой. Пригоняли на пункты сбора новобранцев, сбивались роты и батальоны, выдавались оружие – техника, и айда – пошел. За Родину, за Сталина.

– Тыщ герал, а потери какие были!

– Или вот в шестьдесят седьмом, осенью перед Чехословакией, батальоны тоже за неделю новыми экипажами набивались. И вошли, спасли там демократию, понимаешь! Длинный какой этот Новочеркесск, полчаса едем, все не пройдем.

– Ща скоро Чечня покажется, тыщ герал.

– В нее родную и движемся, дружок. В нее и едем.

Диме срочно был нужен Султан. Но телефоны в Грозном не отвечали. Да оно и понятно, где теперь увидишь Султана? Разве что по телевизору, в репортажах НТВ, про то, как танкисты генерала Батова отбивают у полевого командира Султана Довгаева село Самашки?

Был у Димы номер спутникового телефона друга Султана – министра Шамиля Исмаилова. Но номер этот можно было использовать только в крайнем случае. И Дима позвонил.

Шамиль взял трубку сразу. Спрашивать лишнего не стал. Сказал только, Султан сейчас занят, с русскими воюет, но как освободится, позвонит.

И позвонил.

Буквально через два часа позвонил ему на мамину квартиру в Новочеркесске.

– Как у вас там, дивизия Батова через город еще тянется?

– Я не знаю, о чем ты…

– Тебе надо – ты ведь позвонил.

– Встретиться надо

– Занят я, воюю

– Вопрос срочный решить надо

– Говори

– Девочку ваши похитили в Новочеркесске

– Мои детей не воруют

– Султан, я бы по пустякам к тебе обращаться не стал, мне надо найти, кто похитил, и вернуть ее домой. Условия – ваши. Мне надо.

– Я тебе позвоню, отбой

А Юлинька. А Юлинька Кравченко уже третий день и третью ночь сидела в темном подвале совсем чужого дома, вдыхала запахи старого тряпья смешанные с прелостью прошлогодней картошки. Сидела, обняв коленки, уткнув в них свое остренькое личико. И сама себе шепотом рассказывала сказку.

Жили – были две маленькие мышки – две сестрички, которых звали просто – Мышка Серенькая и Мышка Беленькая. Серенькая была старшая, а Беленькая – младшая. Но обе они были такие маленькие, что каждый мог их обидеть – и толстый кот Жирдяй, и дворовая собака Рекс, и даже ворона, которая жила на дереве рядом с мусорной помойкой.

Мышкам все время приходилось быть начеку, каждый раз, когда они выходили по делам из своей норки – а дел у них было много – и еды какой-то найти, и тряпочек для ремонта норки – целый день приходилось им вертеться, – и все время при этом надо было поглядывать – не хочет ли кто их маленьких схватить за хвостик и проглотить…

Самый страшный, кто жил в подвале этого дома – был Коба. Его мало кто видел, но все его очень боялись. И Мышки его тоже очень-очень боялись. Они вообще всех боялись, но Кобу – больше всех.

А однажды, Мышка Беленькая заболела. Мышка Серенькая побежала на двор – поискать что-нибудь покушать, а когда вернулась домой в норку – не нашла там своей сестрички. Стала Мышка Серенькая бегать вокруг, пищать – звать Мышку Беленькую – все напрасно! Повстречалась ей старая Крыса и сказала, что злой Коба утащил Мышку Беленькую к себе в подвал, что бы там сделать из нее себе подушечку для вкалывания иголок и булавок.

Заплакала Мышка Серенькая. Собрала она все самое ценное, что у нее было – серебряное колечко, зеркальце, что от мамы осталось, и пошла в подвал… Страшно ей маленькой было, сердечко крохотное так и билось-так и билось! Но надо сестричку выручать.

Пришла Мышка Серенькая, на злого Коба и смотреть боится, а он ей говорит страшным голосом, – что пришла? Вот из твоей сестренки подушечку для иголок сделаю. А тебя просто съем!

Отпусти мою сестричку, – взмолилась Мышка Серенькая – она ведь такая маленькая. Съешь меня вместо ее. И возьми еще колечко с зеркальцем. Больше у меня ничего нет.

Подумал Коба и сказал.

Принеси мне шесть зубиков маленькой девочки – и отпущу я твою сестричку. Болею я. А мне старая колдунья сказала, что надо истолочь шесть детских зубиков и сделать из них лечебный порошок, тогда я поправлюсь. Но за эти зубики надо маленькой девочке обязательно денежки отдать – иначе волшебной силы в порошке не будет.

И пошла Мышка Серенькая на базар. Продала мамино колечко и зеркальце – все что у нее было, и получила за них шесть монеток. А потом стала Мышка ходить в квартиру, где жила маленькая девочка Юлинька. И когда у Юлиньки стали выпадать молочные зубки, она их собирала и за каждый зубик оставляла девочке по одной монетке. Пять зубиков набрала – одного еще не хватало.

И тут Юлиньку увезли в санаторий. Негде стало взять еще одного недостающего зубика. Заплакала Мышка Серенькая. Зарыдала. Пришла к ней старая Крыса и сказала – Коба очень сердится, требует шестой зубик – а иначе грозит Мыщку Беленькую заколоть иголками и съесть!

Что же мне делать? – спросила Мышка Серенькая.

Ладно. Выручу тебя, – сказала Крыса. Отдай мне твою норку. А я тебе тогда дам детский зубок, что я припрятала себе на старость еще с тех времен, когда Юлинькина мама сама маленькой девочкой была.

А где же я жить буду? – спросила Мышка Серенькая.

А это твое дело – хочешь – бери зубок – хочешь – не бери!

И отдала Мышка Серенькая свою норку старой Крысе. Та дала ей взамен зубок… Отнесла Мышка зубок злому Коба.

А Коба был очень злой и коварный. Не захотел он выполнять обещанного. Зубок взял, а Мышку Беленькую не отпускает. Очень мне нужна подушечка для вкалывания иголок! – сказал он.

Заплакала Мышка Серенькая и сказала, – отпусти мою сестренку, а подушку для булавок сделай из меня… Коба подумал немного… И умер от старости. Он очень старый был.

И обе сестрички пошли из подвала наверх.

Норки у них больше не было. И колечка маминого с зеркальцем тоже не было. Но они остались живы – а это уже само по себе очень неплохо!

Наверху послышалась какая то возня.

– Эй, ты там не подохла еще?

Из открывшегося над ней квадрата, вниз один за другим поспрыгивали трое, все в матерчатых масках вместо лиц.

– Кино будем снимать, – сказал один из нерусских, тот что был с большим ножом в руке.

Второй держал японскую любительскую видеокамеру. Совсем, как та, что Маринке подарили на свадьбу. Третий высоко под потолок поднял большую лампу. И свет совсем ослепил отвыкшие от солнышка глаза.

– Смотри туда, – сказал тот, что с большим ножом, – смотри и говори туда.

Он встал сзади, одной рукой взял ее за волосы, а другой приставил нож к ее горлу.

– Говори, что жить хочешь! – гортанно заклекотал тот что с камерой.

– Говори, ну!

– Не молчи, сука!

Юлинька тихо заплакала.

– Говори, хо-чу жить, говори!

– Жи…жить…

– Ну!

– Жить…

– Ты там смотри, и деньги собирай, а то мы ножичком… Вжить! И не будет твоя сестра жить!

Нерусские заржали.

– Все, сняли кино. Теперь ты звезда, как Шерон Стоун! Завтра твоя сестра кино смотреть будет… А ты молись своему Богу – Исе – пророку.

– Аллах Акбар.

Перед церковью было не заасфальтировано. Притормозила, прошуршала колесами по щебенке не щедро насыпанной дорожными службами в том месте где кончался асфальт и осторожно въехала на вытоптанную площадь перед папертью. Богомольные бабули, картинно-убогие нищенки, цыганки в пыльных юбках с бесконечно немытыми детьми… Господи! Эти нищенки, наверное, утром перед зеркалом выверяют убедительность убогости своей, равно как иная девица – свою красоту, принаряжаясь на работу…

Хлопая дверцей «мерседеса», поймала на себе однозначно осуждающие взгляды. Бабки наклонялись друг к дружке – перешептывались, кивая в сторону Марины.

Достала из сумочки платок. Черный, шелковый. Повязала. Ступая на паперть, перекрестилась.

У свешницы купила пять самых дорогих свечей.

– А где отец Борис?

– Вон в том приделе исповедует…

Подошла к небольшой кучке сгрудившихся подле отца Бориса прихожан. Встала, уткнувшись в чью то спину-.

– Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй… – и других молитв то не знаю, подумала она вдруг.

Исповедальницы – в большинстве своем древние старушки, подходили к батюшке, наклонялись доверительно, и шептали что-то, шептали – нашептывали, а отец Борис все кивал, все кивал. Потом накидывал на склоненную голову очередной бабули епатрохиль, и усердно крестя, шептал ей разрешительную молитву…

Марина впала в какое то небытие, только повторяя про себя, «Господи, помилуй, Господи, помилуй»… Бабуля, стоящая перед нею, вдруг повернулась и с поклоном сказала, обращаясь к ней, к Маринке, – Простите, люди добрые, – и не дождавшись ответа, подошла к отцу Борису. И Марина обнаружила, что теперь настал ее черед.

– Ну что, дочка, горе у тебя, я знаю, – сам начал отец Борис, едва она подошла, – исповедь, родная моя, это очищение от грехов. А все наши беды и несчастья, все наши болезни и напасти – это наказание нам за грехи наши. И таинство покаяния это таинство, необходимое перед тем, как причаститься Святых Таин Господних. Ты только, Мариночка, пойми, ты не мне исповедуешься, а Господу. А священник, он только как свидетель этого покаяния. И еще, Мариночка, родная, только искреннее покаяние очищает от греха. С сердечными слезами надо Богу принести раскаяние в грехах. Только тогда по великой милости своей, Господь простит.

Марина вдруг почувствовала, как дрожит. Как всем телом дрожит, и как горло ее перехватил какой то непреодолимый спазм.

– Н-н-н… не м-м-м… могу г-г-г…говорить…

– Ничего, ничего, ты поплачь… Я подожду. А Бог, он самый терпеливый. А Господь, всегда тебя подождет.

И отец Борис принялся шептать какие то молитвы, слов она не слышала, но вдруг показалось ей, что он как мама, как мама-покойница, нашептывает над нею, над больной, когда она лежала с воспалением легких. И Маринка вдруг громко-громко разрыдалась, содрогаясь всем телом, словно в эпилептическом припадке, но не из жалости к себе, а в страхе и изумлении, что была рядом с нею терпеливая доброта, а она, проходила мимо… Как неблагодарное дитя, в запале юного веселья своего, бегает и резвится, забывая придти и навестить скучающую без него недвижную, но терпеливую мать.

– Простите меня, отец Борис!

– Да не мне, Господу расскажи, Господь – он милостив, он все простит…

– Господи, согрешила я… Много согрешила…

– Кайся, кайся, доченька…

– Аборт я сделала…

– Кайся, кайся…

– Потом с женатым жила… вот…с Мишкой…

– Кайся, доченька, кайся…

– Батюшка, так у меня же Юлинику, сестренку похитили…

– Знаю, Марина, знаю… Помолюсь за вас обеих, а ты завтра на литургию приходи, не ешь ничего с утра, причастишься… Бог поможет. Вернется сестрица к тебе…

– Да ведь беременна я, батюшка!

– На все Божья воля, только знай, дочка, ежели хочешь убить дитя – не пущу к причастию. Если хочешь быть с Богом – дитя сохрани.

Выходила из храма сама не своя. Два чудовищно немытых босых цыганенка подбежали к ней, – дай на хлеб, дай на хлеб!

Открыла машинально сумочку… Только крупные, да эти… доллары. Сунула – одному пятерку, другому десятку… Те сперва с недоверием, а потом радостно глазками засверкав, побежали хвастаться к мамке своей, что сидела тут же в пыли.

– А моя то мама? Где ж мама моя?

Марина села в машину и рефлекторно погляделась в зеркальце. И совсем другая, незнакомая ей женщина глянула оттуда ей в глаза.

А Мишку вызвал к себе Петр Трофимович. Это редко вообще случалось у них в управлении. Но вот вызвал – таки.

Вошел, доложился по уставному.

– Разрешите? Товарищ подполковник, лейтенант Коростелев по вашему приказанию…

– Садись.

Помолчали для какого то общепринятого приличия. Не сразу же подполковнику до лейтенанта с разговорами ниспускаться!

– Нам разнарядка пришла. Двух офицеров и шесть сержантского состава отправить в Ставрополь. Оттуда в Чечню поедут. Понял?

– Чего ж не понять?

– А там – война. Слыхал?

– Что я – тупой?

– Ты не умничай. И не забывайся.

– Виноват.

– А я не могу в двойственное положение себя ставить. Не послать тебя, люди скажут, зятька покрывает, а других под пули шлет.

– Угу.

– Что, угу?

– Скажут

– Тебе после ранения. Ну, после операции, когда тебя порезали, у тебя диагноз был – травматический цирроз, так?

– Ну, так у меня прошло.

– Нет, не прошло!

– Петр Трофимович…

– Нет, не дам меня подставлять! Ты и так кругом виноватый! Понял?

– Чего?

– Сам знаешь – чего! А теперь и не думай мне рассуждать! Вот направление в госпиталь МВД в Ростов. Пока эта заваруха не кончится, полежишь на обследовании.

– Товарищ подполковник!

– Это тебе мой приказ. А попрешь против, я тебя закопаю, пусть лучше она вдовой…

– Так и пошлите меня в Чечню, вот и весь сказ тогда! Там меня и закопают.

– Скотина! Скотина неблагодарная. Да если б не я! Если б не я – где бы ты тогда был? Угонщик, насильник, убийца!

– Я никого не насиловал и не убивал.

– Ты машину угнал, ты человека задавил, ты… И та девка, она все как надо рассказала… А дело? Ты сам знаешь, его и снова можно возбудить. На изнасилование да на убийство – сроков давности нет. А дело это лежит пока… Понял?

– Понял

– А в камеру попадешь, к уголовникам… Мент, да еще и насильник…

– Понял я

– Поедешь завтра в госпиталь. Получи в строевой документы. И смотри у меня. Я не шучу.

Мишка вышел подавленным и сломленным.

И заплакал он во второй в жизни раз.

Как в тот, когда выл он на луну в ночь перед выпускным, когда в первый раз предал Маринку.

За пять дней Диме удалось собрать наличными только восемьсот тысяч. И то, триста тысяч из этой суммы – были фальшивые, правда очень хорошего арабского качества. Такие доллары у них шли один к трем. Так что было у Димы всего шестьсот.

А Султан поставил перед ним сверхзадачу. Купить и доставить всего по списку – пятнадцать позиций. От зенитных комплексов «Игла», до снарядов для ракетной установки залпового огня «Град».

А цены с началом войны подскочили втрое. И «черные подполковники» из управления тылом округа, теперь стали жутко нервными. Не ровен час – убьют.

Но иного пути как вызволить Юлечку – Димка не видел.

Украл то ее не Султан. Султан – настоящий воин! Султан просто воспользовался ситуацией – на Димку надавить, да оружия по дешевке достать. И родной стране Ичкерии послужить, и арабских долларов себе сэкономленных на черный денек отложить. Димка к Султану претензий не имел. Тот и так много сделал – Юльку нашел, и дал гарантию, что ее не убьют, а выдадут в обмен на товар. А слово Султан всегда держал.

Беспокоили его только военные.

Однако, как подсказывали ему интуиция и опыт, этих негодяев можно было подвигнуть на действия только их же алчностью, введя в соблазн близостью наличных.

Всю ночь они пили с подполковниками в их баньке на спортивной базе военного городка. Дима рискнул. И выдал каждому аванс, по пятьдесят тысяч наличными, чего раньше никогда не делал.

Убьют?

А и могут прямо вот тут в баньке и убить. Потом пол отдерут, под пол его засунут, цементом сухим засыплют чтоб не вонял. И никто его пять лет не найдет.

Но в одно верил Дима, когда с видимым спокойствием потягивал пивко под шведский «Абсолют». Верил в их – подполковников неистребимое желание получить еще по сто тысяч через два дня…

И это сработало.

Груз, под видом обычной колонны тылового снабжения дивизии генерала Батова, должен был выйти завтра вечером. В условленном месте колонну должна была ждать засада. Солдат – водителей убьют, немногочисленную охрану – перестреляют. Издержки бизнеса. Без этого – никак.

И Дима понял. Теперь… Теперь – это дело – последнее. И для него, и для этих черных подполковников. И дай ему Бог – живым послезавтра остаться.

По спутниковому звонил Султану.

Тот обещал, что девочка «сто процентов» уже завтра будет не у похитителей, а у него – полевого командира Довгаева.

– Султан, что бы со мной не случилось, как товар получишь, сам девочку перешли в Новочеркесск!

– Будет…

Черные подполковники не меньше его нервничали.

Даже если контрразведка ничего не раскопает, им все равно почти трибунал – как колонну без охраны да без согласований посылали?

Но, видать, у них там тоже все смазано-подмазано. С прокуратурой.

– Деньги когда?

– Когда по телефону подтверждение получу.

– Сам передашь.

– А я вам лично что, очень нравлюсь? Я перешлю.

– Тогда сам в залоге будешь.

– Тоже не пойдет.

– А что в залог?

И тут Дима окончательно понял, что они не оставляют ему будущего. Всегда в любой сделке у них был элемент доверия в расчете на следующее сотрудничество. А тут – они как с незнакомым. Значит – кончать меня решили.

– Вы, я вижу, ребята умные…

– Да уж, не дураки.

– Но и мне надо как то свободу маневра иметь. А иначе, какой бизнес?

– Ты о чем?

– О том, о чем вы думаете. О дефиците доверия.

– Такой расклад, братка.

– Надо сделать так, чтоб всем было…

– Короче, кто в залоге?