Текст книги "Казачка. Книга 1. Марина (СИ)"

Автор книги: Андрей Лебедев

Соавторы: Andrew Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Ну была… Ну была в Маринке частичка самодовольства и самолюбования. Вот. Вот. Глядите, люди добрые… Особенно вы – Мишка, Галочка и папаша ваш – дядя Петя Маховецкий! Пускай Наташки расскажут. А они уж точно расскажут, как Мариночка в Англии устроилась.

Наташку поехала встречать сама – а то не найдет! Язык в школе то был – немецкий, да и то через пень – колода. И кабы самолет еще в Гатвик прилетал – из него до Кроули пол-часа прямым автобусом, а то ведь в Хитроу!

Поэтому, одолжила у миссис Сэмюэль ее двести шестую «пежо», и так же как хозяйка, для смеха накрасила губы красной помадой с машиной в тон… Но миссис Сэмюэль юмора не оценила. Не доперло до нее. Она вообще все всерьез воспринимает с прямолинейностью противопожарного датчика. И где же их хваленый «инглиш сенс оф хьюмор»?

Ехать в Хитроу минуя Лондон – совершенно невозможно.

И покуда Марина крутилась по развязкам пригородных хайвэев – это идиотское левостороннее движение ее донимало в допустимых пределах – везде разделительный газон и встречных видишь только через живую изгородь, но вот по Лондону накрутилась так, что не спас и патентованный дезодорант. Платье – хоть выжимай. Машина маленькая – без кондишн, Марина намучалась и устала. И когда бросила, наконец помадно-красную «пежу» на открытом паркинге, что сразу возле памятника франко-английскому «Конкорду», подумала – как бы теперь не простудиться! В здании то аэропорта – сквознячок по мокрой спинке.

Самолет родного «Аэрофлота» подали без опозданий. И еще – слава Богу, никаких забастовок чемоданной службы! Пол-часа, и Наташка уже как зарезанная визжит в ее Маринки обьятиях.

Ой! Ой! Ой. Какая ты стала крутая! Ну я помру!

Посовали сумки в микроскопический хачбэк помадно-красного «пежа»… Поехали…

– Твоя такая машинка?

– Да ты чего, я тебя умоляю, я в Новочеркесске то на «Мерседесе» ездила, а тут!

– Так у тебя этот… как его… Роллс Ройс?

И расхохотались обе.

Подружки школьные – не разлей вода!

Гринько, конечно, как и положено, на все ярко-красное, чего в Лондоне предостаточно – от даблдеккеров и до Ее Величества телефонных будок – голову вертит – крутит вправо-влево.

– Шею не сверни, Наташка, завтра с утра в Лондон на экскурсию я тебя повезу, ты про наших пока расскажи!

Ну, Наташка то не дура, понимает, про кого самый Маринке интерес.

Рассказала потихоньку.

Как будто подсознательно выбирая самый верный для такого повествования темпоритм.

Про Мишку сперва.

Про Галочку потом.

Затем и про Петра Трофимовича Маховецкого.

Мишка то из милиции ушел. Сразу после нападения Довгаева на больницу – ушел.

У него хороший повод для этого был – «нервенный» мол стресс…

Уж его дядя Петя и так и этак уговаривал остаться, но Мишка – ни в какую.

А и всем понятно, что ни стресс это никакой, а просто достал его тесть со своею опекой.

С Галкой он вроде как живет, формально. Но никуда с ней не ездит и не выходит. Везде один с приятелями – без супруги.

А дядя Петя… После захвата милиции Довгаевым – вылетел с поста своего, как пробка от шампанского. И еще повезло, что просто на пенсию, а не под следствие!

Из Москвы то понаехало следователей – как и почему чехов в город пропустили, да почему РУВД без боя захватили?

Петя отвертелся только благодаря блату в министерстве. Теперь на пенсии – огород копает. Да с внуком нянькается.

Мишка его теперь и послал к черту подальше.

Скоро и Галочку свою пошлет, надо думать.

А Маринка вела машину и глядела на дорогу, не проронив ни слова весь знаковый для нее рассказ.

А работает Мишка теперь в пожарной инспекции. Неплохо устроился. Там же взятки!

А взятки – они гладки!

Они – гадки!

И опять подружки расхохотались.

– А замуж за местного не вышла?

– А их тут нет нормальных… Одни голубые

– А я то надеялась…

Приехали, наконец….

Миссис Сэмюэль с Аннушкой посидела – ей за это сэнькью вэри мач! И бутылку рашен водка с бутылем Советского шампанского. Зэ бест сувенир фром Раша.

– Наташа? Хау ду ю ду, Наташа, ам вери глэд то мит ю…

И миссис Сэмюэль оказалась настолько прямолинейной дурой… Или ее Маринка не дооценила еще – выдала:

– У нас вашими женскими именами – русскими – все телефонные будки обклеены – «секси Наташа из вэйтинг фор йо колл»…

Так бы и треснула ей!

А когда Анечку вечерком уложили спать, уселись с Гринько возле камина… Гринько как камин увидала – аж завизжала от восторга – затопи и затопи!

Откупорили сперва одну, потом вторую, а потом и третью бутылку Советского полусладкого… В мильен раз лучше всех этих Дон Периньенов, между прочим!

И потекла беседа.

До трех ночи.

И уже когда обе легли…

Все равно, глаза слипаются, а не наговориться…

– Ну ты чего ради живешь?

– А ты?

…………………………………………………………………………………………………

Для чего Марина живет?

Такой вопрос может быть задан только самой по-детски наивной подругой. А ведь надо бы задавать такой вопрос самой себе каждую неделю и каждый день. И задавать его не потому, что главные жизненные ориентиры могут как то так часто меняться, но для того, чтобы выверять каждый свой день и каждый свой поступок, сверяя их с главной целью существования. Это как молитва «Верую» у тех, кто в церковь ходит.

– Для чего я живу? Для детей… Для семьи своей. Для Юльки, Сережки, Аннушки… Это так естественно!

– А для себя пожить, это что? Не естественно?

Не знаю, не знаю, не знаю… Почему то слезы вдруг к горлу подступили. А жила для себя?

– Вот именно, а ты жила ли для себя? Такая сильная, такая красивая.

И почему у тебя – такой красивой и сильной мужа нет? А у некрасивой Гали – есть!

……………………………………………………………………………………………

По утру миссис Сэмюэль решила реабилитироваться за неудачную давешнюю остроту с «наташками в телефонных будках» и приготовила подругам истинный инглиш брэкфаст.

Мюсли с молоком, жареный бекон, яйца…

И предложила снова свои услуги с Анютой посидеть, мол она мне как внучка, не лишайте меня удовольствия, но Марина уже загодя договорилась с бэби-ситтершей, которую нашла по объявлению в местной Кроули-ньюс. Нянька – охочая до экстра мани студенточка из местных, пришла ровно в десять… Миссис Сэмюэль слегка надулась, обиженная недоверием, и даже не предложив девчонкам «подбросить их до железнодорожной станции», накрасила губы под цвет «пежо» и была такова.

– Маринк! У нас там по радио все песню новую крутят этой Лаймы… «я вышла на Пикадилли»… Мы посмотрим?

– Все посмотрим! Не переживай, подруга.

Серебристый вагон гофрированного металла Бритиш Рэйлз почти бесшумно нес их в Большой Лондон. Громко, с гортанным клекотом болтали о чем то арабы. Пара чернокожих дремала друг у дружки на плече. Наташка прилипла к окну… Англия!

На Виктории спустились в метро.

Наташка всему удивляется – и лифту вместо привычных московских эскалаторов, и маршруту поездов, указанному на световых табло… Тут в Лондоне – не зевай! Поезда переходят с линии на линию и могут завезти совсем не туда…

– Пикадилли серкус лучше смотреть ночью – очень тут красиво от рекламы и огней.

– Да и так красотищща. Разве с нашей площадью Ленина сравнишь?

– Вон там – это американский магазин пластинок и компакт-дисков. Все четыре этажа – только одной музыкой торгуют. Но очень дорогой! А там через площадь – видишь? Рок-музей восковых фигур…

– Мадам Тюссо?

– Нет, музей Тюссо на Бэйкер Стрит, а это рок-музей. Видишь в раскрытых окнах третьего этажа фигуры? Узнаешь? Майкл Джэксон, Шэр, Элтон Джон…

После рок-музея Наташка не удержалась все же и потащила Маринку по магазинам.

– Знаешь, подруга, здесь в центре и дорого и ничего приличного. Если уж хочешь тратить деньги, то либо надо ехать на Кингс Роуд – там бутики самые модные, по крайней мере вещь стоящую можно найти, или на Портабелло Роуд – на барахолку. Там в принципе, тоже что и в Марксе и в Литлвуде, но вдвое дешевле.

– Как скажешь, подруга.

Взяли кэб и поехали все же на Кингс-роуд.

Маринка видела, как у Наташки глазки разгорелись. Но и цены в тихих магазинчиках юга столицы – мама не горюй! Наташка померила кожаную шляпку – восемьдесят фунтов… Беспомощно поглядела на подругу.

– Не валяй дурака, в Новочеркесске ты такой шляпкой никого не удивишь – наши дураки ничего не поймут, а на фли-маркет на Портабелло Роуд ты за восемьдесят фунтов себе пальто кожаное купишь!

Потом поехали глядеть Темзу. Сошли возле Тауэр. По Тауэр Бридж пешком перешли на правый берег…и сразу за мостом завернули в уютный паб.

Взяли по большой тарелке единственного дежурного блюда – жареной трески с картошкой, и по пинте черного Гиннеса.

Гиннес сладковатый от жженого сахара. Девчонкам нравится.

– Как хорошо тут! Я бы осталась, ей Богу! Выдай меня за кого – нибудь. Ведь говорят же, что западные все помешаны на русских женщинах.

А почему эти иностранцы так русских женщин любят? Знаешь?

– Ну?

И Маринка все сказала. Все, что думала на этот счет.

И про то, что половина лондонских мужиков откровенно голубые. И что половина баб – тоже лесбиянки.

Но не в этом дело.

Хоть эта миссис Сэмюэль и твердит что то насчет традиций, но браки никто здесь уже давно заключать не стремится. Особенно с женской стороны.

Суфражизм и эмансипация сделали свое черное дело.

Женщины здешние добились всех нужных и ненужных прав. Сперва – голосовать и ходить в общественных местах в штанах. Курить на улице и пить пиво в пабе наравне с мужиками. Ну, добились.

А мужику то женщина нужна в юбке и совсем не умнее его, и никак не богаче.

Мужик мечтает о ласковой и послушной.

А ласка и послушание – они в первую голову происходят от экономической зависимости.

Вот и не хотят теперь здешние мужики жениться на такой, которая не только сама в случае чего в глаз врежет – даром что ли повсюду женские какрате – клубы! Но и на такой, что зарабатывает столько же, а то и больше, а потому никаких мужицких вольностей дома не терпит. И даже наоборот – сама теперь в этом смысле обгоняет мужика и стремится к независимости в браке.

Теперь муж дома зачастую с бэби сидит, а жонка в ночном клубе – с подругами.

Поэтому, тот мистер, что еще не огомосексуалился, жениться хочет на послушной девочке с Дальнего Востока – из Тайланда или Новой Гвинеи – Папуа.

Такую можно держать взаперти – никуда не выпускать и она будет счастлива от того, что видит своего повелителя и кормильца – хоть пару раз в неделю…

Но такие жены вызывают общественное раздражение. С ними тоже не без проблем. И потом, не все мужики обладают расовой терпимостью.

И поэтому, здесь русские невесты – являются просто идеальным товаром.

По расе они белые и даже, зачастую, более белые чем рафинированные европейки. Потом, они – выпускницы московских вузов – умны и сообразительны. С ними не стыдно показаться в обществе.

И если найти честную девчонку, которая отблагодарит, и за вывоз в Европу ответит любовью и преданностью, то рядом с такими – местные развращенные этой идеей фикс – равенства мужчины и женщины – рядом с такими русскими девочками, местные уже не котируются.

Такие дела, хотя и местная пропаганда не перестает пугать престарелых обывателей ужасами коварства русских экспансионисток… Мол, охмурят и потом – разорят…

Но тем не менее.

А на третью неделю Наташкиного гощевания, Марина не без некоторого раздражения стала вдруг осознавать, что однажды запустив Гринько в английский огород, выгнать, отвадить ее отсюда теперь очень трудно..

Денег, тратимых на Наташку было не жалко. Она, конечно, по-детски канючила, встанет у Маркса в отделе с платьями или с трикотажем. Выберет что-нибудь не шибко дорогое и не шибко чтобы дешевое, и глядит во все глаза на Маринку, как на маму родную.

Ну, когда в Лондон в клуб Марки ездили, или в Принц Альберт Холл на трех итальянских теноров – билеты, естественно, Марина покупала. Но узнав, что она платила за эти вечера бэби-ситтерше по сорок фунтов, Наташка пришла в изумленно – восторженное состояние.

– А плати мне! Ты, вот про работу в Лондоне говорила, что хочешь себе что-то приискать, так найми меня с Анечкой сидеть. Я с ней по-русски разговаривать буду.

Да! Не пропадет… Наша – казачья порода.

Но все же спихнула подругу свою на Серегу.

Сперва за отсутствием времени, все же заботы по содержанию семьи – на ней, на Маринке, отказалась сопровождать Наташку в модную дискотеку – где то там – на правом берегу.

Серега этим сразу воспользовался, мол – гони отступного на содержание землячки.

– Сто фунтов? – аж зашлась Маринка.

– А ты думала!

Потом, когда ни Серега, ни Наташка два дня ни звонили, ни появлялись – стала было волноваться.

Серега то ладно! Он, бывало, и по две недели гулял. Но Наташка?

Потом приехала.

Утром в понедельник.

С дикого похмелья – рожа вся опухшая, глаз не видно.

– Где шлялась, подруга?

– А везде! С такими парнями познакомилась – полный отлет!

– Ну!

– Маринк, ну ты меня не грузи…

– А я и не гружу…

– Здесь же цивилизация…

– Дура ты! Здесь наших русских бандитов, и поляков, и хохлов – тьма! Враз тебя в разработку возьмут. На иглу посадят, опроститутят, паспорт отберут. И никакая полиция не поможет – у них все куплено.

– Да-а-а?

– Не валяй дурочку наивную… Наших тут без виз – десятки тысяч. Полицейский поймает, ему пол-сотни фунтов в зубы и все вэри-велл.

– А я завтра на континент с ребятами уезжаю. С испанцами – классные такие ребята!

– У тебя ж визы шенгенской нет.

– А это фигня. Мне один пацан – его Мигель зовут, паспорт своей сестренки дает, она здесь в ресторане работает – так я съезжу на континент, вернусь, и ей отдам…

– Ужас! Просто ужас… Тебя посадят.

– Ай, да брось, не бери в голову.

А потом Наташка и взаправду уехала. За ней на белом «Сеате» с континентальным рулем и голубым ореолом звездочек евросоюза на испанском номере – заскочили какие то ребята – Мигель и Эдуардо.

Пока Наташка собирала сумку, Марина перекинулась с ними парой слов.

Так, вроде обычные нормальные ребята – не сутенеры. Сами из Барселоны. Сказали, что учатся на юристов. А Маринка им в полу-шутливом тоне сказала, что мол срисовала и их фэйсы, и номер машины, так что, если с подругой случится что-то нехорошее…

Впрочем, Мигель с Эдуардом только посмеялись.

Наташка спустилась вниз с тяжелой от британских сувениров сумкой.

Расцеловались…

– Гляди, не будь простофилей!

– И ты сама, тоже!

Только Серега потом очень расстроил.

Не держится у него язык. И ведь тюрьмы хлебнул, а все равно – не держится!

Через неделю, как Наташка уехала на континент, сказал. что Мигель этот наркотики возит в Лондон. С континента.

12.

В характере Димы соединились две черты, во многом определившие его жизнь. Индивидуализм одинокого волка – все и всегда только сам… Надеяться только на себя…

И второе – что сам Дима называл авантюризмом не лишенным доли расчета. Если есть восемьдесят процентов успеха – бросайся головой вниз.

Так и с побегом. Дима почему то был теперь уверен, что следователя он «разведет». Уж больно с нескрываемым интересом расспрашивал тот про жизнь заграницей. Как там в Греции, да как во Франции? И расспрашивал не про достопримечательности да красоты морей, а про ночную жизнь преимущественно.

Так вот, когда по ходу следствия стали они говорить про Кипр и про греческие его связи, проявил любопытный следователь особое внимание не к офшорным банкам и счетам, а к подробностям… как вызывают проститутку в гостиничный номер, да сколько эта проститутка стоит? И что с ней можно делать…

Дима эту слабину у своего следователя заметил, и стал его потихоньку готовить… Развращать и готовить к предложению вместе, вместе с Димой уехать туда – в тот прозрачно-голубой мир, где яхты, солнце и загорелые фотомодели.

Следователь мог часами слушать про то, как в Афинах можно взять на прокат машину и укатить на ней по бережку моря через три страны аж до самого Монте-Карло. И там, если машина больше не нужна – сдать ее в ближайшую контору фирмы АВИС. Он мог часами заворожено слушать про то, как студентки со всей Европы съезжаются на каникулы на побережье, и как ищут «богатеньких Буратино», чтобы весело провести полтора месяца, катаясь на яхте и ныряя с аквалангом, а по вечерам, предаваясь разврату казино, дискотек и ночных клубов. Рассказал Дима и про Урсулу, как они с ней плыли на яхте от Кипра до Монако… Рассказал и про то, сколько денег это стоило. И блеск был в глазах у следователя.

Все! Все, решил Дима.

Он клюнет.

Только вербовать его надо на природе. С полной уверенностью, что никто не подслушивает.

Бежать можно будет через Чечню и там далее – через Грузию. А там – Турция и прямо на Кипр. А на Кипре у него все, как говорится, – схвачено.

В понедельник Дима попросился к следователю.

– Хочу заявление сделать.

– Делай, – скучая и зевая ответил следователь. Ему и самому уже надоели эти полтора года нескончаемой говорильни и писанины.

– Готов добровольно помочь следствию и выдать тайник, где хранится оружие, валюта и наркотики.

– Рисуй, – оживился следователь, пододвигая к Диме бумажный лист.

– Нет, вы не найдете, только сам могу показать. На месте.

На все согласования, да на организацию транспорта с конвоем, у следователя как раз неделя ушла. Выехали из Ростова в десять утра. В обычном милицейском УАЗике. Дима позади – в зарешеченной отгородке – обезьяннике. Следователь рядом с водителем, а между ними – на заднем сиденье – два ростовских мента в форме.

Ехали быстро. Водитель – милицейский сержантик гнал, под сотню. Лихо обгонял, и Диме порою казалось, особенно на закрытых для дальнего обзора переломах трассы, что во время очередного обгона они непременно врежутся во встречного.

Особенно, когда уже почти перед самым Новочеркесском обгоняли колонну «Икарус ов»…

– Пионеров что ли в лагерь везут? – лениво поинтересовался сержант-водитель.

– Пенсионеров! – хмыкнул следователь, в Новочеркесске к ихнему РУВД подъезжай, я зайду отмечусь.

Как въехали в городок, Дима с нескрываемым интересом стал крутить головой. Все такое с детства знакомое. И нету во всем городке человечка, с которым бы тысячу раз не встречался. Это не Москва… И даже не Ростов. Вон учительница их, Семенова, та что по химии, с полиэтиленовыми мешками куда то чапает. Наверное, в магазин, что напротив милиции. А вон Антоныч – алкаш записной – сидит по-зэковски на корточках, греется на солнце, ждет чего то – может что подойдет к нему волшебник и подарит сто рублей на опохмелку.

Приехали. Следователь пошел в отдел, менты вылезли на солнышко – покурить, встали неподалеку.

– Эй, дайте сигаретку, то! – постучал Дима в зарешеченное оконце.

Дали. Нормальные пацаны, а что менты, так служба такая!

Долго там следователь что то зацепился.

Дима уж свою сигарету выкурил, а его конвойные и по второй начали дымить. Водитель их сидел, что то ковырял пассатижами под рулевой колонкой. Провода какие то. Дверцы только пооткрывал, чтобы продувало. Жара!

Диму тоже начало смаривать. И водила – чудак, машину на солнцепеке поставил, нет бы подальше – в тени. Ума не хватило у него.

А вот и колонна тех самых «Икарусов» показалась. Тех самых, что они на шоссе за Рыбсовхозом обошли. Четыре больших автобуса, такие что ходят на междугородных линиях или ездят по обслуживанию Интуриста… Окна занавешены. Видать, от солнца.

А чего они остановились то здесь? Напротив милиции?

Е-мае! Мама родная!

Из дверей Икарусов один за другим стали выскакивать бородачи в камуфляже.

– Алла акбар!

– Алла акбар!

– Алла акбар!

И первой же автоматной очередью, подрезали его конвойных, что так и не успели докурить по второй…

Сержант – водитель было дернулся заводить, да где там! Бородач с коротким АКСУ сквозь раскрытую дверцу УАЗика выпустил в того пол-рожка.

– Алла акбар!

– Алла акбар!

Бородатые уже влетали в здание, и группками обегали его со всех сторон, бросая в раскрытые по весенней жаре окна свои смертоносные гостинцы.

Из окон второго этажа вдруг ударили парой стволов. Но бородачи быстро справились, задавив сопротивлявшихся из подствольников. Из разбитых взрывом гранаты дверей за шиворот уже вытаскивали на площадь оставшихся в живых обитателей райуправления. Вон следователя потащили… А вон, вроде, Мишку Коростелева. И точно – его!

А к УАЗику подошел сам… Не узнать его – было просто невозможно. Во всем камуфляжном великолепии. Полевой командир Султан Довгаев – собственной персоной.

Терпеливо дождался, покуда его бородачи расковыряют замок клетки.

– Ну, вот и свиделись, Дима! Ты, наверное, и не ожидал.

Десятки раз потом просматривая записанные на кассету телевизионные репортажи об этих потрясших всю страну и весь мир апрельских событиях, Марина делалась серьезной и задумчивой. И когда Сережа, тормозя кадр, тыкал пальцем в экран и кричал кому – либо из своих гостей, – лук, хиар из май скул, анд май хаус оувер зэа…

она сердилась на него, – чего кричишь, как тебе не… И сбивалась, не зная как выразиться точнее, «как тебе не страшно», «как тебе не больно», или «как тебе не стыдно».

Ей самой было и страшно, и больно, и стыдно.

Страшно было смотреть на окна того женского отделения больницы, где в том далеком теперь восемьдесят восьмом она лежала три дня, и где ей сделали аборт, теперь, из этих выбитых взрывами и выстрелами окон, роженицы во фланелевых халатах махали белыми наволочками, чтобы танкисты генерала Батова не стреляли по засевшим там бородачам Султана.

Больно было смотреть, как рычащие дизелями бронетранспортеры Батова ломают вишневые деревья, в их родительском саду.

Стыдно было смотреть, как бородатые боевики с улыбками победителей, запихивают заложников в Икарусы и спокойно удаляются из разоренного войною городка…

И среди заложников – Мишка Коростелев.

– И это твой город? Твой дом? – недоумевая спрашивал Генри Самюэль, наконец то приехавший погостить из своей далекой Канады.

– Да… Это мой город и это мой дом, – отвечала Марина.

– И ты все еще хочешь туда?

– Очень… Там мой сад остался. Надо вишни подлечить… Подправить… Что то еще можно ведь сделать…

13.

Батов во многом копировал своего кумира – генерал-лейтенанта Неведя. Батов – тогда еще командир развед-роты, и по званию – капитан, служил в ограниченном контингенте в ДРА или попросту в Афгане..

А комдив Невядь слыл тогда в войсках великим стебком. Приняв дивизию еще полковником, лазал по батальонам в каком-то старом затрапезном бушлате без погон, и не зная еще своего «нового» в лицо, многие попадали впросак, принимая его то за какого то гражданского спеца из Кабула, то за приблудившегося прапора из вещевой службы или с дивизионного склада ГСМ. Только маленькая квадратная бирочка на противогазной сумке с надписью химическим карандашом на ней «Невядь», выдавала новое дивизионное начальство. Говорили, что в этом своеобразном брезентовом портфеле, помимо запасных обойм к своему «стечкину» комдив постоянно таскал еще и фляжку из нержавейки с трехзвездочным армянским… Но про него вообще много чего говорили. И уже по весне, когда расцвел мак, и Невядь получил генерал-майора, принялся он лазать по батальонам в прапорщицких погонах с одною на них маленькой звездочкой… Будто этакий младший прапор, а не генерал…

Батов всегда любил в людях настоящее…

А Невядь и был настоящим. Именно они, настоящие, вообще – то стебками всегда и прикидываются. Неживой или поддельный, или если вообще – чужой, те всегда как раз норовят все по-правилам, да как следует. А Невядь – мужик без комплексов. Триста прыжков с парашютом, на костяшках – мозоли в медный пятак – от бесконечных отжиманий «на кулачках», да от ежедневных молочений в сосновую макивару… Да если бы его доблести писались не фиолетовыми чернилами, да не штабным писарем, да не в карточке учета взысканий и поощрений по форме, установленной в МО СССР, а гекзаметром боянно пелись бы у походных костров, то там бы были такие строки, как «голос его, был подобен раскату грома в самую страшную бурю, а глаза его извергали искры, как те, что сыплются из под колес боевой колесницы, когда та катится на бой по мощеной дороге…» Такой вот он был. И баб он любил. И вообще, был он из тех, кто своего не пропустит.

В общем, задумал как то Невядь караван один целиком на себя записать. Весь. Со всем товаром.

Граница то с Пакистаном полу-прозрачная. Оружие – стингеры-мудингеры, это само – собой, но везли караванщики и барахло: «сони», «грундиги», «шарпы» всякие разные. Генералы бортами военно-транспортной не только «груз-двести» в Союз слали, но порой настоящих «золотых тюльпанов» оформляли… Разведка наводку даст, четыре вертухи в горы… Туда с боекомплектом – обратно с «хабаром»… Потом только ящиками да тюками прям из «восьмерок» да в распахнутые рампы «анов»… А куда там потом в Союзе – никто и не знал.

Дивизионный разведчик ему эту идею то и подал. А то откуда бы Невядю знать, что кроме стингеров караванщик повезет бригадному генералу Камалю еще и бакшиш за прошлогодний урожай. А мак в том году – богатый уродился.

У Невядя для срочных серьезных дел, была отобрана команда. Из одних только офицеров и прапорщиков. Причем из тех, кто служил с ним еще во Пскове и в ГСВГ. Третьим номером был в этой команде и капитан Батов…

Шли двумя вертушками. «Восьмой» пару раз прижался – высадил две пятерки – в одной САМ, в другой старшим майор Кондратьев – разведчик дивизионный… А крокодил – тут же – все висел неподалеку – в пределах работы радиосвязи.

Невядь вообще слыл в войсках большим стебком.

И еще шла о нем молва, что справедливый. Будто бы вел Невядь свой одному ему ведомый учет потерь, где по его справедливому понятию должно было соблюдаться обязательное соотношение «один к восьми». Потеряли наши при выходе на тропу двоих десантников – комбат тут же должен отчитаться ему шестнадцатью головами дохлых духов. Потеряли четверых – покажи ему тридцать два холодных моджахеда – и ни на одного меньше!

Невядь с Кондратьевым тогда вернулись одни. Потери при выходе на караван составили восемь десантников и двое вертолетчиков – экипаж сгоревшего «восьмого». Комдива с разведчиком подбирал прикрывавший вылазку «крокодил»…

По принципу справедливости, Невядь поклялся перед знаменем дивизии, что за десять товарищей, духи не досчитаются восьмидесяти голов.

Такой вот был Невядь… Потом, стал он губернатором одного края. И погиб. По-дурацки. В вертолете расшибся и не на войне, а так – на лыжах на горных собрался, а вертолет за провода зацепился и…

А Батов его любил. И во всем копировал. Хоть и не догадывался, что не окажись он тогда… Не окажись он – капитан Батов – тогда, когда летали на ТОТ караван – в госпитале со сломанной ключицей… То все равно Невядь пришел бы домой вдвоем с майором Кондратьевым. А потери десантуры составили бы не восемь человек, а девять… Потому как «стебку» Невядю – лишние свидетели были не к чему.

Батов прибыл в Новочеркесск двумя вертушками.

«Двадцать четвертый» или попросту «крокодил», постоянно отстреливая тепловые ловушки и ощетинясь пушками и кассетами НУРСов, прикрывал посадку «восьмого», из которого шустро, по-десантному, выпрыгивали офицеры в камуфляже – и начальник штаба полковник Синицын, и начальник разведки майор Грабарь, и командир штабной роты капитан Клещук…

И едва коснувшись ботинками асфальта площади Ленина, где кроме памятника Ильичу, несмотря на середину жаркого майского дня – не было ни души, Батов затребовал связь с дивизией, и только махнул пилоту «восьмого», – мол, улетай, а нето еще подцепят тебя «Иглой» или «стингером».

Танкисты первого батальона дивизии уже были где-то в полу-часе хода от Новочеркесска. Они видели их сверху еще десять минут назад. Теперь надо было установить связь с оставшимися в городе милиционерами, уяснить где противник и обложить Султана так, чтобы ни один бородатый не смог бы выскочить.

– Товарищ генерал-майор, здание под штаб подходящее нашли.

– Чей это дом?

– На почтовом ящике написано – Кравченко, но, видимо, никто не живет. Обзор удобный сразу на две улицы, в саду окопчики отрыть можно, и стены надежные – кладка в два кирпича – из гранатомета не возьмешь.

– Добро.

– Товарищ генерал-майор, разведка докладывает из района больницы. Прибыли туда силами взвода на двух БРДМах. Чехи бьют из ДШК и «мухами» кидаются.

– Кто? Селиванов? Дай его мне. Береза? Это Туча здесь. Ты броню побереги. Отойди за дома.

Батов поморщился. На его частоту настроился мусульманин.

– Это ты, Батов? Что позывной такой мрачный придумал себе? Ты начальника штаба накажи, пусть он тебе другой позывной – праздничный придумает, «могила» или «гроб». Скоро тебе и то и другое понадобится.

Дом, выбранный под штаб, оказался недостроенным трехэтажным коттеджем какого то «нового русского». Батов легко вбежал на второй этаж, куда из просторнейшего холла вела широкая некрутая лестница. Выглянул в не застекленное окно. «Нет, повыше бы подняться»! Огляделся, вот и еще одна лестница наверх – винтовая. Загремел подковками ботинок по стальным ступенькам. А можно и еще выше подняться, оказывается. Архитектор для хозяина смотровую башенку тут придумал. «Ага, и совсем другой коленкор! В бинокль все окраины городка видать».

Вслед за генералом поднялись Синицын с винтовкой СВД в руках и Клещук с рацией.

– Товарищ генерал-майор, тут Довгаев на связи, он с вами говорить хочет.

Батов взял рацию и встал к тому оконцу, что глядело в сторону больницы.

– Батов, ты скажи своим танкистам, что в больнице много женщин. Не надо им стрелять.

– А ты выходи из больницы без оружия с поднятыми руками и белым флагом, тогда стрелять не будем.

– Батов, тут женщина, главный врач, она с тобой говорить хочет.

Батов поморщился, что то в трубке затрещало.

– Александр Филиппович, вы меня помните, я Заманская Софья Давыдовна – главный врач. Вы меня помните, мы еще сыну вашему здесь гланды удаляли. Александр Филиппович, здесь триста пятьдесят семь больных. В родильном отделении больницы двадцать семь грудных детей, роженицы, персонал, преимущественно девочки совсем молоденькие. Стрелять нельзя. Нельзя стрелять, Александр Филиппович.

Батов щелкнул переключателем.

– Не надо пока меня с ним соединять, Султан женщин убивать не станет. Вот когда мы его обложим, тогда он за ними, как за щитом, на прорыв пойдет. Влипли, мы, Саня. То есть, не мы влипли, а менты да ФСБ, что проморгали Султана, как он в город пролез. Они влипли, а разгребать – все одно – нам.

Саня – полковник Синицын, наблюдал больницу через оптику своей СВД.

– Первый батальон подошел. Танки вижу.

– Дай мне Трофимова… Леша? Пошли за мной коробочку на пеленг. Я тут возле площади Ленина. Машины побереги. Стрелков окопай. И никакой большой стрельбы! Один гражданский в больнице погибнет – я с тебя голову сниму.

Коробочка – танк т-восемьдесят, прибыла через пять минут. Подвывая турбиной, стала разворачиваться неуклюже, левой гусеницей завалила забор, и бесцеремонно влезла нещадно дымящей выхлопом кормой в самый сад, что с трех сторон доселе окаймлял кирпичную трехэтажку.