Текст книги "Казачка. Книга 1. Марина (СИ)"

Автор книги: Андрей Лебедев

Соавторы: Andrew Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Она попыталась сосредоточиться. И отогнать ненужные сейчас, некчемные мыслишки. Но мысли об отчем доме почему-то не желали просееваться сквозь сито и делиться на достойные и недостойные. Любовь, которой она дышала почти два последних года в родном городе насквозь пропитала все ее воспоминания.

……Стюардесса протягивала ей коробочку с обедом. Она отказалась одним кивком головы. «Отдайте лучше мне, девушка! А то ведь пропадет добро. А мне еще неизвестно когда есть придется» – занудил сосед. «Да берите, ради Бога» – сказала Маринка. «А я Вам булочку отдам, хотите? Вам не повредит. А то ремнем пристегивать почти некого…» «Считайте, что здесь никто и не сидит» – ответила Маринка веско и поставила точку в разговоре убедительным взглядом. Мужик хмыкнул и принялся за свою двойную порцию….

К концу года, проведенного в Москве, она уже научилась думать обо всем, что произошло в ее жизни, спокойно. Она даже сделала кое-какие выводы, но они были еще достаточно наивны. Нечто вроде «больше никого никогда не полюблю». Но главное достижение заключалось в том, что она запретила себе думать о своем несчатье.

А сейчас все шлюзы воспоминаний были открыты. И вместе с мыслями об отце оттуда понесся Мишка. Она вспоминала, как отец привинтил на раму своего велосипеда маленькое седлышко и катал ее, усадив перед собой. Как они попали передним колесом в какую-то рытвину и она чуть не перелетела через руль. А он ее поймал. А было это возле того места на дороге, где они любили потом останавливаться на машине с Мишкой. И каждая такая остановка была для нее, как ступенька, по которой она восходила к зениту их отношений. К зениту, которого так и не случилось.

Она настраивалась на то, что они будут вместе всю жизнь. И поэтому не спешила. Не спешила урвать у этой любви все, что бы завтра уже ни о чем не жалеть. Маринка была человеком, способным не сойти и с длинной дистанции. Стайеру всегда тяжелее, чем спринтеру. И сорвала она свою финишную ленточку еще только разгоняясь. Да сама того не заметила.

Она любила на Мишку просто смотреть. Смотреть и любить. Это неправда, что женщины любят ушами. Ничего такого Мишка ей и не рассказывал. Да, конечно, лилась из его магнитофона обещающая золотые горы музыка. Был Мишка с музыкальным сопровождением. Но слов он ей особых не говорил. Стихов не писал. Ей казалось, что у него на лице все написано. В глазах. И все его будущие подвиги после юридического она сочиняла себе сама. И видела в нем героя. А отцовская «семерка» была ему к лицу, как голубенькое платье было к лицу Маринке. А что может быть проще, чем уставиться на парня пока он ведет автомобиль. Он-то ведь смотрит на дорогу. Правда, иногда он пугал ее тем, что тоже смотрел ей в глаза, а мимо пролетали встречные машины. И Маринка лупасила его по плечу шутя, и говорила «На дорогу смотри, чертяка! Убьемся же! Ну, Мишка!». А он закрывался от нее рукой и хохотал. Ему не страшно было.

….. Облака под крылом самолета рассеялись. И видны были разноцветные, как мозайка поля, тоненькие ленточки рек. Россия. Громадные пространства. Маринка попыталась представить себе, где же она сейчас пролетает. И какое все таки немалое расстояние отделяет Москву от ее родного города. А люди всюду одинаковые, все пытаются достучаться друг до друга, как через стекло. Сытый сосед похрапывал рядом с ней. Вот так-то лучше, подумала она. Посмотрела на его красные большие руки, сложенные на животе и опять вспомнила Мишку….

А еще ей ужасно нравились его руки. На нее просто какие-то первобытные чувства накатывали, когда она на них смотрела. С сильной широкой ладонью, и пальцами, чуть расширяющимися в суставах, с мощным перплетением вен. Ей казалось, что это и есть рука ее мужчины. Такую руку и предлагают в придачу к сердцу. А приметила она это еще до того, как загляделась в его глаза.

Жарким школьным летом в колхозе имени Первой Пятилетки они вовсю насладились тем, что жили вдалеке от дома. Утром всех гнали на прополку, а потом начиналась жизнь. И как-то Маринка стала замечать, что на соседней грядке всегда оказывался Мишка. А потом он поранил руку об осколок стекла, неведомо как попавшего в жирный чернозем. И Маринка сама бросилась его спасать – заворачивать косынкой, которую сорвала со своей русой головы. Она заматывала, а у нее не очень-то получалось, потому что косынки для такой пустяковой царапины было явно многовато. И она начинала опять по-хитрее. А потом посмотрела ему прямо в глаза, что бы спросить не очень ли ему больно. И наткнулась на его смеющиеся глаза. И как-то мир слегка накренился и скорость вращения Земли вокруг собственной оси изменилась. Это она поняла, потому что почувствовала себя в этот момент, как на громадных качелях.

И Маринка тогда еще подумала, как странно – не видела человека, и вдруг увидела. Как дар открылся.

А на Мишку все девчонки глядели. Он просто старше им казался. Все мальчишки ровесники еще никакие, а он уже похож. Разбираться в деталях не было желания. Он и сам был нагловат и самоуверенн. Да и на машинах, пусть и отцовских никто из его ровесников не разъезжал. Но Маринка на это внимания не обращала. Ведь она его просто вдруг увидела.

Немудрено было увидеть, потому что он все время был рядом. Вылезаешь на поле из грузовика – вот Мишка ей руки протягивает. Пойдешь воды напиться из колонки, закроешь глаза и обязательно столкнешься лбом с Мишкой. А вечером, танцуя под ритмы Запада, она точно знала, что на медленный она пойдет с ним. И даже не было в этом ни грамма неизвестности – меня пригласит или нет. Упадешь с девчонками в стог – и тут же в еще не подсохшей траве пальцы ее встретятся с Мишкиными… И жизнь ее от этого наполнилась таким смыслом. А сердце так громко стучало в горле, когда день сменялся днем, а это навождение не проходило. И только размытые очертания этой истории вырисовывались все отчетливей. Сначала она думала, что заметно это только ей. Но оказалось, что к концу колхозной смены все их уже привыкли воспринимать вместе. «Твой идет»– говорили ей подружки. И она переполнялась гордости за то, что он «ее», а она «его». И не замечала, что она для него тоже нечто дополняющее удачный ряд машина, магнитофон, джинсы и сигареты. Все только самое лучшее. Да он и сам этого не замечал.

И тогда случилась одна история, после которой Маринка уже смотрела на Мишку только с восхищением. Вечером учителя всегда делали попытку загнать их всех спать. Никто не хотел нажить себе проблем с рано повзрослевшими девятиклассниками. Иногда они с Мишкой договаривались, и он тихонько скребся в окошко, рядом с которым стояла Маринкина кровать. И она тихонечко, на цыпочках выскальзывала в темноту. Ночи были теплые, звездные. Чуть отойди от бараков и поле. А там свежескошенные стога благоухают разогретые за день солнцем. Там они в первый раз и поцеловались. И первый Маринкин поцелуй пах сеном и сверкал звездой. Еще и поэтому промышленно-индустриальные поцелуи, которые пытались навязать ей в Москве не шли ни в какое сравнение с теми.

Надолго уходить из бараков было нельзя. Тридцатилетний физрук Сергей Алексеевич, как заводной ходил всю ночь, и каждые два часа его темнеющая фигура появлялась в дверном проеме. И каждый раз кто-то из девчонок ужасно его пугался. Но он прекрасно знал чего ищет. Маринка уже давно заметила, что он на нее все поглядывает. И мрачнеет. И только на утренней пробежке вокруг бараков ставит ее всем в пример. А Мишка его раздражал. И она за это физрука недолюбливала. К концу смены мальчишки совсем осмелели и пробирались посидеть поболтать прямо к девчонкам на кровати. А когда Сергей Алексеевич приближался, тот кто на шухере всех предупреждал. И мальчишки падали девчонкам под кровати. Зайдет этот страшный ночной гость, а в комнате тишина. Постоит-постоит и выйдет в темноту.

Но только однажды было так, что Мишка один пробрался к Маринкиной койке и присел на краешек. А предупредить его было некому. И нырнул он под кровать только тогда, когда Сергей Алексеевич уже стоял в дверях. Потом, он как сомнамбула медленно подошел к Маринкиной кровати, встал вплотную. Маринка изо всех сил делала вид, что спит. И тут Сергей размахнулся ногой и со всей силы двинул ею под кровать. И вышел. И тишину ничто не нарушило. И только на следующий день Мишка все время держался за бок и морщился. А Маринка любила его за то, что он ради нее перенес. И готова была отдать ему взамен все, что угодно. И он взял.

Она и сейчас, вспоминая о нем, ни о чем не жалела. Не жалела ни о чем, что подарила ему. А жалела лишь о том, что не судьба была подарить. Она вспомнила, как он подвез ее до дома и уехал. А она и хотела остаться скорее одна. Ей нужно было обо всем подумать. И засыпала она в сладчайшей дреме. И улабалась в темноте. И в голове звучала только одна фраза – Случилось. Это правда. Это все со мной случилось. Мир может и не перевернулся вверх ногами, как ей думалось раньше, но некоторые краски в нем явно прибавились. Я – женщина! Она не хотела заснуть и изо всех сил пыталась задержаться на краю сознания. Пыталась еще раз прокрутить в памяти все, что с ней произошло, как он посмотрел, как он прикоснулся и даже страх свой она проживала еще и еще. И сладко замирало сердце. И еще в этом воспоминании было нечто из области прямого попадания в десятку ее девичьих фантазий. Он этого и не заметил. Так можно перебирать в уме все трехзначные числа и понятия не иметь, что только что произнесенное явяляется паролем к кодовому замку с несметными сокровищами. Мама, ах мамочка, родная моя. На секунду накатило горе, так что Маринка зажмурила глаза до боли, судорожно вздохнула. Ты ведь рада за меня, мам… Но все-таки откуда он так меня знает? Нет, он просто такой уродился. Просто часть меня, поэтому и совпадает со мной, как осколок с рабитой чашкой… И почему, кстати, разбитую чашку не склеишь? Посуда-то бьется на счастье… И Маринка почувствовала, что секрет мироздания вот-вот приоткроется, но уже не смогла поймать за хвост свою мысль и мысль плавно перетекла в сон, тут же обрастая множеством нелепых соцветий. Она даже мысли свои и сны в тот день запомнила.

….. Опять загорелась на табло зачеркнутая сигарета и стюардесса объявила о том, что самолет начинает снижаться. Температура воздуха в Симферополе плюс 27 градусов. Пассажиры одобрительно зашумели. Все они летели на юг в отпуск и за счастьем. И только у Маринки все было наоборот….

А потом… Потом она помнила Мишкино лицо, когда он обещал поговорить с отцом. Ей-то все еще казалось, что счастье никуда не делось. И только как-то странно Мишка посматривал в сторону. Как-то болезненно. Но понимала она это только сейчас. И ведь с тех пор она с Мишкой не разговаривала. Он-то ей ничего не сказал. И ей почему-то казалось, что ему обязательно будет что ей сказать. Ведь, может быть, они и увидятся. Даже наверняка. Он просто приедет на похороны. Все таки отец ее был ему не чужим человеком. А приехал бы он, если бы умерла я? И она представила себе, как витала бы ее душа над всеми собравшимися, и заглядывала бы в глаза Мишке… И он бы страдал. Она отогнала эти безумные мысли и подумала о том, что душа ее отца, может быть, смотрит сейчас на нее саму. И на глазах ее выступили слезы. Она обхватила себя своими тонкими руками и откинулась на спинку кресла. И Мишка ушел из ее жизни не попращавшись, и отца она на прощание не успела обнять.

….Самолет снижался рывками и каждый раз у нее захватывало дух от этих коротких падений. И только на земле она полностью вернулась в реальность. Сосед ничего расстегивать на прощание уже не предложил. Правда, когда она встала из кресла, оценивающе обшарил ее взглядом. Летом Маринке никогда не удавалось остаться незамеченной. Поэтому зиму она стала любить больше…

…………………………………………………………………………………..

А из Минвод – папины гаишники уже довезли.

До дома.

Сережка и Юлька уткнулись ей – Сережка в грудь, Юлька носом в живот… Обхватила Маринка брата и сестру, и разрыдалась.

В черное ее сразу переодели. Владимир Петрович платье как специально приготовил. И платочек черный – газовый. И туфли.

Гроб поставленный в распластанный кузов задрапированного в красное с черным «газончика» – медленно ехал впереди. Она так же медленно шла, не глядя куда ступает, поддерживаемая тетей Людой и ее мужем – Вадимом. И только оркестр – из Дома культуры, вернее медные тарелки этого шагавшего сзади оркестра, не давали ей уснуть, каждым ударом, заставляя вздрагивать и возвращаться из страшного небытия в страшную реальность. Реальность, в которой уже нет и папы.

Круглая сирота.

Папа. Папа умер… Это за мои грехи. Это за мои грехи… Это за мои грехи… Мишка, аборт, потом Аркадий Борисович… Это мне за грехи мои…

Потом поминки. Потом эти бесконечные разговоры…

– Сережку с Юлькой я возьму, ты не беспокойся, – сказала тетя Люда – папина старшая сестра, которая теперь жила в Кисловодске, была замужем и работала администратором в гостинице.

– Нет, теть Люда… Я из дому теперь не уеду.

– А учеба?

– На заочный переведусь, работать пойду.

И разговоры, и разговоры, а жить надо… И Сережка с Юлькой, как вцепились в ее подол, так и не отступают ни на шаг.

– Как он умер?

– Нашли в кабинете с огнестрельным ранением. Рядом его пистолет…

– Он не мог!

– И все так думают… У него вас – трое.

– Его кто то убил.

– Никаких следов. Следственная бригада из Ставрополя приезжала, да Фэ-Эс-Бэ – кагебешники бывшие – тоже… Все-таки майор милиции… Но никаких следов. И записки никакой.

– О, Боже!

Приехал и Димка Заманский. На кладбище он не приходил, а на поминки заехал.

– Марина, полагайся на меня, как на себя.

– Спасибо, Дима.

– Ты очень красивая.

– Не надо.

– Я буду ждать. А через год приду свататься.

И жизнь продолжалась.

Справили сорок дней.

Димка… Верный Димка Заманский.

Маринке даже не потребовалось ездить в Москву. Он сам сходил в ректорат, и ее перевели на заочное отделение. И вещи ее из квартиры в Химках забрал – и привез.

И с работой помог.

Она было в дом культуры попыталась – преподавателем в детскую хореографическую секцию, а Димка так прямо и зашелся, -

– Ты что? В нищете жить хочешь? У тебя брат и сестренка на иждивении! А сама – два курса экономического уже кончила – на третьем, слава Богу.

Долго уговаривал, но убедил – таки. Привез ее к какому-то своему знакомому чеченцу, они пол-часа в кабинете разговаривали, потом ее пригласили. У чеченца этого – пять официальных придорожных кафе и двадцать пять – неофициальных… И магазинов – тот сам не знает сколько. Бухгалтерия путаная – перепутанная. Опытный бухгалтер нужен…

Чеченец прямо сказал, – главным если ко мне пойдешь, полторы тысячи зеленых в месяц платить стану.

Но Димка ее не отдал.

Сговорились, что пойдет Маринка помощницей бухгалтера, и заниматься будет только официально разрешенными делами, далекими от какого-либо криминала.

И денег Димка ей выторговал при этом немало – триста долларов.

– Я буду ждать.

– Не поняла.

– Год, покуда ты траур снимешь…

И Маринка улыбнулась – в первый раз за эти сорок дней.

– Дима, человек ты серьезный. Очень серьезный, судя по тому, как у тебя дела идут… Но что до сватов, здесь ты треплешься.

– Почему ты так решила?

– Да потому, что сватов ты мог еще и год и два назад засылать.

– Нет, не мог, Мариночка.

– Почему?

– Потому что год и два года назад, ты бы мне отказала.

– А-а-а! Вот ты о чем.

– Да, Мариночка.

– А теперь, ты думаешь…

– Я ничего не думаю, я просто делаю и сделаю все, чтобы ты меня полюбила.

– Ты хороший, – сказала Марина, и встав на цыпочки, поцеловала сутулого и долговязого. Чмокнула в уголок усатого рта, и рассмеявшись, мягкой своей ладошкой растерла по его щеке пахучий помадный след.

Денег, что зарабатывала Марина, вполне хватало. Юлька, хоть и училась прилежно и занималась помногу, все делала по дому, и оказалась самой образцовой хозяйкой. Только сад стал зарастать. Без папы некому стало выкашивать траву, обрабатывать приствольные круги, опрыскивать деревья химикатами, борясь с пожиравшей листву тлей и гусеницами шелкопряда… Но мамину с папой кровать – ту никелированную с шишечками – Маринка с Серегой все-же по весне снова вытащили под большую вишню… Теперь, по субботам на ней валялась старшая в семье – читая детективы и мечтая о своем, потаенном. И так засыпала частенько, покуда Юлька не кликала ее к ужину или к очередной серии мексиканской мелодрамы.

Серега только начал беспокоить.

Дважды приходил домой с сильно разбитым лицом. На вопросы «кто и с кем» – отвечать наотрез отказывался. Попахивало от него сигаретками, а порою и вином. И еще звонила из школы Офелия – их директриса. «Тревожные симптомчики, Мариночка, с твоим братцем… Ты уж присмотри… А то, может и папиных товарищей попросить – присмотреть?»

Но просить бывших папиных товарищей ни о чем больше не хотелось. Потому как однажды, а случилось это в понедельник утром, Маринка еще не успела позавтракать, как в дом вломились человек пять или шесть. В штатском. На двух машинах приехали со ставропольскими номерами. Представились – следственная бригада Эф-Эс-Бэ и областной прокуратуры. Один помахал перед носом красными корочками, другой потряс бумажкой, которую ласково назвал постановлением. Хорошо, Юлька и Серега уже в школу успели уйти…

– Где отец деньги прятал?

– Что?

– Ты дурочку то не валяй, такими делами вертел – заворачивал, а деньги где?

– Не знаю я ни про какие деньги…

Впятером… Или вшестером, назвавшиеся Эф-Эс-Бэшниками в два часа перевернули весь дом. В гараже даже пол взломали.

– Значит, не знаешь, где отец деньги прятал?

– Нет, не знаю.

Ну, тогда распишись вот здесь, и вот тут…

Маринка расписалась, не читая, и только когда они уехали, уже не сдерживая себя, разрыдалась. Повалившись лицом на папину никелированную кровать, что стояла в их саду под папиной вишней.

И Димка вдруг куда– то пропал. Всю зиму и весну его не было видно. Даже мать свою – главврача их городской больницы – Софью Семеновну, и ту проведать не заезжал.

Маринка даже как то набралась храбрости, спросила своего чеченца, который, кстати говоря, тоже в последнее время не очень баловал свою бухгалтерию личным вниманием, – «а не слышал ли Руслан Ахмедович чего о Диме Заманском»…

Руслан взял очень многозначительную паузу, а потом вдруг сказал, – «ты, Марина зря мне сразу не рассказала, про обыск. Я ведь – начальник твой». А потом махнул рукой, характерным для горцев жестом кистью «от себя»… «Иди, мол»… И про Диму, так и не ответил.

Зато прочно обосновался в городке Владимир Петрович Корнелюк. Он, вроде как даже почти переехал сюда из Ростова. Дело в том, что их Новочеркесский центральный универмаг – этот трехэтажный кирпичный ЦУМ – теперь стал как бы его – Владимира Петровича. И двухэтажная стекляшка напротив универмага, где раньше были гастроном и кафе «Юность», тоже по слухам, перешла в собственность Корнелюка.

И стекляшку, и кирпичный короб универмага по этому поводу закрыли на ремонт. И Владимир Петрович теперь почти каждый день прикатывал на своем огромном бутылочно-зеленом джипе на центральную площадь, проведать – как идет работа. А потом укатывал, то в городскую управу, то в Ставрополь, то обратно в Ростов… Но каждый раз, проезжая мимо их дома, притормаживал и гудел, высунувшись из окошка…

– Маринка! Юлечка! Как бы водички у вас напиться?

Маринка давно свыклась с оценивающе – раздевающими взглядами Владимира Петровича. Еще и когда был жив папа… Но тогда, она смущалась, стыдясь признаться себе, что откровенно нравится этому мужику – ровеснику и другу ее отца. А потом. Потом, когда перед выпускным, он подарил ей золотые часики, она вдруг задумалась… «А ведь, клин ко мне бьет – хочет… Хочет чего-то, а не говорит. Думает, я – догадливая, догадаюсь».

– Вы знаете, что у нас обыск был?

– Знаю. Слыхал.

– И что слыхали?

– Не хочу сплетни повторять, Маринка.

– Владимир Петрович, не томите, это же отец мой. И это меня касается.

– Там дело темное, убили Витю или сам он. Но вроде, перед этим были у него неприятности.

– Какие?

– Точно не знаю. Но говорят, машины он какие то с каким то грузом задержал, а этого делать как бы было не надо… Впрочем, не буду тебе говорить, потому как сам знаю очень неточно. Только слухи.

– А про какие деньги они меня спрашивали?

– Я не знаю. И я не думаю, чтоб у Вити какие то деньги были.

– Но они ж весь дом перерыли, и в саду с этим – миноискателем ходили.

– И не нашли?

– Нет.

Владимир Петрович отдавал стакан, садился в свой джип и ехал на площадь, смотреть, как идет в его универмаге ремонт.

С Мишкой пару раз столкнулась прямо нос к носу. Он на выходные что-ли из Ростова приезжал. К своей молодой. Галка его после родов стала еще толще. В заду и в грудях – словно рубенсовское плодородие, что в Ленинградском Эрмитаже. А сам как то с лица спал. Обострился в скулах, и шея с выпирающим кадыком под твердым его подбородком, чего Марина раньше как то не замечала – стала длиннее и тоньше, делая Мишку таким каким то обиженно-беззащитным при этой шарообразной его Гале Маховецкой.

– Привет.

– Привет.

– Сын?

– Сын.

– Можно посмотреть?

– Смотри…

– На папу похож.

– А то на кого ж?

– Как живешь, Миша?

– Учеба… Летом в прокуратуру – на практику. А ты как?

– Да ничего… Работаю. Учусь на заочном. Вот летом сессию поеду сдавать, правда не в Москву – а в Ставрополь, преподаватели из Москвы сами сюда приезжают…

– Ну ладно, заходи, как нибудь.

– Ладно…

Пришла домой, и вдруг разревелась…

Сын то – должен был у нее – у Маринки родиться, а не у Галки. Не родись красивой, а родись – счастливой. Только Мишка… А счастлив он? Счастлив? Неужели с этой коровой – с этой Галкой Маховецкой, которая и на физкультуру то с классом никогда не ходила по причине стыдливости своей за салы да за телеса – неужели ему – ее Мишке – с ней хорошо?

И лежала на папиной никелированной кровати до самой темноты. И Юлька кликала ее – ужинать. А Маринка не шла – глядела на звезды, как когда то глядела на них, прижавшись к Мишкиному плечу.

5

Была пятница. Серегу в шесть вечера уже ждали пацаны. Возле дискотеки «Млечный путь» как всегда – стояли, плевали семечки, дерзко поглядывали на прохожих. Разговаривали нарочито громко, с показной веселостью хлопая друг дружку по плечам, бессознательно по-обезьянски жестами и позами подражая крутым киногероям из самого плохого американского кино…

– Ну, че, Серега! В буришку будешь? Может отыграешься, должок то растет. Гляди, мы тебе счетчик включим.

Долг не давал Сереге покоя уже две недели. Сто пятьдесят долларов, которые он с такой легкостью проиграл буквально за полтора часа, теперь, как ему казалось, превратились в начало какого то кошмара.

– Смотри, – говорил Гуня – долговязый пацан, который уже успел год отсидеть в колонии для малолеток, – смотри, не отдашь должок, вынудишь нас прибегать к нежелательным мерам. Потому как – такой закон жизни, сам понимаешь. Узнают, что мы тебе долг простили, так нас не поймут. И нас не простят. Старшие наши товарищи.

Серега понимал. Но заикнуться Маринке о том, что должен сто пятьдесят баксов, у него бы просто язык не повернулся.

– Слыш, Серега, а со следующей недели придется тебе счетчик включать. Каждый день просрочки плюс сто пятьдесят.

– Да ты не грусти, тыж нормальный пацан, тыж отдашь. Если фарт будет! Так? – хлопнул его по плечу Леха-лимонад, прозванный так за то, что не только водку, но даже портвейн – всегда запивал пепси-колой или лимонадом.

– Угу, – только и мог буркнуть Серега.

– Ну вот, что я говорил? Он же нормальный пацан, в натуре. Нам бы только дело, а при фартовых рамсах, он с нами враз рассчитается…

Впрочем, ждать нормального дела долго не пришлось. И Сереге в нем определили самую нетрудную работенку. Он не помнил, кому первому это пришло в голову, но план, изложенный Гунькой и Лехой-лимонадом, Сереге понравился, подкупив и своей легкостью, и элементом некого ухарства, присущего парням из кино про крутых.

На Ростовском шоссе, сразу за сверткой на рыбсовхоз, там где лесополоса вплотную приступала к дороге, двое пацанов должны были поставить на асфальт самодельного «ежа» – доску с набитыми в нее гвоздями. Но не под любую машину, а под ту легковуху, в которой поедут «не наши», не с местными номерами, а отдыхающие – из Москвы или из Ленинграда. Потому что у них деньги с собой всегда есть – на весь долгий отпуск. Выбирать жертву выпало Лехе-лимонаду, потому как у него был мотоцикл. Он должен был найти подходящую машину, в которой едет парочка пожилых, таких, что не очень будут рыпаться, и обогнав их, дать пацанам сигнал.

По плану, пацаны – Серега с Гунькой, сразу, как проедет Лимонад, выставляли на дорогу «ежа», и прятались в кювете. Дальше, когда лохи московские проколются, да вылезут колеса менять, да раскроют двери и багажник, Леха – лимонад вернется, и подъехав к терпилам, прыснет им в харю нервного газа из немецкого баллончика. Серега с Гунькой, тем временем похватают из открытого багажника и из бардачка – все маленькие сумки, в которых наверняка будут и деньги и прочие ценности, и отвалят на полных газах – Серега с Лехой-лимонадом на его «иже», а Гунька – на своем, спрятанном в лесополосе мопеде, но не по шоссе, где его любой догонит, а по тропинке на рыбсовхоз…

Сереге идея понравилась. Во-первых, с первого же «дела» он имел шанс рассчитаться по карточному долгу.

А во-вторых, этих отдыхающих из Москвы – ему ни капельки не было жалко. Так им и надо, козлам!

Ставить «ежа» имело смысл только когда стемнеет. Издалека увидев доску на дороге, любой водитель, если не пьяный – обязательно объедет, хоть и по обочине или по встречной полосе. А днем и движение на Ростовской трассе сильное. Поэтому, ждали до десяти вечера.

«Ежа» Леха с Гуней привезли в лесополосу еще накануне. В длинную – метра четыре – дюймовую обрезную доску вбили не менее ста гвоздей…

– Проколется лох московский, – плотоядно хохотал Гунька…

– Как пить дать, проколется… – подтвердил Лимонад.

В десять вечера подъехали к месту. Гунька спрятал свой мопед в лесополосе, а Леха, ссаживая Серегу, нервно перегазовывал.

– Не курите только. Понятно?

– Ладно, езжай!

Сидели в кустах минут сорок. Мимо то дальнобой-трейлер прокатит, то местные «новые русские» на джипах просвистят под сотню, только «бум-бум-бум» изнутри, как из бочки – музыка громче мотора да свиста шин.

– Комары зажрали совсем, че лохи московские не едут?

– Они боятся по вечерам ездить. Они как темно – так в отстой.

– Может, покурим, в рукав?

И только Гуня достал сигареты, как со стороны Новочеркесска послышался характерный треск мотоцикла.

– Гляди, Лимонад фарой мигает!

– Ну, не ссы, Серега, сейчас будет дело!

Пронесся на большой скорости Леха. И вдали, из-за перелома дороги уже показались отблески фар…

– Давай!

Серега, не помня себя, схватил свой конец доски, и по-партизански пригибаясь, выбежал на асфальт.

– Клади!

– Готово!

Когда из-за перелома дороги блеснули лучи, оба они – и Серега, и Гунька, ни живы – ни мертвы, уже лежали в кювете. И во все глаза – глядели на дорогу.

– «Семерка-жигули», – прошептал Серега.

Машина шла на большой скорости, и заметив препятствие, попыталась было отвильнуть в сторону – по встречной полосе, но водитель поздно начал маневр, и правыми колесами зацепил – таки «ежа»… Послышался хлопок, визг тормозов, а потом… А потом как в кино – машина колбасой закувыркалась по дороге с крыши на колеса, словно обвалом пионерского металлолома, громыхая об асфальт. Жигули докатились до противоположного кювета, и все стихло.

– Серый, ты че?

– Не знаю!

Серега и Гунька лежали, словно их парализовало. И даже когда стрекоча подъехал Леха-лимонад, пацаны не изменили своего положения.

– Ну е-мае! Мы так не договаривались, – Леха выругался, – Гунька, Серый, – выходь!

В свете мотоциклетной фары было видно, что водитель, и пассажир «жигулей» не производят впечатление живых.

Через окошко передней дверцы Лимонад сунул руку за пазуху поникшему разбитой головой водителю, вынул из бумажника деньги, потом сунул портмоне обратно тому под пиджак…

– Атас, машины подъезжают, Гунька, Серый, доску тащите, и спрячьте километрах в трех отсюда– не ближе! Все! Через час на дискотеке!

Лимонад поддал оборотов, и с треском растворился в ночи.

– Машины…

– Доску хватай!

Гунька завел свой мопед, и на больших газах сразу стал отрываться по тропинке в сторону рыбсовхоза.

– Гунька! А я? А как же я?

Серега бежал по тропинке, волоча за собой доску, бежал и плакал… Потому что вдруг враз понял, что кончилось его – Сережкино детство.

Взять именно этого адвоката посоветовал Марине сам Петр Тимофеевич Маховецкий.

– Марина Викторовна, – «на вы» говорил ей бывший папин товарищ, – я вам советую обратиться к хорошему адвокату. И могу дать вам телефон. Но более ничем помочь вам не могу.

Бывшие папины коллеги ни сами не позвонили, ни тем более, не дали позвонить Сережке. И она только на следующий день – от соседей узнала, что брат арестован и этапирован в Симферополь.

Бросилась туда, как угорелая. Свидания не дали, ничего не сказали.

Вернулась автобусом в Новочеркесск, пошла к Маховецкому. Пустили к нему не сразу. Час сидела в приемной, плакала. Петр Тимофеевич вышел из кабинета, к себе не пригласил, а стал говорить прямо в приемной при секретарше.

– Брат ваш, Сергей Викторович Кравченко подозревается в совершении тяжкого преступления – убийства с целью грабежа. Расследование передано в областную прокуратуру… Вот так.

А далее – посоветовал взять адвоката. И убежал по делам, даже не пообещав звонить… Вот как оно получается.

На следующее утро, Марина снова отправилась в Симферополь. Адвокат оказался неожиданно неприятным типом. На вид лет тридцать пять – сорок. Худой, чернявый. На носу очки с круглыми стеклами в тонкой оправе. Засаленный костюмчик, ботинок с развязавшимся шнупком.

– Клейнман Илья Хаимович, – протянул он ей узкую и холодную ладошку.

Марина стала рассказывать, задыхалась от слез, сбивалась…

– Приезжайте завтра, я ознакомлюсь с делом и назову вам мои условия, – сказал Клейнман.

Преодолев стыд, Марина позвонила матери Димы Заманского.

– Что, вы, деточка! – запричитала Софья Давыдовна, я сама два уже месяца не знаю где Дима. Он звонил мне из Солоников, это в Греции, но это было два месяца назад. Деточка, я никак не могу вам помочь, но если Дима позвонит мне, то я ему обязательно передам.

И Корнелюк, совершенно некстати три дня как улетел в Америку – на шесть недель, он еще хвастался перед отлетом, что это какая то сумасшедше – интересная программа – учеба менеджменту вместе с посещением злачных мест в Лас-Вегасе и Майами. Три с половиной тысячи долларов заплатил, и что в группе вся знать Краснодарского края и Ставрополья.