Текст книги "Казачка. Книга 1. Марина (СИ)"

Автор книги: Андрей Лебедев

Соавторы: Andrew Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

После разрыва с Мишкой, она смеялась очень редко. Целый год, который она провела в Москве, ей казалось, что душа ее ушла в монастырь. И смеяться этот внутренний статус ей не позволял. Она улыбалась. Без этого было сложно. Но все ее глубинные страдания притягивали к ней мужчин, как магнитом. Потому что во взгляде ее ясно читалось, что она «девушка с прошлым». Она бы сама никогда не догадалась. Ведь со стороны себя не видела. Но ей об этом поведала, соседка по квартире и временная подружка, в которой мучительной смертью умирал психоаналитик, потому как профессию она выбрала вопреки призванию. Как бы там ни было, а весело улыбалась Маринка только тогда, когда приезжал Дима, доценту же Савицкому полагалась лишь легкая усмешка. А потом, после смерти отца, естественно, тоже было не до смеха.

И вот так получилось, что смеяться до слез ее снова научил только Владимир Петрович Корнейчук. Его юморок был простоватым, но действенным. Все дело было, конечно, в личном обаянии. Не зря женщины всегда любили Корнейчука. Если бы кто-то из московских студентиков так пошутил, она бы, наверно, пожала плечами. Но когда Володя на итальянском пляже, чуть не споткнулся о загорающий экземпляр топ-лесс, то выдал при этом на полную громкость:

«Девушка красивая в кустах лежит нагой

Другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой».

И Маринке стало так смешно, что она шла за ним, еле разгибаясь от смеха. Публика на пляже, как Маринке показалось, была какая-то наивно доброжелательная, и ей тоже все поддерживающе улыбались. У нас так не сделали бы, сквозь смех успела удивиться она. Неободрительно покосились бы, наверно.

С Володей ей было весело всегда. А когда он говорил на громком русском языке с итальянцами, его каким-то удивительным образом понимали легко, а главное охотно. В магазине он из этого устаивал целое представление. Юлька с Серегой просто лопались от смеха. А Маринке было неудобно смеяться, жалко было продавщицу. Володя же ей говорил «А принеси-ка нам милая вот такую вот блузочку только поменьше. Есть у тебя такая?» И девушка понимала и приносила. А он ей говорил «Ну ты умница, видишь, все и понимаешь, а делаешь вид, что не говоришь». И при всей этой нелепой ситуации, ощущение создавалось, что право говорить на родном языке у Корнейчука есть и точка. Органично это у него получалось, красиво, уверенно и с любовью. Никто и не протестовал. Но в банке, выясняя вопросы, касающиеся карты, Маринка-то знала, говорил он на вполне приличном английском. Так что в свободное от дел время, просто для нее старался.

Она вообще с удивлением стала замечать, что ее уважение и благодарность к этому человеку стали перерастать во что-то личное и большее. Она поняла, что ей хорошо с этим человеком. Спокойно и радостно. Она вспомнила, как пыталась что-то объяснить про него Наташке. «Что ты мучаешься? Как за каменной стеной что ли?» А Маринка ответила – «Нет, Наташка. За каменной стеной темно, сыро и пахнет плесенью. А с ним солнца много и нестрашно». Потом она вспоминала об этом разговоре, и спрашивала себя в который раз: А если бы он выкупил Сережку и дом на последние деньги? Остался бы нищим? Было бы ей с ним также радостно и нестрашно? Но ответ она знала. Если бы он стал нищим, сохранив ее дом и выручив Серегу, она бы поступила так же, как поступила. Потому что замуж она вышла не за деньги, а за того, кто спас ее семью. Да и нищим надолго он бы не остался, с его-то характером и хваткой.

Иногда, правда, она с ужасом понимала, что всеми-то своими деньгами он бы жертвовать ради нее не стал. Но выйти за него замуж возможно и предложил бы. Вот только она бы вряд ли согласилась. Да и он, скорее всего, побоялся бы предложить… Вот и получается, что деньги сыграли главную и единственную роль. Когда она так думала, ей становилось на душе скверно, как будто бы она продалась. Но потом она ожесточенно и безжалостно себя поправляла: «А собственно почему „как будто“? Так оно и есть». Но жертвой себя Маринка, как ни старалась, почувствовать не могла. К тому же она вдруг поняла, что за все время своей замужней жизни не вспоминала про Мишку почти ни разу.

А если разок и помянула про себя, то только потому, что был у него некий статус в ее жизни. Но вспомнила об этом она скорее с досадой.

Вот ведь сплошные проблемы. Девственность – проблема, отсутствие ее – тоже. Во всяком случае, Маринка не знала, как с этим быть. Она хотела, что бы все было по честному, что бы ее семейная жизнь не пострадала бы сразу от ее мучительных тайн. «Ты ничего не хочешь у меня спросить?». «А что спрашивать? Вот если бы у тебя никого не было, тогда можно было бы спрашивать. А так… Ревновать-то не к кому, я же вижу, ты ничего не умеешь. Чиста, как ангел». «А ты научишь меня?» И он счастливо рассмеялся, прижал ее к себе и пробормотал. «Глупая какая, сил нет…»

А теперь уже полгода спустя ей все время приходила в голову странная аналогия. Когда кофе завезли в Россию, его никто не умел варить. А зерна нежареные просто жевали, и в кашу добавляли. Вот и ей сейчас смешно было вспоминать свой школьный любовный опыт и торопливого Мишку. Она точно, как зерна незрелые жевала. А думала: «Едали мы ваш кофей». И даже не знала, что на самом деле – это божественный напиток, от которого вполне можно впасть в зависимость.

Ей, конечно, нравилась его щедрость. И то, что он, не поморщившись, купил подарки обеим ее подружкам. И именно те, которые она хотела. И все эти платья, сапоги и туфли, которые он заставил ее купить в последний день, тоже нравились. Но золото, которое он бережно застегивал на ее высокой шее, внушало ей какой-то непонятный страх. Она носила украшения, которые он подарил, что бы доставить ему удовольствие. На ее загоревшей коже золото и вправду смотрелось, как продолжение ее самой, вышедшей из морской пены. Но после всего, что она пережила, она остро чувствовала цену вещам. И ей казалось, что это лишнее. Что это ее ошейник. Нельзя к этому прикипать душой. Она это чувствовала. Нельзя привыкать. Нельзя расслабляться, иначе жизнь обязательно одернет.

По правде говоря, финансовые возможности Корнейчука Маринку немного пугали. Она с некоторым ужасом смотрела на то, как он покупает ребятам все, что им хочется. До добра баловство не доведет. Ей и так было боязно за Серегу. И теперь ей оставалось лишь уповать на то, что Володя не будет равнодушен к его судьбе и дальше. И что Сережка поймет, что над ним есть властная рука, которая возьмет и заставит делать то, что надо. Она с тайной радостью замечала уже, что Сережка на Володю оглядывается, прежде чем что-то сделать. Спрашивает. И Володя вроде бы вполне к нему расположен. Времени бы только хватило. Приедут. Закрутятся дела. А там и не уследишь, если что не так. О Юльке она особо не беспокоилась. Уж сестренка то ее всегда понимала с полуслова. И потом маленькая еще – всегда рядом.

Два дня назад, когда ребята уже отправились спать, Володя вдруг предложил ей, «А пойдем искупнемся в море» И она радостно согласилась. Все цивилизованные люди купались в красиво подсвеченном бассейне. А русскому человеку захотелось к природе-матери. Стали выбираться к побережью, и неожиданно наткнулись на решетку с замком. Пляж оказался закрыт. Такой вот абсурд. Володя вспомнил, они же закрывают пляж сразу, как только заканчивают работу спасатели. И они пошли искать другой выход к морю. Но куда ни спускались, каждый раз натыкались на решетки с надписью «частное владение». Оказалось, что к морю пробраться вообще невозможно. Вернулись обратно. И Маринка решила, что надо лезть через ограду. Перелезли легко. Ограда от такой наглости защищена не была. Пока ходили, и купаться уже расхотели. Просто сели у берега на песок. Просто поговорили.

«Володь, расскажи мне о себе…» «Спрашивай, что хочешь. У меня от тебя тайн нет». И она, конечно, спросила то, что с некоторых пор стало ее интересовать. Хорошо, темно было. И можно было говорить обо всем и не краснеть. Она хотела знать о нем все. Ведь 45 лет его жизни были ей изветсны не очень хорошо. О чем они частенько беседовали с ее отцом, она не знала. Тогда ей это не было интересно. Но теперь она старалась вспомнить все, что видела сама. Ведь она на самом деле она помнила его с детства. Значит, видела его, когда ему было еще лет тридцать. Пыталась представить его таким, как тогда. Но сейчас ей казалось, что он всегда был таким же, громким и заметным. Она, конечно, спросила его про его женщин. И он ей рассказал. Все что он говорил, было для нее важно. Но только он-то ведь был уже мужик мудрый, и конечно, не стал ей говорить того, что ей было бы неприятно услышать: кого любил без памяти, а перед кем был виноват. Впрочем, и ее ответная откровенность плавно обогнула все острые углы ее еще совсем короткой, но сложной жизни.

Маринка спросила его, почему же он до сих пор не был женат. И он, конечно же, ответил так, как ответил бы на его месте любой любящий муж. «Тебя ждал». А потом он рассказал ей целую историю. Может быть для того, что бы перевести разговор в другое русло. А может, его эта история и вправду так занимала. Она помнила ее слово в слово, как он рассказал, потому что ее поразило, что он способен нагромоздить такую романтическую чушь. «В одной древней стране мужчины выбирали себе будущих жен из девчонок лет десяти. Мужчины были старше своих жен как минимум лет на пятнадцать. Забирали их себе в дом, заботились о них, как о своих дочерях. Няньки воспитывали их и учили, пока мужчины были на войне. А когда мужчины возвращались из военных походов, то привозили в подарок будущим женам игрушки. И даже наказывать девочку за провинность мог только ее будущий муж. Тебе уже страшно, да? А когда девочке исполнялось 16, играли свадьбу. И мужа своего она, конечно, уже прекрасно знала. В соседней стране возмущались этому дикому обычаю. А здесь мужчины просто недоумевали, как можно жениться на чужих взрослых тетях? Мало ли что эта тетя выкинет? А как она будет воспитывать наследников? Хоть кто-нибудь может это предсказать? Так вот, я наверно, должен был родиться тыщу лет назад в той стране. Я тоже так и не понял, как можно жениться на чужой взрослой тете. А ты – я вырвал тебя у судьбы. И, конечно, ты последняя женщина в моей жизни».

Маринка улыбалась, вспоминая эти слова. Действительно. Не осталось у нее ни одной отчетливой мечты, которая бы за последнюю неделю не сбылась.

…В Москву прилетели еще затемно. Володя помрачнел, а может, просто не выспался. Ребята нахохлились, как воробьи. И только Маринка почувствовала, что соскучилась по дому. Родина же встретила, отчетливо повернувшись спиной. Маринка не знала тогда, что все сограждане, приезжающие из-за границы, всегда получают одинаково хлесткую пощечину от прикосновения к Отечеству….

7.

На пятый курс у Мишки терпения не хватило. И как только ввели в институте эти неслыханные досель европейские новшества с бакалавриатом и магистратом, получил он диплом юриста-бакалавра и вместе с тестем – полковником милиции Петром Тимофеевичем Маховецким, поехал в Москву, в министерство, устраивать свою карьеру. Были у тестя в министерстве кое-какие кумы и кумовья, потому как после череды утомительных смотрин, превратившихся в самые обычные попойки на чьих то дачах и в чьих то охотничьих домиках, Мишка возвратился в родной Новочеркесск лейтенантом милиции, оперуполномоченным вновь созданного отдела по борьбе с организованной преступностью. А преступность в городе была. И касалась она самых близких, самых родных людей.

Утром в пятницу убили Корнелюка. Он только из Италии с молодой женой вернулся! Убийцы были в двух «жигулях» – в двух белых «шестерках». Первая стала тормозить перед капотом его бутылочно-зеленого «черроки», вынудив Владимира Петровича остановиться, а из второй «шестерки», поравнявшейся с джипом Корнелюка, ударили очередью из автомата. Почти в упор – рассадив все боковое стекло и в решето издырявив водительскую дверцу.

Милиция приехала даже не по звонку соседей, а на шум выстрелов, почти через минуту, но киллеров уже и след простыл. Городок – то маленький, чай не Москва! И план «перехват» тут делать легче всего – два выезда из города по Ростовскому шоссе, да по Симферопольскому, и две дороги – одна на Рыбсовхоз, а другая на Военный городок… Обе «шестерки», без седоков нашли уже через пол-часа – в кустах за городским стадионом, а в них и автомат АКСУ с пустым рожком, но убийц, которых по словам двух случайно видевших стрельбу – было трое, не только не обнаружили, но даже не смогли теперь установить – в какой машине или машинах, они разъехались.

Мишка… Михаил Константинович Коростелев сразу подключился к расследованию.

– Идем с женой убитого поговорим, – приглашающим жестом руки махнул ему начальник отдела майор Цыбин, – ты ее знаешь?

– Я учился с ней в одном классе.

– Понятно…

– Марина!

– Мишенька!

Марина бросилась к нему на шею и забилась в беззвучных рыданиях…

Второй траур за полтора года… И платье это – черное, Володя ей подарил к похоронам отца.

И снова, как в уже сто раз виденном кино – тетя Люда и дядя Вадим из Кисловодска, хлопочущий Петр Трофимович, занавешенные зеркала и остановленные часы на стене…

– Господи, да за что ж горе то такое? Мы ж только пол-года, как на свадьбе вашей гуляли!

Руслан… Руслан Ахметович сам лично приезжал со сворой своих боевиков. Они явно насмотрелись дешевого гангстерского кино – все по сезону в светлых костюмах, и черных рубашках… без галстуков. Что им галстуки Аллах что ли запрещает?.

– Марина, я тебе соболезную. Володя был не слишком молод, но он был тебе муж. А у нас это много значит для женщины. А вернее – все! Муж – это и повелитель, и кормилец, но и защитник. Как ты теперь будешь жить, Марина? Раньше у тебя ничего не было, и то, трудно тебе было одной. Теперь у тебя большие владения и деньги. И еще труднее тебе будет. Поэтому, продай мне универмаг. Тебе же спокойней будет.

Марина выслушала Руслана молча, он поклонился и вышел, эффектно отъехав от дома всеми своими автомобилями своей сверкающей свиты.

– И ты не послала его к чертям? – спросил Мишка

– Нет

– Это же они, это же он убил!

– Я знаю

– Так почему ты так с ним разговариваешь?

– Послушай, Миша, я ведь женщина… Я ведь не могу выхватить пистолет, как это у вас там и бах-бах… – Марина вдруг зарыдала

– Марина. Я припру его, я его выведу на чистую воду…

– Э-э-эх, Мишка, мне не на чистую воду его выводить надо, мне надо семью спасать – Сережку, да Юльку. А они, пока универмаг на меня записан, от нас живых не отстанут… Мне мужчина нужен. Кабы ты вот… Кабы ты тогда меня не бросил!

– Марина, я же не могу Галку так вот просто… И тесть – да он меня за нее застрелит. Он мне так и говорил, между прочим.

– И-э-э-эх ты! Размазня, ты, а не мужик, Мишка. И за что мне все это? За мои грехи… Но Юльке то за что? За что Сережке?

Схоронили Владимира Петровича в Ростове. На кладбище, казалось, пол-города собралось. Одних «мерседесов» – было не меньше полусотни. Оставлять в Новочеркесске Юльку и Сережу одних – Марина не решилась. Взяла с собой. Пожили они в Володиной, а теперь в ее ростовской квартире недельку – другую, а домой то возвращаться надо. А дом? Вместо дома – один только фундамент. И разве можно считать домом те две двухкомнатные квартиры на улице Ворошилова? Так что, надо ехать в Новочеркесск – строить дом. Их дом. И она должна его построить.

В универмаге все было как то нервозно и неспокойно. Исполнительный директор Геннадий Александрович Степанов и главбух – Зинаида Львовна Капентер, пожаловались Марине, что люди Руслана Ахметовича бывают здесь каждый день, и буквально терроризируют персонал. В открытую говорят, что универмаг скоро их будет. Что делать, Марина Викторовна?

Что делать, Марина Викторовна? – спрашивала она сама у себя, когда гасила ночью свет. И подумав, отвечала сама себе – жить будем. Дом будем строить в нашем саду. Будем Юльку с Сережкой в люди выводить. И ни за что не отдадим универмага. Потому что Володя заслужил того, чтобы его дело не пошло прахом и не легло в карман Руслана. Володя тогда за освобождение Сережки – Руслану стекляшку двухэтажную отдал. А она по нынешним ценам – двести тысяч с хвостиком потянет.

Не отдам им универмага! Сама из пистолета научусь, но универмаг им не отдам. Фигушки – выкусите!

Мишке позвонила сама. Прискакал к ней на ее квартиру на улице Ворошилова аж через десять минут.

– Тебе теперь хорошо – повод есть со мной встречаться, допрос потерпевшей… Или я свидетель?

– Перестань, Марина. Мне тоже неловко.

– Нет, мне то не неловко. Мне как раз ловко. Я ведь от тебя хочу одного – отбей мне мою собственность! Защити. Не как муж или любовник, а как мент, которому мой муж сотнями тысяч налогов платил в госбюджет. Так что – мне очень ловко тебя просить.

– Ладно, не трави душу.

– Так, можешь? Могу на тебя рассчитывать? Замуж меня ты не берешь – Маховецкий тебя за это застрелит, а тебе страшно, а если Руслан тебя стращать начнет… А он начнет! Тебе тоже будет страшно меня защищать?

– Марина, прекрати!

– Нет, не прекращу. Ты меня в состоянии защитить? Честно говори, я тебе не чужая.

– Марина, как юрист, я тебе вот что скажу, ты единственная наследница. Но процесс вступления в наследование имущества мужа еще не завершен. И пока ты не вступишь в официальное владение, Руслан с тебя пылинки будет сдувать. Он тебя пока на понт берет. Он оказывает на тебя психологическое давление. А пока все формальности не завершены, ты и продать то ему ничего не сможешь.

– А если он меня сейчас?

– Убъет?

– Ну…

– Тогда он ничего не получит.

– Почему?

– Да потому, что еще пол-года ждать придется покуда новые наследники обнаружатся.

– А мне мой юрист говорил, что Руслан хочет универмаг снова на торги выставить, за спорностью приватизации. А здесь ему меня это самое – как раз на руку.

– Не бойся. Я тебе обещаю, сам тебя стеречь буду, а в универмаге – пост милицейский вам поставлю – круглосуточный.

– Сам то ты меня насторожишь… Насторожишь так, что Петр Трофимович тебя прихлопнет за Галю.

– Маринка…

– Что?

– Я ведь тебя люблю.

– Подлец ты, Мишка! Настоящий ты подлец, – сказала Марина совершенно без злобы и положила ему на плечи свои мягкие и легкие ладони.

– Да, подлец, – согласился Мишка, нервно сглатывая слюну.

– Полный подлец, – потому как бросил меня тогда… А бросать никогда нельзя. Никогда нельзя после слов, после слов, что любишь.

Дима Заманский предварительно позвонил. Позвонил, что хочет заехать. Выразить, так сказать, соболезнование.

– Я про наезды Руслана знаю. Из первых рук.

– И что предлагаешь? Защиту?

– Я тебя замуж теперь зову. Только не из-за денег, что на тебя свалились. У меня у самого деньги есть.

– И опять ты опоздал, Димочка!

– И кто же мой счастливый соперник?

– На этот раз – мое одиночество.

– Неужели в монастырь?

– А может быть. Не исключаю. Дом только брату с сестрой дострою, да универмаг им передам в хорошем состоянии.

– Значит Мишка Коростелев… Понятно!

– Есть вещи, которые не надо говорить вслух.

– Ты права. Ты очень умная женщина. Я восхищаюсь тобой. И всю жизнь буду тебя добиваться. Но ему то за что такая благодать? Ему – он же бросил тебя!

– Есть такая вещь внутри у женщины… И называется она – душой. И вот первая и последняя любовь этой души – досталась не тебе. Что ж теперь делать?

– Я тобой еще больше восхищаюсь.

– А я себя все больше ненавижу.

И завертелась любовь!

Ах, этот адюльтер! Ах, эти обманутые жены, эти вечно что– то подозревающие тести и тещи!

Ах, эти вечные враки нелюбимой жене про вечерние дежурства и ночные преферансы с друзьями!

А Галочка… Мишка совершенно зря боялся ее. Она вдруг неожиданно стала покрывать его вранье, когда тесть или теща с осторожностью чекистского слона в посудной лавке, начинали ставить детям силки вопросов – «где, кто, когда и с кем».

– Представляешь, Петро вчера звонил домой, спросил Галку, где я, а она ему возьми да скажи – мол дома, в ванной сейчас.

Марина лежала, искренностью своей наготы прильнув к любимому и молча смотрела, как он курит.

– И мне сама это выложила, когда я притащился. Я ей, так мол и так, я с дежурства, а она мне, не надо. Я маме с папой никогда не скажу, так что, гуляй, Мишенька…

Марина лежала и думала. Жалеть? Кого здесь надо жалеть?

Галку? Обманутую Галку? Но она не обманутая, она все знает и ведет себя самым достойным образом. И даже заслуживает определенного восхищения.

Жалеть себя? А зачем? Мишка… Любимый Мишка с ней. Пусть не до конца с ней, но гораздо более с ней, чем с женой.

Жалеть Мишку? Можно его и пожалеть. Но у него есть и жена и любовница. И обе его любят. Кого же здесь жалеть?

Никого не надо жалеть.

Здесь каждый живет и проживает ту отмеренную ему часть природной энергии, что называется жизнью. И любовь, как главное наполнение этой жизни, в равной степени отмерена всем сторонам в этой троице любовного треугольника.

Мне досталась его страсть.

Ей досталась его супружеская формальность, а ему – мы обе. И каждый здесь – сказочно богат.

А что до щедрости… Ведь в любви так хочется одаривать…

Что до щедрости…

То Галка одарила Мишку гораздо более щедрыми подарками. Она подарила ему любовь тем, что разрешила ему видеться с любовницей. Она так его любит, что своему дорогому существу не может отказать ни в чем. Даже в этом. Даже через свою боль.

А Маринка? Чем она одаривает его – своего любимого? Своими искренними ласками?

Но ведь это доставляет ей радости не меньше чем ему! Так где же жертвенность любви?

Галка то любит его больше чем она!

Галка жертвует ради него.

А сама?

А сама как куркуль – прибрала к себе такого сладкого…

И Маринка стала нежно целовать его безволосую грудь. Целовать и легко касаться его самыми подушечками своих нежных пальцев.

– Как до дому то добираться будешь?

– Пешком. Как еще?

– Давай я тебя отвезу.

– Да не надо, дойду. Полезно даже.

– Хулиганы то не обидят? Два часа ночи уже, а до твоего проспекта Щорса пол-часа быстрым шагом.

– Дойду.

– Да не ломайся. Мне даже приятно

Вишневая «восьмерочка» завелась с пол-оборота.

– Прогрей мотор, не торопись

– Да ну его! Людей надо жалеть а не моторы, Галочка твоя небось не спит – ждет не дождется

Поехали. Город как вымер. И фонарей городская управа не жжет – электричество экономит. На углу Ленина и Революции возле церкви, в отблеске фар – фигура…

– Отец Борис!

Марина притормозила.

– Садитесь, батюшка.

– Благодарствуем премного

От батюшки сильно пахло винцом

– А-а-а, Марина да Михаил…Ну что, прелюбодеи, венчаться – это вы по моде венчаетесь, а исповедаться да причаститься – тут вас уже нету. Да и просто в праздничный день придти в церковь – свечку поставить – времени нет.

– Это точно. Отец Борис, времени – просто полный провал.

– А прелюбодеить – времени у вас на это хватает.

– Да не журитесь, отец Борис, – кто не без греха!

– А ты Мишка – помолчи! Она вот вдовица – на ей греха меньше твоего, а молчит

– Вы, батюшка, тоже вон, позволяете…

– Радость у нас большая, паникадило сегодня в храме восстановили и повесили, и подключили. Так что по такому случаю, мы всем клиром с отцом Сергием, да отцом Игорем, да с псаломщиками, да с регентом хора, да и староста наш церковный был – в общем выпили по случаю радости великой.

– А паникадило это что?

– Это по вашему – люстра значит… Большевики то в храме сорок лет свеклу да картошку гноили, а как перестройка, храм вернули, нате! Ни утвари, ни икон, ни алтаря… Мамай прошел! А потом упрекают еще, мол Владыко Кирилл коммэрцией занимаются… Водкой торгуют… Да хоть чем! Большевики семьдесят лет грабили-грабили церковь, а храмы теперь епархии возвращают, а на что восстанавливать? На какие денежки то? В стяжательстве церковь обвиняют…А то, что в годы войны тот же Сталин ваш не постеснялся от церкви деньги принимать… От той церкви, что разгромил – хуже татар, так это не стяжательство… Вот здесь меня Марина высади. Приехали… А покаяться – оба приходите. В субботу вечером к семи часам, я исповедываю. Попоститесь пару деньков перед этим… И приходите. Кто Святых даров не причащается – тот не спасется, истину вам говорю, прелюбодеи…

Отъехали, оставив батюшку возле его калитки.

– Смешной он…

– Да нет… Это мы неправильные… Вот и твой дом. Я не буду под окна подъезжать. Зачем Галку нервировать. Здесь выходи.

Кого Дима боялся больше – военных или чеченов – сказать было сложно. Иногда ему казалось, что либо полковники с окружных складов, либо Султан, обязательно его – Димочку Заманского, как теперь говорят, – «завалят». Одни – за то что слишком многих военных он теперь знает в лицо, и точно пишет в своей тайной бухгалтерии, сколько товара они ему отпустили… Да не тушонки и не сгущенки, за которые максимум – года два условно да амнистия! А тысячи цинков с патронами, сотни ящиков с гранатами… И за это – алчным тыловикам выходят уже совсем иные статьи. А посему и свидетель им такой ни к чему.

Да и Султану – когда за товар тот отваливал пачками «зеленых», от которых так и пахло непримиримыми Эр-Риядом и Могадишо, видно страсть как хотелось взять бы да полоснуть по горлу этого «неверного», да отнять его деньги!

Ни те, ни другие покуда его не трогали, пока нуждались в нем, как в посреднике. И Дима понимал – стоит им найти другого, или что то вообще изменится вдруг в обстановке на Северном Кавказе – тут же «почикают» его, и лишнего часа он не проживет.

И понимая все это, на «свиданки» к Султану ездил без телохранителей. Разве они помогут, когда у полевого командира Султана Довгаева – заместителя самого Джохара, свита – минимум пол-роты отборных головорезов. Все на «Нивах» – по трое в каждой. И в каждой машине гранатометчик и пулеметчик. Что-то среднее между Махновскими тачанками и немецкими мотоциклами начала Великой Отечественной…

– Здесь четыреста тысяч.

– Хорошо, Султан

– Ты никогда не считаешь, а если я обману?

– Ты воин, Султан, и скорее меня просто убьешь, чем станешь опускаться до какой то там «куклы».

– Верно говоришь

– И потом, нужны мы еще друг другу, так зачем перспективный бизнес портить?

– Перспективный?

– На войне много снарядов, мин и патронов нужно.

– Опять верно говоришь… Это у вас так говорят, кому война, а кому родная мать?

– Примерно так. Но так в любой стране и на любой войне. Сколько американцев делало бизнес на Вьетнаме?

– Ладно, не время теперь теориями заниматься. Ты, Дима, через месяц того же и столько же приготовь.

– А у меня к тебе, Султан, просьба будет личная.

– Да?

– Руслан из Новочеркесска – тебе ведь родственник?

– Сын дяди Ахмета – двоюродный брат.

– Сделай так, чтоб он отстал от вдовы Корнелюка, отказался от видов на универмаг.

– Мне нет дела до его дел

– Султан, я тебя никогда о личном не просил

– Это твое личное касается денег моего родственника

– Не знаю ваших обычаев, но когда у вас война, все ведь чем то жертвовать должны, считай, что это мой интерес

– Тогда надо вычесть деньгами из твоей доли за товар

– Тоже не совсем так, потому что Руслан этого универмага не имеет – он не его

– Но это его добыча. Не может один волк отговорить другого не резать барана

– Султан, а ты, случаем не зоологию в школе преподавал?

– Нет, я учителем физкультуры был.

– Понятно. Ну, так что? Договоримся с Русланом? Или мне придется заниматься делами вдовы Корнелюка вместо того, чтобы подготовить для тебя товар к следующему сроку?

– Давишь, Дима?

– Нет, не давлю. Это мой семейный интерес, ты же сам меня все спрашивал, когда я жениться буду.

– На вдове этого Корнелюка?

– На ней.

– Ладно, поговорю с Русланом., в виде подарка к свадьбе, можно и отпустить барашка

– Не физкультуру ты преподавал, Султан, а зоологию – точно тебе говорю

И разъехались…

В одну сторону – к югу – попылила целая колонна джипов, набитых до зубов вооруженными людьми.

А в другую – на север – одна – одинешенька, мчалась серая бэ-эм-вэ. И в ней одинокий влюбленный лев по имени Дима.

Петр Тимофеевич стоял над душой. Он возвышался и подавлял. И его худосочная жена – Людмила Васильевна, просто ненавидела, когда Петро так всею массою своей давит на душу. Давит и давит – стоит вроде не касаясь ее, но хуже пресса какого, и каждое слово, как молотком вколачивает в нее.

– Ты этой дуре нашей скажи! Если она сама с Мишкой не хочет поговорить, если она его покрывает в его похождениях, я ее вдовой сделаю. Так ей и передай.

– Петя, Петя, разве я ей не говорила?

– Эта клуша толстая, если хочет разводкой быть, так я ей такой радости не сделаю. Пусть лучше вдовой, чем разводкой.

– Петя, Петя, ну разве Михаил говорил, что ее бросит?

– А на хрена эта его Марина такой домище строит? Скажи мне! Откупила у Грицаев пол-участка – своего им мало было, и домину выводит уж на третий этаж! Это при семье – она, да плюс полтора – брат – недомерок, жаль мы его не посадили тогда, да сестрица – пигалица… И где это у нас видано, что б такие домы себе одной строить? Ясно – как Божий день – для Мишки она эти хоромы строит, для себя и для Мишки.

– Петя!

– Что, Петя? Эта дура наша что? Хочет внука моего безотцовщиной оставить? Или она думает, что с ее красой ненаглядной она как эта Маринка – другого мужа себе найдет? Не найдет! Она и этого бы не видала никогда, если б не отец! Мне пришлось счастьем доченьки родной заниматься.

– Ну так и не склеивается у них, потому как насильно мил не будешь.

– Молчи, дура! Такая же дура, как и дочь. Одна дура толстая, другая худая.

– Не ругайся, Петя, я не люблю

– Не любишь? А с брошенной разводкой возиться любишь?

– Петя, я ей скажу. Я ей говорила уже

– Ты и Мишке передай

– А ты сам. Тыж его начальник. Рази я могу слова такие ему сказать, что ты его убьешь?

– Ладно. С Мишкой сам поговорю. Но ты этой дуре в башку ее тупую вбей! Вбей, что второго мужа ей отец искать не намерен. Пусть с этим научится жить.

……………………………………………………………………………………………

Есть женщины, которые готовы смириться с тем, что им достается не весь их любимый мужчина – полностью с его свободным временем, со всеми его деньгами и естественным желанием иметь детей, но достается им только его часть. Причем части, на которые его приходится делить с другой женщиной – неравноценные.

Одной достается его фамилия, штамп в паспорте, общие с ним дети… А другая получает его страсть.

В каждой части есть свои привлекательные стороны. И некоторые женщины вполне довольствуются тем, что им от их любимого досталось. Одна радуется хотя бы тому, что имеет она при нем общественный статус мужниной жены и дети ее – не растут безотцовщиной. А другая рада – радешенька, что он заезжает к ней два раза на неделе и после ужина с рюмочкой – валит ее на кровать, нетерпеливо – словно в первый раз.