Текст книги "Казачка. Книга 1. Марина (СИ)"

Автор книги: Андрей Лебедев

Соавторы: Andrew Лебедев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)

А Маринка ревела… Нет, она не ревела… Это жизнь и надежда вытекали из нее…

……………………………………………………………………………………

А тогда, Мишка дооткладывался с важным разговором до самого последнего экзамена… Межевался-межевался, все не знал как подойти, да как начать.

– Бать, а бать!

– Что?

– Ну, тема есть…

Был выходной день. Отец только позавтракав, развернув свою «Правду» уткнулся в передовицу, с вечным своим непроницаемы выражением лица, словно он не дома на веранде, а в своем райкоме, и будто за ним пристально наблюдают товарищи… Так что настроения его угадать было совершенно невозможно.

– Что за слово дурацкое выдумали? «Тема»! Ну, говори!

– Ну, серьезная… Ну…. тема.

– Тогда и говори серьезно.

Если честно, то Мишка не шибко надеялся на успех… Он начал этот разговор, потому что рано или поздно его «надо» было начать.

– Ну…

– Не мямли, умей говорить прямо и начистоту.

– Жениться я решил, батя…

Ком застрял у Мишки в горле, и он даже сам испугался того, что только что сказал…

– Жениться? Это здорово, это в самый теперь раз!

Константин Григорьевич аккуратно сложил газету, давая понять, мол беседа ожидается долгой и серьезной.

Мишка уже хорошо изучил эти отцовские манеры, и уловив его настроение, еще более занервничал.

– Ну так получилось…

– Что получилось? Переспать у вас получилось? Ах, какие, понимаешь, мастера!

– Ну, бать, ну получилось так…

Мишка понял, что разговор потек по совершенно неблагоприятному руслу. Но ничего изменить уже не мог. И от бессилия своего не то что страдал, а просто издыхал, ощущая себя полным никчемным ничтожеством перед всесильным отцом – истуканом

– Что? Ребенок уже получился?

– Ну, да…

– И кто эта счастливая избранница? Кого ты осчастливил?

Мишка почувствовал, что надежды у него – ну просто никакой. И дальше разговор пойдет просто по схеме полного унижения и подчинения батькиной воле. Он налился красным цветом, словно июльский помидор, и вымолвил все же,

– Марина.

– Какая Марина?

И чего он унижает? Будто не знает, какая Марина! Да весь город знает, что они два года ходят вместе.

– И что ты теперь ждешь от меня?

И Мишка сглотнув застрявший в горле комок, стал вдруг сам себе ненавистен. Он принялся канючить, чего делать было нельзя.

– Ну… Свадьбу надо. Как у людей.

– Как у людей?

Батька прям как специально ждал такого ответа. Он аж подпрыгнул на стуле.

– Как у людей – сперва человек на ноги встает, институт кончает, своим хозяйством обрастает… Вот как у людей. А ты – хочешь, чтобы я тебя женил, да учил тебя в институте, да детей твоих нянчил, да и жонку твою молодую тоже в институт определил? Так?

Все понял Мишка. Дальше одно только мучение будет. Ломает его отец. Ломает.

– Бать…

– Все! Хорош! Ты парень взрослый – и можешь сам решить. Или гуляй свадьбу «на свои», и живи потом как хочешь – пойдешь на завод, потом в армию, потом вернешься, потом на заочное поступишь… Если она тебя из армии дождется… А знаешь, как нынче солдатом то в армии?

И Мишка поймал себя на том, что армия – самое больное его место. Не хочет он в армию. Не хочет он и идти на их городской авторемонтный заводик. Не хочет он и той рутины, которая вдруг так ясно представилась ему за батькиными словами…

– Бать…

– В общем – мое слово последнее. Позовешь на свадьбу – мы с мамой придем… Но это будет твоя свадьба – в твоем доме и на твои деньги. Если у тебя сейчас такой дом и такие деньги есть – мы готовы принять приглашение и прямо сейчас… Есть у тебя дом, кроме моего дома? Отвечай, есть у тебя дом кроме моего дома? Отвечай!

Ах как не хотел Мишка того, чтобы жизнь его, такая яркая и блестящая в перспективах учебы в юридическом, вдруг превратилась в черно-белое скучное кино, как у самых заурядных работяг… Армия, завод, работа, жена с детьми, разговоры о деньгах, унылое пьянство… Не о такой жизни он мечтал… И не хочет он. Не может он ради… Даже ради Маринки – пожертвовать своей мечтой о красивой жизни.

– Нет…

И отец прекрасно понимал, что его сынуля – это баловень и раб собственных представлений о стереотипах записного счастья, где счастье – это прежде всего легкий жизненный успех. И Константин Григорьевич прекрасно видел… Насквозь видел сына своего. И жалея его… Презирал.

– Чтоб завтра уже был в Ростове! Жених засраный…

И плыла над Новочеркесском луна. И выли на эту луну собаки. И выл вместе с собаками Мишка Коростелев, и с воем и слезами выливалась из него жизнь вместе с несбывшимися его надеждами.

А каждый ребенок чист только до первого предательства, совершенного им в этой жизни. И стал Мишка в эту ночь – нечистым.

………………………………………………………………………………………………

Уговаривать ее идти на выпускной пришли обе Наташки. И Гринько и Байховская.

Гринько в ярко-красном бархатном платье, была похожа на новогоднюю игрушку, и щеки, разрумяненные польской косметикой, с любовно нанесенными на них блестками, словно мелкими осколочками елочных шаров – только усиливали маскарадное впечатление. Байховская тоже была хороша. В узком зеленом, таком узком, что казалось и вздохнуть свободно не могла, платье, она с копной своих черных волос и глазами, заглубленными обилием нанесенных теней, более походила на страстную роковую женщину из Нью-Йоркского бара, чем на невинную девчонку из провинциального русского городка.

Обе Наташки говорили наперебой:

– Ты че, не идешь на бал?

– Да ты че! Дима Заманский дискотеку из «Млечного пути» в школьный спортзал перевез.

– Говорят – это его школе подарок на десятилетие того, как он сам нашу школу закончил.

– И ты че, не пойдешь?

– Да ты че! Там родительский комитет такой стол забацал – шампанское!

– Представляешь, нам теперь можно!

– Маринк! Ну ты че! Из – за Мишки? Да?

– Так он, может, и приедет на выпускной!

– Конечно приедет, только не к началу, а к середине.

– Приедет? – оживилась Марина.

– Ну, конечно, приедет! Об чем разговор.

И Маринка все же выбрала белое. С открытой спинкой и вырезом на груди. Гулять, так гулять!

А дискотека «Млечный путь», со всеми своими мигающими, чвякающими и брякающими причиндалами перевезенная в спортзал уже погромыхивала… Пробуя свою силу. И возле школы стояла вишневая девятка Димы Заманского. Только не было рядом с ней беленькой «семерки» в которой… В которой кончилось детство.

– И особенно мы гордимся успехом нашей Мариночки Кравченко, окончившей школу с золотой медалью, поаплодируем Мариночке, поаплодируем…

– Ура! Маринка, молодец!

Ура – кричал Дима Заманский. Его было трудно узнать. В прекрасном костюме, при галстуке, он вдруг показался грустным и бесконечно одиноким. Он отпустил бородку, которая придала его лицу нечто корсарское… И точно! В левом ухе Димы отчетливо блеснула сережка.

– Ух ты какая красавица! Обещаешь мне танец сегодня, как тогда, под Стиви Вандера? – он поймал ее за руку выше локтя и не отпускал, заглядывая в глаза.

– Как тогда? – и она задумалась, живо припоминая, что было после того танца, – посмотрим, может быть!

Но самое главное. Но самое главное – она напилась. Еще перед началом банкета Цыбин, Перелетов, Налейкин и Бородин зазвали их с Наташками в кабинет химии, где из горла все по очереди распили бутылку коньяка.

А потом был банкет, не котором всем было официально дозволено выпить шампанского…

А потом, обе Наташки и Цыбин, Перелетов, Налейкин и Бородин опять водили ее в кабинет химии, где теперь пили портвейн и венгерский вермут, такой вонючий, словно вчерашнее ведро из под умывальника.

И когда началась дискотека, Маринка уже была совсем хороша.

– Ай джаст колл ту сэй хау мач ай лав ю, – напевал ей в ухо Дима Заманский…

А она только переставляла ноги, повиснув на его плечах, думая, что сейчас вот-вот ее стошнит.

И потом ее и правда тошнило. В палисаднике за школьной библиотекой. А Дима Заманский участливо поддерживал ее за плечи и все приговаривал, – «ну-ну, ну ничего, ну ничего, все хорошо, все хорошо»…

– Хочешь, поедем теперь искупаемся? Я место знаю! Теперь ночью вода – парное молоко.

Они сели в его вишневую девятку… И ехали, и ехали… И приехали на пруды рыбного совхоза.

– А у меня купальника нет.

– А зачем тебе, русалка? Ты и без купальника – прекрасней всех на свете…

Она сняла платье, аккуратно положила его на заднее сиденье… И не отворачиваясь, расстегнула лифчик. Огромная красная луна светила ей на грудь. Дима стоял, словно оглушенный и не находил никаких слов, а Марина вдруг сделала два шага и неожиданно прильнула к нему.

– Марина! – только и мог выдохнуть Дима, губами ища ее губ.

– Нет, – нет, – прошептала она.

– Нет? Почему?

– Нет.

Она оттолкнула его и закрыв лицо руками упала на заднее сиденье лицом в свое бальное платье…

– Мишка! Мишка, гад! Мишка, гад! Ну почему? Почему-у-у-у? Почему ты меня бро-о-о-осил?

Дима неуверенно протянул было руку, в естественном желании как то успокоить ее, но Марина вдруг зашлась. Как будто перед смертью.

– Ми-и-и-ишка!

Дима испуганно отпрянул, насколько лицо Марины было искажено, буквально изуродовано перекосившей его болью. Это было истинное и самое настоящее горе.

Оно отразилось в этом мокром, скорченном судорогой лице, с ничего не различающими, полными отчаяния глазами.

– Боже, кто виноват, в том, что такая прекрасная девочка, в самый лучший вечер ее юности, вместо того, чтобы радоваться, купаться в счастье – этой естественной среде обитания чистой души – плачет. Нет, не плачет, буквально умирает, раздираемая рыданиями. Боже, где же справедливость? Кто ломает естественный порядок вещей? Кто нарушает правила природы, заключенные в простой формуле, что любовь двух молодых сердец должна быть счастлива?

Так думал Дима, глядя на содрогавшуюся в рыданиях Марину. И был несчастен не от того, что не в силах помочь ей, но от того, что природа была несправедлива и к нему. Он ее любил – эту чистую, самую чистую девочку, но ее любовь досталась не ему.

– Время. Нужно время. Только время. И все пройдет. И все устроится так, как мы того хотим. Даже если мы того сейчас не знаем, как точно мы хотим, чтобы все в нашей жизни устроилось. Но есть ли у нас это время? И такими же как теперь будем мы тогда, когда время вылечит нас?

Он не помнил, сколько прошло минут или часов, пока она лежала на заднем сиденье его машины. Не помнил, сколько выкурил сигарет.

– Ты мне друг? – спросила она.

– Друг.

– Тогда помоги мне.

– Я все готов для тебя.

– Помоги сделать аборт, чтоб никто и никогда не узнал. Никто и никогда.

Лицо ее было совершенно сухим. Только щеки были черны от потеков дешевой болгарской туши, да губы, со смытой с них помадой стали вдруг тонкими и бледными.

– Марина, я сделаю все как надо, не беспокойся. Я сделаю для тебя все. Абсолютно все. Положись на меня. Положись на меня, дорогая моя.

Уже тихо светало, когда он остановил машину возле ее ворот.

– До свиданья, Марина

Ласково улыбнувшись, Дима открыл ей дверцу, и гибкая и ловкая, она исполненная гордой грации вышла…

– Оглянется? – загадал Дима.

Марина щелкнула задвижкой калитки… И уже исчезая, блеснула взглядом…

2.

Марина так и не смогла взять в толк, почему Москву называют «большой деревней». До приезда в столицу, ей доводилось бывать и в Ставрополе, и в Ростове, и в Минводах… Но все эти города были не такими. Не такими «шикарными», как сказала бы Наташка Гринько. Она, кстати говоря, тоже сперва приехала было в Москву, но срезалась на первом же экзамене, а на заочное, рисковать не стала – поехала поступать в родные края – в Ростов. Теперь письма пишет регулярно. Мишку Коростелева видит часто…

В институт культуры по отделению хореографии Маринка со своею золотой медалью поступила легко. Накарябала сочинение, не мудрствуя особо, про образ русской женщины в романах Толстого, да показала себя по спецпредмету. До испанского танца с кастаньетами, блестяще отточенного еще в девятом классе – дело даже и не дошло. Старый препод… то ли доцент, то ли профессор, неряшливого вида, весь седой, аж даже с желтизной в волосах, узнав, что она с юга, из казачек, попросил пройтись на пуантах лезгиночку… Маринка потом, уже сверх спрошенного, показала еще и фуэте, и батман… Двое в комиссии даже поаплодировали.

Но по порядку:

Москву сперва увидала из окна самолета. «Ту» накренился, вынырнув из облаков, и сердечко ее девичье аж зашлось – заколотилось. Вон он – университет на Ленинских горах! Кто ж его с первого взгляда не узнает?

И вот автобус катит ее из Внукова по мокрому Киевскому шоссе. В дождь прилетела. К добру?

Здравствуй. Москва!

Как дурочка, прям с чемоданом поехала в институт. За версту видать что приезжая. И обидно. Что мы, хуже москвичек, что ли? В метро – во все глаза глядела на пассажиров. Кто? Как? В чем?

И решила, что кабы не ее чемодан, то и сошла бы за столичную, да блистала бы здесь не хуже самых красивых местных девчонок. А что? Джинсики у нее – самые что ни на есть фирменные. В Ростове папка достал у приятеля своего – у Корнелюка. И кроссовочки «адидас», и курточка тонкой лайки – все на ней как надо. И сама она – высший сорт. И парни в метро на нее смотрят. Смотрят и улыбаются – кто посмелей, а кто робкий – глаза отводят.

Прав был папка, когда говорил, что лучше и красивее их казачьей породы – во всем свете не найти.

Народу в приемной комиссии – как перед входом в водочный магазин, когда Горбачев трезвость в стране объявил. А она еще и с чемоданом… Ну дура-дурой!

В полной взбудораженности, она и не помнила, что и как писала. Только боялась какой то ерунды, дескать – ошибусь в заявлении, а ректор заметит ошибку, и скажет – «не надо нам таких неграмотных студентов в институте культуры»! Поэтому, заявление выводила строго по образцу, вывешенному здесь же на стенке в приемной комиссии. Потом и еще три раза перечитывала. И все отдала двум приветливым таким девчонкам – секретарям. Те документики ее в отдельный большой конверт – и аттестат с круглыми пятерками, и характеристику, и справку медицинскую… И все равно – тут же дали направление в свою институтскую поликлинику. Вот как они – москвичи боятся, что мы им заразу какую-нибудь принесем. Сами бы лучше за собой смотрели. Тоже мне!

Потом в Лоси – в общежитие. Забросила чемодан… Тут же познакомилась с двумя девчонками – абитуриентками. Ирка – боевая такая – из Кургана, и Оля – рыженькая тихоня из Белгорода. Тихая. В тихом омуте…

–. Все девчонки на медкомиссию, – орет комендантша в коридоре, – без справки никто постельного белья не получит.

– Ну не дискриминация ли? Почему парням во всем такая лафа?

– Ну, мы зато в армию не попадем

– Это ты зря, в «кульке» для девок военная кафедра – на медсестер всех готовят, военнообязанными будем

У гинеколога испытала три минутки стыда. Во-первых… Во-первых – мужик. Нестарый лет сорока. Толстый, мясистый такой с усами. На двери табличка: Лившиц Игорь Моисеевич.

– Аборт недавно делали?

Маринка и так вся напряглась, а тут…

– Я спрашиваю, – давно аборт делали?

– Неделю тому назад, – выдавила из себя Маринка.

– Ну, ну… Смотрите… Вам теперь поберечься надо… Такая маленькая еще.

И писал потом что то в карточке, посапывая в усищи. Прям, как у Сталина.

Господи! Неужели это как-то может повлиять на поступление? Ну кому какое дело? А все равно – страшно. И почему «маленькая»? Что он имел ввиду?

До первого экзамена еще две недели. Ирка с Олей решительно побежали записываться на платные подготовительные, хотя занятия на курсах уже и начались. Маринке денег не жалко – шестьдесят рублей. Папка дал ей двести пятьдесят и обещал еще прислать, если чего. Но просто ей вроде как бы и не надо. Как медалистке – ей только сочинение и специальность сдавать, а историю, русский устный и иностранный – Родина уже простила. За золотую медальку школьную. Не даром Мариночка старалась!

Так что, оборвала лепесточек от объявления «готовлю в ВУЗ по литературе письменной (сочинение) Матвей Аркадьевич» и успокоилась.

А в комнате их пока трое, хотя койка еще одна стоит. Ирка, Оля и Маринка.

У Ирки специальность – баян. Она его с собой из Кургана притащила. Но клятвенно обещала, что играть станет только тогда, когда девчонок в комнате не будет. А Оля, как и Маринка – танцует. И в общежитии класс есть – с палкой и зеркалами. Решили, что будут ходить каждый день по вечерам. А пока… А пока – решили Москву смотреть.

Воскресенье жаркое выдалось. Плюс тридцать два в тени.

Подумали-подумали. И решили на пляж.

В Химки. Так Ирка решила. Она то знает.

Ирка девчонка тертая. Она третий год приезжает поступать. Первый год на медицинский пыталась – мимо! Потом в педагогический на английский язык – тоже мимо денег… Теперь, решила уже чтобы наверняка. И главное, главное, девки, это замуж за москвича и прописаться. Как бы циничным это ни показалось! Ведь можно же и по любви? Неужто нельзя москвича полюбить? Так и поедем на пляж – москвичей ловить!

Да! Ирка опытная. И Москву знает. И вообще – у нее здесь родственники какие то есть. Тетка. Правда, она теперь с мужем в Болгарии. Но ключ от квартиры у Ирки имеется.

Однако, вместо москвичей, девчонки поймали ленинградцев.

Ленинградцев в Москве.

Отец Вани Введенского был из тех недоучившихся консерваторских пианистов, что по причине тяготения к спиртному, пиком своей карьеры почитают сытое место тапера в ресторане. И Ваней то он сына своего назвал в честь американского блюзмена Джона Ли Хукера… Просто Джоном не позволила записать его Ванина мама – Людмила Александровна.

Мама Вани жила с его отцом в так называемом «гражданском браке». Они не были расписаны. И у Вани поэтому была не та фамилия, что у мамы. Она – Людмила Александровна Ковач, а он – Ваня Введенский, по отцу.

А когда Ване было три года, отца сбило машиной. Бабушка частенько приговаривала, что был бы трезвый – так не полез бы под колеса… И Ваня отца своего вообще не помнил. Смотрел на его фотокарточки, что остались у мамы, как на изображения какого то чужого человека… Так, мужчина лет двадцати пяти с тонкими подбритыми усиками. Модный, манерный. И какой то неродной.

Замуж мама так и не вышла. Был у нее постоянный мужчина, но связь свою с ним, она не афишировала. Когда Ваня уже подрос и учился классе в восьмом или девятом, от бабушки он узнал, что мужчина этот – мамин начальник, женатый человек, и что встречаются они у того на даче, и что каждый год одну неделю своего отпуска проводят вместе с мамой на юге. Ваня их за это презирал. Обоих. Но маму в общем любил и жалел. В конце – концов, поступить в институт помог именно мамин кавалер. К концу десятого класса, когда Ваня стал совсем большой, мама уже перестала прятаться, и наконец познакомила сына с Юрием Борисовичем.

Мамин хахаль оказался человеком не без связей, похлопотал, и Ваню с двумя тройками приняли – таки в институт. Не в самый престижный, но все же в вуз и на дневное очное отделение. До третьего курса, Ваня учился просто так – потому что «так было надо, чтобы не попасть в армию». Он даже с трудом представлял себе эту работу инженера – строителя, и толком не знал, толи будет сидеть потом в проектном институте – чертить планы и фасады, толи будет бегать по стройплощадке прорабом в пластмассовой каске на голове и в резиновых сапогах, погоняя полу-пьяных каменщиков и штукатуров.

А после третьего курса Ваня поехал на общестроительную практику В Москву..

Их – студентов из Ленинграда, поселили в метростроевском общежитии в Лосях. А через дорогу напротив – было женское общежитие института культуры..

Лето на Москве выдалось жаркое.

Свой первый выходной в Москве Ваня со товарищи решили посвятить пиву. Вообще, начальство в этот день организовало автобусную экскурсию на Бородинское поле и по местам обороны в Великую Отечественную, но Ваня с Витей и Серегой прикинулись шлангами и насочиняли трогательных историй про очень важные и срочные звонки домой мамам и бабусям, которые можно было почему то сделать только в это воскресенье и непременно с центрального телеграфа на улице Горького.

– Попробуйте только выпимши придти – сразу с практики и из института выгоним! – пригрозил факультетский босс по кличке «Гестапо» и для верности показал кулак, – и еще, в город поедете – вести себя культурно… Сухой закон! Москвичи должны знать, что мы – ленинградские студенты строим здесь гостиницу в олимпийской деревне…

– И на селе… сострил Иван.

Пить пиво поехали на Речной Вокзал. Так Сереге один местный пацан посоветовал. Сам, правда, не шибко то и местный, тоже из общаги, но второй год на Москве.

– Там и искупаетесь, – сказал пацан уже вдогонку.

Ехали сперва на автобусе до метро, потом до кольцевой, потом две пересадки, и уже от Белорусской до Речного.

– В Москве, говорят, полтора часа в один конец – это как бы и недалеко.

– И девчонки, смотри, здесь ничего!

– И джинсуры до фига

– А вы бы хотели, чтоб в Москве – в лаптях ходили? Это ж столица!

Пиво на Речном вокзале было. Сперва выпили по паре разливного. Под полотняными навесами-грибочками в баре-стояке. А потом, как их научил один алкашного вида мужичонка, пошли в буфет вокзала и взяли там по три свежего бутылочного.

– А теперь – купаться, – почти хором пропели Ваня, Витя и Серега.

Было жарко и весело.

– Девушки, а можно мы вашим мячиком поиграем?

– Можно, только не украдите…

– Мы мячики не воруем, мы только девушек…

– Ах, как романтично, быть украденной.

– А в волейбольчик с нами не хотите?

– На деньги?

– В картошку, знаете?

– Не-е-е, вы лупить сильно станете, мы боимся…

– Ну, давайте просто в кружок.

– А как вас зовут?

– Сергей, его Виктор, а его – Джон.

– Серьезно, Джон?

– Вообще – Иван.

– Ну, так даже лучше…

– А вас?

– Оля, Ира, Марина…

Всегда нахальный, когда дело касалось девчонок, Серега сразу всем своим видом дал понять, что в своем внимании, сконцентрированном на темно-синем купальнике черноглазой Ирочки, конкурентов не потерпит. Из трех подружек Ира и вправду была самой заметной. Восточные, словно из сказки о Тысячи и одной ночи, формы танцовщицы на пирах падишаха. Красивая грудь, рельефный, без лишней жиринки живот, ладные ножки, смуглая и гладкая кожа, все в ней заявляло на высший балл. Темные глаза блестели игривостью, но полные губки слегка кривились капризом и знанием собственной цены. Однако и Серега был самым высоким и самым нахальным.

Витя, хоть тоже сперва кидал взгляды на манящую канавку между Ирочкиными грудками, но без лишних слов принял Серегины условия и стал ухаживать исключительно за Олей. К этой слегка рыжеватой, веснушчатой девушке подходили слова: мягкая и приятная. Она не была полной, у нее была красиво очерченная линия бедер и гибкая талия, и при прыжках за мячом ее тело не сотрясалось, как это бывает с иными женщинами, но под закрытым купальником чувствовалось… что она мягкая и приятная. В отличие от иронично-капризной Ирочки, Оля была самой непосредственной и открытой. Она смеялась, когда нужно было смеяться, она была в меру игрива и искренна, про нее можно было сразу сказать, что она не из тех, что обманет, убежав после угощения в ресторане. Про нее можно было подумать, что она скорее туда – в этот ресторан не пойдет.

Ване же, как бы и само так это получилось – досталась Марина.

Марина… Легкая, гибкая. Русые прямые волосы, струящиеся по тонким, еще незагорелым плечам. Трогательно выступающие ключицы, грудь, как шедевр ювелира Фаберже… А глаза… Ваня как то сразу вздрогнул, когда Марина первый раз секунду в упор посмотрела не него, оценивая… И Ваня отвел… Он был смущен. Ему почудился какой то еще неведомый большой ум, который изумленно смотрел на него из глубины чистых ясно-серых глаз, смотрел и спрашивал: «что это за чудо-юдо такое тут по пляжу ходит»?

Девчонок угостили пивом. Девчонки угостили бутербродами. Дело клеилось.

– Ну что, девчонки, может есть смысл продолжить удачно начавшийся уикенд и переместиться в кулуары? – сформулировал – таки наконец Серега ту идею, что буквально носилась в воздухе.

– В кулуары? – недоуменно переспросила Оля.

– Под своды мраморных прохлад…под сени струй, – капризно и нараспев подыграла Сергею Ирочка, – вы нас приглашаете в ресторан Националь? Тогда нам нужно съездить домой переодеться, сами понимаете, этикет требует – вечерних туалетов, кринолин, декольте, бриллианты…

– Может придумаем что-нибудь попроще? – инициатива продолжала исходить от Сергея, что все два последних часа не спускал глаз со своего предмета, сближая дистанцию порой всего до нескольких сантиметров от прелестных загорелых поверхностей, – нам за смокингами далеко ехать, неплохо бы найти место подемократичней, куда в линялом «левисе» пускают.

– Попроще, это кафе «Аист» на Ленинградском, рядом с Динамо – прямой радиус отсюда, – подсказала Иринка. – туда можно и так как есть.

Покидая пляж, мальчики, отпустив девушек на десять шагов вперед, стали совещаться.

Вопросов на повестке было два: сколько денег потребуется на продолжение программы, и что делать после похода в кафе?

У Вани денежный вопрос стоял особенно остро. Отправляясь на практику, в общем, на все готовое с проездом и питанием, он получил от мамы всего сто рублей. семьдесят из них, были как то неразумно потрачены еще в первые два дня по приезде в Москву, а двадцать только что пропиты… Оставалась последняя десятка, а до обещанного «Гестапой» аванса надо было еще дожить. Да еще и неизвестно, а какие в этом «Аисте» цены, и какие у девчонок запросы?

Первую проблему разрешил Сергей. Резко и в стиле Александра Македонского. Он попросту достал из нагрудного кармана курточки «левис» четыре аккуратно сложенные стошки, и разделив сумму надвое, раздал приятелям.

– До первой получки…

– Железно

Вторую проблему почти не обсуждали.

– «Гестапо» когда велел в общагу? К отбою?

– К одиннадцати…

– А пошел он!

– Главное, чтобы от нас не пахло, и еще, чтобы завтра на работу к восьми, без опоздания…

До «Аиста» доехали за пол-часа. Стойка, высокие табуреты, столики в полумраке. Дым сигарет – пластами, словно облака в горах.

Девушкам взяли по коктейлю «Шампань-коблэр» с вишенками, вкусно плавающими в слабом алкоголе среди мини-айсбергов колотого льда. Себе ребята заказали что то более крепкое, но так же как и девчачьи напитки – расточительно – дорогое.

– Надо было с собой из магазина фуфырь портвейна взять.

– Да перед девчонками, ты чего!

– И девчонки бы не отказались!

Говорили все больше о разной ерунде, о джинсах, какие лучше, толще и голубее – «врангель», «ли» или «ливайс»… О машинах, что круче – «ломбаргини», «мазератти» или «феррари»

По теме джинсов и машин – во взглядах расхождений не было. Но что касалось музыкальных вкусов, то здесь девчонок с их «Ласковым Маем» – подняли на смех.

– А где вы в Ленинграде все это достаете?

– А где вы в Москве?

– Нам папы из командировок привозят…

– Папы в министерствах работают?

– У кого как…

– Ясно…

– А я в Ленинграде была когда в восьмом классе училась, на зимние каникулы, помню мороз под тридцать, а мы на Исаакиевский собор на смотровую площадку, да без лифта, замерзли!

Ваня все больше помалкивал. Он поехал на практику, чтобы на музыкальный центр скопить. И с мамой об этом они уже договорились.

А у Сергея с Ирочкой все явно шло на лад. Выпив пару коктейлей, та уже вовсю хохотала над довольно смелыми Серегиными анекдотами, от которых у Вани краснели смущением щеки и глаза испуганно бежали Маринкиных глаз.

Витя тоже, не терялся, подыгрывал Сергею, острил и периодически то брал Олю за руку, то обнимал ее за плечи, словно делал этими прикосновениями некую ритуальную метку, дескать, «это моя», мол – «я – ее парень»…

Только Ваня все больше молчал, и только изредка искал того пронзительно – обжигающего взгляда ясно-серых глаз, что днем поймал на пляже.

Раздухарившись, Ирочка подбила подружек вконец разорить своих кавалеров.

– Тоска здесь – музыки нет! Поедем на Новый Арбат в «Ангару» или в «Метелицу»…

Серега завелся и у него отказали тормоза. Словно бык на арене, он уже ничего не видел, кроме ярко-красной мулеты… И в ее глубоком вырезе – ослепительную канавку Ирочкиных грудок.

Ванечка испытывал легкий ужас – за один вечер в пропасть незапланированных потрат летела треть вожделенного магнитофона!

Новый Арбат был похож на заграницу, как ее показывали в воскресном обозрении «Международная панорама». Перехватывая оценивающие взгляды прожигателей жизни, что лениво толпились на широких тротуарах, все, как в униформе – в джинсах и в коже «а-ля Вождь Апачей», Ваня неловко поеживался… И если бы не Маринка, – убежал бы, ей – Богу, – убежал бы, и да черт с ними – с Серегой и Витькой.

Чтобы пройти в «Ангару», Сергей дал швейцару стоху… Ваня уже не считал, сколько ему придется потом отдавать, он молчаливо покорился судьбе.

В огромном зале не-то ресторана, не – то кафе, вовсю гремела рок-группа.

Коробочка была полным – полнехонька. Сели тесно – вшестером за столик, рассчитанный на четверых. Из-за музыки ничего не было слышно… Ни Серегиных смелых анекдотов, ни Ирочкиного смеха. Взяли две бутылки белого сухого вина, вроде как грузинского, какие то салаты… И вдруг Ваня почувствовал, что Маринка касается его плеча. Нежные подушечки ее пальцев может даже и не коснулись грубой плащевки, но тогда он почувствовал то, чего не было, но чего он очень хотел. Он поднял глаза и увидел ясно-серые источники добрых лучей.

Потом все пошли танцевать медленный танец.

Потом еще что-то пили.

Потом был еще медленный танец…

А потом Серега ловил такси и усаживался на заднее сиденье со своей Ирочкой… Куда? Неужели в Лоси? Неужели в общагу?

Куда то пропали Витя с Олей.

А пойдем пешком, – неожиданно предложила Маринка.

– А далеко?

– А на Ленинские горы. Я там не была ни разу….

– Так ты не москвичка?…

Шли долго. Наверное, всю ночь. Уже и машин совсем мало стало. Уже и метро закрылось. Но Ваня почему то вдруг обрел совершеннейший покой. Ему только очень хотелось набросить на плечи Маринке свою курточку из грубой плащевки.

– Тебе не холодно?

– Так, ничего.

– Надень вот…

Он не снял руки с ее плеча, а она ее не сбросила. И наоборот, прижалась, и склонила голову.

……………………………………………………………………………………..

Начальником практики был Игорь Максимович Сутягин – аспирант с кафедры экономики и организации строительства. Пока был комсомол – Игорь пять раз ездил в стройотряды. В Карелию, в Казахстан, в Ленинградскую область. И два раза – командиром. С ним можно было бы договориться, если бы не его зам по кличке «Гестапо».

Вообще, «Гестапо» звали Володей. Только он любил, чтобы его по имени-отчеству, Владимиром Александровичем. Он даже девушкам так представлялся: Вла-ди-мир Алек-сан-дро-вич. Хотя был всего на три года старше Вани, потому как прошлый год окончил институт и поступил в аспирантуру. И теперь – выслуживался.

Из трех друзей – Ваня был единственным, кто опоздал на развод и на работу.