Текст книги "Канвеер"

Автор книги: Андрэй Латыголец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 15 страниц)

Дзённік

Я знайшоў яго ў занядбанай хаце. Дакладней, так яна выглядала звонку. Месяц таму яе абкралі і вецер у пабітых вокнах церабіў з боку ў бок белыя фіранкі. А роўна год таму, мінулым летам, яе выкупіў у нашых колішніх суседзяў бялявы камерсант (па звестках маёй дапытлівай бабулі – з Вільні). Я бачыў, як да іх на падворак заехаў “мэрс” з чырвонымі нумарамі, потым два самавітых чалавека хадзілі па двары, прыглядаліся, доўга гутарылі з аблавухім Мечыкам і ключы ад хаты апынуліся ў руках камерсантаў. Мая бабуля казала, што сяліба абыйшлася аўкштайтам у дзвесце даляраў. Праз колькі дзён яны завіталі зноў, нягегла афарбавалі сцены хаты ў сіні колер і паставілі добры плот. Першы запіс, які я прачытаў на жоўклых старонках агульнага сшытку, быў наступнага зместу:

22.06.2002 г.:

“Сегодня утром ходил к речке. Крапива, я вам скажу, в здешних местах достигает двух метров. По этим белорусским джунглям я пробирался около получаса, миновал вброд заросшую протоку, попал в болото, шёл через осоку, порезал голенища, потом по крапиве – и вот, моему взору предстала речушка золотого цвета и это ничуть не преувеличение, золотым её светом, в буквальном смысле этих слов, просто рябило в глазах. Признаться, иная картина вырисовывалась перед моими глазами прошлой зимой, когда я впервые посетил эти места. Помните, как у Кафки: «К. прибыл поздно вечером. Деревня тонула в глубоком снегу. Замковой горы не было видно. Туман и тьма закрывали ее, и огромный Замок не давал о себе знать ни малейшим проблеском света».

Видит Бог, я ошибался.

Ах, как чудесно, как неописуемо-вдохновляюще проходят здесь мои дни».

* * *

Кожнае лета, пачынаючы з дзесяці гадоў, мае бацькі адпраўлялі мяне на хутар да бабулі. Як яны выказваліся: каб адгарадзіць мяне ад вулічнай распусты. І замест таго, каб ганяць па двары мяч, гуляць па пад’ездах у “кіча”, смаліць недапалкі, ды проста бадзяцца па раёне, мая матуля вынайшла традыцыю, якая хутка перарасла для мяне перарослую ў заканамернасць, бавіць тры месяцы канікулаў у гэтай глухмені. Праўда, і тут мне было чым заняцца. Я вудзіў на рэчцы рыбу, збіраў грыбы, хадзіў на зубра-вальер непадалёк ад хутара, скакаў з пяшчаных кар’ераў, высякаў з бярозак дубцы, уяўныя мне мячамі і бегаў па лесе, атаясамляючы сябе гэтакім волатам, які паўсюдна нішчыць сваіх ворагаў, адным махам ссякаючы галовы дробным хмызнякам шыпшыны і ядлоўца. Аднак, гульні і адпачынак хутка надакучвалі. Мажліва, з тых часоў у мяне з’явілася звычка размаўляць з самім сабой. Сумна, мне было вельмі сумна праводзіць дзяцінства аднаму.

Мая бабуля, пухам ёй зямля, спрабавала пільнаваць і нават павучаць мяне, але куды ёй старой і ўжо на той час нямоглай, было ўгнацца за спрытным падлеткам. Я часта ўцякаў, нават крыўляўся над ёй і збягаў куды далей; марыў, цешыў сябе думкамі аб тым, што калі вырасту, абавязкова стану пісьменнікам.

На тыдзень, раз у год, у суседнюю хату, да звесткі, на хутары іх было пяць, прыязджала сям’я з Гародні. Напэўна, гэта быў лепшы тыдзень лета і я чакаў яго кожны наступны год, нават болей чым дзень нараджэння ці школьныя канікулы, таму што разам з суседзямі прыязджала іх дачка, мая аднагодка. З раніцы да вечара, дзе мы з ёй толькі не лазілі, я паказваў ёй розныя месцы-сховішчы і абяцаў, што да наступнага яе прыезду абавязкова прыдумаю для нас якую-небудзь новую забаву. Спярша, гэта былі гульні ў “дочкі-маткі”, пазней, калі нам споўнілася па трынаццаць гадоў, мы пачалі вывучаць свае геніталіі. Я ўпершыню пабачыў і патрымаўся за похву. Потым мы сталі качацца ў пунях па сене. Дарэчы, з ёй я ўпершыню спусці. Гэта было даволі дзіўнае адчуванне, мне падалося, што я хачу схадзіць па-маленькаму і таму доўга не вырашаўся давесці справу да канца, але калі ўрэшце адважыўся, чаканні мяне не расчаравалі. Я атрымаў самую прыемную на свеце асалоду. А потым яна з’язджала і я зноў заставаўся адзін.

Наш хутар знаходзіцца ў самым улонні Налібоцкай пушчы. Калі паглядзець на яго з вышыні птушынага палёту, можна заўважыць, як абапал дзялянкі з пяці хат абступае мяшаны лес. З захаду гэта пераважна балоцістыя таполі і алешыны, з усходу – гушча хвояў і елак. Гэта наш хутар і калі б мае бацькі ў свой час добра скемілі, мы б маглі заявіць на яго паўнавартаснае ўладанне. У сярэдзіне дзевяностых дзве з пяці хат апусцелі, вымерлі апошнія жыхары, засталася толькі мая бабуля. Суседзі з Гародні прыязджалі летам, а Мечык прадаў сваю ўжо вядомым камерсантам. Цяпер і яны пустуюць, ды і мы ўжо ня часта наведваемся ў гэтыя мясціны. А зусім нядаўна нам прапаноўвалі прадаць хату. Якісьці маскавіт выкупіў усё чатыры і вырашыў зрабіць з нашага хутара, надта модны цяпер, аграрна-сядзібны комплекс, каб сюды прыязджалі адпачываць турысты. Але ні я, ні мае бацькі не збіраемся прадаваць хату і ніколі яе не прадамо. Не дазволіць гонар і карэнная прыналежнасць да гэтай зямлі. Мой прапрадзед яшчэ ў панскія часы пасяліўся тут і прывёз з сабой сям’ю. Потым да іх падсяліліся людзі і ўтварылася паселішча “Сябрукі”. Мой прадзед быў ляснічым у пана і добра наладзіў сваю гаспадарку. Калі прыйшла другая сусветная, дзед пайшоў на фронт, немцы спалілі хутар, а маю бабулю забралі ў Германію. Па завяршэнні ваеннай кампаніі, бабулю дэпартавалі зваротна на Радзіму і яна разам з маім дзедам, параненым салдатам, вярнуліся сюды, адбудавалі новую хату, якая і стаіць тут да цяперашняга часу.

Мусіць, гэтую гісторыю трэба пачынаць менавіта адсюль.

Гэта здарылася ў адзін з тых абрыдлых і сумных для мяне дзён, калі я ўжо і ня ведаў, чым заняцца. Мне было чатырнаццаць гадоў і дапытлівасць, якая раздзімала мяне з усіх бакоў, прымусіла наведаць тую суседскую хату, якую абрабавалі, відаць, яшчэ вясной. Я штосьці прадчуваў, нешта падштурхоўвала мяне залезці туды, як быццам там знаходзіўся скарб, які падаваў мне нябачныя імпульсы. Я зайшоў на двор, паглядзеў наўкола і, спрабуючы не параніцца аб пабітае шкло, спрытна ўлез праз акно ў хату. У нос адразу дало затхласцю і вільгаццю, якая лунала па ўсіх пакоях. Я прайшоў на кухню да аблезлай печы і ўбычыў на лаве ля яе стосу розных журналаў і газет, а разам з імі і той пакамячаны сшытак. Згарнуў усё ў бярэмя і зайшоў у гасцёўню. Відовішча, якое я там убачыў, прымусіла затрымцець кожную валасінку на маёй скуры. На падлозе, цераз перавернуты кілім, вымалёўваліся абрысы пентаграмы, намалёваныя чорнай фарбай. Я задрыжаў і коркам выскачыў праз акно.

Ужо вечарам, перабіраючы на сваім ложку стосу журналаў і газет, мне закралася думка аб ненармальнасці бялявага камерсанта. Сярод эратычных журналаў з голымі жанчынамі ў адкрытых паставах былі і журналы з мужчынамі, якія бессаромна пярдолілі адзін аднаго. Я ўкінуў іх у печ і падумаў спаліць усё астатняе, але столькі навочнага парнаграфічнага матэрыялу, прымусіла мяне змяніць сваё рашэнне.

Дзесьці, тыдзень я не звяртаў увагі на той агульны сшытак, аднак калі мне надакучыла мастурбаваць на шлюх з каляровых вокладак, неяк вечарам я ўзяў яго ў рукі.

Сшытак быў звычайным і на старонках у клетачку былі пакінутыя каравыя запісы, напэўна таго самага камерсанта, які бясследна знік яшчэ мінулым летам. Я прагартаў сшытак і спыніўся на ўжо прыведзеным вышэй запісу. Разумеючы, што распавяданне ідзе пра хутар, прагартаў трохі наперад і стаў чытаць далей.

* * *

5.07.2002 г.:

«Сегодня проснулся около девяти утра и зашёл на веранду, выпить воды. Уж, это гнусное создание, свернувшись кольцом, лежал на коврике у выхода из дома. Я тут же принялся хватать сподручные средства, чтобы прикончить гада. Петравускас, ещё не проснувшийся, и посему с утренней эрекцией, выскочил с постели на грохот, и, вместо того, чтобы помочь мне, с криком убежал обратно в комнату. Он у меня из пугливых. Пришлось в одиночку справляться с этой ползучей тварью. Видимо, уж уже не впервые грелся на этом коврике и прикончить его мне не составило труда. Он даже не успел осознать, кто и как прихлопнул его бесхозной поварёшкой. Как и откуда он приполз на это место, оставалось загадкой».

6.07.2002 г.:

«На следующий день погода стала невыносимо жаркой. Наверное, с этого всё и началось. Ужи появились внезапно и повсюду. Проходя к туалету, в другой конец двора, я увидел нескольких, вылезших на фундамент сарая, который достался нам вместе с этим домом. Они беспечно лежали под солнышком и грели свои тельца. Немного приглядевшись, можно было заметить, как из всевозможных дырок и щелей, торчали чёрные головки с жёлтыми ушками, выбрасывая впереди себя тонкие раздвоенные язычки. Меня, право, передёрнуло. Скорее всего, это старое и давно заброшенное сооружение служило огромным гнездом для этих тварей. Возвращаясь обратно, я заметил, как из потрескавшегося фундамента нашего дома торчали эти проклятые головки, недовольно поглядывая на меня, в ожидании скорее выбраться на солнце. Стало понятно каким образом вчера один из них проник в веранду.

Петраускас не находит себе места, сидит на кровати, поджав ноги и напрочь отказывается выходить на улицу».

7.07.2002 г.:

«Решаюсь провести зачистку своего владения. Я сделал вывод: ужи – глупые создания и реагирую лишь на вибрацию, и приближение тепловой опасности, так как видят только открытые участки человеческого тела. Я пошёл на некоторые ухищрения, экипировав себя в чёрную одежду и нацепив на лицо найденную в доме шляпу пчеловода. Орудием убиения мне послужила палка с двойным концом, чтобы прижимать ползучих к земле и берёзовый колышек для окончательного истребления нежити.

Первый десяток мне дался легко. Я поджидал, пока уж выползет целиком и наносил меткие, смертельные удары.

Убил около пятнадцати у сарая и ещё пятерых настиг на крыльце. Некоторым из них удалось скрыться. Одного я прижал палкой, когда тот высунул свою головку из щели фундамента дома, попытался вытянуть, но уж, по-видимому, обвился внутри за камень и я разорвал его, вытащив лишь одну треть его тельца.

Избавлялся от размозжённых останков методом сжигания за нашим туалетом.

Петраускас не хочет со мной разговаривать. Ворчит и читает свою беллетристику. Мне даже пришлось сходить к речке и умыться. Видите ли, он не желает ложиться рядом с человеком, от которого за метр смердит ужатиной.

Такой он у меня впечатлительный».

8.07.2002 г.:

«А знаете, мне даже нравится истреблять их. Получаю удовольствие от того, что на одну ползучую тварь становится меньше. Я не щажу ни больших, ни малых пресмыкающихся. Сегодня достиг рекордной отметки – ровно пятьдесят штук.

К вечеру с Петраускасом выбрались на озеро, что находится в двух километрах от хутора. Сели в машину, поплавали в болотной воде цвета пепси-колы и мой дорогой друг немного успокоился. Чуть позже в лесу на мягком и тёплом мху, мы впервые за эти четыре дня занялись быстрым и непринуждённым сексом.

Вечером я сделал нам домашнюю пиццу; выпили бутылку добротного Шардоне и, выкурив по косячку гашиша, улеглись спать.

Стал подумывать о проведении ритуалов».

* * *

Я адкінуў дзённік на падлогу. Мне стала агідна ад таго, што я пачаў чытаць гэтыя запісы, не могучы змірыцца з тым, што на маім хутары калісьці пражывалі педэрасты, нібы абражаючы тутэйшыя мясціны сваёй прысутнасцю. Тады я яшчэ нічога не ведаў пра гамафобію, аднак дакладна разумеў, што аднаполыя сувязі былі самай ніжэйшай чалавечай распустай і наогул поўным вар’яцтвам.

Я вырашыў спаліць дзённік у пячы і калі грэў на летняй кухні бульбу, занёс і паклаў яго да астатніх газет для падпалкі. Не ведаю, чаму я адразу не ўкінуў яго ў вогнішча? Мажліва, не хацеў падаграваць сваю вячэру распуснымі нататкамі. Мажліва, з-за таго, што, не крывячы душой, мяне ўсё ж заінтрыгавалі два словы, напісаныя ў тым сшытку: гашыш і рытуал. Калі гашышу я мог даць пэўнае азначэнне, як якойсьці курыльная сумесі, якая выклікала галюцынацыі, з рытуалам жа было цяжэй. Што гэта быў за рытуал? Навошта яму было праводзіць яго на маім хутары? З якой мэтай?

Так дзённік на цэлы тыдзень і застаўся ляжаць на двары без увагі.

Я зноў узяўся за свае гульні, бессэнсоўна праводзячы летнія дзянькі.

Аднойчы вечарам я адчуў нязведаны дагэтуль імпульс, які зыходзіў з вуліцы. У маёй памяці рэзка ўсплыў агульны сшытак, як быццам менавіта ў той момант мне неабходна было аднавіць яго чытанне. Я доўга супрацівіўся гэтаму дзіўнаму жаданню. Урэшце, спакуса пераўзышла ўсе мае намаганні. Я вырашыў прачытаць яшчэ трохі і калі ў апісанні зноў пачнецца чарговая непрыстойнасць – не задумваючыся, абавязкова спаліць яго.

Ноччу выйшаў на двор і прынёс дзённік у хату. Ён паспеў папсавацца аб вільгаці і на некаторых старонках немагчыма было прачытаць і слова. Я прагартаў наперад.

* * *

15.07.2002 г.:

«Вечером провели ритуал воли. Я приготовил небольшую трапезу, и открыл бутылку вина. Облачился в свой домашний халат с капюшоном. Петрувскас остался нагой. Мы стали напротив друг друга и обменялись девятью ударами по корпусу. Я старался бить в грудь Петраускаса не сильно, он же бил не жалея, так что грудь моя покраснела и, вероятно, завтра на ней появятся синяки. Я не обращал на это внимания. Ритуал для меня был превыше. Потом я произнёс: «Твори свою волю: таков да будет весь Закон». Петраускас спросил: «Какова твоя Воля?» Я ответил: «Моя Воля – есть и пить». Петраускас спросил: «С какой целью?» Я ответил: «Чтобы укрепить мое тело». Петравскас повторил: «С какой целью?» Я ответил: «Чтобы выполнить Великую Работу». В итоге Петраускас сказал: «Любовь есть закон, любовь в согласии с волей». Мы обменялись по одному удару в корпус и преступили к ужину».

16.07.2002 г.:

«Я чувствую приближение чего-то грандиозного. Однако Петраускас не верит мне и давно хочет уехать обратно в Вильнюс. Я вижу, как он делает мне одолжение, вижу его легкомыслие и обречённость. Но ведь он не уедет! Он не посмеет бросить меня одного!

Ровно в двенадцать ночи я снова облачился в халат. Наполнил ритуальную чашу вином, купленную мной на распродаже в Каунасе. Стал по центру комнаты, поднял над собой чашу и прошёл с ней к окну комнаты, провозглашая пеан A ka dua, сделал круг и вернулся обратно на место, встал на колено и проговорил: Исида, Апофис, Осирис. Опустил чашу на пол. Взял чёрный мелок и стал чертить вокруг неё гексограмму. Потом разместил знаки пяти египетских божеств в каждом из пяти углов гексограммы и провозгласил:

Я славлю мощь дыхания Твоего,

Великий и ужасный Бог,

Заставивший богов и смерть

Перед Собою трепетать,

Тебя я стану восславлять!

По телу пробежал озноб и я, преисполненный магическим величием, удалился спать один в соседнюю комнату.

Петраускас перестал со мной разговаривать».

* * *

Далей каля пяці старонак былі сапсаваныя дажджом. Наступны запіс пакінуў іншы чалавек. Почырк быў каліграфічны.

* * *

22.07.2002 г.:

«Меня зовут Эдвардас Петраускас. Я делаю эту запись, ибо мой дорогой друг Антанас Римкас помешался. Вчера он пытался меня задушить, а сегодня взял топор и скрылся в неизвестном направлении. Мне страшно. Всё это пагубное влияние телемитской магии, или её подобия, которую он пытается здесь проводить, не всегда верно используя теорию на практике. Он совершенно изменился за эти дни. Иногда я не вижу разума в его глазах. Мне надо покинуть этот злосчастный хутор. Ключи от машины Антанас спрятал. Бегство? Но ведь я даже и не знаю, в какую сторону бежать. Я попробую его остановить, и если ничего не выйдет, я предприму любой способ, чтобы навсегда исчезнуть из его жизни.

23.07.2002 г.:

«Он не пришёл. Я очень переживаю. Может сходить к соседям или вызвать милицию? Но с другой стороны, не хочется привлекать внимание. Эта глупая игра с магией зашла слишком далеко. Моё терпение скоро окончательно лопнет!»

24.07.2002 г.:

«Я убью его!»

* * *

Старонкі ў гэтай частцы дзённіка выдраныя.

* * *

1.08.2002 г.:

«Спешу сообщить неприятную весть. Я осознаю, что написанное мной далее послужит весомым подспорьем для моего ареста и прямыми уликами для следователей, но это мой дневник и в нём я обязан оставлять отчёты о проделанном. Итак, 27 июня я убил Петраускаса.

Ранее, 21 июня, он сжёг все мои книги по магии, спасти удалось только этот дневник. В порыве злости я набросился на него и слегка придушил. Ночью у меня случилось видение. Дух некоей бабки, которая якобы жила в этой хате и наложила на себя руки на том месте, где я начертал гексограму, сообщил, что если в течение трёх дней я не покину этот хутор, последствия могут быть самыми непредсказуемыми. Любопытно, прежний хозяин, добродушный простак Мечик, ничего не говорил об ужасной смерти. Да и стоило ли? Ведь я сам настаивал на продажи дома, шелестя перед ним деньгами…

22 июня я решил отправиться на речку, и высечь кол для изгнания злого духа. Мне всего лишь нужно было вбить его в центр гексограммы. Пробираясь по крапиве к ольшанику, я набрёл на небольшой островок, который находился посреди речки и тут же вброд перебрался на него, благо воды было по пояс. Островок оказался на редкость интересным. Если со всех сторон реки берега были в зарослях крапивы, то островок был травянистым, причём трава была по колено, а по центру росла разлапистая липа. Я присел под её стволом и закинулся таблетками, мне была необходима определённая релаксация. Приход настал мгновенно, пожалуй, я не буду описывать всевозможные галлюцинации, скажу лишь одно, я очухался ближе к полудню следующего дня.

К вечеру 23 июня я добрался до дома. Петраускас совсем рассвирепел, стоило мне вбить между досок крепкий ольховый кол. Он говорил о неправильности моих ритуалов и о том, что их последствия нас погубят. Наверное, впервые я ударил его, наотмашь. Ещё бы, ведь это именно он спалил мои книги.

Двадцать четвёртого числа я провёл ритуал изгнания. В идеале, мне нужен был партнёр, но просить помощи Петраускаса было бесполезно. Я встал возле кола и, делая шесть шагов вправо и шесть шагов влево, начал произносить заклинание: «Бог неба и Бог земли, облачи меня многими полномочиями, чтобы я мог изгнать из этого жилища злого духа. Исчезни быстро, как свет!»

Ночью меня разбудил зловещий рык. Петраускас лежал под моей кроватью и тряс её обеими руками. Я вскочил, включил свет, и не узнал своего любимого друга. Он говорил низким, могильным голосом, хотя, скорее, им говорил дух бабки. «Mors, coenum, sanguis!»[27]27
  “Смерць, бруд, кроў”. (лац.).


[Закрыть] – повторял он. (Смерть, грязь, кровь (лат.)) Я выбежал во двор, сел в машину и уехал в ближайший городок Воложин, снял мотель и остался там до утра. Признаться, такая оказия меня здорово напугала.

25 июня я провёл в городе, не решаясь ехать обратно. Страх настолько вобрал моё естество, что я уже сам стал подумывать о неверности магической методики.

26 июня я вернулся, но Петраускаса на месте не застал. Дом был перевёрнут, повсюду были следы запёкшейся крови, и мне весь день пришлось наводить порядок.

27 июня я обнаружил записку, оставленную Петраускасом, приколотую на гвоздь в веранде. Записка гласила: «Приходи в полночь на линию электропередач, второй столб от дороги». С нетерпение дождавшись полночи, я по предписанию отправился к отмеченному месту, взяв с собой топор и фонарик. Линия электропередач находилась недалеко от дома, в стороне озера, за старым полем, где когда-то местные хуторяне выращивали картошку. Поле это давно заросло берёзами и кустами чертополоха. Перейдя дорогу, я вышел на линию, подошёл ко второму столбу, посветил фонариком, и увидел в песке скорченное тело Петраускаса. Лицо его было перекошено, а глаза, я такого ещё никогда не видел, – полностью почернели. «Убей меня, друг!» – гортанно проговорил он, было слышно, как в его горле стояла кровь. Не думая о жалости, а лишь следуя ритуальной последовательности, когда уже поздно выходить из игры, дабы не нарушить эффективной целостности магической эстетики, и не разгневать Бога, я ударил его обухом по голове и отделил её от тела. Самого Петраускаса присыпал мхом. Голову же оставил на ночь в ведре, обильно засыпав солью.

30 июня достал голову из ведра и повесил над верандой, прикрыв марлей, чтобы осы не выели останки моего товарища. Вечером я заметил, как соседский мальчишка лазил по моему саду и воровал яблоки. Сперва я хотел проучить воришку, выйти и застать его врасплох, но потом одумался. Зачем привлекать к себе внимание? Пускай думает, что здесь никого нет».

* * *

Мяне перасмыкнула. Я прыгадаў той дзень. Так, я лазіў у яго па садзе і еў спелыя яблыкі, і я сапраўды думаў, што суседзі з’ехалі, і ў хаце нікога не было. Я памятаю, як над верандай вісела марля, але нічога падазронага я ў гэтым не ўгледзеў, урэшце яны маглі сушыць рыбу. Мае рукі дрыжалі, але мне карцела даведацца, чым скончыцца тая гісторыя.

* * *

2.08.2014 г.:

«Я провёл ритуал с головой. Достал кол из центра гексоргаммы и положил на его место высушенную голову Петраускаса. Вокруг головы расставил благовонию, пытаясь дымом вывести злобный дух из иссохшей головы своего бедного товарища. В один момент мне показалось, что рот Петраускаса приоткрылся. Это был явный знак. Я прошептал: «Исчезни быстро, как свет». И насыпал ему в рот соли.

Здесь все события приняли совершенно иной оборот. Были ли это излишки моей фантазии, либо я обкурился, но ноги сами понесли меня к линии электропередач, где я недавно обезглавил Петраускаса. Мне было необходимо умиротворение и осмысление всего, что я сделал. Я лежал в песке посредине канавы и считал звёзды. Я отчётливо видел Большую Медведицу. В одно из мгновений к первой звезде в созвездии чаши стал приближаться яркий объект. Достигнув звезды, он слился с ней воедино и тут же стал посылать прямые белые лучи к каждой из звёзд в созвездии, тем самым соединяя их в так называемый черпак. Я протёр глаза, не в состоянии осознать, вижу ли я это наяву, либо это мне только мерещилось. Посмотрев на созвездие снова, я обнаружил возникшее на его месте облако тумана, полностью закрывшее Медведицу. «Я вас вижу», – произнёс я. Внезапно я увидел яркое свечение, которое стало ко мне приближаться. Через секунду недалеко от меня приземлился плоский неопознанный объект. Звука он не издавал, только свет, яркий, слепящий свет. И тут я услышал голоса в своей голове, словно, кто-то забрался в мой разум. «Ты погряз в саморазрушении, – молвили голоса. – Ты был отправлен на планету Земля высшими властями, как неугодный режиму писатель, сюда, в тюрьму для всех заключённых из разных галактик, поэтов, воров, музыкантов, убийц, художников и политиков, и изменил своему предначертанию, став ещё большим злодеем. Тебя следует вновь депортировать на базу «очистки», погрузить в амнезию и вернуть обратно, для возобновления указанного пути».

* * *

Я не стаў дачытваць дзённік і той жа ноччу адправіўся на лінію электраперадач, гнаны вар’яцкай думкай пабачыць НЛА. Лёг у канаву, прыблізна ў тэм жа месцы, і стаў узірацца ў начное неба. Вялікая Мядзведзіца распласталася перад мной у сваё неабсяжна-прасцяцкай прыгажосці, пакідаючы надзею на цуда. “Я вас бачу”, – пра сябе паўтараў я. Глядзеў на неба, чакаў. Больш ні што яшчэ так мяне не ўражвала, як напісанае ў тым дзённіку. Мне і самому падалося, бы я звар’яцелы Рымкус, які пабачыў у небе неапазнанае свячэнне, імкнучыся ўсталяваць кантакт з тагасветным. Ніякага страху, ніякага намёку на страх. Гэтыя мясціны былі мне на столькі знаёмымі, што я і думаць не мог аб небяспецы, ночы, лясных звярах. Бабуля заўжды казала, што ў наш час асцерагацца больш трэба чалавека, чым звера. Звер ён што, заўжды абыйдзе, абміне, а чалавек, хто ведае, што робіцца ў яго галаве. Так я і заснуў там, адзін і без іншапланецян.

Раніцай мяне пабудзіла машына, якая праехала па гравейцы, пакінуўшы пасля сябе слуп пылу. Па мне ўжо поўзалі мурашы, непрыемна казытаючы маё цела. Вярнуўшыся да хаты, я дастаў дзённік і разгарнуў яго на апошняй старонцы.

* * *

15.08.2002 г.:

“Писателям присуще выдумывать. Разве они не являются самыми большими выдумщиками и лжецами, которые только существовали на земле? К сожалению, у меня пропало желание продолжать эту историю, она не цепляет, в ней нет целостности, один сплошной сумбур. Петраускас сказал, что в моей выдумке не было изюминки, я даже не изменил имён, а значит и не смогу, заставить читателя поверить в её подлинность.

Сегодня мы отправляемся в Вильнюс, искать новое вдохновение и, быть может, я его отыщу».

2011–2014 гг.