Текст книги "Врач из будущего. Возвращение к свету (СИ)"

Автор книги: Андрей Корнеев

Соавторы: Федор Серегин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)

– Это ты? – спросил он, и голос его стал чуть мягче.

– Я, – кивнула Наташа.

Тогда он легко, почти без усилия, взял её на руки. Девочка ахнула от неожиданности и его силы. И он, держа её, глядя уже поверх её головы на Льва, Сашку и Мишку, сказал очень тихо, но отчётливо:

– Вот и… финишная черта. Я дома.

Отдельный зал столовой к вечеру превратился в шумный, тёплый, светлый остров. Стол, сколоченный из нескольких обычных, ломился. Не от деликатесов, а от щедрости: огромные блюда с пельменями, горы отварной картошки с укропом, солёные огурцы, квашеная капуста, тушёная в котлах с мясом, дымящаяся уха из волжской стерляди. В центре – штрудель Вари, разрезанный на куски, с которого стекал янтарный яблочный сок.

Леша сидел между Сашкой и Катей. С него сняли шинель, и в простой солдатской рубахе без знаков различия он казался более уязвимым, но и более своим. Он ел. Не торопясь, но с сосредоточенной, почти хирургической тщательностью, пробуя каждое блюдо. Его «спасибо», кивок, когда ему подкладывали добавку, были краткими и настолько искренними, что заменяли длинные речи.

Тосты поднимались сами собой, без протокола. Сашка – «чтобы больше не теряться, ни на час, ни на год!». Юдин, с бокалом нарзана – «за крепость нервов, которая в нашем деле всегда была и будет важнее крепости бицепсов». Жданов – «за человека как точку отсчёта новых исследований, за то, что он вернулся давать нам материал для этих исследований». Леша слушал, кивал, иногда уголок его рта дёргался в подобии улыбки.

Когда очередь дошла до него, он встал. Не спеша. Поднял свою стопку – простой, резкой водки. Обвёл взглядом стол, этот круг знакомых и не очень лиц, это свой, выстраданный тыл.

– За то, что был куда вернуться, – сказал он хрипло и очень просто. – И за вас. Это… главная моя победа.

Он опрокинул стопку одним движением, выпил до дна. Все молча последовали его примеру. Вес этих слов понимали все.

Катя, сидевшая напротив, заметила то, что не увидели другие. За столом, чуть в стороне, сидела старший лейтенант Анна Семёнова. Вся вечер она, обычно сдержанная и наблюдательная, не сводила с Леши глаз. Но не с генерала, не с объекта наблюдения. С человека. В её взгляде было нечто большее, чем служебный интерес – сосредоточенное, почти болезненное внимание.

Катя, под предлогом передать Леше блюдо с огурцами, наклонилась к нему и тихо, под шум голосов, прошептала:

– Смотри, на тебя уже ордера составляют. Семёнова, новенькая наша. Не спускает с тебя глаз весь вечер.

Леша, следуя её взгляду, встретился глазами с Анной. Та не отвела взгляд, лишь чуть задергались её скулы. Леша, поймав себя на этом, смущённо, по-пацански, опустил глаза в свою тарелку и буркнул Кате:

– Да брось ты…

Но в его голосе не было раздражения. Была лёгкая растерянность.

Вечер длился. Леша смеялся над какой-то шуткой Сашки, подхватывал тост, говорил с Крутовым о станках. Но иногда его смех обрывался на полуслове. Взгляд внезапно становился отсутствующим, пустым, устремлялся в никуда, в какую-то внутреннюю, недоступную другим тишину. Он ловил себя на этом, делал почти физическое усилие, морщился и возвращался в общий разговор. Эти краткие секунды ухода в себя видели Лев и Катя. Они понимали – демаркационная линия проведена, но война, отступив с полей, не капитулировала. Она затаилась внутри. И предстоящая битва за мир могла оказаться самой долгой.

* * *

Поздний вечер раскалывался на две параллельные реальности.

В одной, в чистой, пахнущей свежей краской и морозом квартире Леши, царил уютный хаос. Сашка, сняв китель и закатав рукава, возился с железной рамой новой кровати, привезённой со склада. Леша, уже в простой тёмной рубахе, молча помогал, подавая инструменты. Они почти не говорили, курили, выпуская дым в холодный воздух комнаты, ещё не прогретой после проветриваний.

– Держи, – наконец сказал Сашка, доставая из холщового мешка деревянную коробку. – Подарок. Мы с Наташкой тебе сделали.

Леша открыл крышку, внутри лежали кубики. Но не обычные, с буквами. На каждой грани была аккуратно выжжена схематичная, но узнаваемая картинка: сердце, лёгкое, мозг, желудок, почка, печень.

– Чтобы будущему… ну, в общем, – Сашка мотнул головой, смущённо пряча глаза. – Чтобы твой ребенок анатомию с пелёнок знал. Или она.

Леша взял один кубик, перевертел в пальцах. Шероховатое дерево, тёплое от прикосновения. На его лице, жёстком и усталом, впервые за весь вечер появилось выражение, похожее на беззащитный, мирный покой. Что-то детское и глубоко человеческое.

– Спасибо, брат, – тихо сказал он.

В другой реальности, в строгом, аскетичном кабинете майора Волкова, горела только настольная лампа. Волков писал. Его перо выводило сухие, отчётные фразы на бланке служебной записки, адресованной полковнику Артемьеву в Москву.

«…Генерал-лейтенант Морозов А. В. прибыл в расположение НИИ „Ковчег“ 18.11.44 г. Состояние внешне стабильное, пользуется абсолютным, неформальным авторитетом у ядра коллектива, что было подтверждено в ходе неофициальной встречи. Наблюдаются отдельные, эпизодические признаки хронической усталости и повышенной ситуационной настороженности, характерные для лиц, длительное время выполнявших спецзадания в условиях фронта и глубокого тыла противника. Социальная и бытовая интеграция проходит без видимых осложнений. Считаю возможным и целесообразным его последующее назначение на одну из руководящих должностей в структуре ВНКЦ для легализации и максимально полезного применения уникального оперативного и организационного опыта в условиях мирного строительства…»

Он закончил, перечитал, запечатал конверт. Это был не донос. Это была страховка и профессиональная рекомендация, которую один офицер невидимого фронта давал другому. Защищая его от системы, частью которой был сам.

Раннее утро девятнадцатого ноября застало Льва и Катя на балконе их квартиры. Они пили чай, молча глядя, как над корпусами «Ковчега» розовеет небо. Гигантский институт внизу ещё спал, и в этой предрассветной тишине были слышны только их собственные дыхания.

– Ну, как ты его находишь? – наконец спросила Катя, не глядя на мужа.

Лев долго молчал, собирая мысли.

– Живым, – сказал он наконец. – И глубоко раненым. И невероятно сильным. Таких… сейчас не делают. Их переплавляет война в особую сталь. Красивую и очень опасную. В ней всегда есть внутренние трещины.

– Он будет работать? Как думаешь? – снова спросила Катя.

– Будет, – уверенно ответил Лев. – Ему нужно дело, как нам с тобой – воздух. Чтобы не сойти с ума от этой… мирной тишины. Мы дадим ему не должность, а задание. Восстанавливать других таких же, как он. Искать способы лечить раны, которые не видны на рентгене.

Они замолчали, наблюдая, как первые лучи солнца золотят края крыш. Лев думал о том, что вчера завершился долгий цикл – ожидания, неопределённости. Сегодня начинался новый, самый сложный – интеграции, работы, жизни. «Демаркационная линия», – вдруг сказал он вслух.

Катя вопросительно посмотрела на него.

– Мы её провели, – пояснил Лев. – Праздником, спортом, этим пиром. Теперь мы все по разные стороны этой линии. Там – война и Леша-командир. Здесь – мир и Леша… наш. Будем надеяться.

* * *

В семь утра спортивный зал «Ковчега» был пуст и пропитан запахом дерева, мастики для пола и прохладой. Лев, в простых тренировочных брюках и майке, вошёл, привычно взяв со стойки полотенце. И остановился.

В дальнем углу зала, на матах, один человек отрабатывал комплекс вольных упражнений. Движения были не гимнастическими, не спортивными. Они были функциональными, мощными, лишёнными лишней амплитуды: перекаты, резкие подъёмы, имитация освобождения от захвата, короткие, взрывные удары ногой по воображаемому противнику. Это была физкультура бойца, а не атлета. Физкультура, целью которой была не победа на соревнованиях, а выживание в бою.

Леша. В таких же простых шортах и майке, с сосредоточенным, отрешённым лицом. Каждая мышца на его спине и плечах играла под кожей, движения были отточены до автоматизма.

Лев не стал ему мешать. Молча встал рядом и начал свой обычный комплекс – более плавный, растягивающий, врачебный. Они занимались параллельно, не пересекаясь, не разговаривая. В зале стоял лишь ритмичный звук их дыхания, шорох ткани о маты, глухой стук тела о пружинящее покрытие при отработке падения.

И тогда Леша, не прерывая движения, не глядя на Льва, сказал слегка запыхавшимся, но ровным голосом:

– Спасибо, Лев. За встречу, за стол, за… дом.

Лев, выполняя наклон вперёд, ответил так же, не оборачиваясь:

– Дом – он твой. Это ты его строил когда отсюда уезжал.

Пауза. Леша сделал резкий перекат через плечо, вскочил на ноги.

– Значит, буду достраивать.

Они закончили почти одновременно, взяли полотенца, вытерли лица. Леша оглядел пустой зал, тренажёры, гантели на стеллажах.

– А на лыжах тут есть где? – спросил он деловым тоном.

– За территорией, лесная база. В субботу сходим.

– Договорились.

Они вышли из зала вместе, плечом к плечу, в коридор, где уже начинали звучать первые шаги, голоса, гул пробуждающегося института.

Глава 18
Порог тишины

Суббота, двадцать пятого ноября, выпала стерильно-белой и молчаливой. Лес за территорией «Ковчега», где начиналась лыжня, погрузился в глубокий, немой сон под полуметровым снегом. Воздух, промытый морозом, резал ноздри, как кристаллический спирт, а каждый выдох повисал в нем густым, медленно тающим облаком. Сосны стояли, закованные в ледяную броню, и тишина была настолько полной, что звенела в ушах собственным, высоким гулом.

Первые три километра они прошли без единого слова. Только ритмичный хруст снега под узкими «беговыми» лыжами Льва и более грубый, уверенный скрип – под армейскими, широкими, которые Леша взял на базе, не глядя. Лев наблюдал за ним краем глаза. Движения генерала не имели ничего общего с расслабленной, раскатистой техникой отдыхающего горожанина. Они были экономичными, мощными, отточенными: короткий, энергичный толчок палкой, точный перенос веса, мгновенное скольжение. Он не бежал по лыжне – контролировал её, как контролировал бы полосу под огнём, используя рельеф, оценивая дистанцию, сохраняя силы. Это была не прогулка, а патрулирование. Тело, отучившееся за четыре года от состояния покоя, работало на автомате, подчиняясь иным, глубинным программам.

Лев чувствовал, как эта сосредоточенная, боевая собранность натягивает струну между ними. Говорить первым было все равно что крикнуть в тишину собора. Он ждал.

Они вышли на поляну, где заранее было сложено кострище из толстых берёзовых полешек. Леша, не сбавляя темпа, прошёл мимо, сделал широкую петлю по окраине, проверив периметр взглядом, и только потом, вернувшись, воткнул палки в сугроб и с глухим стуком упал на спину, раскинув руки. Снег захрустел, приняв его вес. Он лежал, не двигаясь, уставившись в низкое, свинцовое небо, из которого начинала сеять мелкая, колючая крупа.

– Спасибо, Лёв.

Голос прозвучал неожиданно громко в этой тишине, хрипло и ровно, без эмоциональной окраски.

– За что? – так же спокойно отозвался Лев, прислонившись к сосне и доставая термос.

– За предсказания. За Сталинград, который мы удержали. За Курскую дугу, где наши танки горели меньше их. За то, что фрицев под Киевом переиграли, а не прогнали в лоб… – Леша замолчал, словно перечисляя по внутреннему списку.

– За каждый лишний процент выживших после ранения в живот. За всё.

Он повернул голову, и его серые, холодные на вид глаза нашли Льва. Взгляд был прямой, неотрывный, как прицеливание.

– Знаешь, о чём я чаще всего думал там, в Берлине, в этой чёртовой курилке рейхсканцелярии? О том, что было бы, если б не ты. Конкретно. Июнь сорок первого. Наш эшелон под Брестом. Я вышел в тамбур подышать и подумать о твоих словах. Отошёл на три шага в сторону. И… – он щёлкнул пальцами, звук был сухим, как выстрел. – Вагон, где я сидел с отделением, разнесло в щепки прямым попаданием. Не осколком – прямым попаданием. Я бы даже не понял, что случилось. Просто… тишина. И всё.

Лев замер, рука с крышкой термоса застыла в воздухе. Внутри всё сжалось в ледяной ком. Он почувствовал, как по спине пробежал знакомый, липкий холодок – страх разоблачения, страх перед вопросом, на который нет правдивого ответа. Он медленно поставил термос на снег, встретился с Лешиным взглядом. Его собственное лицо, он знал, стало маской – непроницаемой, гладкой, какой оно бывало только в самые критичные моменты в операционной, когда решение нужно было принять за доли секунды. Не лицо друга, а лицо стратега, охраняющего последний, главный редут.

Леша смотрел на него. Молчал. Его взгляд скользил по чертам Льва, ища слабину, трещину, хоть что-то. Искал и не находил. Потом, резким движением, он отвёл глаза, словно отвернулся от слишком яркого света.

– Ладно. – Он махнул рукой, жест был почти раздражённым, но в нём читалась усталая сдача. – Неважно. Важно, что я жив. Что мы, твои предсказания, все эти схемы и аппараты – всё это сработало. И что война… кончилась. По-настоящему. Не в приказе, а вот тут. – Он ткнул пальцем в снег у своего виска.

Напряжение спало, как обрезанная струна. Лев выдохнул, не осознавая, что задерживал дыхание.

– Она кончилась для всех по-разному, – тихо сказал он, наливая в крышку дымящийся, горьковатый чай. – Для кого-то – в сорок третьем под Прохоровкой. Для кого-то – только сейчас. А для кого-то, боюсь, не кончится никогда.

– Знаю, – коротко бросил Леша. Он сел, отряхивая снег с рукавов, принял крышку с чаем. Пил маленькими, обжигающими глотками, прищурившись. Потом, глядя уже не на Льва, а в чащу леса, сказал деловым тоном: – Твоих физиков вывезли, и не только. Прихватили заодно инженеров – от «Сименс», от «Даймлер-Бенц». Думал, пригодятся. Для… мирных нужд.

Лев оживился мгновенно, профессиональный азарт вытеснил остатки тревоги.

– Пригодятся! Ещё как! Представь диагностическое оборудование с немецкой точностью! Осциллографы, спектрофотометры… Или даже не это. Станки. Их станки с ЧПУ – это же… – он запнулся, ловя себя на терминах из далёкого будущего. – Это станки с числовым программным управлением. Фантастическая точность для изготовления хирургического инструмента, деталей для тех же эндоскопов. А их оптическое стекло? Или… – он хмыкнул. – Даже машины. «Мерседес-Бенц» как штабной или санитарный автомобиль – мечта. Хотя наш «Москвич-400», который, говорят, вот-вот пойдёт в серию, тоже не дурак. Если его, конечно, доработать. Подвеску, двигатель…

Леша хрипло рассмеялся, и в этом смехе впервые прорвалась что-то похожее на тепло.

– Всегда ты увидишь суть. Не трофей, не «факт победы», а конкретную деталь, конкретное применение. Как будто мир для тебя – один большой конструктор, который просто неправильно собрали.

– Так оно и есть, – серьезно согласился Лев. – Только детали не всегда совместимы. И инструкция потеряна.

Они допили чай, поднялись, пошли дальше, но уже медленнее. Лыжня вела вглубь леса, в царство голубоватых теней и тишины. И Леша заговорил снова. Не о победах. Об абсурде.

– Самые страшные там не крики и не взрывы, – сказал он отрывисто, глядя перед собой. – А тишина после. Абсолютная. Когда в ушах звенит от этой самой тишины. Или… запахи. Запах чужого дома. Чужого кофе, который варился на плите, когда в этот дом вошли. Или одеколона убитого офицера. Дезориентирует. Ты вроде на войне, а пахнет мирной жизнью. Только чужая, жизнь эта.

Он говорил отрывочно, без связи, как будто вытаскивал из памяти случайные обломки. Лев молча слушал, понимая, что это не воспоминания, которые берегут. Это эксгумация. Попытка вытащить на свет и опознать то, что годами гнило где-то внутри, отравляя всё вокруг.

Когда пауза затянулась, Лев спросил прямо, без предисловий, как спрашивал о диагнозе:

– Чем тебе помочь, Лех?

Леша шёл ещё с десяток метров, палки втыкались в снег с чуть большей силой. Потом остановился, обернулся. Его лицо было усталым и пустым.

– Не знаю. Сам не пойму, что да как. Кажется, всё есть. Вернулся. Жив. Дома. А внутри… как будто забыл, как это – просто быть. Надо… освоиться. Время нужно. – Он помолчал. – Я горд, понимаешь? Горд, что вы тут такое построили. «Ковчег». Стройку эту, «Здравницу». Что я хоть как-то к этому руку приложил, ещё тогда. Это держит.

– Держит, но не лечит, – мягко, но настойчиво сказал Лев. – Груня Ефимовна Сухарева. Лучший в Союзе детский психиатр, но её подход… он универсален. Она не будет копаться. Просто поговорить. Как инженер с инженером – о поломках в системе и способах ремонта.

Леша внутренне сжался, Лев видел, как напряглись его плечи. Старый, фронтовой рефлекс – не выносить сор из избы, не показывать слабину. Потом это напряжение схлынуло, сменившись такой же старой, выученной дисциплиной: если командир говорит, что это необходимо – значит, необходимо.

– Ладно, – сдался он. – Отведи.

И, словно сбросив этим согласием какой-то невидимый камень, добавил уже другим, почти обыденным тоном:

– На рыбалку ещё сходить надо. По первому льду. И… жену найти, наверное. А то Матвей у Мишки уже ходит, а у меня… – он развёл руками.

Лев не удержался, лёгкая, понимающая ухмылка тронула его губы.

– Анна Семёнова, старший лейтенант из нашей новой «команды засекречивания», кажется, уже составила на тебя подробнейшее досье. И наблюдение ведёт отнюдь не только служебного характера.

Леша замер, глаза его расширились от искреннего, почти мальчишеского изумления. Потом по лицу прошла волна – смущение, растерянность, и, наконец, решимость, твёрдая и ясная, как приказ.

– Да? – только и выдохнул он. Потом, откашлявшись: – Ну, что ж. Пойду и… приглашу её. Сегодня же. А куда, Лев? В кино? В столовую? На прогулку?

Они стояли посреди леса, два взрослых мужика в лыжных костюмах, облепленных снегом, и смотрели друг на друга. И через секунду оба начали смеяться. Глупо, сдавленно, с облегчением, по-домашнему. Смех раскатился по тихому лесу, спугнул ворону с еловой ветки. Лёд, настоящий, внутренний, тронулся.

* * *

Возвращение Леши стало для ядра команды событием не столько радостным, сколько перестраивающим. Как если бы в отлаженный, мощный механизм «Ковчега» вставили новую, сверхпрочную, но немного другого калибра деталь. Механизм работал, но мелодия его изменилась, появились новые обертоны.

Миша Баженов осмысливал это через призму химии, что было для него единственно возможным способом. Вечером, укладывая сонного Матвея, он вертел в руках пузырёк с мутной жидкостью – побочным продуктом очередного синтеза – и размышлял вслух, обращаясь больше к себе, чем к Даше.

– Он… другой. Это не просто взросление. Не та эволюция, когда углерод под давлением становится графитом. Это как если бы его разобрали до атомов, а потом собрали заново. Из того же углерода, но при другом давлении, с другой кристаллической решёткой. Получился алмаз. Тот же элемент, но свойства… – он постучал ногтем по стеклу колбы. – Твёрже. Прозрачнее. И проводит тепло иначе. С ним теперь нужно по-другому.

Даша, практичная и трезвая, поправляла одеяло на сыне.

– Зато взгляд его на Катю и Льва… Ты видел? Как на что-то незыблемое. На скалу. Он им верит безоговорочно. И им, – она кивнула в сторону окна, за которым угадывались огни корпусов, – всем теперь от этого спокойнее. Константа вернулась. Баланс сместился, но в сторону устойчивости.

Миша кивнул, поставив пузырёк на полку.

– Да. Уравнение стало сложнее, но решение теперь существует. И оно… частное. Уникальное.

У Сашки подход был проще и эмоциональнее. Он чинил в своей квартире расшатавшуюся табуретку, ворча себе под нос, в то время как Варя гладила бельё, ритмично двигая тяжёлым чугунным утюгом.

– Говорит мне «спасибо» за эти дурацкие кубики. А сам глаза в пол, словно стыдится. Чего стыдиться-то? Что живой вернулся? Так это же хорошо! А у него будто вина на лице. За тех, кто не вернулся, что ли?

Варя на мгновение остановилась, приложила тыльную сторону ладони к щеке утюга, проверив жар.

– Не вина, Саш. Он просто забыл. Забыл, как это – быть просто Сашкиным другом Лешкой, а не генералом Морозовым, не командиром, не тем, от кого зависят жизни. Ты ему напомни. Но не про войну, про жизнь. Про ту щуку, которую он упустил в тридцать девятом, помнишь? Ты тогда весь день над ним измывался.

Сашка хмыкнул, но на следующее утро уже тащил Лешу в гараж, где стояло несколько «трофейных» и полуразобранных машин.

– Помоги, брат, с мотором разобраться у этой штуковины, – буркнул он, кивнув на нечто, отдалённо напоминавшее «Опель Кадетт». – Карбюратор забит, а у меня руки из жопы. Ты же в Германии, небось, со всей ихней техникой ознакомился.

Это был их старый, довоенный предлог – «посмотреть на мотор», за которым всегда скрывался разговор ни о чём, о болтах и зазорах, о бензине и масле. О жизни, лишённой смысла, но от того не менее важной. Леша, молча, с привычной сосредоточенностью, взял ключ.

Бытовые сбои в новой, мирной программе Леши были красноречивее любых слов. В столовой, увидев проходящего мимо пожилого профессора анатомии, ветерана ещё Русско-японской, в поношенной, но безупречно выглаженной гимнастёрке, Леша инстинктивно вскинул голову и на долю секунды замер, вытянувшись по стойке «смирно». Профессор, мимоходом кивнув, прошёл дальше. Леша, поймав на себе улыбки Кати и Сашки, смущённо потер затылок, и его собственные губы дрогнули в ответной, неловкой улыбке. Эти маленькие сбои, эти короткие замыкания между прошлым и настоящим, не раздражали. Они становились точками роста, якорями, за которые он цеплялся, чтобы не унестись обратно в прошлое.

* * *

Тревога, жившая в Льве все эти месяцы ожидания, отпустила. Но природа его ума была такова, что опустевшее место не могло долго оставаться вакантным. Одна тревога сменилась другой, более масштабной и безличной. Он сидел в своём кабинете, перед ним лежали сводки по заболеваемости и смертности среди сотрудников «Ковчега» и прикреплённого населения за последний квартал. Цифры сухие, безэмоциональные, но за ними читалась новая, тихая катастрофа мирного времени.

Инфаркты миокарда у заведующих лабораториями, едва перешагнувших пятидесятилетний рубеж. Гипертонические кризы у хирургов после многочасовых операций. Инсульты у учёных-теоретиков, сгоравших на своих статьях. Смерти не от пуль и осколков, а от тихого, неумолимого износа сосудов, от нервного истощения, накопленного за годы войны. Война снаружи кончилась. Война внутри тела – только начинала набирать обороты.

Лев отодвинул сводки, взял чистый, толстый блокнот с твёрдой обложкой. На первой странице он вывел чётким, немного рамашистым почерком: «Программа „СОСУД“. Стратегические направления разработки кардиоваскулярных препаратов и методов профилактики. 1945–1947 гг.».

Он понимал всю степень авантюры. Он не мог подарить миру статины, бета-блокаторы или ингибиторы АПФ. Технологический и научный потолок эпохи был непреодолим. Но он мог заложить фундамент. Создать школу мышления. Направить исследовательскую мощь «Ковчега» на системное изучение того, что тогда называли «склерозом» и «хронической недостаточностью кровообращения». И самое главное – найти обходные пути, используя то, что уже было, или то, что могло быть создано в ближайшие годы.

Он начал составлять список, опираясь на смутные воспоминания Ивана Горькова и на глубокое знание реальных возможностей фармакологии 1940-х.

I. Гипотензивные средства (снижение артериального давления):

Папаверин(спазмолитик, слабый гипотензивный эффект). Есть в арсенале. Нужно изучение оптимальных доз и комбинаций. Магния сульфат(MgSO4). Мощное средство для купирования гипертонических кризов, внутривенно. Есть. Риск побочных эффектов при передозировке – угнетение дыхания. Нужна точная титрация. Пентамин(ганглиоблокатор). Перспектива. Синтез теоретически возможен для Баженова (по аналогии с гексонием). Но: Высокая токсичность, множество побочных эффектов (паралитическая непроходимость кишечника, нарушение аккомодации). Только для стационарного применения в крайних случаях. Задача – начать осторожные работы по синтезу и доклиническим испытаниям. Раувольфия(растительный алкалоид, резерпин). Долгосрочная перспектива. Растение произрастает в Индии, Юго-Восточной Азии. Можно инициировать через Ботанический институт поиск аналогов в советской флоре или начать переговоры о закупке сырья. Эффект наступит не раньше конца 40-х.

II. Антиагреганты и гиполипидемические средства (борьба с тромбами и «плохим» холестерином):

Ацетилсалициловая кислота (аспирин). Ключевая идея из будущего – малые, кардиологические дозы (75–100 мг) для профилактики тромбозов. Но: В 1940-х аспирин применяется только как жаропонижающее и обезболивающее в дозах от 500 мг. Нужны масштабные, долгосрочные клинические исследования, чтобы доказать эффективность малых доз. Это работа на годы. Можно начать с эксперимента на животных, потом – ограниченные испытания на группах высокого риска (перенёсших инфаркт). Статины. Тупик. Биотехнологии для их синтеза нет и не будет ближайшие тридцать лет. Обходной путь: Диета и никотиновая кислота (ниацин, витамин B3). Известно, что ниацин в больших дозах обладает гиполипидемическим действием. Но: Вызывает сильную вазодилатацию (покраснение кожи, зуд, жар) – плохая переносимость. Задача для Баженова и Аничкова – поиск производных никотиновой кислоты или схем приёма, снижающих эти побочные эффекты.

III. Сопутствующие направления (упреждающие удары):

Противодиабетические: Инсулин есть, но бычий/свиной, неидеально очищенный. Можно поставить задачу отделу Ермольевой или создать новую группу для работы над очисткой, стандартизацией, изучением продлённых форм. Метформин(из французской сирени, Galega officinalis). Известен с 20-х годов, но не используется. Можно «подкинуть» идею изучения этого растения как перспективного сахароснижающего средства. Гормональные:Тироксин – для лечения гипотиреоза. Нужно наладить чёткое производство и стандартизацию препарата. Для ЖКТ: Ускорить работы по платифиллину(спазмолитик), заняться разработкой эффективных антацидов на основе алюминия и магния.

Лев отложил ручку, закрыл глаза. Перед ним стояла не задача создать волшебную таблетку. Стояла задача изменить парадигму. Перевести медицину от реагирования на кризы к системной профилактике. Это была работа не на один том, а на всю оставшуюся жизнь. Но начинать нужно было сейчас.

Он нажал кнопку звонка.

– Мария Семёновна, попросите ко мне Екатерину Михайловну и Дмитрия Аркадьевича Жданова. Срочно.

Пока секретарша связывалась, он дописал на последней странице блокнота крупными буквами: «Не лечить болезнь. Лечить систему. Создать отдел (лабораторию) системной кардиоваскулярной патологии и профилактики. Цель – снижение смертности от инфарктов и инсультов на 15% за 5 лет через комбинацию фармакологии, диетологии и режима. Руководитель —? (Юдин? Виноградов? Нужен клиницист-стратег)».

Война с тихими убийцами была объявлена.