Текст книги "Врач из будущего. Возвращение к свету (СИ)"

Автор книги: Андрей Корнеев

Соавторы: Федор Серегин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

Глава 20
Чертежи и еловые иголки

16 декабря, утро. Кабинет Льва.

Свет зимнего утра, бледный и холодный, лежал на столе, не в силах разогнать плотную тень от массивной чернильницы. Лев отложил перо, потёр переносицу. Перед ним лежал не отчёт и не приказ, а обычный, потрёпанный по уголкам блокнот в картонной обложке. В нём – не цифры поступления раненых или расход реактивов, а схемы, стрелки, списки и многочисленные пометки на полях, сделанные его быстрым, угловатым почерком. «Программа СОСУД». Не проект, даже не план. Пока – только идея, скелет, выстроенный из обрывочных знаний Горькова и холодного анализа Льва Борисова. Идея о том, что главным врагом в мирное время станут не пули и осколки, а тихий, невидимый износ человеческого материала. Инфаркты, инсульты, гипертония. Война на микроскопическом фронте – внутри артерий.

Дверь приоткрылась без стука. Вошла Катя, неся два дымящихся стакана с чаем. За ней, чуть ссутулившись, протискивался Дмитрий Аркадьевич Жданов. На лице научного руководителя «Ковчега» застыло выражение сосредоточенного любопытства, смешанного с лёгкой усталостью – он только что закончил ночное дежурство в экспериментальной операционной.

– На, согрейся, – Катя поставила стакан перед Львом, второй протянула Жданову. – Дмитрий Аркадьевич, извините, что отрываем от сна.

– Ничего, Екатерина Михайловна, я уже выпил кофе, который способен разбудить мёртвого, – Жданов присел в кресло, щурясь на свет из окна. – Лев, ты говорил, есть что-то срочное и стратегическое. Я весь во внимании. Если это не про новый способ окраски гистологических препаратов в розовый цвет – я буду разочарован.

Лев слабо улыбнулся, отодвинул от себя блокнот, повернув его к ним.

– Хуже. Ну или лучше. Прошу любить и жаловать – «Программа системного обеспечения сосудистого здоровья». Сокращённо «СОСУД».

Жданов наклонился, его быстрые глаза пробежали по заголовку, по первым страницам, со схемами патогенеза атеросклероза, таблицами факторов риска, списками потенциальных препаратов. Молчание в кабинете стало густым, почти осязаемым. Потом Жданов откинулся на спинку кресла, свистнул сквозь зубы – негромко, по-рабочему.

– Мать честная… Лев, ты хоть отдаёшь себе отчёт, что ты набросал? Это же… это смена парадигмы. Мы все – я, Виноградов, все терапевты – мы боремся с последствиями. С гипертоническим кризом, с отёком лёгких, с инсультом. А ты предлагаешь воевать с причиной. До того, как она проявилась. Это как… как прививка, только от инфаркта.

– Примерно так, – кивнул Лев, чувствуя привычное, холодное напряжение в солнечном сплетении – напряжение перед битвой, но битвой не с врагом, а с материей, временем, непониманием. – Но прививку делают всем. А тут нужно выявлять группы риска, создавать скрининговые протоколы, разрабатывать превентивные схемы. Фармакологические, диетологические, физиотерапевтические. Это не одна задача. Это конвейер задач.

Катя, стоя у окна и обхватив ладонями горячий стакан, уже изучала блокнот не как врач, а как стратег. Её взгляд скользил по спискам, вычленяя слабые места.

– Лев, Дмитрий Аркадьевич, – начала она тихо, но чётко. – Я вижу три немедленных узких места. Первое: клинические испытания. Твой малый дозовый аспирин, твой пентамин, твой ниацин… Кто будет вести эту клинику? Кто будет набирать пациентов, следить за ними годами, собирать статистику? Юдин? Он хирург, он вырежет всё, что мешает, и пойдёт дальше. Виноградов? Он терапевт от Бога, но он классик, он лечит то, что уже заболело. Нужен человек с клиническим мышлением стратега. Который увидит не болезнь, а процесс. И который сможет организовать вокруг этого процесса работу десятков людей.

Она сделала паузу, дав словам осесть.

– Второе: диетология. У нас есть повара, есть завхоз, есть нормы. Но нет науки о питании для профилактики атеросклероза. Нужен специалист, который переведёт твои тезисы про холестерин и животные жиры в конкретные меню для столовой, для больных, для сотрудников. Третье: ресурсы. Все эти скрининги, анализы, новые препараты – это тонны дополнительной работы для лабораторий, для аптеки, для статистического отдела. Это нагрузка на систему, которая и так работает на пределе.

Жданов согласно кивал, его первоначальный восторг сменился сосредоточенной, профессиональной тревогой.

– Катя права. Идейный каркас – блестящ. Но чтобы нарастить на него плоть, нужны уникальные кадры. Особенно – во главе угла. Нужен не просто талантливый врач. Нужен… архитектор клинических исследований. Таких у нас в стране единицы.

Лев молча слушал, его пальцы барабанили по столу. В голове, как в хорошо отсортированном картотеке, листались имена, лица, статьи, обрывки воспоминаний Горькова. Старые учебники, портреты в медицинских энциклопедиях, фамилии, ставшие легендарными к концу века. И вдруг – щелчок. Ясный, чёткий, как включение лампы в тёмной комнате.

– Мясников, – тихо произнёс он.

Жданов нахмурился.

– Который? Их несколько.

– Александр Леонидович. Из Ленинграда.

В кабинете снова воцарилась тишина, но теперь иного качества – заинтересованная, оценивающая.

– Мясников… – протянул Жданов, закрывая глаза, будто вызывая в памяти образ. – Да, конечно. Блокадник. Пережил всё. Работает в Институте терапии. Клиницист блестящий. У него есть работы по сосудам ещё до войны… Он действительно мыслит системно. Но он в Ленинграде, у него своя школа, свои исследования. Переманить его сюда…

– Мы не будем переманивать, – перебил Лев, и в его голосе зазвучали стальные нотки, знакомые Кате и Жданову по самым трудным решениям. – Мы предложим ему возглавить направление, которого в стране ещё нет. Кардиологический научно-клинический отдел в структуре Всесоюзного центра. С мандатом на создание превентивной медицины с нуля. С неограниченным доступом к нашей диагностике, к нашему химическому синтезу, к нашим пациентам. И с поддержкой таких людей, как вы, Дмитрий Аркадьевич, и Владимир Никитич Виноградов. Он не дурак, он поймёт. В Ленинграде он восстанавливает разрушенное. Здесь он сможет строить новое.

Катя смотрела на него, и в её глазах Лев прочёл не вопрос, а подтверждение. Она уже просчитывала логистику: жильё для Мясникова и его семьи, кабинет, штат, оборудование.

– Хорошо, – сказала она. – Пиши письма. Одно – официальное, от имени дирекции ВНКЦ «Ковчег». Второе – личное, от тебя. Где ты не просто предлагаешь должность, а излагаешь суть «Программы СОСУД». Без пафоса. Как инженер – инженеру.

Лев уже повернулся к телефону.

– Мария Семёновна, зайдите, пожалуйста. С черновиками.

Секретарша вошла через минуту, с неизменной стенограммной книжкой в руках. Лев начал диктовать, быстро, отрывисто, глядя куда-то в пространство перед собой.

– «Директору клиники факультетской терапии 1-го Ленинградского медицинского института, профессору Александру Леонидовичу Мясникову. От директора Всесоюзного научно-клинического центра „Ковчег“, Героя Советского Союза, Героя Социалистического Труда, генерал-лейтенанта медицинской службы Л. Б. Борисова. Уважаемый Александр Леонидович…»

Он диктовал официальное приглашение: сухо, по-деловому, перечисляя формальные предложения – должность заведующего вновь создаваемым Кардиологическим отделом, оклад, жилплощадь, подчинённость. Потом взял второй лист.

– Это – конфиденциально. Только в его руки. «Глубокоуважаемый Александр Леонидович. Пишу Вам, минуя все инстанции, потому что речь идёт не о карьере, а о направлении. Война показала нам пределы прочности человеческого организма. Но мир покажет – и уже показывает – его системные слабости. Главная из них – сосуды. Мы научились сшивать артерии под огнём. Но как укрепить их стенку за десятилетия до того, как она лопнет? Как вычислить тех, кому грозит катастрофа, и не дать ей случиться? Эмпирикой и симптоматическим лечением здесь не обойтись. Нужна система: скрининг, ранняя диагностика, превентивная фармакотерапия, диета, режим. Нужно создавать клинику болезней, которых ещё нет. Я назвал это „Программой СОСУД“. Для её реализации нужен клиницист, который мыслит как стратег и видит больного не как набор симптомов, а как процесс во времени. Все, кого я знаю, говорят – это Вы. В „Ковчеге“ Вы получите не просто место работы. Вы получите полигон для воплощения этой идеи. Полную поддержку научного руководителя центра, академика Жданова, и консультанта, профессора Виноградова. И мою – как организатора. Мы строим не просто институт. Мы строим модель медицины будущего. Очень надеюсь на Ваш положительный ответ. С искренним уважением, Лев Борисов»…

Он закончил, выдохнул. Катя молча протянула ему стакан. Чай уже остыл, но Лев отхлебнул большой глоток, чувствуя, как влага размывает сухость во рту.

– Отправим через Громова, – сказал он Марии Семёновне. – Чтобы письма были у него в Ленинграде максимум через неделю.

Жданов поднялся с кресла, потянулся, хрустнув позвонками.

– Знаешь, Лев, даже если он откажется – сама попытка уже меняет ландшафт. Потому что показывает, куда мы смотрим. Я пойду, надо подготовить данные по гемодинамике для будущих испытаний. И… спать, наконец.

Он вышел. Катя осталась, подошла к столу, положила руку на блокнот.

– Ты веришь, что он согласится?

Лев посмотрел на неё, потом в окно, на серое, низкое декабрьское небо.

– Не знаю. Но если не он, то кто? Мы найдём. Потому что программа – правильная. И она нужна не только здесь. А всей стране.

В его голосе не было пафоса. Была простая, усталая констатация факта. Война с дефицитом была выиграна. Теперь начиналась другая, долгая, невидимая война. И первым шагом в ней стало это письмо, лёгкое, почти невесомое, но несущее в себе целый новый мир.

* * *

Лаборатория синтетической химии пахла, как всегда, специфическим коктейлем из ацетона, спирта и чего-то едкого, сладковатого. Лев стоял перед большим грифельным стендом, где Миша Баженов с маниакальной точностью выписывал мелом химические формулы. Рядом на столе лежала страница из блокнота Льва с набросками структур пентамина и никотиновой кислоты.

– Пентамин, – бормотал Миша, не отрываясь от стенда и рисуя длинную цепочку с ответвлениями. – Это же по сути модификация гексония. Только вот здесь, видишь, азот в пиперазиновом кольце, а не в тропане. Синтез… – он на секунду задумался, постучал мелом по доске. – Через бромэтиламин и дигалогеналкан. Грязь будет жуткая, выход мизерный. Месяц? Месяц упорного труда, если все исходники будут. Но, Лев, – он наконец обернулся, и его глаза за очками сияли холодным, аналитическим светом, – токсичность. Гексоний ведь ганглиоблокатор мощный. Артериальное давление упадёт так, что мало не покажется. А где грань между терапевтической дозой и летальной? На ком проверять? На мышах, конечно. Но чтобы получить вменяемую кривую «доза-эффект»… нужно мышей. Много мышей. Целый мышиный город. И время.

Лев кивнул, принимая довод. Фармакология середины века – это всегда балансирование на краю пропасти. Эффект и яд часто были разделены ничтожным интервалом.

– Работай над очисткой. Ищи пути снижения побочек. Хотя бы для старта. По ниацину что скажешь?

Миша фыркнул, стёр часть формулы и начал рисовать новую.

– Никотиновая кислота… да, расширяет периферические сосуды, холестерин, говорят, снижает. Но этот флашинг! Покраснение, жар, зуд… Пациент сбежит после первой же таблетки, решит, что ему конец. Можно попробовать этерифицировать, сделать пролонг. Никотината натрия, например. Или инозитола гексаникотинат. Биодоступность, возможно, упадёт, зато пациент не будет чувствовать себя зажаренным цыплёнком. Будем искать баланс. Это наш первый удар по холестерину, да? Пусть и неидеальный.

– Пусть, – согласился Лев. – Главное – начать. И ищи всё, что есть по растительным источникам рутина. Для укрепления капилляров.

– Рутин? – Миша оживился. – Это же флавоноид. В гречке, в черноплодке… Экстрагировать можно. Задачу беру.

Он уже повернулся к полке с толстыми справочниками, забыв о присутствии Льва, погрузившись в мир формул и возможностей. Лев вышел из лаборатории, оставив его в привычной стихии. Первый кирпич в фундамент «СОСУДа» был заложен.

* * *

Кабинете профессора Сергея Викторовича Аничкова, заведующего фармакологическим отделом, пах старыми книгами, табаком и формалином. Сам Аничков, сухопарый, с острым, внимательным лицом, держал в руках листок с предложением Кати и смотрел на неё поверх очков с выражением глубокого, почти комического изумления.

– Екатерина Михайловна, вы… вы предлагаете давать ацетилсалициловую кислоту практически здоровым людям? В дозах, которые даже крысу не согреют? Это… это противоречит всей фармакокинетике! Вещество должно достичь определённой концентрации в плазме, чтобы оказать эффект! А вы предлагаете гомеопатию!

Катя, сидевшая напротив него с невозмутимым видом, медленно помешивала ложечкой чай в гранёном стакане.

– Сергей Викторович, я не предлагаю отменить высокие дозы аспирина при лихорадке или ревматической боли. Я предлагаю проверить гипотезу. Гипотезу о том, что в мизерных, не оказывающих системного анальгетического или противовоспалительного действия дозах, аспирин может влиять на агрегацию тромбоцитов. Делать кровь чуть более «текучей», предотвращая образование микротромбов на уже повреждённой атеросклеротической бляшке.

– Гипотеза, – проворчал Аничков, снимая очки и протирая их платком. – Основанная на чём? На интуиции Льва Борисова? Я его уважаю, он гений организации, но фармакология – точная наука!

– Основанная на клинических наблюдениях, которые пока не систематизированы, – спокойно парировала Катя. – И на логике. Если аспирин в больших дозах разжижает кровь, почему в малых не может влиять на её свёртываемость иным, более тонким механизмом? Проверить можно только экспериментально. Нам нужен чистый, долгостермичный эксперимент. Сначала – на крысах с искусственно индуцированным атеросклерозом. Потом, если будет эффект и безопасность, – на добровольцах из группы риска. Ветераны с гипертонией, мужчины после сорока с отягощённой наследственностью. Нужен строгий протокол, тщательный учёт всех параметров. Кто, если не вы, Сергей Викторович, сможет такой протокол разработать?

Лесть была тонкой и точной. Аничков, признанный мэтр фармакологии, любил сложные задачи. Он снова надел очки, вгляделся в листок. Его первоначальное раздражение начало сменяться профессиональным любопытством.

– Крысы с холестериновой диетой… модель атерогенеза… группы: плацебо, малая доза аспирина, средняя… контроль гемостаза, времени кровотечения, агрегации in vitro… – он бормотал себе под нос, уже мысленно выстраивая схему. – Год. Минимум год для первых значимых результатов по выживаемости и состоянию аорт. И где я возьму столько чистых линий крыс? У меня их и так на все эксперименты не хватает!

– Крыс найдём, – твёрдо сказала Катя, зная, что это задача для Сашки и его «особых каналов». – Реактивы – тоже. Вам нужно только спроектировать идеальный эксперимент. Чтобы потом, когда профессор Мясников, если он согласится, приедет, у него уже были на руках первые кирпичики.

Аничков тяжело вздохнул, но в его глазах уже горел огонёк.

– Ладно, Екатерина Михайловна. Уговариваете. Составлю протокол. Но предупреждаю – если через год мы получим полную ерунду, я лично приду к Льву Борисовичу и скажу «я же предупреждал».

– Справедливо, – улыбнулась Катя, вставая. Она знала – битва за аспирин выиграна на уровне идеи. Теперь начиналась война за его воплощение.

Кабинет Зинаиды Виссарионовны Ермольевой был завален чашками Петри, пробирками и отчётами. Сама микробиолог, выглядевшая уставшей, но несгибаемой, слушала Льва, прищурившись.

– Растение, говоришь? Козлятник лекарственный… Galega officinalis. Да, слышала. Французские работы. Предполагали гипогликемический эффект. Но, Лев, у нас пенициллин, стрептомицин, грамицидин… Мы едва успеваем за потребностями. А ты про какие-то травки…

– Это не вместо антибиотиков, Зинаида Виссарионовна, – терпеливо объяснял Лев. – Это параллельное направление. Сахарный диабет – фактор риска номер один для сосудов. Если мы сможем найти растительное вещество, способное мягко регулировать уровень глюкозы… это спасёт тысячи почек, сетчаток, стоп. А по инсулину – наши препараты грубоваты, нестабильны. Нужна более тонкая очистка, может быть, методы кристаллизации…

Ермольева махнула рукой, но в её жесте было не раздражение, а привычная готовность к новому вызову.

– Ладно, ладно. Не отстанешь ведь. Растение найдём через ботаников. Штаммы для возможной ферментации или биотрансформации – подберём. Это же моя любимая забава – заставить микробы работать на нас. По инсулину… да, наши препараты действительно вызывают липодистрофии, иммунные реакции. Нужны более чистые фракции. Дам задание группе по ферментации. Только, Лев, ресурсы… всё упирается в ресурсы.

– Ресурсы будут, – пообещал Лев, не зная ещё откуда, но веря в это. – Ищите.

* * *

Инженерный цех в подвале гудел, как улей. Николай Андреевич Крутов, с масляным пятном на щеке, склонился над верстаком, на котором лежали разобранные части какого-то прибора. Рядом стоял Сашка, засунув руки в карманы брюк.

– Суточный мониторинг давления, – скептически хмыкал Крутов. – Лёв Борисыч фантазёр. Манжета – это пожалуйста. Насос ручной или ножной – тоже. А вот самописец… Это ж целый механический шкаф! Чтобы он ходил ровно сутки, записывал кривую…

– Не нужно кривую, Коля, – вмешался Сашка. – Нужно, чтобы он просто фиксировал момент, когда давление превышает какой-то порог. И время. Как сигнализация. Самый простой вариант.

Крутов почесал затылок, оставив ещё одно масляное пятно.

– Ну… если самое простое… Берём обычный барометр-анероид, мембрану. Соединяем с манжетой. К стрелке барометра цепляем лёгкое перо. Под ним – барабан с часовым механизмом, оклеенный вощёной бумагой. Стрелка отклоняется при повышении давления – перо черкает на бумаге. Грубо, но фиксировать скачки будет. Точность… хрен её знает. Но для первой прикидки сойдёт.

– Вот и хорошо, – одобрительно кивнул Сашка. – Делай два-три прототипа. И ещё: мельница для тонкого помола магния сульфата. Чтобы растворы для инъекций были стабильнее, без осадка.

– Мельница – это проще, – оживился Крутов. – Возьму жернова от старой кофемолки, приспособлю электромотор. Будет тебе пыль вёдрами. Только магния жалко.

– Не жалей, – сказал Сашка, уже поворачиваясь к выходу. – К весне, Коля. К весне всё должно быть.

Он шёл по подвальному коридору, и в его голове уже складывался список: где достать часовые механизмы, где найти качественную вощёную бумагу, как организовать мелкосерийное производство манжет… Огромная машина «Ковчега» медленно, со скрипом, поворачивалась на новый курс. И каждый винтик в ней – человек, лаборатория, цех – начинал двигаться в такт новой, ещё не слышной мелодии будущего.

* * *

В кабинете Льва пахло свежей хвоей – в углу стояла небольшая, ещё не украшенная ёлочка, принесённая кем-то из сотрудников. Лев, Катя, Сашка и завхоз Иван Семёнович Потапов, краснолицый от мороза и волнения, стояли вокруг стола, на котором был разложен не стопочками бумаг, а… продуктами.

– Вот, смотрите, Лев Борисыч, – Потапов, сияя, как ребёнок, тыкал пальцем в предметы. – Свое, ковчеговское. Баночка огурцов солёных – из своей теплицы, с гидропоники. Не стеклянная, жестяная, но своя! Сушёные грибы – Сашка Александрыч с молодёжью в лес ездил, по осени насобирали, просушили. А это, – он с торжеством поставил на стол небольшой мешочек, – сахар-песок. По новой, повышенной норме. Не только для больных, для всех сотрудников!

Сашка, прислонившись к косяку двери, смотрел на эту выставку с лёгкой, почти отеческой улыбкой. Он достал из кармана папиросу, прикурил.

– Цифры, Иван Семёныч, давай цифры. А то он у нас поэт, – кивнул он на завхоза.

Потапов, не смущаясь, вытащил из потрёпанного портфеля отчётную тетрадь.

– Так точно. По гидропонике: два «зелёных цеха» в подвале пятого корпуса. Еженедельный выход: салат листовой – 120 килограммов, укроп, петрушка, лучок зелёный – ещё килограммов восемьдесят. Идёт в салаты, в супы. По дрожжевому цеху: налажено производство кормовых дрожжей из опилок. Выход – тонна питательной пасты в неделю. Идёт как добавка в хлеб, в фарш, в каши. Вкус… специфический, но питательность высокая. По подсобному хозяйству: два свинарника, три курятника. В неделю: мясо – около двухсот килограммов, яйца – тысяча штук. Молоко пока закупаем, но к весне своё стадо коров планируем.

Он перевёл дух, продолжал, уже с деловой серьёзностью:

– Что касается городского снабжения. После… э-э-э… вашего разговора с председателем облсовета и визита товарища Ворошилова, поставки муки, крупы, растительного масла идут регулярно, по твёрдым повышенным нормам. Очередей в нашем магазине нет. Дефицита базовых продуктов – нет. И, – он сделал паузу для эффекта, – к Новому году будет небольшой, но вагончик мандаринов из Грузии. Удалось выбить.

Лев молча слушал, перебирая в руках сушёный гриб. Он был твёрдым, лёгким, пахн лесом и осенью. Это был не просто отчёт. Это был акт о капитуляции. Капитуляции Дефицита. Той невидимой силы, которая всего полгода назад угрожала голодом десяти тысячам человек. Теперь она была повержена. Не чудесами, не технологиями будущего, а простой, яростной, ежедневной работой. Организацией, волей, смекалкой.

– Спасибо, Иван Семёнович, – тихо сказал Лев. – Всем, кто работал. Это… это главная победа этого года. После Победы.

Потапов смущённо заёрзал, потупил взгляд.

– Да мы что… работали как все…

– Пойдём, – предложила Катя. – Пройдём по столовой.

Они вышли из кабинета, спустились на первый этаж. Шли не как начальство с проверкой, а просто как люди. Столовая гудела, как гигантский улей, но этот гул был иным – не тревожным, гулом голодных людей, а ровным, насыщенным гулом сытости и деловой занятости.

Лев остановился у входа, давая глазам привыкнуть к картине. Длинные ряды столов были заполнены. На раздаче стояли не полупустые котлы, а полные, дымящиеся. Виден был выбор: в одном котле – гречневая каша с тушёнкой, в другом – макароны по-флотски. Рядом – лотки с кусками жареной рыбы и тушёным мясом. На отдельном столике – тарелки с нарезанными свежими овощами: огурцы, помидоры из той самой гидропоники. Компот и чай с лимоном. Люди подходили, брали, не торопясь, не оглядываясь, не боясь, что на их глазах что-то закончится. На лицах – не голодная, сосредоточенная серьёзность прошлой зимы, а спокойная усталость, деловое оживление, даже улыбки.

Молодая медсестра, проходя мимо с подносом, весело бросила знакомому санитару:

– Вань, смотри, мясо сегодня не из дрожжей, а настоящее! Бери, пока дают!

Санитар фыркнул, но в его глазах читалось удовольствие.

– Уже взял. И компот с вишней. Жизнь налаживается, сестрёнка.

Лев с Катей переглянулись. Никаких слов не было нужно. Это был триумф. Тихий, будничный, без парадов и оркестров. Триумф организации над хаосом, воли – над обстоятельствами. Фундамент, на котором только и можно было строить то будущее, о котором он говорил Жданову. Будущее «Программы СОСУД», «Здравницы», всего. Нельзя лечить сердца и сосуды людей, которые недоедают. Теперь можно было начинать.

Он почувствовал, как с его плеч спадает невидимая, давившая месяцами тяжесть. Не вся, конечно. Оставалась тяжесть ответственности, планирования, борьбы с системой. Но эта, самая банальная и самая страшная – тяжесть возможного голода – ушла. Он глубоко вдохнул, и воздух столовой, пахнущий гречкой, мясом и хлебом, показался ему самым сладким запахом на свете.