Текст книги "Врач из будущего. Возвращение к свету (СИ)"

Автор книги: Андрей Корнеев

Соавторы: Федор Серегин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

Глава 3
Золотые звезды ч. 2

Адъютант повёл его не к главному выходу, а через один из боковых проходов – узкую дверь, почти незаметную в мраморной облицовке. За ней оказалась лестница, ведущая наверх, и длинный, неширокий коридор с невысокими сводами. Стены здесь были окрашены в тёмно-зелёный цвет, пол застелен плотным, глушащим шаги ковром. Изредка встречались часовые, стоявшие неподвижно, как статуи.

Лев шёл, пытаясь унять лёгкую дрожь в коленях. Не страх. Нет, страх он давно перерос. Скорее – напряжение перед сложной, непредсказуемой операцией, где анатомия пациента неизвестна, а инструменты могут оказаться непривычными. Он дышал глубоко и ровно, как делал всегда перед первым разрезом.

Наконец они остановились у неприметной дубовой двери с латунной ручкой. Часовой у двери, увидев адъютанта, молча отдал честь. Адъютант постучал, прислушался, затем открыл дверь и пропустил Льва внутрь.

Кабинет. Не тот парадный, что показывают иностранным делегациям, а рабочий. Просторный, но не огромный. Высокий потолок, большие окна, затянутые тюлем, за которыми виднелась кремлёвская стена и Спасская башня вдали. Воздух был густым от табачного дыма с пряным, восточным ароматом. Основное пространство занимал огромный стол, покрытый зелёным сукном. На нём царил строгий, почти педантичный порядок: стопки бумаг в папках, несколько телефонов, чернильный прибор, пара карандашей. Ничего лишнего.

У одного из окон, спиной к свету, стоял Сталин. Он курил свою знаменитую трубку, выпуская клубы дыма, и смотрел куда-то вдаль, за пределы Кремля. У стола, в кресле, сидел Берия. Лаврентий Павлович. В расстёгнутом кителе, в роговых очках, он что-то писал в блокноте, но когда вошёл Лев, поднял на него взгляд. Взгляд был быстрым, оценивающим, холодным, как скальпель, вынутый из стерилизатора.

– Товарищ Сталин, товарищ Берия, генерал-лейтенант медицинской службы Борисов прибыл, – доложил адъютант и, получив кивок Сталина, бесшумно вышел, закрыв дверь.

Сталин медленно обернулся. В свете из окна его лицо казалось ещё более измождённым, с глубокими тенями под глазами. Он молча показал трубкой на кресло у стола, напротив Берии.

– Садитесь, товарищ Борисов.

Лев сел, стараясь не сутулиться. Погоны давили на плечи.

– Спасибо за речь, – негромко сказал Сталин, подходя к столу и садясь в своё кресло. – Коротко, по делу, без лишних славословий. Это правильно.

Он потянулся к одной из папок, открыл её. Берия перестал писать, отложил блокнот в сторону.

– Ваш отчёт по полиглюкину и кровезаменителям мы читали, – продолжал Сталин. – Вопрос решён. Завод в Казани перепрофилируют под полный цикл. Вопрос по реабилитации инвалидов – тоже. Ваш «Ковчег» утверждён как головное учреждение. Будете готовить методички, обучать кадры, внедрять практики по всей стране. Бюджет утвердят в следующем месяце.

Он говорил спокойно, деловито, как о чём-то само собой разумеющемся. Лев кивал, мысленно отмечая каждую фразу. Это было больше, чем он рассчитывал. Это была карт-бланш на строительство системы, о которой он мечтал.

– Спасибо за доверие, товарищ Сталин. Коллектив «Ковчега» оправдает его.

– Коллектив – это вы, – сухо парировал Берия. Его голос был высоким, почти певучим, но в нём не было ни капли тепла. – Поэтому и разговор сейчас – с вами.

Сталин закрыл папку, отодвинул её. Сложил руки на столе и посмотрел на Льва прямо. Его взгляд был тяжёлым, неспешным, впитывающим.

– Товарищ Борисов, мы ознакомились с вашей… инициативой. Ту, что вы обсуждали с товарищем Громовым. По немецким специалистам. По урановой проблеме.

В кабинете повисла тишина, нарушаемая только тихим потрескиванием тлеющего в трубке табака. Лев почувствовал, как у него похолодели кончики пальцев. Он не ожидал, что эта тема всплывёт здесь и сейчас. И уж тем более – что о ней будет говорить сам Сталин.

– Я… высказал лишь предположение, товарищ Сталин, – осторожно начал Лев. – Исходя из анализа открытых зарубежных публикаций и логики развития военных технологий. У меня нет специальных знаний в этой области.

– Но есть интуиция, – вступил Берия, поправляя очки. – Которая, как выясняется, носит стратегический характер. Работы по урановой проблеме ведутся у нас с сорок второго года. Под руководством товарища Курчатова. – Он сделал паузу, давая осознать вес этого имени. – Но ваше… вмешательство, товарищ Борисов, позволило скорректировать и ускорить некоторые процессы. Сосредоточить внимание на правильных, с вашей точки зрения, аспектах. В частности, на вопросе кадров и материалов.

Сталин взял со стола другой документ, пролистал его.

– Ваш бывший подчинённый, а ныне – дважды Герой Советского Союза, генерал-лейтенант Алексей Васильевич Морозов… – он произнёс это, не глядя на Льва, – оказал неоценимую помощь в прояснении некоторых вопросов на месте. В той самой… немецкой теме.

Лев услышал, как его собственное сердце гулко ударило где-то в горле. Воздух перестал поступать в лёгкие. Перед глазами на секунду проплыло лицо Леши – молодое, озорное, каким он видел его в последний раз на перроне в июне сорок первого. Потом – пропавшее, возможно, мёртвое. И вот теперь – «генерал-лейтенант», «дважды Герой», «оказал неоценимую помощь». Он сглотнул комок, сухой, как песок.

– Леша… Алексей Васильевич… жив? – спросил он, и голос его прозвучал хрипло, неузнаваемо для него самого.

Сталин наконец поднял на него взгляд. И в этом взгляде Лев увидел нечто, чего не ожидал. Не одобрение, не гнев. Увидел усталую, почти человеческую усталость от постоянной необходимости принимать решения о судьбах людей. И что-то вроде… понимания.

– Жив, – коротко сказал Сталин. – И более того – здоров. Хотя, конечно, фронт есть фронт. Молодец, ваш товарищ. Настоящий большевик. Сильно помог. – Он отложил документ. – Но подробности… пусть как вернётся, сам обо всём расскажет лично. Его мозги, как и ваши, нужны теперь здесь. Генералов у нас хватает. А вот таких, кто может на пустом месте создать то, что вы создали… таких не хватает.

Лев сидел, пытаясь осмыслить услышанное. Леша жив, генерал, да еще и дважды Герой. Работал там, где пахло порохом, судя по всему. Он спасён. Но какой ценой? И каким он вернётся?

– Я… не знаю, что сказать, товарищ Сталин, – наконец выдавил он. – Конечно, буду ждать его возвращения. И, когда вернется, буду рад показать ему «Ковчег». Показать, что мы построили за эти годы. Что медицина может уже сейчас. И, конечно, здоровье его проверим. После такого… – он не договорил.

– Проверите, – кивнул Сталин. В его голосе прозвучала едва уловимая нота чего-то, отдалённо похожего на удовлетворение. – Это правильно. А теперь – к другому вопросу.

Берия снова взял слово.

– «Ковчег» награждён орденами Ленина и Сталина как учреждение. Это накладывает ответственность. Но также даёт определённые… возможности. Вы становитесь флагманом Союза. На вас будут равняться и смотреть со всех сторон. – Он сделал паузу, давая словам впитаться. – Ваша система учёта, анализа, протоколов лечения – всё это представляет огромный интерес. И не только для нас. Понимаете?

Лев понимал. Слишком хорошо понимал. «Ковчег» был не просто госпиталем. Он был гигантской медицинской машиной, сконструированной с применением знаний из будущего. Его методы, его статистика, его успехи – всё это было стратегической информацией. И за ней наверняка уже охотились.

– Понимаю, товарищ Берия, – сказал он твёрдо. – Безопасность информации – один из наших приоритетов. Все протоколы зашифрованы, доступ к данным – многоуровневый.

– Этого мало, – отрезал Берия. – Нужны люди, наши люди. Не просто кураторы вроде Громова. Специалисты по контрразведке, встроенные в структуру. В отдел кадров, в службу безопасности института, в систему коммуникаций. Для вашей же защиты.

Лев почувствовал, как по спине пробежал холодок. Это была пощёчина, неожиданная и жёсткая. Внедрение чекистов на все ключевые посты. Его «Ковчег», его детище, его дом – под колпаком. Но что он мог возразить? Отказаться? Это было бы равносильно самоубийству. И не только его, но и всей его команды.

Он посмотрел на Сталина. Тот молча курил, наблюдая за ним. Ждал его реакции.

– Если это необходимо для безопасности страны и проекта… – медленно начал Лев, выбирая каждое слово, как ступеньку над пропастью, – то, конечно. Но, позвольте дерзость. Эти товарищи должны быть не надсмотрщиками, а частью команды. Работать на общий результат, понимать специфику. И подчиняться внутреннему распорядку и субординации. Мы не можем позволить, чтобы из-за непонимания медицинских реалий были сорваны эксперименты или поставлена под угрозу жизнь пациентов.

Он замолчал, ожидая взрыва. Но взрыва не последовало. Берия лишь усмехнулся – сухо, беззвучно.

– Опытные кадры подберём, – сказал он. – С медицинским образованием или способные быстро освоиться. Не волнуйтесь, товарищ Борисов. Мы заинтересованы в успехе «Ковчега» не меньше вашего. Просто успех этот должен быть… нашим общим успехом.

Сталин встал. Разговор был окончен.

– Работайте, товарищ генерал, – сказал он, подходя к окну. – Стране нужна здоровая, сильная смена. И не только физически. Учите своих студентов не просто резать и зашивать. Учите их думать как вы.

Это была высшая похвала. И одновременно – приговор. Отныне его миссия была официально признана и поставлена на государственные рельсы. Свобода кончилась. Началась работа в рамках системы, но уже на самом её верху.

Лев поднялся.

– Служу Советскому Союзу, товарищ Сталин.

Сталин кивнул, не оборачиваясь. Берия жестом показал на дверь.

– Вас проводят. И, товарищ Борисов… – он задержал Льва у самой двери, понизив голос до почти интимного шёпота, – тов. Сталин и высшее руководство обязательно посетит лично ваш «Ковчег». Товарищ Ворошилов докладывал, как вы помогли ему с спиной. Готовьтесь. И готовьте самое интересное, чтобы было что показать.

– Будет что показать, – твёрдо ответил Лев. И вышел в коридор, где его уже ждал тот же адъютант.

Дверь закрылась за его спиной с тихим, но окончательным щелчком.

Адъютант проводил Льва тем же путём, но теперь каждый шаг отдавался в его сознании не гулким эхом, а тяжёлыми, размеренными ударами, будто отмеряющими начало нового этапа. Леша жив, и видимо работает над сбором физиков и документов. Эта информация перекрывала всё остальное, пульсируя в висках навязчивым, почти болезненным ритмом. Но за радостью, острой и щемящей, уже поднималась волна тревоги. «Оказал неоценимую помощь в прояснении некоторых вопросов на месте». В месте, связанном с ураном и немецкими физиками. Лев достаточно знал историю, чтобы понимать: такие «командировки» оставляют шрамы не только на теле.

Он вышел из дворца через один из боковых выходов, оказавшись на брусчатке внутреннего кремлёвского двора. Вечерний майский воздух, уже остывавший, ударил в лицо. Он остановился, сделав несколько глубоких вдохов, пытаясь привести в порядок мысли. Погоны давили, звёзды на груди оттягивали китель. Он механически потрогал лацкан, ощутив под пальцами резкие грани «Золотой Звезды» и гладкий золотой профиль на ордене Сталина. Регалии, атрибуты власти. Инструменты для новой работы.

– Лев! Лёва!

Голос Сашки вырвал его из оцепенения. Он обернулся. Вся его команда стояла тут же, у подъезда, ожидая. Катя, Сашка, Миша, Жданов, Юдин, Ермольева, другие. Они уже сняли свои награды и положили их в коробочки, но на их лицах светилось то самое, ещё не остывшее возбуждение, смешанное с облегчением. Увидев его, они окружили, заговорили все сразу.

– Ну что, генерал? Как там наверху? – Сашка хлопнул его по плечу, но в его глазах читалась не только бравада, но и беспокойство.

– Всё в порядке, – сказал Лев, и голос его прозвучал более нормально, чем он ожидал. – Обсудили практические вопросы. Бюджет, завод в Казани, программу реабилитации. Всё утвердили.

– А почему так долго? – спросила Катя тихо, подойдя ближе. Её глаза сканировали его лицо, как опытный диагност – ища малейшие признаки скрытой патологии.

– Были и другие темы, – уклончиво ответил Лев. Потом, собравшись, добавил громче, обращаясь ко всем: – Всё хорошо, товарищи. Более чем. Поздравляю всех ещё раз, вы это заслужили, честно.

– Не мы, а вы, Лев Борисович, – с непривычной теплотой в голосе сказал Юдин. – Без вашего упрямства, ваших идей… мы бы так и продолжали спорить о приоритетах.

– Перестаньте, Сергей Сергеевич, – отмахнулся Лев. – Без ваших рук и вашего авторитета все мои идеи так бы и остались на бумаге. Команда, всегда только команда.

Он видел, как эти простые слова заставили их выпрямиться, посмотреть друг на друга с новым, глубинным пониманием. Они были не просто коллегами. Они были экипажем одного корабля, прошедшего через жесточайший шторм и вышедшего из него с победными флагами, хоть и с потрёпанной обшивкой.

– Так что, по машинам и в гостиницу? – предложил кто-то.

– Нет, – неожиданно для себя сказал Лев. – Давайте пройдёмся, воздуха глотнём, город посмотрим.

Решение было встречено с одобрением. Они большой и шумной толпой вышли за Спасские ворота на Красную площадь. Вечерело. Над собором Василия Блаженного розовели последние лучи солнца. На площади, несмотря на будний день, гуляло много народа: москвичи, приезжие, ещё много военных в форме. Звучала музыка из репродукторов – не марш, а какая-то лирическая, довоенная мелодия.

Они пошли по набережной Москвы-реки. Лев шёл, держа Катю под руку. Сзади слышались обрывки разговоров: Миша что-то восторженно рассказывал Даше о люстрах в Георгиевском зале, Сашка и Жданов спорили о чём-то административном, дети – Андрей, Наташа и маленький Матвей в коляске – бежали впереди, показывая пальцами на проплывавшие баржи.

– Что он сказал? – тихо спросила Катя, когда они немного отстали от остальных. – О Леше?

Лев посмотрел на воду, тёмную и медленную в вечерних сумерках.

– Жив наш Лёшка. Целый генерал-лейтенант и дважды Герой. – Он выдохнул. – Работает там… в той самой теме, о которой я Громову говорил.

Катя замолчала, крепче сжала его руку. Он почувствовал, как дрогнули её пальцы.

– Слава Богу, – прошептала она, закрывая на секунду глаза. Потом поправилась, по привычке: – То есть… слава партии, что выжил.

– И то, и другое, – с лёгкой, усталой усмешкой сказал Лев. – Он вернётся. Сталин сказал – его мозги нужны у нас. В медицине.

– Каким он вернётся? – в голосе Кати прозвучала не надежда, а профессиональная тревога. Врача, знающего цену фронтового опыта.

– Не знаю, но проверим. Вылечим если что. У нас теперь, – он стукнул себя пальцем по звёздам на груди, – самые лучшие возможности для этого.

Они дошли до Большого Каменного моста, остановились, оперлись на парапет. Внизу текла река, отражая первые огни на другом берегу. Отсюда был виден весь Кремль в вечерней подсветке, мощный, неприступный, символ той силы, которая теперь дала им все возможности, но и навечно вписала их в свои своды.

– Знаешь, – тихо, глядя на воду, сказал Лев. – Он ведь прав был там, в кабинете. Просто в другом смысле. Стране действительно нужна здоровая смена. Не пушечное мясо для следующей войны. А люди, которые будут эту страну строить, растить, лечить, изобретать. Чтобы все эти жертвы… – он махнул рукой в сторону Кремля, – не оказались напрасными. Чтобы Андрей, Наташа и Матюха жили в мире, где главное – не выжить, а просто жить.

Катя прижалась к его плечу.

– Это и есть наш фронт теперь. Самый сложный. Без линии окопов, без ясного противника. Противниками будут рутина, глупость, инерция, жадность. И своя же усталость.

– Зато есть тыл, – сказал Лев, обнимая её за плечи. – Крепкий и надёжный. И есть команда. И есть, наконец, официальное разрешение на эту войну. С генеральскими погонами и геройскими звёздами в качестве оружия. Неплохо, да?

Она рассмеялась тихо, счастливо.

В этот момент к ним подбежал Андрей. Его глаза горели.

– Пап! Ты сейчас самый главный врач в стране?

Лев наклонился, взял сына на руки, посадил на парапет, крепко придерживая.

– Нет, сынок. Самые главные врачи – вот они. – Он обвёл рукой всех своих друзей, которые стояли неподалёку, смеялись, спорили, любовались городом. – Профессор Жданов, профессор Юдин, Зинаида Виссарионовна, дядя Саша, дядя Миша… и мама. И дядя Леша, когда вернётся. Мы все – команда. «Ковчег». А это, – он ткнул себя пальцем в грудь, – это просто… знаки отличия. Как нашивка за ранение. Напоминание о том, что было. А важно – что будет.

Андрей, кажется, не совсем понял, но кивнул серьёзно. Потом потянулся и потрогал ладонью холодный металл Золотой Звезды.

– Красивая, – констатировал он.

– Да, – согласился Лев. – Красивая. И очень тяжёлая. Ну что, пошли? Всех ждёт праздничный ужин, а нас с тобой – обещанное мороженое. Если, конечно, мама разрешит.

– Разрешу, – улыбнулась Катя, снимая Андрея с парапета. – Сегодня можно всё.

Они догнали остальных, и все вместе пошли в сторону гостиницы «Москва». По дороге зашли в открытый после ремонта гастроном, купили самого простого мороженого-пломбир в вафельных стаканчиках, и ели его прямо на ходу, смеясь над друг другом. Лев чувствовал, как ледяная сладость растворяется на языке, смывая привкус табачного дыма из сталинского кабинета и гулкой торжественности Георгиевского зала.

Гостиница «Москва» встретила их теплом, светом и гомоном. В их блоке номеров уже был накрыт стол – скромно, по-походному, но с настоящим ресторанным салатом «Оливье», которого никто не видел с начала войны, с холодцом, с селёдкой под шубой, и даже с несколькими бутылками грузинского вина. Кто-то из московских коллег позаботился.

Начался тот самый, долгожданный, свой праздник. Поднимали тосты. За Сталина (обязательно). За Победу. За погибших. За живых. За «Ковчег». За науку. Потом пошли неофициальные, тёплые: за Юдина, которого все называли не иначе как «наш батько-командир», за Ермольеву, «укротительницу плесени», за Мишу, который, выпив две рюмки, пытался объяснить Даше квантовую химию. Сашка, раскрасневшийся, рассказывал какой-то дурацкий анекдот про санитара и лошадь. Жданов и Углов о чём-то горячо спорили, чертя на салфетке схемы.

Лев сидел в углу, откинувшись на спинку стула, с неизменной кружкой чая в руке. Он смотрел на них. На этих людей, которые стали ему ближе родни. Которые прошли через всё. Которые верили ему, шли за ним, спасали и спасались. Чувство, которое переполняло его, не было простой радостью. Это была глубокая, выстраданная гордость. И огромная, давящая ответственность. Он вытащил из кармана кителя новый блокнот, уже не секретный. Открыл его на чистой странице. Достал карандаш.

Катя, заметив это движение, подсела рядом.

– Уже планы строишь?

– Уже, – кивнул Лев. Он написал вверху страницы: «29.05.1944. Приоритеты».

И ниже:

Леша. Встреча, осмотр, реабилитация (психо?). Визит (Ворошилов? Сталин?). Готовить демонстрацию: полиглюкин, протезы, кардиохирургия, анализ данных. Внедрение «гостей» от Берии. Инструктаж, границы, контроль. Программа «Здоровые города» – пилот на Куйбышеве. Скрининг, вакцинация, санпросвет. Атомный проект? Координация с Курчатовым (через Громова). Запрос: радиобиология, защита, диагностика.

Он дописал, отложил карандаш, взглянул на список. Пять пунктов. Пять новых фронтов. Ни один из них не предполагал быстрых, героических атак. Только долгая, методичная, часто неблагодарная осада проблем.

– Не перегрузи себя в первый же день, – мягко сказала Катя, заглядывая в блокнот.

– Не я себя гружу, – ответил Лев, закрывая блокнот. – Это жизнь грузит. А наш удел – нести этот груз, стараясь не споткнуться. И помогать нести другим.

Он поднял взгляд. По залу, захмелев и раскрепостившись, шёл, прихрамывая, профессор Юдин. В руках у него была гитара, невесть откуда взявшаяся.

– Товарищи! – прогремел его бас. – Засиделись мы за разговорами! Давайте-ка, как в старые, довоенные времена, в общежитии! Кто помнит «Бригантину»?

И через минуту весь зал, от мала до велика, от генерал-лейтенанта Борисова до маленького Андрея, пел хриплыми, сбивающимися, но удивительно слаженными голосами старую, почти забытую песню о парусах, мечтах и далёких морях.

Лев пел вместе со всеми, чувствуя, как какая-то внутренняя железная скрепа, державшая его все эти годы в постоянном напряжении, наконец-то, с треском и скрипом, но начала ослабевать. Он пел и смотрел в окно, на ночную Москву, на тёмный силуэт Кремля на другом конце площади.

Война за жизни, самая главная война, продолжалась. Но теперь у него было не только знание и воля. Теперь у него была власть. Официальная, признанная, тяжелая, как эти золотые звёзды на груди. И команда, которая пела с ним в унисон. И это, пожалуй, было главным.

Он допел последний куплет, поставил кружку на стол и поднялся.

– Всем спасибо за сегодня. Всем отдыхать, особенно тебе, Сергей Сергеевич, – он кивнул на Юдина, – а то завтра с гитарой на обход пойдёшь.

Под смех и шутки он вышел в коридор, а оттуда – на маленький балкончик. Ночь была тёплой, звёздной. Где-то вдалеке гудел город, жил своей, уже мирной жизнью. Он достал из кармана папиросу, прикурил. Впервые за много месяцев позволил себе эту слабость.

«Ну вот, Лев Борисов, – подумал он, выпуская струйку дыма в тёплый майский воздух. – Ты добился того, чего хотел. Теперь ты не просто врач. Ты – государственный человек. Генерал, Герой. Архитектор систем. Отныне твои ошибки будут стоить не одной жизни, а тысяч. Твои решения будут влиять на судьбы городов. Ты ввязался в большую игру, правила которой пишешь сам, но играешь на чужом поле».

Он потушил папиросу, не докурив. Повернулся и посмотрел в освещённое окно своего номера, где за столом всё ещё сидели его друзья, его семья. Где смеялась Катя, где Сашка пытался играть на гитаре, где Матвей уже засыпал на руках у Даши.

«Но игра стоит свеч, – решил он для себя. – Потому что ставка в этой игре – именно это. Этот свет в окне, эти лица, это будущее. Обычное, человеческое, без войн и страха. И ради этого можно нести и эти звёзды, и эти погоны, и весь этот груз».

Он сделал последний, глубокий вдох ночного воздуха и вернулся внутрь, к свету, к теплу, к своим. Завтра начиналась работа. Всегда начиналась работа.